книги2 / 10-2

<…>. Такую же роль играют многочисленные цитаты из Священного Писания» [Эткинд, 1995, с. 237, 238]. Однако Державина интересует не сама по себе характеристика лингвистических единиц, а их генетическая принадлежность, связь с той или иной традицией, наделяющих слово смысловым ореолом и сюжетно-мотивным потенциалом. Его стремление к смешению стилей можно в этом случае понять, как семантически мотивированное обращение к исходным семантическим корням национальной традиции. Такая творческая и языковая позиция определена и стремлением Державина к воссозданию «утраченного стилистического совершенства» [Серман, 2005, с. 244].

Главные новации поэта связаны с тем, что он идет по пути нивелирования любого размежевания, он ищет синтеза и целостности, не только языковой, но и культурной. Этим определяется и своеобразная «разнородность» лирики Державина. Однако цельность его поэтической системе придает особая позиция автора, решающего проблему прямых традиций и наследования, поскольку создание модели «новой русской литературы» требовало не только языка, образов, тем, идей, но и определения ее «корней», «начал» и «оснований». Идея «наследования» выражена в поэзии Державина на тематическом уровне и была завещана им как конструктивно-значимый элемент для всей последующей русской поэзии. Своеобразным «знаком» этой темы и стало имя самого поэта: например, в «Царскосельском лебеде» В. Жуковского или уже в XX веке в стихотворениях А.А. Ахматовой «Наследница» и Д.С. Самойлова «Старик Державин». Ярко проявился в последующей русской лирике и унаследованный от Державина об- разно-речевой потенциал говорения о «поэтическом», удивительно устойчивый и необходимо воспроизводимый другими поэтами при порождении новых текстов.

Идея синтеза, ставшая предметом рефлексии в «Рассуждении о лирической поэзии или об оде», позволяет Державину конструировать равноправное соседство вещного и даже бытового мира «русской анакреонтики» или своих шутливых текстов с высокими религиоз- но-философскими помыслами лирического героя в духовной лирике. Это тексты, не только насыщенные церковнославянизмами и отсылками к Св. Писанию, но и созданные на основании христианских концептуализаций, образов и мотивов, то есть на смысловых константах национальной традиции. Следует учесть, что ко времени Державина

110

отношение к церковнославянскому наследию немного изменилось. Когда влияние европейской языковой стихии становится особенно значительным, церковнославянский язык стал сближаться с русским

иосмысляться «в национально-этническом плане или вообще в плане национально-культурной традиции» [Успенский, 1994, с. 372-373]. Поэтому духовная лирика для Державина – это и есть обращение к национально-культурной традиции, отражение своего, собственного, национального, что и наследует русский поэт XVIII века.

Одновременно проблема «своего» решается Державиным и в определении статуса его лирического героя: ведь предметом лирического переживания становится у поэта личная духовная, нрав- ственно-религиозная рефлексия, определяющая его восприятие мира

исамого себя в их духовной, метафизической сущности и связях с традицией. Так, для него важны не сами по себе, например, темы «бессмертия души», «чистоты души» или «величества божия», а их личное понимание и приятие как собственного мироощущения, противостоящего сиюминутной земной современности. Важен и поэтологический аспект таких художественных решений Державина: герой его духовной лирики – русский Поэт в его сакральном статусе, наделенный даром видения незримого и неизреченного. Державин, таким образом, «целенаправленно ориентируется на модель пророческого служения, а поэтическое поприще воспринимается им как трибуна Высшей истины» [Ларкович, 2009, с. 65]. Такая концепция, усвоенная последующим поколением русских поэтов, могла быть создана и семантически мотивирована только в рамках духовных традиций русской культуры.

Судьба национальных традиций в культуре XVIII века, прошедшего под знаком «европеизации», оказалась сложной: слишком резким был декларируемый разрыв между своим и чужим. Но литература эпохи попыталась решить эту проблему: решая «задачу огромного исторического значения», она искала пути к «органическому синтезу» старого и нового, стремясь к «наведению моста пропастью» [Серман, 2005, с. 14]. Завершающим этапом этих исканий стала духовная лирика Г.Р. Державина, становление которой определено отношением поэта к церковнославянскому наследию. В этом «Державин самобытен», именно благодаря его творчеству «русская литература встает на собственные ноги» [Успенский, 1996, с. 786].

111

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Ольга Михайловна Гончарова – доктор филологических наук, профессор РГПУ им А.И. Герцена.

2 Впервые статья была опубликована в: Междисциплинарный синтез гуманитарных наук в эпоху социокультурных и исторических трансформаций: опыт «Русского пути». Сб. материалов Всероссийской конференции с международным участием. СПб.: Изд-во РХГА, 2019. С. 136-145.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Аверинцев, С. С. На перекрестке литературных традиций. Византийская литература: истоки и творческие принципы / С.С. Аверинцев // Вопросы литературы. 1973. № 2. С. 150-183.

Белинский, В. Г. Собрание сочинений: в 9 т. Т. 6: Статьи о Державине; Статьи о Пушкине / В.Г. Белинский. – Москва: Художественая литература, 1981. – 678 с.

Вендина, Т. И. Из кирилло-мефодиевского наследия в языке русской культуры / Т.И. Вендина. – Москва: Институт славяноведения РАН, 2007. – 336 с.

Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. / В.И. Даль. – Москва: Изд. группа «Прогресс», «Универс», 1994.

Дубровина, С. Ю. Непризнанные вольности державинской поэзии / С.Ю. Дубровина // Вестник Тамбовского государственного университета. 2008. Вып. 7(63). С. 24-31.

Живов, В. М. Язык и культура в России XVIII века / В.М. Живов. – Москва: Школа «Языки русской культуры», 1996. – 591 с.

Живов, В. М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры / В.М. Живов. – Москва: Языки славянской культуры, 2002. – 758 с.

Живов, В. М. Метаморфозы античного язычества в истории русской культуры XII–XVIII века / В.М. Живов, Б.А. Успенский // Из истории русской культуры. Т. IV (XVIII – начало XIX века). – Москва: Школа «Языки русской культуры», 1996. С. 449-535.

Клейн, И. Пути культурного импорта: Труды по русской литературе XVIII века / И. Клейн. – Москва: Языки славянской культуры, 2005. – 576 с.

Коровин, В. Л. Библейские темы в русской поэзии XVIII – начала XIX века: автореф. дис. … д-ра философ. наук / В.Л. Коровин. – Москва, 2017. – 38 с.

Ларкович, Д. В. Профетическая стратегия Г.Р. Державина-лирика / Д.В. Ларкович // Вестник Сургутского государственного педагогического университета. 2009. № 2(5). С. 52-67.

Ломоносов, М. В. Избранная проза / М.В. Ломоносов – Москва: Советская Россия, 1986 – 541 с.

Лотман, Ю. М. Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция / Ю.М. Лотман // Лотман Ю. М. Избранные статьи: в 3 т. Т. 3.

– Таллинн: «Александра», 1993. С. 127-137.

Романов, Б. Н. Духовные стихотворения Державина / Б.Н. Романов // Державин Г.Р. Духовные оды. – Москва: Ключ, 1993. С. 5-40.

Сандомирская, И. Книга о Родине. Опыт анализа дискурсивных практик / И. Сандомирская – Wien, 2001. – 304 с. – (Wiener Slawistischer Almanach. Sbd. 50).

112

Серман, И. З. «Псалтырь рифмотвороная» Симеона Полоцкого и русская поэзия XVIII века / И.З. Серман // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 18. – Москва, Ленинград: Изд-во АН СССР, 1962. С. 214-232.

Серман, И. З. Литературное дело Карамзина / И.З. Серман. – Москва: РГГУ, 2005. – 327 с.

Скотникова, Г. В. Византийская культурная традиция в русском самосознании: автореф. дис. … д-ра культурологи. – Санкт-Петербург, 2003. – 39 с.

Тредиаковский, В. К. Рассуждение об оде вообще / В.К. Тредиаковский // Ода торжественная о здаче города Гданска, сочиненная в вящшую славу имени … великия государыни Анны Иоанновны имп. и самодержице всероссийския. Через Василия Тредиаковского Санкт-Петербургской имп. Академии наук секретаря. – Санкт-Петербург: при имп. Акад. наук, 1734. С. 24-31.

Успенский, Б. А. Избранные труды. Т. 2. Язык и культура / Б.А. Успенский. – Москва: Изд-во «Гонозис», 1994. – 688 с.

Успенский, Б. А. Язык Державина / Б.А. Успенский // Из истории русской культуры. Т. IV (XVIII – начало XIX века). – Москва: Школа «Языки русской культуры», 1996. С. 781-806.

Успенский, Б. А. Этюды о русской истории / Б.А. Успенский. – Санкт-Пе- тербург: Азбука, 2002. – 373 с.

Шишков, А. С. Рассуждение о красноречии Священного Писания, и о том, в чем состоит богатство, обилие, красота и сила Российского языка, и какими средствами оный еще более распространить, обогатить и усовершенствовать можно / А.С. Шишков. – Санкт-Петербург: Император. типография, 1811. – 110 с.

Шишков, А. М. Огонь любви к отечеству / А.М. Шишков. – Москва: Институт русской цивилизации, 2011. – 672 с.

Эткинд, Е. Духовная дилогия (Оды «Бог» и «Христос») / Е. Эткинд // Норвичские симпозиумы по русской литературе и культуре. Т. 4: Гавриил Державин. 1743–1816. – Тарту: Русская школа Норвичского университета, 1995.С. 234-247.

REFERENCES

Averincev, S. S. Na perekrestke literaturnyh tradicij. Vizantijskaya literatura: istoki i tvorcheskie principy / S.S. Averincev // Voprosy literatury. 1973. № 2. S. 150-183.

Belinskij, V. G. Sobranie sochinenij: v 9 t. T. 6: Stat’i o Derzhavine; Stat’i o Pushkine / V.G. Belinskij. – Moskva: Hudozhestvenaya literatura, 1981. – 678 s.

Dal’, V. I. Tolkovyj slovar’ zhivogo velikorusskogo yazyka: v 4 t. / V.I. Dal’. – Moskva: Izd. gruppa «Progress», «Univers», 1994.

Dubrovina, S. Yu. Nepriznannye vol’nosti derzhavinskoj poezii / S.Yu. Dubrovina // Vestnik Tambovskogo gosudarstvennogo universiteta. 2008. Vyp. 7 (63). S. 24-31.

Etkind, E. Duhovnaya dilogiya (Ody «Bog» i «Hristos») / E. Etkind // Norvichskie simpoziumy po russkoj literature i kul’ture. T. 4: Gavriil Derzhavin. 1743–1816. – Tartu: Russkaya shkola Norvichskogo universiteta, 1995. S. 234247.

Klejn, I. Puti kul’turnogo importa: Trudy po russkoj literature XVIII veka / I. Klejn. – Moskva: Yazyki slavyanskoj kul’tury, 2005. – 576 s.

113

Korovin, V. L. Biblejskie temy v russkoj poezii XVIII – nachala XIX veka: avtoref. dis. … d-ra filosof. Nauk / V.L. Korovin. – Moskva, 2017. – 38 s.

Larkovich, D. V. Profeticheskaya strategiya G.R. Derzhavina-lirika / D.V. Larkovich // Vestnik Surgutskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta. 2009. № 2(5). S. 52-67.

Lomonosov, M. V. Izbrannaya proza / M.V. – Lomonosov. – Moskva: Sovetskaya Rossiya, 1986 – 541 s.

Lotman, Yu. M. Russkaya literatura poslepetrovskoj epohi i hristianskaya tradiciya / Yu.M. Lotman // Lotman Yu. M. Izbrannye stat’i: v 3 t. T. 3. – Tallinn: «Aleksandra», 1993. S. 127-137.

Romanov, B. N. Duhovnye stihotvoreniya Derzhavina / B.N. Romanov // Derzhavin G.R. Duhovnye ody. – Moskva: Klyuch, 1993. S. 5-40.

Sandomirskaya, I. Kniga o Rodine. Opyt analiza diskursivnyh praktik / I. Sandomirskaya. – Wien, 2001. – 304 s. – (Wiener Slawistischer Almanach. Sbd. 50).

Serman, I. Z. «Psaltyr’ rifmotvoronaya» Simeona Polockogo i russkaya poeziya XVIII veka / I.Z. Serman // Trudy Otdela drevnerusskoj literatury. T. 18. – Moskva, Leningrad: Izd-vo AN SSSR, 1962. S. 214-232.

Serman, I. Z. Literaturnoe delo Karamzina / I.Z. Serman. – Moskva: RGGU, 2005. – 327 s.

Shishkov, A. S. Rassuzhdenie o krasnorechii Svyashchennogo Pisaniya, i o tom, v chem sostoit bogatstvo, obilie, krasota i sila Rossijskogo yazyka, i kakimi sredstvami onyj eshche bolee rasprostranit’, obogatit’ i usovershenstvovat’ mozhno / A.S. Shishkov. – Sankt-Peterburg: Imperator. tipografiya, 1811. – 110 s.

Shishkov, A. M. Ogon’ lyubvi k otechestvu / A.M. Shishkov. – Moskva: Institut russkoj civilizacii, 2011. – 672 s.

Skotnikova, G. V. Vizantijskaya kul’turnaya tradiciya v russkom samosoznanii: avtoref. dis. … d-ra kul’turologi. – Sankt-Peterburg, 2003. – 39 s.

Trediakovskij, V. K. Rassuzhdenie ob ode voobshche / V.K. Trediakovskij // Oda torzhestvennaya o zdache goroda Gdanska, sochinennaya v vyashchshuyu slavu imeni … velikiya gosudaryni Anny Ioannovny imp. i samoderzhice vserossijskiya. Cherez Vasiliya Trediakovskogo Sankt-Peterburgskoj imp. Akademii nauk sekretarya. – Sankt-Peterburg: pri imp. Akad. nauk, 1734. S. 24-31.

Uspenskij, B. A. Izbrannye trudy. T. 2. Yazyk i kul’tura / B.A. Uspenskij. – Moskva: Izd-vo «Gonozis», 1994. – 688 s.

Uspenskij, B. A. Yazyk Derzhavina / B.A. Uspenskij // Iz istorii russkoj kul’tury. T. IV (XVIII – nachalo XIX veka). – Moskva: Shkola «Yazyki russkoj kul’tury», 1996.S. 781-806.

Uspenskij, B. A. Etyudy o russkoj istorii / B.A. Uspenskij. – Sankt-Peterburg: Azbuka, 2002. – 373 s.

Vendina, T. I. Iz kirillo-mefodievskogo naslediya v yazyke russkoj kul’tury / T.I. Vendina. – Moskva: Institut slavyanovedeniya RAN, 2007. – 336 s.

Zhivov, V. M. Yazyk i kul’tura v Rossii XVIII veka / V.M. Zhivov. – Moskva: Shkola «Yazyki russkoj kul’tury», 1996. – 591 s.

Zhivov, V. M. Razyskaniya v oblasti istorii i predystorii russkoj kul’tury / V.M. Zhivov. – Moskva: Yazyki slavyanskoj kul’tury, 2002. – 758 s.

Zhivov, V. M. Metamorfozy antichnogo yazychestva v istorii russkoj kul’tury XII–XVIII veka / V.M. Zhivov, B.A. Uspenskij // Iz istorii russkoj kul’tury. T. IV (XVIII – nachalo XIX veka). – Moskva: Shkola «Yazyki russkoj kul’tury», 1996. S. 449-535.

114

Павел Михед1

Институт литературы им. Т. Г. Шевченко НАН Украины (Киев, Украина)

ДИСКУССИИ О ЯЗЫКЕ НА РУССКОЙ И УКРАИНСКОЙ СЦЕНЕ НАЧАЛА ХIХ ВЕКА (КАЗУС ШАХОВСКОГО)

Статья посвящена языковым спорам в украинских драматических произведениях Василия Гоголя и Ивана Котляревского, вызванных водевилем Александра Шаховского Казак-стихотворец, в котором впервые на сцене персонажи говорят или имитируют украинскую речь и звучат украинские песни. Постановка этой пьесы имела успех в Полтаве, но была критически встречена рецензентами Украинского вестника и спровоцировала полемический пафос творцов нового украинского театра: Василия Гоголя и Ивана Котляревского. Рецепция водевиля показала, что украинский зритель и драматурги критически оценивают попытку представить на сцене исторические эпизоды из украинской жизни. Пьесы Гоголя и Котляревского содержат суждения персонажей о языковых особенностях песенных текстов, в которых авторы демонстрируют превосходство их родного языка.

Ключевые слова: водевиль, А. Шаховской, Семен Климовский, язык, театр, народная песня, споры, Василий Гоголь, Иван Котляревский, национальное самосознание

В начале XIX века в России неожиданно на первый план выдвинулись споры вокруг языковых проблем. Этот факт подмечен давно, хотя основательного объяснения ему, пожалуй, нет до сих пор. Известные ученые Ю. Лотман и Б. Успенский констатировали: «Языковая проблема становится тем камертоном, который отвечает на звучание всех наиболее острых общественных проблем в России» [Лотман, 1975, с. 169]. Более того – «самые общекультурные вопросы (например, проблемы романтизма, реализма, сентиментализма и пр.), которые на Западе реализуются в дискуссиях вокруг жанровых запретов, допустимых сюжетов и т. п. в России, в первую очередь, активизируют языковую проблему» [Лотман, 1975, с. 169]. А правители государства видели «руководство стихийными языковыми процессами в качестве своей прямой функции» [Лотман, 1975, с. 172]1.

Как объяснить это явление?

Особой ролью слова, языка, письменности в культуре православного мира, где исповедовали идею – «В начале было Слово, и Слово

115

было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога» (Ев. От Иоанна: 1–2) – как императив?

Напряжением в общественной жизни, вызванным процессом становления национального самосознания после Великой французской революции, вылившимся в постепенную смену языковых установок, оказавшихся в центре внимания общества?

Уверен, что оба фактора требуют серьезного осмысления. Уже с 10-х – 20-х гг. вторгается еще один из важнейших факторов, который уже с начала 60-х гг. позапрошлого века до нынешнего времени оказывает ощутимое давление на авансцену истории, приобретая отчетливое политическое звучание. Имею в виду первые толчки в Европе национальных движений, вызванных выходом на историческую арену нового субъекта истории – народа, нации. Россия, хотя и с заметным опозданием, но тоже ощутила эти толчки. В указанной работе исследователи концентрируют внимание на «внутрикультурных конфликтах», вне их поля зрения остались споры внутри субъектов империи, внутри национальных образований, которые все явственнее проникались идеями гердеризма. Разноплеменная империя не смогла уберечься от них, не смогла изолироваться от этих тенденций, элита наций тоже начинает заявлять о своих языковых претензиях – появляются первые сигналы языкового противостояния и в украинских художественных текстах.

Все началось с поиска «духа народа». Идеи Гердера приходят и в Россию, в Украине о них начинают говорить в 90-е годы ХVIII века. В интеллектуальном же пространстве России они начинают функционировать в 20-е годы. Пример – рецензия на поэтический сборник Адама Мицкевича на страницах «Московского телеграфа», принадлежащая, видимо, Н.А. Полевому. В ней наличествует «гердеровский» текст: «Теперь каждый из народов возседит на развалинах прошедшего и созидает свою народность. Люди обменялись мнениями и понятиями; они разделили умственное наследие веков, и эклектический ум сделался умом всех и каждого из них. Оттого теперь вполне понимают идею народности в изящных искусствах и во всем; оттого стремится теперь изыскательный ум человека познать особность каждого народа, дорожит верною передачею санскритского, арабского, могиканского, исландского, шотландского, русского духа, называет поэта в отношении к его народу поэтом великим тем более, что чем более

116

выражает поэт особность, народность свою... только самобытность, народность, естественность могут быть свидетельством великости поэта...»2. А в отзыве на пушкинскую Полтаву Ксенофонт Полевой заявляет: «Эпоха слов и выражений прекратилась – настает эпоха мыслей и чувствований, принадлежащих народам» [Полевой, 1829, с. 235]. За этими тезисами – зримо возникавшая национальная идея, которая начнет оформляться чуть позже в русской славянофильской мысли, на рубеже 30-х – 40-х гг.

Основной сюжет спора проходил по линии «архаисты-новаторы», впервые маркированный в таких понятиях, как известно, Ю. Тыняновым, который наметил широкий спектр того сдвига, который происходит в русской литературе под влиянием романтической эстетики. Но споры эти касались и узкого сегмента дискуссии. Меня интересует тот сегмент, который нашел выражение в неожиданно возникшей оппозиции и своеобразного соперничества русского и украинского языков.

У начала этой истории – пьеса А.А. Шаховского «Казак-стихотво- рец», вызвавшая много споров в Украине первой половины XIX века. В центре ее историческая фигура украинского поэта Семена Климовского. О нем сохранилось немного сведений. Достоверно известно, что он был не только автором поэтических текстов, но и выполненных в силлабических стихах наставлений и пожеланий царю Петру Алексеевичу. Дошли два поэтических трактата «О правосудии начальствующих, правде и бодрости их» и «О смирении высочайших», которые были вручены царю в августе 1724 года. Его имя упоминает Н.М. Карамзин в «Пантеоне российских авторов»: «Сказывают, что Климовский не менее семи греческих мудрецов был славен и почтен между его собратьями казаками; что он, как вдохновенная пифия, говаривал в беседах высокопарными стихами, давал приятелям благоразумные советы, твердил часто пословицу: “Нам добро и никому зло, то законное житье”; и любопытные приходили издалека слушать его. Малороссийская песня: “Не хочу я ничего, только тебя одного”, которую поют наши любезные дамы, есть также, как уверяют, сочинение Климовского, ученика природы, к сожалению не доученного искусством». Здесь же, к слову, Карамзин упоминает и о трактатах Климовского: «В императорской библиотеке хранится его рукописное сочинение «О великодушии и правде», в котором много хороших чувств и даже хороших стихов (без определенного течения стоп)»

117

[Карамзин, 1802, с. 102]. Однако самую большую популярность имела его песня Їхав козак за Дунай, переведенная на немецкий, польский, французский языки и обретшая самостоятельную жизнь – в качестве народной песни каждой из этих стран. Известно, что к ней несколько раз обращался Бетховен, ее мелодия звучит в американских джазовых импровизациях 1920-х гг.

Как песня оказалась в поле зрения А.А. Шаховского, история умалчивает; неизвестны источники и его знания, пусть и примитивного, украинского языка. Биография драматурга не содержит фактов его связей с Украиной. Можно предположительно говорить о каких-то петербуржских знакомствах с украинцами, а о методе работы драматурга высказался еще Пушкин, отвечая на свой же вопрос: «что ж он (Шаховской) такой?» И сам отвечал: «неглупый человек, который, замечая все смешное и замысловатое в обществах, пришед домой, все записывает и потом как попало вклеивает в свои комедии» [Пушкин, 1950, с. 527]. Думаю, что этот метод работы был использован и при создании пьесы.

«Казак-стихотворец» открывается песней Їхав козак за Дунай, являющейся не только формой высказывания героини, но и своеобразным монологом, в котором присутствует повтор – последняя строфа повторяется дважды: «Не хочу я ничего, тильки тебе одного; Ты будь здоров, мій миленькій, А все пропадай!» [Шаховской, 1898, с. 5]. Песня Їхав козак за Дунай не единственная в этой пьесе, они выполняют различные функции: роль усиления высказывания или даже могут быть элементом композиции. Песня на мелодию марша Преображенского полка, которую поет денщик Демин, функционирует лишь как иллюстрация к словам о подвигах гвардейцев, а песня Як сказала матуся объясняет поступок Маруси – ее решение выйти замуж за Прудиуса – одного из центральных персонажей пьесы.

Песню Їхав козак за Дунай исполняет Маруся – одна из главных героинь пьесы. Известно высказывание Пушкина: Шаховской «написал Казак-стихотворец – в нем есть счастливые слова, песни замысловатые, но нет даже и тени ни завязки, ни развязки. Маруся занимает, но все прочие холодны и скучны» [Шаховской, 1898, с. 528].

Язык героев полон смешных и уродливых слов и словосочетаний. Уже в первом диалоге Маруси и Демина речь героини обнаруживает «местный говор». Маруся говорит: Повтава, а Демин – Полтава, «для

118

мене сочинив»; «вин теперь на войни»; «разви»; «слухает»; «нит о нем слуха»; «не рыдай, мене замуж спаряжай». На местном «наречии» (назвать это языком – явное преувеличение) говорит и Грицко: «вздить жупан»; «вот и я здись»; «як ся мате». Речь Климовского так же изобилует подобными словечками: «з гарной добычей чести

иславы»; «що думать о руки, коли голова цила»; «я пристав к Кочубееву полку из ним рубився пид Полтавой»; а главный девиз его

– «Нам добро, никому зло, то законное житье». Если к этому добавить

иречь Прудиуса: «Климовский моторій парубок» (аллюзия из «Энеиды»), «куля не галушка», «не прококнеш се», «не валися (подай)», «сядь тут на приизбок» и др. Или: «Куля зараз засвистала. Из его сопхнулась лбом». Демин называет Грицка, прислужника Прудиуса, «Хохлатое Чучело».

Маруся говорит, с т. з. нынешнего времени, суржиком3. А песня, которую она исполняет, принадлежит Климовскому, известному барду, чьи песни «сам государь их слушает с удовольствием» и даже «сам хочет видеть “Казака-стихотворца”» [Шаховской, 1898, с. 5]. Об этом сообщают персонажи пьесы. В уста Климовского драматург вкладывает стихи: «Русское счастье – царь на престоле. В нем мы защиту и горе найдем».

Песни Климовского, по словам Грицка, поет весь Батурин: «О них там только и говорят». Парадокс, однако, в том, что 15000 батуринцев по приказу Меньшикова были вырезаны царским войском и там было не до песен после Полтавской битвы. И это была еще одна скрытая причина неприятия пьесы украинским зрителем и читателем. Документирован целый ряд свидетельств, дающих представление о восприятии пьесы в Украине.

А. Михайловский-Данилевский вспоминал: «Я был в театре, где играли “Казака-стихотворца”. Довольно странно, что в столице Украины представляли эту пьесу, которая некоторым образом есть сатира на малороссиян» [Рулін, 1927, с. XXXII]. Корреспондент «Украинского вестника» резонно замечает: «Когда один раз недавно ее представляли в Полтаве, то многие добродушные чада природы при втором объявлении в представлении оной сказали: “Чого йти в кіятр? Хіба слухать, як за наші ж гроші да нас же будуть лаять”»4. Эти факты лишний раз доказывают: гетманская Украина обладала весьма развитым ощущением своей самобытности и национального чувства.

119