Марианна Вебер - Жизнь и творчество Макса Вебера

* * *

Страсбургский год, когда Вебер так страдал духовно, стал значи­ тельным для его внутреннего развития и в противоположном на­ правлении. Постоянное посещение двух академических домов родственников: геолога Э.В.Бенекке и историка Германа Баумгартена, было духовным бальзамом этого времени и охраняло моло­ дого человека от необходимости спасаться в свободные часы в гру­ бой жизни пивной. «Воскресенья, конечно, источник света в том существовании лошади, которая должна быть объезжена между конюшней и манежем. И чем бы они были без возможности все­ гда проводить послеобеденные часы в одном из любезных домов родственников! Семейные трапезы сами по себе никогда не были моим идеалом, но здесь, где, с одной стороны, со мной обраща­ ются, как с сыном дома, с другой —как с каждым регулярно по­ сещающим дом студентом, родственные отношения служат лишь мостом, дозволяющим говорить о тысяче вещей, и говорить так, как и о которых при других обстоятельствах было бы невозмож­ но» (22.10.83).

Жены обоих ученых - сестры матери Макса. Ида, старшая, уже нам знакома как близкая подруга и советница Елены. Она чувство­ вала большую близость с Идой и видела в ней образец религиозно­ этического понимания жизни. Эмилия, младшая сестра, —жизнера­ достный центр этого многодетного дома и солнце ее благородного, страдающего глухотой мужа. В обеих семьях выросли близко зна­ комые по общим гейдельбергским каникулам кузены и кузины. Из детей Баумгартена Макс уже давно был в дружеских отношениях с Фрицем и Отто. Ранняя помолвка Отто с Эмилией Фалленштейн, дочерью одного из эмигрировавших сыновей деда от его первого брака, очень занимала Вебера и впервые дала ему понимание глу­ боких душевных проблем. Эта девушка была во многих отношени­ ях необычна; она была значительно старше молодых детей Баум­ гартена, некрасива, болезненна и очень нервна, но обладала исконным религиозным предрасположением и магическими сила­ ми —у нее был дар ясновидения. При этом она была всесторонне одарена, писала стихи и пела, отличалась острой способностью суж­ дения и пылкой интенсивностью духовного бытия, чем подчинила себе не только Иду и ее детей, но и круг занимавших высокое по­ ложение молодых людей, посещавших Баумгартенов. Оба брата любили эту значительно более старшую, чем они, девушку. Отец же и другие родственники, не затронутые ее религиозной гениально­ стью, видели в ней только по существу неприятную больную.

Когда 24-летний Отто стал настаивать на жизненном союзе со старшей его семью годами подругой, отец, тяжело потрясенный,

74

воспрепятствовал этому. Эта совершенно больная женщина — разве она не является несчастьем для его сына? Ида, очень близ­ кая сыну, относилась к его желанию по-другому; она верит в ге­ ниальную силу девушки и для нее духовная общность единствен­ ное, что имеет значение. К тому же она чувствует, что Отто стоит под властью судьбы и скорее всего уйдет от отца и матери, чем откажется от союза с этой девушкой. Это был тяжелый конфликт, который оставил глубокие следы в душах всех его участников и на время разделил отца и сына, отца и мать. Однако вскоре они пришли к согласию перед лицом неизбежного и брак был заклю­ чен. Молодые поселились в тихом пасторском доме в Вальдкирхе. Через год смерть расторгла с трудом заключенный брак. Эми­ лия умерла при рождении мертвого ребенка. Но для ее молодого мужа она не умерла, а только преобразилась. Он говорил с ней даже при открытом гробе, что ужаснуло всех.

Но и впоследствии, когда экстаз смерти ослаб, он продолжал жить с ней в духовном общении в созданных ею формах. И на протяжении всей его жизни она осталась для него немеркнущей реальностью. Он, преисполненный теплом юности, готовый к об­ щению, отзывчивый, самоотверженный, остался вдовцом и делил поток неисчерпаемой любви своего сердца между бесчисленными «бедными душами». Он всюду, где только мог, оказывал братскую помощь вплоть до полной самоотверженности. Детям своего отца он стал вторым отцом. Кто же был прав: та, для кого этот брак пол­ ного жизни молодого человека с женщиной, обреченной на смерть, был несчастьем, или ее муж, для которого она была веч­ ным предназначением?

Вебер принял большое участие в судьбе своего друга. Уже при его посещениях Гейдельберга он стал доверенным лицом всех участников этого конфликта, так как мог вчувствоваться в точку зрения каждого. Эта значительная женщина представляла и для него большой интерес, но внутренне он оправдывал озабочен­ ность отца. Таким образом еще до переселения в Страсбург он был другом не только сыновей, но и их родителей. Склонный к сообщению своих мыслей, но ставший одиноким, ученый чув­ ствовал потребность сообщать племяннику, будто равному по возрасту свои мнения о политических событиях и часто выска­ зывал ему свое волнение по поводу политического курса 80-х годов. Он, без сомнения, влиял на Вебера своим видением вещей. Мы остановимся поэтому на Г.Баумгартене, тем более, что он в такой же степени, как позже Макс Вебер, был ученым, стремив­ шимся к лишенному предпосылок исследованию истины и стра­ стным политиком.

75

* * *

Этот значительный человек3*стоял тогда на пороге старости, он был уже несколько утомлен жизненной борьбой и тяжелым бре­ менем личных забот. Баумгартен занимался уже больше научным и критическим рассмотрением государственных дел, чем их дея­ тельным формированием. В молодости на вершине своих сил он с нравственной и политической страстью занимался вместе с Дальманом, Дункером, Гервинусом, Йолли, Зибелем, Трейчке и др. проблемой единения и положения Германии как великой дер­ жавы во главе с Пруссией. Национальная борьба придавала все­ му существованию того поколения высокий накал и когда мечта о новом величии Германии осуществилась, Баумгартен в востор­ ге воскликнул: «Чем мы заслужили милость Божию, которая по­ зволила нам пережить столь великие и могущественные события» и, как бы предчувствуя, добавлял: «Откуда взять в моем возрасте новое содержание?» Да, в этом состояла трагичность: соответству­ ющая надеждам этого поколения либеральных буржуазных патри­ отов задача —участие во внутреннем формировании империи, в создании внешней формы которой они участвовали, не было им предоставлено —Бисмарк один держал руль, а дни императора Фридриха, на либеральную эру которого они надеялись, были со­ чтены.

Баумгартен, для которого не открылись новые пути к соучас­ тию в политике, видел с тем большей проницательной ясностью темные стороны, связанные с новым состоянием государства. Он понимал, что программа власти и обожествление государства с его последствиями, с милитаризмом, не только приносит опасность духовности немецкого народа в его человеческой сущности, но что сверх того вследствие господства Пруссии опасные ошибки совер­ шаются и в области политики. Беспрестанные неправильные дей­ ствия по отношению к эльзасцам он видел из непосредственной близи и с отчаянием терял надежду на то, что они могут стать ча­ стью немецкого народа. А нарушение его конституционных иде­ алов колоссом Бисмарком усиливало его недовольство, и он ви­ дел в полной обожествления отдаче молодого поколения этому гению опасное преувеличение, которое отомстит за себя утратой глазомера по отношению к другим ценностям. «Великий человек оставит нам великую беду». Все это выразилось в его привлекшем большое внимание споре в литературе с Трейчке, прежним дру­ гом. В качестве защитника маленьких южнонемецких государств и либеральных идеалов он резко критиковал одностороннее про­ славление Трейчке прусского духа и династии Гогенцоллернов. Однако так как опубликованная Трейчке «История XIX века»

76

произвела «своим блестящим изложением и страстным утверж­ дением» того, что было достигнуто событиями 1870 г., громад­ ное впечатление, даже большинство прежних единомышленни­ ков не хотели прислушиваться к неудобным предостережениям. Стареющий Баумгартен чувствовал себя одиноким, даже отверг­ нутым и тяжело страдал от этого.

В это время часть буржуазной молодежи обратилась к идеалам социальной справедливости и примирения классов. Жена и сын Баумгартена восприняли их с воодушевлением, но сам он уже был неспособен принять новые идеалы. Так, чем старше он становил­ ся, тем мрачнее представлялись ему государственные дела. Моло­ дой племянник не разделяет пессимизм дяди и все время старает­ ся представить ему происходящее в более светлых красках. Однако с оценкой политики Бисмарка он во многом согласен, критика ее привычна ему еще по убеждениям, воспринятым в родительском доме. Беседам с дядей и его сообщениям он обязан многим. При­ знаком этого является переписка с ним, начатая по желанию Ба­ умгартена и продолжавшаяся долгое время. Но об этом позже.

* * *

Душой баумгартенского дома была тогда Ида, женщина, очень достойная по своей натуре. Ее муж, которого так сильно занима­ ли политические и научные интересы, был по своим взглядам — скорее унаследованным, чем обретенным, - сторонником проте­ стантской церкви; он был сыном пастора. Во всяком случае оче­ видно, что в старости это для него уже значило немного. Ида, правда, разделяет духовные интересы мужа, но ее подлинная жизнь проходит в глубокой проникновенности перед лицом ее Бога. Все свои действия она оценивает по неумолимому критерию христианской этики. Поэтому она никогда не бывает довольна собой и всегда живет в напряжении воли. Самоудовлетворенность науки и типичное поведение ученого она все больше отвергает. Частое несоответствие мышления и действия вызывает ее возму­ щение. С высоты идеалов евангелического братства академичес­ кая среда представляется ей социально равнодушной, высокомер­ ной и эгоистичной, к тому же по-человечески безнадежно мелкой: все окрашено тщеславием и недоброжелательством. Какую цен­ ность имеет все растущее число книг, если знание не увеличива­ ет мудрость и доброту, и повседневная деятельность не основана на высоком полете духа? В этой насыщенной культурой форме жизни она стремится жить по Евангелию и часто страдает от невы­ полнимости этого. Неужели действительно невозможно построить мир по учению Нагорной проповеди? Постоянно бодрствующее

77

болезненное чувство социальной ответственности заставляет ее совершать траты на нуждающихся, которые часто серьезно беспо­ коят ее мужа; однако он так нежно любит Иду и так высоко ее ценит, что она большей частью может следовать голосу своей со­ вести. И вообще она часто ставит перед собой такие задачи, по­ средством которых, по мнению других людей, приносит страда­ ния себе и членам своей семьи. Так, она теряет нежно любимую дочь вследствие того, что берет в дом сестру больного скарлати­ ной ребенка. Она в течение ряда лет держит у себя осиротевшую родственницу, хотя трудный характер той тяжело обременяет ее детей и ее саму. Ее сильная душа, заключенная в нежную физи­ ческую оболочку, одиноко борется с демонами глубокой печали. Но она не заставляет страдать от этого других, для них она всегда радостна и спокойна. «Самопреодоление» —ее ежедневный девиз. С годами Ида понимает, что ее муж живет по другому закону, чем она. Она замыкается и одиноко ведет свою трудную внутреннюю борьбу. Свои религиозные и социальные интересы она разделяет с сыном и молодыми друзьями. Она очень близка своей сестре Еле­ не, обе они полностью унаследовали этически-религиозные прин­ ципы матери, но у Иды они более строго и мрачно окрашены.

Атмосфера баумгартенского дома была благородна и преиспол­ нена духовностью. Молодой Вебер скоро почувствовал необходи­ мость внутренне определить свое отношение к господствующему здесь пониманию жизни, —т. е. пониманию Иды —ибо его мать считала его безусловно более высоким по сравнению с тем, кото­ рое царило в их доме. Елена ведь была значительно мягче сестры, а влияние ее мужа было сильнее, чем влияние Баумгартена. Ре­ зультатом размышлений Вебера было противостояние серьезно­ го, но вместе с тем жизнерадостного и прежде всего «широкого» по своим взглядам молодого человека невероятному этическому напряжению, окрашивавшему повседневную жизнь в этом доме. Он разделял точку зрения своего отца, что «эксцентрично» под­ чинять каждое действие этическому закону, соизмерять его с аб­ солютом и отклонял бремя, которое не оставляет места улыбаю­ щейся терпимости по отношению к собственным слабостям, и своим «все или ничего» насилует человеческую природу. Такое «перенапряжение» казалось ему враждебным непосредственному счастью, которого он тогда ждал от жизни:

«Что я могу возразить против отношения к жизни в доме Ба­ умгартена? Возразить я, конечно, ничего не могу, несмотря на то, что его трудно соединить с определенными воззрениями, кото­ рые у меня сложились. Я сказал только, что вижу опасность в воз­ можности перехода их в определенную эксцентричность, которая легко может —не должна, а может, —нарушить счастье членов

78

!этой семьи... Главная особенность этой эксцентричности состо­ ит в стремлении отвернуться от реальности и в презрении к вни­ канию к ней —я вообще утверждаю, что в доме Баумгартена лю­ дей принимают не такими, каковы они суть, а какими они должны быть, а в ряде случаев, как их следует мыслить в соответствии с логическими дедукциями». Это суждение он обосновывает ука­ занием на брак Отто: «Я полагаю, что развитие соответственно духу этого дома не могло быть иным и думаю поэтому, что этот дух также чреват опасностью и слабостями, как каждое другое от­ ношение к жизни, которое может показаться менее глубоким и законченным, но не таит в себе такой опасности».

Через год его точка зрения осталась прежней. «Я всегда много извлекаю из посещения баумгартенского дома, хотя выводы, ко­ торые я из этого делаю, редко совпадают с образом мыслей боль­ шинства членов этой семьи. По отношению к ряду господствую­ щих здесь основных воззрений я нахожусь в сознательной, решительной оппозиции, от которой я не могу отказаться, если сам полностью не изменюсь, и не должен отказываться, так как до сих пор не убежден в ее неправомерности. Я никогда не пытался скрыть это обстоятельство и обнаруживаю почти у всех участни­ ков таких обсуждений любезную терпимость».

Но несмотря на неприятие ощущаемого им ригоризма в доме Баумгартена, как враждебного жизни и чуждого действительности, молодой человек чувствовал себя там дома, и без того, чтобы он это отчетливо сознавал, влияние Иды на его внутреннее развитие росло. Впоследствии он благодарил ее за то, что, общаясь с ней, понял свою мать. Теперь он не испытывает давления ее нравствен­ ной жизни и ее требований, и хотя она не может высказать ему свое понимание, но соприкосновение с Идой и понимание ее сво­ еобразия открывает ему и сущность Елены. Чувствуя, что рас­ тущее внутреннее одиночество Иды основано преимущественно на тяжести собственной жизни, он понимает, почему и Елена не­ избежно должна была стать внутренне одинокой в жизни с его отцом. И прежде всего под влиянием Иды он осознает то, что он раньше лишь смутно ощущал: что ему придется сделать выбор между родителями —если и не между различными их внутренни­ ми содержаниями, то между типами личности, которые они пред­ ставляют, и что этот выбор не столько дело чувства, сколько нрав­ ственное решение, определяющее судьбу души, формирование собственной сущности. В течение всей своей жизни Вебер реши­ тельно отрицал мнение, что природа предобразовала нас по оп­ ределенному неустранимому закону, ибо он был уверен, что в нем могла обрести превосходство та или иная полярная возможность: например, возможность стать грубым эгоистом, в сущности амо-

79

рально наслаждающимся жизнью, который в силу интеллектуаль­ ного превосходства считает себя вправе подчинять других своим целям. Или человеком, который рано ощутил потребность духов­ ного покоя и удовлетворяется предоставляющим известные удоб­ ства положением, например, в качестве судьи в маленьком горо­ де. Правильно ли он понимал это, скрыто для тех, кто знал его только как рано сложившуюся в своей духовности и в своем эти­ ческом выражении личность. В 24 года он был в основном вполне сложившимся человеком, взгляды которого могут расширить, но не преобразовать знания и опыт.

То, чем молодой Вебер был обязан Иде Баумгартен в своем внутреннем развитии, он выразил после ее смерти в следующих адресованных ее дочери строках: «Если я говорю, что твоя мать была и мне второй матерью, то ты лучше, чем кто-либо, знаешь, милый друг, насколько это внутренне глубокая правда. Теперь я вообще не мог бы мысленно устранить из моей жизни не стирае­ мые, глубокие впечатления и формирующие личность нравствен­ ные влияния, обретенные мной в вашем страсбургском доме со всеми их последствиями, не испытывая при этом потрясение все­ го, что мне сегодня дорого и что я глубоко уважаю. Что существу­ ют другие вещи и задачи, кроме выполнения долга во внешней про­ фессии мужчины, я научился смутно ощущать под влиянием твоей матери, но лишь позже, когда у меня в собственной семье открылись глаза, я полностью понял это. Не знаю, с чего мне сле­ довало бы начать, если бы я попытался написать, скольким обя­ зан ей я, а посредством меня и другие, дорогие мне люди. Если она мне часто говорила, что ее жизнь была тяжела, то это было сказано не как жалоба, а в ином смысле: моя борьба была хоро­ шей борьбой. Эта борьба была не напрасна, что засвидетельству­ ет широкий круг ваших друзей и подруг, дышавших серьезным и чистым воздухом, который благодаря ей был в вашем доме».

* * *

Тогда, в двадцать лет, ему еще не было ясно, что Ида все больше способствовала возникновению в нем тайного почтения к убежде­ ниям и критериям, которым противоречили некоторые стороны его сущности. Когда в год военной службы вследствие воспаления сухожильного влагалища он мог несколько недель предаваться ду­ ховной деятельности, Ида снабдила его среди прочего и религи­ озной литературой, о которой он подробно пишет матери: «Един­ ственно, чем я занимался во время моей болезни и вообще, было немного философии и чтение небольшого тома произведений Ченнинга.

80

Эта книжка, которую тетя Ида столь любезно мне одолжила, была мне исключительно интересна своей чрезвычайной и в сво­ ем роде неоспоримой высотой убеждений. Очень оригинальное и во многом исключительное, —впрочем, едва ли его можно назвать христианским - понимание сущности религии в сочетании с не­ обычайно привлекательной личностью делает этого несколько бо­ лее раннего современника и соотечественника Паркера еще более симпатичным, чем тот. Во всяком случае он гораздо универсаль­ нее хотя бы потому, что не так страстно занимается столь важным для Паркера решением теоретических и религиозно-политических вопросов. Вследствие этого у него остается больше времени, и он яснее видит возможность решения и психологического обоснова­ ния этических и моральных вопросов, для обоснования которых ему достаточно нескольких философских положений. Точка зре­ ния, из которой исходят эти теоретические части, достаточно наивна, ее можно, пожалуй, назвать даже инфантильной, но прак­ тические выводы, которые он из них делает, в некоторых случаях столь непосредственно убедительны, а ясный, спокойный идеа­ лизм, который он выводит из рассмотрения, как он выражается, «бесконечной ценности человеческой души» столь свеж и поня­ тен каждому, даже далекому от созерцания человеку, что в универ­ сальности понимания и его обоснованности действительными потребностями человеческой души не может быть сомнения. За ряд лет, которые я могу воссоздать в памяти, впервые нечто рели­ гиозное вызывает во мне более, чем объективный интерес, и я счи­ таю, что не зря потратил время на ознакомление с этим значитель­ ным религиозным явлением». (Июль 1884).

Это —единственный сохранившийся документ того времени, который позволяет предположить религиозный интерес молодо­ го человека. Остановимся поэтому на некоторых основных мыс­ лях Ченнинга, который так много значил и для Иды, и Елены. Ченнинг был проповедником на востоке Соединенных Штатов в первой трети XIX века, следовательно, являлся современником Шлейермахера и создателя немецкой идеалистической филосо­ фии. Его понимание христианства и вообще религии, которое он изложил в ряде исключительно одухотворенных, при этом про­ зрачно ясных, мягких и радостных проповедей и статей, с точки зрения господствующей теологии недогматичны и не связаны с какой-либо партией. Он считает себя членом «общины свободных душ», верит в гармонию разума и откровения и в христианство, против которого не восстает рассудок, совесть и любовь ни од­ ного человека». Религия и нравственность тождественны. Мы близки Богу не в экстатическом порыве чувства, а в выполнении ясных и простых обязанностей. «Жертвовать вожделением ради

81

Божьей воли важнее всех восторгов». Высшим благом является нравственная энергия святого решения, духовная свобода. Ее сущность состоит в следующем: господствовать над чувствами, господствовать над материей, господствовать над судьбой, над всяким страхом, над привычкой, независимость от всякого авто­ ритета: «Свободной я называю такую душу, которая бдительно оберегает свою свободу и самостоятельность, сопротивляется по­ гружению в других, душу, которая не удовлетворяется унаследо­ ванной или пассивной верой, принимает каждую новую истину, как ангела небесного, а господство над собой считает более бла­ городным, чем господство над всем миром; душу, которая добро­ совестно посвящает себя развитию всех своих способностей, пре­ одолевая границы времени и смерти, надеется на вечный прогресс и в надежде на бессмертие находит неисчерпаемую силу для дей­ ствий и страданий». Ченнинг занимается также отношением че­ ловека к государству; скажем и об этом несколько слов: конечной целью всех общественных институтов является развитие и защи­ та людей, подобий Бога. Человеческий дух более велик и священ, чем государство, и никогда не должен приноситься ему в жерт­ ву. Гражданская и политическая свобода служат духовной свобо­ де. Между христианской индивидуальной этикой и государствен­ ной этикой нет противоречия. Жизнь сообществ подчинена тому же нравственному закону, что жизнь индивидов - для утвержде­ ния государственной власти ради ее самой не остается места, борьба за власть за счет отдельных людей —зло, война порочна

ит. д.

Вэтих приведенных здесь мыслях Ченнинга было, быть может, выражено учение о свободе, взволновавшее молодого человека. В строго логическом обосновании оно ведь было знакомо ему из его

занятий Кантом. Но Ченнинг, достоверность веры которого оста­ ется по эту сторону границы, на которой идет тяжелая борьба меж­ ду понятием и идеей, между требованиями рассудка и требовани­ ями разума, предлагает возвышенные постулаты просто как последние, не нуждающиеся в логических доказательствах, как понимание узнающей самое себя души и погружает их в тепло не­ посредственно вытекающей религиозности, для которой исполне­ ние ее требований является не только послушанием строгому ве­ лению, но путем души к Богу, ее путем к тому, чтобы стать подобием Бога.

Как бы Макс Вебер ни относился к этому учению, но душев­ ная и нравственная свобода, «самопреодоление» личности «дол­ женствованием» остается для него на протяжении всей его жизни основным звеном, которому он сознательно подчиняется и кото­ рый он все время проверяет посредством самоконтроля.

82

Так же высказанное Кантом и Фихте в молодости и заимство­ ванное Ченнингом или самостоятельно им выведенное убеждение, что целью государственных и общественных институтов является развитие автономной личности, сопутствовало Веберу на протяже­ нии всей его жизни. Правда, —как сразу же будет показано, —он видит в этом не единственную цель данных институтов. Поэтому он отвергает понимание Ченнингом государства, прежде всего па­ цифизм. В декабре 1885 г. он пишет об этом Елене: «Что я собира­ юсь делать в воскресенье? Если я встану не слишком поздно, то мне удастся еще (до работы) почитать Ченнинга или Спинозу. Что ка­ сается Ченнинга, то я взял с собой не особенно удачный том. Ста­ тья о войне, которая в нем содержится, представляется мне не толь­ ко совершенно непрактичной и чистой теоремой, но стремление квалифицировать все действия, связанные с войной, всех людей, занимающихся ею, как стоящих значительно ниже ремесла пала­ ча, просто предосудительно. Я совершенно не могу понять, в чем будет состоять усовершенствование нравственности, если профес­ сиональные военные будут приравнены к банде разбойников и заклеймлены позором —от этого война отнюдь не станет человечнее. Правда, Ченнинг прибегает к излюбленному выходу, говоря, что для защиты нравственных и общечеловеческих прав война как последнее вынужденное средство допустима, но решение в таком случае должна принимать совесть отдельного человека, которому предписывается идти на войну; здесь он хочет применить очень сомнительные слова из Нового Завета «повиноваться следует Богу, а не людям» (он считает даже, исходя из точки зрения ран­ нехристианского мученичества, «нравственной» честью, если кого-либо, чья совесть проснулась, расстреливают или отправля­ ют в тюрьму как дезертира. Если бы Ченнинг не имел никакого понятия о таких вещах и исходил бы из условий в американских наемных войсках, с помощью которых демократическое амери­ канское правительство вело захватнические войны против Мек­ сики и т. д., то это рассуждение, допуская, что он сам верит в возможность его осуществления на практике, следует назвать весьма легкомысленным; в действительности же перед нами про­ сто ошибка мышления, которая состоит в том, что доктрина, если и не оправданная и не лишенная опасности, но в американских условиях все-таки понятная, в ходе спекуляции человека, в этом отношении далекого от практической жизни, рассматривается как основное всеобщее христианское воззрение, —что, впрочем, часто случается. Однако построение таких теорий нельзя считать безопасным, ибо легко ведет —и частично уже привело —к раз­ рыву в чувствах людей между предполагаемыми требованиями христианства, с одной стороны, и теми следствиями и предпосыл-

83