- •Тенденциозность и бесстрастность «Повести временных лет».
- •Какие мотивы лирики м.Ю.Лермонтова развивает проза поэта?
- •1.Тенденциозность и бесстрастность «Повести временных лет».
- •2. Почти в каждом лирическом произведении Лермонтов поднимает тот или иной философский вопрос.
- •Сюжетная типология житий.
- •Трагедия ревности в творчестве в.Шекспира и м.Ю.Лермонтова.
- •Стиль Вещего Баяна и стиль автора «Слова о полку Игореве». Темные места.
- •Мотив утраченного рая в творчестве м.Ю.Лермонтова («Мцыри» и др.)
- •Типы странников в древнерусских хожениях.
- •Печорин на стыке западной и восточной цивилизаций. Тема судьбы и свободы в романе.
- •Роль символа в торжественной проповеди.
- •Особенности структуры и композиции романа «Герой нашего времени» м.Ю.Лермонтова.
- •Принципы переосмысления образности «Слова о полку Игореве» в текстах о Куликовской битве.
- •Карнавальное и мистическое начало в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» н.В.Гоголя.
- •Тема гибели царств и трансляции культур в древнерусской литературе.
- •Петербург как текст в творчестве н.В.Гоголя.
- •Судьба авантюрного героя в бытовой повести XVII в.
- •Образ «маленького человека» в повестях а.С.Пушкина и н.В.Гоголя.
- •Изображение личности в «Житии Аввакума». Жанрово-стилевой своеобразие «Жития».
- •Литературоведческая терминология в.Г.Белинского в статьях о творчестве а.С.Грибоедова, а.С.Пушкина, м.Ю.Лермонтова и н.В.Гоголя (по выбору).
- •Новые темы, жанры и герои в литературе 18в.
- •Образ мира в сборнике н.В.Гоголя «Миргород».
- •“Любовь и политика” в трагедиях классицизма.
- •«Натуральная школа» в русской литературе.
- •Сатира и юмор русского классицизма и барокко.
- •Философская лирика ф.И.Тютчева и е.А.Баратынского.
- •Новаторство м.М.Державина и его влияние на молодого а.Пушкина. В.Ф.Ходасевич о м.М.Державине.
- •Славянофилы, западники и почвенники. Журнальная полемика середины XIX века.
- •Трагическая страсть и идиллия в русском сентиментализме.
- •Концепция истории в творчестве а.К.Толстого.
- •Литературные общества и салоны первой половины XIX в.
- •Жанровая система драматургии а.Н.Островского.
- •Периодизация и типология русского романтизма.
- •Тема нравственного кризиса и духовного возрождения в творчестве ф.М.Достоевского и л.Н.Толстого.
- •Сентименталистский и романтический космос элегий и баллад в.А.Жуковского.
- •Роль ситуации «rendez-vous» в романах и повестях и.С.Тургенева. Тургеневские девушки.
- •Философия творчества в лирике в.АЖуковского и е.А.Баратынского.(по десять строк)
- •Последний поэт
- •Москва и Петербург в романе «Анна Каренина» л.Н.Толстого. Железная дорога как символ в творчестве русских писателей.
- •Жанры романтической лирики н.Н.Батюшкова.
- •Русский богатырь и проблема национального характера в очерках и.С.Тургенева, романах и.С.Гончарова и повестях н.С.Лескова.
- •Фамусовское общество в жизни и на сцене.
- •Проблема «лишнего человека» в творчестве и.С.Тургенева и и.А.Гончарова.
- •Черты разных стилей и жанров в комедии а.С.Грибоедова «Горе от ума».
- •Сон Обломова как утопия. Тема утраченного рая в творчестве и.А.Гончарова и ф.М.Достоевского.
- •Трансформация традиционных мотивов в творчестве а.С.Пушкина.
- •Тема любви в «панаевском» цикле н.А.Некрасова и «денисьевском» цикле Тютчева.
- •Исследование страсти в «Маленьких трагедиях» а.С.Пушкина.
- •Проблема идеального героя в романах ф.М.Достоевского.
- •Библейские мотивы в творчестве а.С.Пушкина.
- •Десятая заповедь
- •«Легенда о великом инквизиторе» в структуре романа. Розанов о «Легенде».
- •Проблема современной цивилизации и народной культуры в «Южных поэмах» а.С.Пушкина и «Казаках» л.Н.Толстого.
- •«Новая драма» на Западе и в России. Новаторство а.П.Чехова.
- •Тема личной и исторической памяти в «Борисе Годунове» и лирике а.С.Пушкина.
- •Психологическая коллизия в романе «Анна Каренина» и драме «Живой труп».
-
Библейские мотивы в творчестве а.С.Пушкина.
ПРОРОК
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
"Востань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей."
1826
Десятая заповедь
Добра чужого не желать
Ты, Боже, мне повелеваешь;
Но меру сил моих ты знаешь -
Мне ль нежным чувством управлять?
Обидеть друга не желаю,
И не хочу его села,
Не нужно мне его вола,
На всё спокойно я взираю:
Ни дом его, ни скот, ни раб,
Не лестна мне вся благостыня.
Но ежели его рабыня
Прелестна... Господи! я слаб!
И ежели его подруга
Мила, как ангел во плоти,-
О Боже праведный! прости
Мне зависть ко блаженству друга.
Кто сердцем мог повелевать?
Кто раб усилий бесполезных?
Как можно не любить любезных?
Как райских благ не пожелать?
Смотрю, томлюся и вздыхаю,
Но строгий долг умею чтить,
Страшусь желаньям сердца льстить,
Молчу... и втайне я страдаю.
В основу стихотворения «Пророк» Пушкиным положен рассказ пророка Исайи, который видел Господа. Один из Серафимов, которые стояли около Него: «У каждого из них по шести крыл: двумя закрывал каждый лицо свое, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал». Серафим удалил беззаконие от пророка и очистил его от грехов. Тогда Господь послал Исайю к людям, чтобы пророк донес слова Творца до людей. Митрополит Анастасий в работе «Пушкин в его отношении к религии и православной церкви» писал о том, что поэт «глубоко и искренне воспринял» пророка из книги Исайи, «приложив его к своему собственному поэтическому призванию».
Таким образом родилось стихотворение Пушкина «Пророк». Лирический герой этого текста проходит путь от грешника, который «влачился в пустыне мрачной», до человека возродившегося, очистившегося. Пророк среди людей — это символ духовного вакуума, символ одиночества. Ведь на перепутье всегда надлежит выбирать: либо ты влачишь прежнюю грешную жизнь, либо посвящаешь ее Богу. Как и Исайе, в такой момент страждущему человеку может явиться Серафим. В стихотворении, очистившись страданиями, пророк духовно возрождается — «восстает и идет к людям», чтобы «жечь» их сердца словом Божьим.
-
«Легенда о великом инквизиторе» в структуре романа. Розанов о «Легенде».
Достоевский рисует нам картину борьбы добра и зла в душе человеческой. При этом носитель злого начала наделен многими привлекательными чертами, общими с самим Христом: любовью к людям, стремлением к всеобщему, а не личному счастью. Однако все благие намерения сразу рушатся, как только оказывается, что Великий Инквизитор вынужден прибегать к обману. Писатель был убежден, что ложь и обман недопустимы на пути к счастью. И не случайно в романе автор Легенды о Великом Инквизиторе тоже отвергает Бога и приходит к выводу, что "все дозволено", а кончает безумием и встречей с чертом. А Инквизитору как бы отвечает в своих предсмертных поучениях наставник Алеши Карамазова старец Зосима: "О, есть и во аде пребывшие гордыми и свирепыми, несмотря уже на знание бесспорное и на созерцание правды неотразимой; есть страшные, приобщившиеся сатане и гордому духу его всецело. Для тех ад уже добровольный и ненасытимый; те уже доброхотные мученики. Ибо сами прокляли себя, прокляв Бога и жизнь. Злобною гордостью своею питаются, как если бы голодный в пустыне кровь собственную сосать из своего же тела начал. Но ненасытимы во веки веков и прощение отвергают, Бога, зовущего их, проклинают. Бога живаго без ненависти созерцать не могут и требуют, чтобы не было Бога жизни, чтоб уничтожил себя Бог и все создание свое. И будут гореть в огне гнева своего, вечно жаждать смерти и небытия. Но не получат смерти…"
дством, бросается к подножию возводимого здания цивилизации, и, конечно, никто не может определить, в каких размерах и до каких пор это может быть продолжаемо. Ею раздавлены уже всюду низшие классы, она готовится раздавить первобытные народности, и в воздухе носится иногда идея, что данное живущее поколение людей может быть пожертвовано для блага будущего, для неопределенного числа поколений грядущих. Что-то чудовищное совершается в истории, какой-то призрак охватил и извратил ее: для того, чего никто не видел, чего все ждут только, совершается нечто нестерпимое: человеческое существо, до сих пор вечное средство, бросается уже не единицами, но массами, целыми народами во имя какой-то общей далекой цели, которая еще не показалась ничему живому, о которой мы можем только гадать. И где конец этому, когда же появится человек как цель, которому принесено столько жертв, — это остается никому не известным.
С мощною идеею этой, которая не высказывается, но совершается, управляя фактами, Достоевский и вступил в борьбу, также не столько сознавая ее отчетливо, сколько чувствуя, ощущая.
Критика возможности окончательного идеала была только первою половиною задачи, выполнение которой предстояло ему. Показав иррациональность человеческой природы и, следовательно, мнимость конечной цели[1], он выступил на защиту не относительного, но абсолютного достоинства человеческой личности, — каждого данного индивидуума, который никогда и ни для чего не может быть только средством.
Сюда примкнул ряд его религиозных идей. Замечательным и счастливым было то совпадение, которое оказалось между результатом его беспристрастного анализа человеческой природы и между тем, что требовалось задачами его борьбы. Первое, показав иррациональность человеческого существа, обнаружило в нем присутствие чего-то мистического, без сомнения переданного ему в самом акте творчества. И это в высшей степени согласовалось с необходимостью взгляда на человека как на нечто неизмеримо высшее, чем мы думали о нем, религиозное, священное, неприкосновенное. Как агрегат физиологических функций, между которыми одна есть сознание, человек есть, конечно, только средство, — по крайней мере всякий раз, когда такового требует иное и большее число подобных же физиологических агрегатов. Совершенно иное увидим мы в нем, признав его мистическое происхождение и мистическую природу: он носит отблеск Творца своего, в нем есть Лик Божий, не померкающий, не преклоняющийся, но драгоценный и оберегаемый.
Нужно заметить, что только в религии открывается значение человеческой личности. В праве личность есть только фикция, необходимый центр, к которому относятся договорные обязательства, имущественная принадлежность и пр.; значение ее не выяснено и не обосновано здесь, и если она определяется так или иначе, то подобное определение является первичным, произвольным: оно есть условие, на которое можно и не согласиться. Сама личность, в праве, — может служить предметом договора; и рабство вообще есть естественное последствие чистого, беспримесного юридического строя. В политической экономии личность совершенно исчезает: там есть только рабочая сила, к которой лицо есть совершенно ненужный придаток. Таким образом, путем знания, путем науки недостижимо восстановление личности в истории: мы можем ее уважать, но это не есть необходимость, мы можем ею и пренебрегать, — и это в особенности, когда она дурна, порочна. Но уже самое введение этих условий подкашивает абсолютность личности: для греков дурны были все варвары, для римлян все не граждане, для католиков — еретики, для гуманистов — все обскуранты, для людей 93-го года — все консерваторы. Этой обусловленности и с ней колебаниям, сомнениям кладет грань религия: личность всякая, которая жива, абсолютна как образ Божий и неприкосновенна.
Вот почему, что касается, в частности, до рабства, то при религии оно тем более усиливалось, чем слабее она или искаженнее становилась; напротив, при праве оно усиливалось с его последовательностью, чистотою, беспримесностью. В истории наиболее страшно оно было у римского народа, самого совершенного в понимании права: здесь рабов крошили на говядину, которою откармливали рыбу в прудах; наиболее же гуманно оно было у древних евреев, живших под строгою религиею: в юбилейные годы там все рабы должны были возвращаться на свободу, т. е. они были предметом временного пользования, но не владения в строгом смысле, не собственности.
Экзаменационный билет № 27
Вопросы: