Глава II. Взаимосвязь действительности, текста и дискурса в структуре коммуникации

§ 1. Текст vs дискурс. Дискурс vs текст. Текст и дискурс vs дей­ствительность. Et cetera.

Если текст, дискурс и фигура действительности составляют и структу­ру, и содержание коммуникации, то между ними должны быть определен­ные динамические связи, в каждый конкретный момент общения обеспе­чивающие ее корректность и эффективность. Каковы же варианты этих связей, как тесно должны быть соотнесены, например, текст и дискурс, или как далеко они могут расходиться, не нарушая при этом собственно ком­муникацию? Попробуем рассмотреть эту ситуацию на примерах⁶.

1. В повести И.Грековой "Кафедра" представлен разговор преподава­теля и студентки в связи с пересдачей экзамена, а на заседании кафедры только что говорили о культуре речи:

"Увидев выходивших с кафедры людей, она робко выдвинулась вперед... - Матлогика...- сказала она еле слышно. - Какой предмет? - спросил Маркин. - Матлогика... - Да-да, я и забыл. По поводу этой матлогики у нас на кафедре öbvia дискуссия. Большинство считает, что надо говорить "математическая логика". - Математическая логика, - покорно повторила девушка. На полголовы выше Маркина, она глядела на него, как кролик на льва. - Кстати, на дворе кре­щение, - сказал Маркин. - Я хочу задать Вам классический вопрос. Как Ваше имя? -Люда... - Этого мало. Фамилия?! - Величко. - Отлично. Люда Величко. - Он вынул записную книжку. - Буду иметь честь. Вторник, в два часа попо­лудни. Устраивает это Вас? - Устраивает. Спасибо. До свидания, - поспешно сказала Люда»...

«Потом вышел Маркин и стал над Людой по-своему издеваться: "Как Ваше имя?". Из "Евгения Онегина". Люда шла домой, утирая слезы вареэюкой. Чувствовала себя без вины оскорбленной, оплеванной. Ну поставь двойку, если уж очень нужно тебе, но зачем издеваться?"...

2. В другой повести этого автора, «Дамский мастер», молодой па­рикмахер беседует с клиентом, пожилой женщиной - профессором мате­матики:

«...Он сурово отсекал мокрые пряди, приподнимал их, подкалывал, рас­чесывал, снова резал. Прошло с полчаса. Он заговорил:

• Если не ошибаюсь, вы сказали, что Виталик говорить нельзя. А как, например, Эдик? Есть такое имя — Эдик? У меня, между прочим, товарищ Эдик.

• Вероятно, он Эдуард.

• Эдуард — это же не русское имя?

• Нет, не русское.

• Откуда же у нас, русских, такое имя?

• Была такая мода одно время, по-моему, глупая.

• А у вас дети есть?

• Два сына.

• Какого возраста?

• Старшему двадцать два, младшему двадцать.

• Как и мне. Мне тоэ/се двадгрть, двадцать первый. А как ваших де­тей зовут?

• Коля и Костя. Простые русские имена. Самые хорошие.

• А я думал, интереснее Толик или Эдик. Или еще Славик.

• Это вам только кажется. Когда у вас будут дети, я вам советую назвать их самыми простыми именами: Ваня, Маша...

Это его позабавило. Не знаю, простые ли имена, или идея, что у него будут дети.

Он все еще стриг. Сколько времени, оказывается, нужно, чтобы обол­ванить одну женскую голову...

• Скоро? — спроста я.

• Ниже голову. Нет, еще не скоро. Операция сложная. Извините, если я вас спрошу. Вот вы упомянули в своем разговоре несколько имен и фамилий: Николай, кажется, Ростовский, Андрей Болконский и еще Пьер... Как будто Пьер. Какая его фамилия?

• Пьер Безухое.

• Так вот, я хотел вас спросить: Пьер — это разве русское имя?

• Нет, французское. По-русски Петр.

• Так вот вы, кажется, упомянули выражение, что Виталик или, скажем, Эдик не в духе русского языка. А сами употребили такое француз­ское имя, как Пьер.

Ай да парень! Поймал-таки меня. Думал-думал и поймал.

-Да, вы правы. Мой пример не совсем оказался удачен.

• И какие это люди, о которых вы говорите? Андрей, и Николай, и Пьер? Они русские?

• Русские. Но, знаете, в те времена в высшем обществе было принято говорить по-французски..

• А в какие это времена?

• Во времена «Войны и мира».

• Какой войны? Первой империалистической?

Я чуть не засмеялась, но он был очень серьезен. Я видела в зеркале его строгое озабоченное лицо.

• Виталий, разве вы никогда не читали "Войны и мира"?

-А чье это произведение? - Льва Толстого.

• Постойте. - Он снова вынул записную кню/ску и стал ее листать. - Ага. Вот оно, записано: Лев Толстой, "Война и мир". Это произведение у меня в плане проставлено. Я над своим общим развитием работаю по плану.

• А разве вы в школе "Войну и мир" не проходили? - Мне школу не удалось закончить. Жизнь предъявляла свои требования. Отец у меня сильно пьющий и мачеха слишком религиозная. Чтобы не сидеть у них на шее, мне не удалось закончить свое образование, и я, в сущности, имею неполных семь классов, но окончание образования входит в мой план. Пока не удается заняться этим вплотную из-за квартирного вопроса, но все же я повышаю свой уровень, читаю разные произведения согласно плана".

3. В романе Т.Толстой «Кысь» беседуют так называемые «прежние» люди, оставшиеся в живых после некоего взрыва, изменившего мир и об- 13 жизни в нем, и горой, родившийся уже в этом новом мире.

...Никита Иваныч и с ним другой Преэюний, Лев Львович, из дисси­дентов, сидели за столом и пили рэ/савь. Видать, давно пили и набрались хорошо: личики красные, бормочут чепуху.

Бенедикт снял шапку.

• Доброго здоровьичка.

• Беня?! Беня! Да ты ли это?! — Обрадовался, засуетился. — Сколько лет,

сколько зим! Нет, правда? Год, два?.. С ума сойти... Знакомы? Бене­дикт Карпов, наш скульптор, народный Опекушин.

Лев Львович посмотрел с сомнением, будто и не узнал, будто сам ко­гда-то Пушкина нести не помогал; личико покривил:

—Кудеяровых зять?

—Ага.

• Слышал, слышал про ваш мезальянс.

• Спасибо, — поблагодарил Бенедикт. Дао/се растрогался. Слышали, значит.

Сел, Прежние подвинулись. Теснота, конечно. Вроде избушка с прошлого раза меньше стала. Свечка чадит, натекает, тени пляшут. Стены закопченные. На столе тоже нищета: жбан, да кружки, да горошку тарелка. Налили Бенедикту.

• Ну, что же ты?.. Как?.. Ну ты подумай... А мы сидим вот, выпива­ем... О жизни беседуем... О прошлом... То есть, конечно, и о будущем тоже... Вот о Пушкине нашем... Как мы его ваяли, а? Как воздвигали! Какое событие! Эпохальное! Восстановление святынь! Историческая веха! Теперь он снова с нами. А ведь Пушкин, Беня, Пушкин — это наше все! Все! Вот ты об этом подумай, запомни и усвой... Но — представляешь, жалость какая. Он уже требует реставрации...

• Чего он требует?!.. — привстал Бенедикт.

• Чинить, чинить его надо! Доэюди, снег, птицы...Вот если б он был ка­менный! О бронзе я уэю молчу, до бронзы еще доэ/сить надо... И потом, народ — народ совершенно дичайший: привязали веревку, вешают на певца сво­боды белье!Исподнее, наволочки, —дикость!

• Да вы ж сами хотели, чтоб народная тропа не зарастала, Никита Иваныч! А теперь эюалуетесь.

• Ах, Боэ/се мой, Беня... Но это э/се в переносном смысле.

• Поэюалуйста, перенесем куда скажете. Холопов пригоню. На санях тоэ/се можно.

• О Боэ/се мой, Господи, царица небесная...

• Нужен ксерокс. — Это Лев Львович, мрачный.

• Не далее как сто лет назад вы говорили, что нужен факс. Что Запад нам помоэюет. — Это Никита Иваныч.

• Правильно, но ирония в том...

• Ирония в том, что Запада нету.

• Что значит нету! — рассердшся Лев Львович. — Запад всегда

есть.

—Но мы про это знать не моэ/сем.

• Нет уэ/с, позвольте! Мы-то знаем. Это они про нас ничего не знают.

—Для вас это новость?

Лев Львович еще больше помрачнел и ковырял стол.

• Сейчас главное — ксерокс.

—Да почему же, почему?!

• Потому что сказано: плодитесь и размножайтесь! — Лев Львович поднял длинный палец. — Размножайтесь!

—Ну как вы мыслите, — Никита Иваныч спрашивает, — ну будь у вас и факс и ксерокс. В теперешиних условиях. Предположим. Хотя и невероятно. Что вы с ними делали. Как вы собираетесь бороться за свободу факсом? Ну?

• Помилуйте. Да очень просто. Беру альбом Дюрера.. Это к примеру. Чер­но-белый, но это не важно. Беру ксерокс, делаю копию. Размножаю. Беру факс, посылаю копию на Запад. Там смотрят: что такое! Их национальное сокрови­ще. Они мне факс: верните национальное сокровище сию минуту! А я им: при­дите и возьмите. Володейте. Вот вам и международные контакты, и диплома­тические переговоры, да все что угодно! Кофе, мощеные дороги. Вспомните, Ни­кита Иваныч... Рубашки с запонками. Конференции...

• Конфронтации...

—Гуманитарный рис шлифованный...

—Порновидео...

• Джинсы...

• Террористы...

• Обязательно. Жалобы в ООН. Политические голодовки. Международ­ный суд в Гааге.

—Гааги нету.

Лев Львович сильно помотал головой, далее свечное пламя заметалось:

• Не расстраивайте меня, Никита Иваныч. Не говорите таких ужас­ных вещей. Это Домострой.

• Нет Гааги, голубчик. И не было.

Лев Львович заплакал пьяными слезами, стукнул кулаком по столу — горошек подскочил на тарелке

• Неправда! Не верю! Запад нам помоэюет!

• Сами долэ/сны, собственными силами!

• Не первый раз замечаю за вами националистические настроения! Вы славянофил!

—Я, знаете...

• Славянофил, славянофил! Не спорьте!

• Чаю духовного возрождения!

• Самиздат нуэ/сен.

• Но Лев Львович! Но самиздат у нас и так цвет пышным щетом.

Вы э/се сами в свое время настаивали, не правда ли, что это основное. И вот, пожалуйста, — духовной жизни никакой. Значит, не в том дело.

• У меня жизнь духовная, — кашлянул Бенедикт.

—В каком смысле ?

—Мышей не ем.

—Ну и?..

• В рот не беру. Только птицу. Мясо. Пироэюок иногда. Блины. Гри- быши, конечно. Соловей марешалъ в кляре, хвощи по-савойски. Форшмак из снегирей. Парфэ из огнецов алялионнэз. Опосля — сыр и фрукты. Все.

Прежние молчали и смотрели на него в четыре глаза»

Попробуем теперь рассмотреть эти примеры в последовательности «дискурс текст», то есть определить типы интровертивной фигуры ком­муникации - текста, реализуемого в каждом из произведений. Еще раз подчеркнем, что, по нашему мнению, во всех трех случаях коммуникация осуществляется, т.е. происходит общение ее участников.

В первом примере участники общения опираются на общую для них «идею» текста, однако уровень, глубина владения этой интровертивной фигурой у них принципиально различны. Поэтому языковые единицы, ис­пользуемые в общении преподавателем, обладающим более развернутым, глубоким и четким знанием текста, принципиально по-другому понимают­ся студенткой, обладающей не знанием текста, а знанием, что «некоторый такой текст» в принципе наличествует, он как-то «должен быть» соотнесен с этими единицами - однако отсутствие этого четкого соотнесения и при­водит к описанной автором реакции. Если для преподавателя интровертив- ная фигура его коммуникации реальна, то эту фигуру для студентки можно рассматривать как «латентный текст», т.е. имеющий место, но во многом скрытый для самого участника коммуникации.

Во втором примере интровертивная фигура коммуникации, на кото­рую опирается женщина (произведение Л.Н.Толстого «Война и мир» и ге­рои этого произведения), неизвестна молодому парикмахеру, и для реали­зации общения ему приходится проводить целый ряд уточнений, связан­ных с содержанием реплик женщины. При этом общение происходит, но сам текст не становится известным второму участнику общения. Он для него - будучи фигурой коммуникации - остается «виртуальным тек- стом»⁷.

В третьем примере два участника общения - «прежние» - опираются в построении своего общения на две равноценные для них интровертивные фигуры: текст «прошлого» и текст «настоящего». Третий участник обще­ния опирается на «текст настоящего», однако в его сознании есть и неко­торый текст, который он построил на основании прочитанных книг и кото­рый сам он рассматривает как реальную для себя интровертивную фигуру коммуникации (это хорошо видно в его реакциях на отдельные реплики других участников коммуникации; в том речевом произведении, которым завершается пример). Построенный молодым участником общения текст только соотносится с реальным текстом, но не является им. Назовем такой тип интровертивной фигуры коммуникации «квазитекстом».

Естественно, что во всех трех примерах есть и участники общения, которые опираются в нем на такой текст, который, в принципе, всегда мо­жет служить интровертивной фигурой коммуникации в общении предста­вителей данной лингво-культурной общности - тексты, связанные с отра­жением реальной действительности, облигаторные тексты и т.п. Такой тип интровертивной фигуры коммуникации может быть назван «реальным текстом».

Таким образом, интровертивная фигура коммуникации - текст - мо­жет существовать в коммуникации по крайней мере в следующих состоя­ниях: реальный текст - латентный текст - квазитекст - виртуаль­ный текст.

Аналогичным образом может быть, на наш взгляд, рассмотрена и по­следовательность «текст дискурс», то есть рассмотрена типология дис- куров, которые могут реализовываться в коммуникации.

1. В романе М.Булгакова происходит первая встреча двух героев с неизвестным лицом:

И вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал по­эту о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался первый человек.

Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уэ/се поздно, разные уч­реждения представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение их не моэ/сет не вызвать изумления. Так, в первой из них сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Во второй — что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на ле­вую ногу. Третья лаконически сообщает, что особых примет у человека не бы­ло.

Приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится.

Раньше всего: ни на какую ногу описываемый не хромал, и росту был не маленького и не громадного, а просто высокого. Что касается зубов, то с левой стороны у него были платиновые коронки, а с правой — золотые. Он был в до­рогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Серый берет он лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя. По виду — лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом — иностранец.

Пройдя мимо скамьи, на которой помещались редактор и поэт, ино­странец покосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке, в двух шагах от приятелей.

«Немец»,— подумал Берлиоз.

«Англичанин,— подумал Бездомный,— ишь, и не жарко ему в перчатках».

А иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймлявшие пруд, причем заметно стало, что видит это место он впервые и что оно его заинтересовало.

Он остановил взор на верхних этажах, ослепительно отражающих в стеклах изломанное и навсегда уходящее от Михаила Александровича солнце, затем перевел его вниз, где стекла начали предвечерне темнеть, чему-то снис­ходительно усмехнулся, прищурился, руки положш на набалдашник, а подборо­док на руки.

— Ты, Иван,— говорил Берлиоз,— очень хорошо и сатирически изобразил, например, рождение Иисуса, сына Божия, но соль-то в том, что еще до Иисуса родился целый ряд сынов Божиих, как, скажем, финикийский Адонис, фригий­ский Аттис, персидский Митра. Коротко же говоря, ни один из них не рождал­ся и никого не было, в том числе и Иисуса, и необходимо, чтобы ты, вместо рождения ши, предположим, прихода волхвов, изобразил бы нелепые слухи об этом приходе. А то выходит по твоему рассказу, что он действительно родил­ся!..

Тут Бездомный сделал попытку прекратить замучившую его икоту, за­держал дыхание, отчего икнул мучительнее и громче, и в этот же момент Бер­лиоз прервал свою речь, потому что иностранец вдруг поднялся и направился к писателям.

Те поглядели на него удивленно.

• Извините меня, поэюалуйста,— заговорил подошедший с иностранным акцентом, но не коверкая слов,— что я, не будучи знаком, позволяю себе... но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что...

Тут он веэюливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как припод­няться и раскланяться.

«Нет, скорее француз...» — подумал Берлиоз.

«Поляк?..» — подумал Бездомный.

Необходимо добавить, что на поэта иностранец с первых эюе слов про­извел отвратительное впечатление, а Берлиозу скорее понравился, то есть не то чтобы понравился, а... как бы выразиться... заинтересовал, что ли.

• Разрешите мне присесть?— веэюливо попросил иностранец, и прияте­ли как-то невольно раздвинулись; иностранец ловко уселся меэюду ними и тот­час вступил в разговор.

• Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете?— спросил иностранец, обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз.

• Нет, вы не ослышались,— учтиво ответил Берлиоз,— именно это я и говорил.

• Ах, как интересно!—воскликнул иностранец.

• «А какого черта ему надо?» — подумал Бездомный и нахмурился.

• А вы соглашались с вашим собеседником?— осведомился неизвестный, повернувшись вправо к Бездомному.

• На все сто!— подтвердил тот, любя выражаться вычурно и фигу­рально.

• Изумительно!— воскликнул непрошеный собеседник и, почему-то во­ровски оглянувшись и приглушив свой низкий голос, сказал: — Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в Бога?— Он сделал испуганные глаза и прибавил: — Клянусь, я никому не скаэюу.

• Да, мы не верим в Бога,— чуть улыбнувшись испугу интуриста, отве­тил Берлиоз,— но об этом моэюно говорить совершенно свободно.

Иностранец откинулся на спинку скамейки и спросил, даже привизгнув от любопытства:

• Вы — атеисты?!

• Да, мы — атеисты,— улыбаясь, ответил Берлиоз, а Бездомный поду­мал, рассердившись: «Вот прицепился, заграничный гусь!»

• Ох, какая прелесть!— вскричал удивительный иностранец и завертел головой, глядя то на одного, то на другого литератора.

• В нашей стране атеизм никого не удивляет,— дипломатически веэю­ливо сказал Берлиоз,— большинство нашего населения сознательно и давно пе­рестало верить сказкам о Боге.

Тут иностранец отколол такую штуку: встал и поэюал изумленному ре­дактору руку, произнеся при этом такие слова:

• Позвольте вас поблагодарить от всей души!

• За что это вы его благодарите?—заморгав, осведомился Бездомный.

• За очень ваэюное сведение, которое мне, как путешественнику, чрез­вычайно интересно,— многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чу­дак.

Ваэюное сведение, по-видимому, действительно произвело на путешест­венника сильное впечатление, потому что он испуганно обвел глазами дома, как бы опасаясь в каэюдом окне увидеть по атеисту.

«Нет, он не англичанин...» — подумал Берлиоз, а Бездомный подумал: «Где это он так наловчился говорить по-русски, вот что интересно!» — и опять нахмурился.

• Но, позвольте вас спросить,— после тревожного раздумья заговорил заграничный гость,— как лее быть с доказательствами бытия Божия, коих, как известно, существует ровно пять?

• Увы!— с сооюалением ответил Берлиоз.— Ни одно из этих доказа­тельств ничего не стоит, и человечество давно сдало га в архив. Ведь согласи­тесь, что в области разума никакого доказательства существования Бога быть не может.

• Браво! — вскричал иностранец. — Браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу. Но вот курьез: он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над са­мим собою, соорудил собственное шестое доказательство!

—Доказательство Канта,— тонко улыбнувшись, возразил образованный редактор,— таклее неубедительно. И недаром Шиллер говорил, что кантов- ские рассулсдения по этому вопросу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством.

Берлиоз говорил, а сам в это время думал: «Но, все-таки, кто лее он та­кой? И почему он так хорошо говорит по-русски?»

• Взять бы этого Канта да за такие доказательства года на три в Со­ловки!— совершенно неолсиданно бухнул Иван Николаевич.

• Иван!— сконфузившись, шепнул Берлиоз.

• Но предлолсение отправить Канта в Соловки не только не поразило иностранца, но далее привело в восторг.

• Именно, именно,— закричал он, и левый зеленый глаз его, обращенный к Берлиозу, засверкал,— ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком: «Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, молсет, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут».

Берлиоз выпучил глаза. «За завтраком... Канту?.. Что это он плетет?»

• подумал он.

• Но,— продолжал иноземец, не смущаясь изумлением Берлиоза и обра­щаясь к поэту,— отправить его в Соловки невозможно по той причине, что он улсе с лишком сто лет пребывает в местах значительно более отдаленных, чем Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя, уверяю вас!

• А жаль!— отозвался задира-поэт.

• И мне лсаль,— подтвердил неизвестный, сверкая глазом, и продоллсал:

• Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели Бога нет, то, спрашивается, кто же управляет эюизнъю человеческой и всем вообще распорядком на земле?

• Сам человек и управляет,— поспешил сердито ответить Бездомный на этот, признаться, не очень ясный вопрос.

• Виноват,— мягко отозвался неизвестный,— для того, чтобы управ­лять, нулено, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько- нибудь приличный срок. Позвольте э/се вас спросить, как лее молсет управлять человек, если он не только лишен возмолсности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не мо­жет ручаться далее за свой собственный завтрашний день? Ив ссшом деле,— тут неизвестный повернулся к Берлиозу,— вообразите, что вы, например, нач­нете управлять, распорялсаться и другими и собою, вообще, так сказать, вхо­дить во вкус, и вдруг у вас... юсе... кхе... саркома легкого...— тут иностранец сладко усмехнулся, как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удоволь­ствие, - да, саркома, - лсмурясь, как кот, повторил он звучное слово, - и вот ва­ше управление закончилось! Ничья судьба, кроме вашей собственной, вас более не интересует. Родные вам начинают лгать. Вы, чуя неладное, бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлатанам, а бывает, и к гадалкам. Как первое и второе, так и третье - совершенно бессмысленно, вы сами понимаете. И все это кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что чем-то управ­ляет, оказывается вдруг лежащим неподвиэ/сно в деревянном ящике, и окру­жающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи. А бывает и еще хуже: только что человек соберется съездить в Кисло­водск,— тут иностранец прищурился на Берлиоза,— пустяковое, казалось бы, дело, но и этого совершить не может, так как неизвестно почему вдруг возь­мет поскользнется и попадет под трамвай! Неужели вы скажете, что это он сам собою управил так? Не правильнее ли думать, что управился с ним кто-то совсем другой?— и здесь незнакомец рассмеялся странным смешком.

Берлиоз с великим вниманием слушал неприятный рассказ про саркому и трамвай, и какие-то тревожные мысли начали мучить его. «Он не иностра­нец...Он не иностранец...— думал он,— он престранный субъект... но позвольте, кто otee он такой?»

• Вы хотите курить, как я виэ/су?— неожиданно обратился к Бездом­ному неизвестный.— Вы какие предпочитаете?

• А у вас разные, что ли, есть?— мрачно спросил поэт, у которого па­пиросы кончились.

• Какие предпочитаете?— повторил неизвестный.

• Ну, «Нашу марку» ,— злобно ответил Бездомный.

Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил его

Бездомному: — «Наша марка».

И редактора и поэта не столько поразило то, что нашлась в портсигаре именно «Наша марка», сколько сам портсигар. Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым ог­нем бриллиантовый треугольник.

Тут литераторы подумали разное. Берлиоз: «Нет, иностранец!», а Без­домный: «Вот черт его возьми! А?..»

Поэт и владелец портсигара закурили, а некурящий Берлиоз отказался.

«Надо будет ему возразить так,— решил Берлиоз,— да, человек смер­тен, никто против этого и не спорит. Но дело в том, что...»

Однако он не успел выговорить этих слов, как заговорил иностранец:

• Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не моэ/сет сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.

«Какая-то нелепая постановка вопроса...» — помыслил Берлиоз и возра­зил:

• Ну, здесь уж есть преувеличение. Сегодняшний вечер мне известен бо­лее или менее точно. Само собою разумеется, что, если на Бронной мне свалит­ся на голову кирпич...

• Кирпич ни с того ни с сего,— внушительно перебил неизвестный,— никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уверяю вас, вам он ни в каком случае не угрожает. Вы умрете другою смертью.

• Может быть, вы знаете, какой именно?— с совершенно естествен­ной иронией осведомился Берлиоз, вовлекаясь в какой-то действительно неле­пый разговор.— И скажете мне?

• Охотно,— отозвался незнакомец. Он смерил Берлиоза взглядом, как будто собирался шить ему костюм, сквозь зубы пробормотал что-то вроде: «Раз, два... Меркурий во втором доме... луна ушла... шесть — несчастье... вечер — семь...» — и громко и радостно объявил: — Вам отрежут голову!

Бездомный дико и злобно вытаращил глаза на развязного неизвестного, а Берлиоз спросш, криво усмехнувшись:

• А кто именно? Враги? Интервенты?

• Нет,— ответил собеседник,—русская эюенщина, комсомолка.

• Гм...— промычал раздраженный шуточкой неизвестного Берлиоз,— ну, это, извините, маловероятно.

• Прошу и меня извинить,— ответил иностранец,— но это так. Да, мне хотелось бы спросить вас, что вы будете делать сегодня вечером, если это не секрет?

• Секрета нет. Сейчас я зайду к себе на Садовую, а потом в десять ча­сов вечера в МАССОЛИТе состоится заседание, и я буду на нем председатель­ствовать.

• Нет, этого быть никак не может,— твердо возразил иностранец.

• Это почему?

• Потому,— ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чертили черные птицы,— что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлша. Так что заседание не состоится.

Тут, как вполне понятно, под липами наступило молчание.

• Простите,— после паузы заговорил Берлиоз, поглядывая на мелющего чепуху иностранца,— при чем здесь подсолнечное масло... и какая Аннушка?

• Подсолнечное масло здесь вот при чем,— вдруг заговорил Бездомный, очевидно, решив объявить незваному собеседнику войну,— вам не приходилось граэ/сданин, бывать когда-нибудь в лечебнице для душевнобольных?

• Иван!.. — тихо воскликнул Михаил Александрович. Но иностранец ничуть не обиделся и превесело рассмеялся.

• Бывал, бывал и не раз!— вскричал он, смеясь, но не сводя несмеющего­ся глаза с поэта.— Где я только не бывал! Жаль только, что я не удосуэюился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!

• Откуда вы знаете, как меня зовут?

• Помилуйте, Иван Николаевич, кто лее вас не знает?—здесь иностра­нец вытащил из кармана вчерашний номер «Литературной газеты», и Иван Николаевич увидел на первой э/се странице свое изображение, а под ним свои собственные стихи. Но вчера еще радовавшее доказательство славы и популяр­ности на этот раз ничуть не обрадовало поэта...

• Я извиняюсь,— сказал он, и лицо его потемнело,— вы не моэ/сете по­дождать минутку? Я хочу товарищу пару слов сказать.

• О, с удовольствием!— воскликнул неизвестный.— Здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.

• Вот что, Миша,— зашептал поэт, оттащив Берлиоза в сторону,— он никакой не интурист, а шпион. Это русский эмигрант, перебравшийся к нам. Спрашивай у него документы, а то уйдет...

• Ты думаешь?— встревоженно шепнул Берлиоз, а сам подумал: «А ведь он прав...»

• Уэю ты мне верь,— засипел ему в ухо поэт,— он дурачком прикидыва­ется, чтобы выспросить кое-что. Ты слышишь, как он по-русски говорит,— по­эт говорил и косился, следя, чтобы неизвестный не удрал,— идем, задерэ/сим его, а то уйдет...

И поэт за руку потянул Берлиоза к скамейке...

«Вот тебе все и объяснилось!» - подумал Берлиоз в смятении. - Приехал сумасшедший немец, или только что спятил на Патриарших. Вот так исто­рия!»

Да, действительно, объяснилось все: и страннейший завтрак у покой­ного философа Канта, и дурацкие речи про подсолнечное масло и Аннушку, и предсказания о том, что голова будет отрублена, и все прочее,— профессор был сумасшедший.

Берлиоз тотчас сообразил, что следует делать. Откинувшись на спинку скамьи, он за спиною профессора замигал Бездомному — не противоречь, мол, ему,— но растерявшийся поэт этих сигналов не понял.

• Да, да, да,— возбужденно говорил Берлиоз,— впрочем, все это воз- моэюно! Даже очень возможно, и ПонтийПилат, и балкон, и тому подобное... А вы одни приехали или с супругой?

• Один, один, я всегда один,— горько ответил профессор.

• А где эюе ваши вещи, профессор?— вкрадчиво спрашивал Берлиоз.— В «Метрополе»? Вы где остановились?

• Я? Нигде,— ответил полоумный немец, тоскливо и дико блуждая зе­леным глазом по Патриаршим прудам.

• Как? А... где же вы будете жить?

• В вашей квартире,— вдруг развязно ответил сумасшедший и подмиг­нул.

• Я... я очень рад,— забормотал Берлиоз,— но, право, у меня вам будет неудобно... А в «Метрополе» чудесные номера, это первоклассная гостиница...

• А дьявола тоже нет?— вдруг весело осведомился больной у Ивана Ни­колаевича.

• И дьявола...

• Не противоречь!— одними губами шепнул Берлиоз, обрушиваясь за спину профессора и гримасничая.

• Нету никакого дьявола!— растерявшись от всей этой муры, вскричал Иван Николаевич не то, что нужно.— Вот наказание! Перестаньте вы психо­вать!

Тут безумный расхохотался так, что из липы над головами сидящих вы­порхнул воробей.

• Ну, уэ/с это полоэюительно интересно,— трясясь от хохота, прогово­рил профессор,— что эюе это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!— Он пере­стал хохотать внезапно и, что вполне понятно при душевной болезни, после хо­хота впал в другую крайность — раздражился и крикнул сурово: — Так, стало быть, так-таки и нету?

• Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь, профессор,— бормотал Бер­лиоз, опасаясь волновать больного,— вы посидите минуточку здесь с товари­щем Бездомным, а я только сбегаю на угол, звякну по телефону, а потом мы вас и проводим, куда вы хотите. Ведь вы не знаете города...

План Берлиоза следует признать правильным: нуэюно было добеэюать до блиэюайшего телефона-автомата и сообщить в бюро иностранцев о том, что вот, мол, приезжий из-за границы консультант сидит на Патриарших прудах в состоянии явно ненормальном. Так вот, необходимо принять меры, а то полу­чается какая-то неприятная чепуха.

• Позвонить? Ну что эюе, позвоните,— печально согласился больной и вдруг страстно попросил: — Но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в то, что дьявол существует! О большем я уэю вас и не прошу. Имейте в виду, что на это существует седьмое доказательство, и уэю самое надежное! И вам оно сейчас будет предъявлено.

• Хорошо, хорошо,— фальшиво-ласково говорил Берлиоз и, подмигнув расстроенному поэту, которому вовсе не улыбалась мысль караулить сума­сшедшего немца, устремился к тому выходу с Патриарших, что находится на углу Бронной и Ермолаевского переулка.

А профессор тотчас эюе как будто выздоровел и посветлел.

• Михаил Александрович!— крикнул он вдогонку Берлиозу.

Тот вздрогнул, обернулся, но успокоил себя мыслью, что его имя и отче­ство известны профессору таю/се из каких-нибудь газет. А профессор прокри­чал, сложив руки рупором:

• Не прикаэ/сете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Ки­ев?

И опять передернуло Берлиоза. Откуда э/се сумасшедший знает о суще­ствовании киевского дяди? Ведь об этом ни в каких газетах, уж наверно, ничего не сказано. Эге-ге, уэ/с не прав ли Бездомный? А ну как документы эти липовые? Ах, до чего странный субъект. Звонить, звонить! Сейчас же звонить! Его бы­стро разъяснят!

2. Повесть С.Довлатова «Заповедник»:

Сквозь общий гул неожиданно донеслось:

• Говорит Москва! Говорит Москва! Вы слушаете «Пионерскую зорьку»... У микрофона — волосатый человек Евстихеев... Его слова звучат достойной отповедью ястребам из Пентагона...

Я огляделся. Таинственные речи исходили от молодца в зеленой бобочке. Тот по-прежнему сидел не оборачиваясь. Даже сзади было видно, какой он пья­ный. Его увитый локонами затылок выражал какое-то агрессивное нетерпение. Он почти кричал:

• А я говорю — нет!.. Нет — говорю я зарвавшимся империалистиче­ским хищникам! Нет — вторят мне труэюеники уральского целлюлозно- бумажного комбината... Нет в э/сизни счастья, дорогие радиослушатели! Это говорю вам я — единственный уцелевший панфиловец... И то эюе самое говорил Заратустра...

Окруэюающие начали прислушиваться. Впрочем, без особого интереса.

Парень возвысил голос:

• Чего уставились, э/слобы?! Хотите лицезреть, как умирает гвардии ря­довой Майкопского артиллерийского полка — виконт де Бражелон?! Извольте, я предоставлю вам этот шанс... Товарищ Раппопорт, введите арестованного!..

Окруэ/сающие реагировали спокойно. Хотя «э/слобы» явно относилось к ним.

Кто-то из угла вяло произнес:

• Валера накутавши... Валера живо откликнулся:

• Право на отдых гарантировано Конституцией... Как в лучших домах Париэ/са и Брюсселя... Так зачем эюе превращать науку в служанку богословия?!. Будьте на уровне предначертаний Двадцатого съезда!.. Слушайте «Пионерскую зорьку»... Текст читаетГмыря...

• Кто? — переспросили из угла.

• Барон Клейнмихель, душечка!..

Еще при беглом взгляде на молодца я испытал заметное чувство тревоги. Стоило мне к нему присмотреться, и это чувство усилилось.

Длинноволосый, нелепый и тощий, он производил впечатление шизофреника- симулянта. Причем одерэ/симого единственной целью — как моэюно скорее добить­ся разоблачения.

Он мог сойти за душевнобольного, если бы не торжествуюгцая улыбка и не выражение привычного каждодневного шутовства. Какая-то хитроватая сметливая наглость звучала в его безумных монологах. В этой тошнотворной смеси из газетных шапок, лозунгов, неведомых цитат...

Все это напоминало испорченный громкоговоритель. Молодец высказывался резко, отрывисто, с болезненным пафосом и каким-то драматическим напором...

Он был пьян, но и в этом чувствовалась какая-то хитрость...

Я не заметил, как он подошел. Только что сидел не оборачиваясь. И вдруг заглядывает мне через плечо:

• Будем знакомы — Валерий Марков!.. Злостный нарушитель обществен­ного покоя...

—А, —говорю, — слышал.

• Пребывал в местах не столь отдаленных. Диагноз — хронический алко­голизм!..

Я гостеприимно наклонил бутылку. В руках у него чудом появился стакан.

Премного благодарен, — сказал он. — Надеюсь, все это куплено ценой мо­ральной деградации?

• Перестань, —сказал я, —лучше выпьем. В ответ прозвучало:

• Благодарю и примыкаю, как Шепилов... Мы допили вино.

• Бальзам на раны, — высказался Марков.

3. В.Аксенов. «Остров Крым»

"Фофанов повернул ручку телевизора на московский канал. Там в этот глу­хой час вместо цветной сетки сидел скуластый диктор Арбенин в диком пидэюа- ке и умиротворяющим, монотонным голосом читал какое-то сообщение ТАСС. Судя по тону, сообщение было средней важности, более серьезное, чем сводка ЦСУ, но, конечно, не столь существенное, как речь товарища Капитонова на собрании по поводу вручения ордена Октябрьской Революции городу Кинешме. - "Как известно... (хотя, казалось бы, откуда известно, если ничего по этому поводу на­селению не сообщалось)... широкие слои населения исконной российской террито­рии... (нет-нет, никакой Государственной думы, ее вовсе не суьцествует)... Восточ­ного Средиземноморья... (даже в таком сообщении не употребить заколдованного слова Крым, это уж слишком)... обратились к Верховному Совету Союза Совет­ских Социалистических Республик с просьбой о включении в состав одной из со­юзных республик...(опять лэ/сица, опять подляночка - не так ведь обратились. Не так звучала просьба...)»

В первом из представленных произведений экстравертивная состав­ляющая коммуникации явно содержит два компонента. Во-первых, это ре­альное общение между двумя литераторами, хотя и основанное на различ­ных интровертивных фигурах: то, что для Берлиоза является реальным текстом, для его собеседника - латентный и даже виртуальный тексты. Однако сама экстравертивная составляющая коммуникации безусловно может быть названа <<реальным дискурсом». Во-вторых, это общение с не­известным: но если интровертивная его составляющая единая для всех участников, то экстравертивная принципиально различается, что и приво­дит к непониманию смысла отдельных элементов этого общения со сто­роны героев. То есть дискурс неизвестного во многом является для них скрытым: они понимают, что эта экстравертивная составляющая что-то оз­начает, однако не понимают - что. Такой дискурс по отношению к одной из сторон участников коммуникации - по аналогии с приведенными выше рассуждениями о тексте - можно назвать «латентным дискурсом».

Во втором произведении на базе большого количества интровертив- ных составляющих коммуникации (причем самого разного типа, прежде всего «виртуальных текстов» и «латентных текстов») организуется некото­рая экстравертивная ее составляющая, которая, однако, не делает саму коммуникацию реальной: общение с помощью языка, взаимная передача и восприятие при помощи языка некоторого мыслительного содержания, как того требует определение коммуникации, не происходит. Такую реализа­цию экстравертивной составляющей коммуникации можно рассматривать как «квазидискурс».

Третий пример содержит такой образец коммуникации, в котором ее экстравертивная фигура, основанная на определенном типе текста, в прин­ципе как бы «замкнута» на этот текст, а не направлена «во- вне», на обес­печение реальной коммуникации: на базе этого дискурса участник комму­никации сам должен организовать - в меру своих знаний фигуры действи­тельности и интровертивной фигуры коммуникации новый, реальный дис­курс. Такого рода экстравертивную фигуру можно назвать «виртуальным дискурсом»⁸ .

Таким образом, как и интровертная фигура коммуникации, ее экстра- вертная фигура также может быть представлена следующими типами: ре­альный дискурс - латентный дискурс - квазидискурс - виртуальный дис­курс.

В свое время нам встретился один интересный писательский прием, которым автор хотел показать не только реальный диалог между героями, но и те «скрытые смыслы», которые могли бы быть в сознании участников данного диалога - говоря в избранной выше терминологии, показать не

только реальные, но и латентные, не озвученные, но, тем не менее, экстра- вертные фигуры общения - дискурса. Поскольку они протекают у участни­ков коммуникации параллельно и не связаны между собой, то их, очевид­но, можно было бы определить как «латентные квазидискурсы»... А.Гладилин. История одной компании

• Ты знаешь, - сказала она,— с ним у меня все кончено.

• Заслуженный деятель? Ясно... «Прощай, вино в начале мая, а в ок­тябре прощай, любовь». Выдерэ/сиваешь график.

• Он не заслуженный и не деятель, а просто...Я с ним эюила. По­нятно?

• Темный я человек, не догадывался. Теперь давай все силы на науку. В этом году кончаешь или в следующем?

• Институт? Хватит острить. Ты знаешь, вдруг я увидела, что у меня нет друзей. То есть вроде их много...

• Но все чего-то хотят.

• Правильно. А ты?

• И я, конечно.

• Например?

• Немного. Чтобы ты стала моей э/сеной.

• Однако!

• Вот так. Да, на чем мы остановились? Вспомнил. Значит, еду я, и вдруг передо мной вырастает клумба. А дорога темная, мокрый снег. Рез­ко тормозить нельзя. Занесет или перевернет машину. Ну и, в общем, с ходу оказываюсь на клумбе. Тут как раз появляется мили­цейский мотоцикл.

• Хватит. Ты соображаешь, что говоришь?

• Ей-богу, действительный случай.

• Валяй, валяй.

• А, про это? Да. Соображаю. Находясь в здравом уме и твердой памяти. Или как там, наоборот, в твердом уме?

• Но я эюе не люблю тебя.

• Знаю.

• И?..

• Полюбишь.

• Господи, что ты мелешь? Пойми, ведь я сейчас могу выйти за тебя замуж. Я очень устала. Я хочу, чтоб около меня был такой человек, как ты. Точнее, я хочу, чтоб ты был все время около меня. Потому что тебе я верю и с тобой я буду спокойна. Но тебе самому ка­ково? А вдруг я так и не полюблю?

• Обо мне не думай.

• Ты мальчишка. Представь: потом я встречу человека, которым увлекусь... Я эюе брошу тебя. Что тогда?

• Буду эюить нуждами производства. Повышать свой культурный уровень,

• Придвинься ко мне. Поцелуй меня, Быстро! Боишься? Так. Ничего. Сиди спокойно. А теперь возьми назад все свои слова.

• Мы снимем комнату. Я устроюсь еще где-нибудь. Деньги будут.

—Деловой человек. Плевала я на твои деньги! Миллионер!

• Я люблю тебя. Ты станешь моей женой...

(ОТ А В ТОРА. Мировой наукой давно установлено, что человек может в каждый данный момент думать о многом, а говорить только о чем-нибудь одном. Иногда он просто не успевает высказать свои мысли, а иногда по тем или иным причинам хочет о них умолчать.

Так как предыдущий разговор очень важен для дальнейших событий романа, автор повторяет его, пытаясь обратить внимание читателя не на те слова, которые уже про­изнесли герои, а на то, о чем они в это время думали.)

АЛЛА. (Хватит слов. Решайся. Боишься? Ну? Проверим, он взрослый че­ловек или для него еще продолжается детский сад.) - Ты знаешь, с ним у меня все кончено.

РУСЛАН. (Я эюдал этого. Значит, пойдет разговор по существу. Неу­жели она с ним... Вероятно. Точно! Но, моэюет, для тебя даже лучше. Вырав­нивает шансы. Сейчас ты, конечно, обзовешь его деятелем. И, как последний дурак, вспомнишь фразу из Беранже.) — Заслулсенный деятель? Ясно... «Прощай, вино,в начале мая, а в октябре прощай, любовь». Выдерэюиваешь график.

АЛЛА. (Не тяни. Надо сразу. Интересно, изменится ли у него лицо? Пока были цветочки. Ревнует. Рассказать ему, что тот был хорошим человеком, что, может, еще и сейчас я... Нет, слишком сложно. Потом. Когда-нибудь.) — Он не заслуженный и не деятель, а просто... Я с ним жила. Понятно?

РУСЛАН. (Кажется, я выдержал. Только бы не покраснеть. Вот как оно бывает. Состояние, которое называется полуобморочным, Почему-то забо­лел живот. Любой разговор. Быстро. Или срочно выпить рюмку? Нет, это слишком прозрачно. Она все поймет. Алла жила с этим деятелем. Конечно, надо было монтировкой между глаз. Сразу не сделаешь, потом всегда жале­ешь. Ну и черт с ним! Не надо эмоций. Любой ценой, но она должна быть мо­ей! Я согласен на все. Пусть поймет. Намекни про институт. Ей скоро кон­чать. Распределение. Хочет остаться в Москве. Нужно замуэю. Пусть так. Я согласен.) — Темный я человек, не догадывался. Теперь давай все силы на нау­ку, В этом году кончаешь или в следующем?

АЛЛА. (Он молодец. Только побледнел. Нет, в нем что-то есть. Я сразу поняла это, когда увидела его в машине. Распределение? Вот оно что. Этот мальчик хочет меня любой ценой. Весьма откровенно, но я не продаюсь. Надо ему объяснить, чего я хочу. Сейчас пойдет лепет о друзьях, которые чего-то от меня требуют). — Институт? Хватит острить. Ты знаешь, вдруг я уви­дела, что у меня нет друзей. То есть вроде их много...

РУСЛАН. (Но все хотят, чтоб ты с ними спала.) — Но все чего-то хо­тят.

АЛЛА. (Он умный парень. Сейчас мы его поймаем ) — Правильно. А ты?

РУСЛАН. («Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад на­ступает».) — И я, конечно.

АЛЛА. (Далеко ли он пойдет?) — Например?

РУСЛАН, (Немного. Чтобы ты стала моей эюеной) —Немного. Чтобы ты стала моей эюеной.

АЛЛА. (Он любит меня по-преэюнему.) — Однако!

РУСЛАН. (Кажется, я все-таки свалюсь в обморок. Неуэюели будет чу­до? Неужели настанет момент, когда мы останемся вдвоем? И она будет со мной...) — Вот так. Да, на чем мы остановились? Вспомнил. Значит, еду я... (Следует рассказ о дороэюном происшествии.)

АЛЛА. (По-моему, он действительно верит в тихое семейное счастье: вечера вдвоем у телевизора, стирка носков, приготовление супа.) — Хватит. Ты соображаешь, что говоришь?

РУСЛАН. (Надо срочно что-то выпить. Мама, я больше так не могу. И вот мы вдвоем...) — Ей-богу, действительный случай.

АЛЛА. (Он дождется, что я его ударю. Хотела бы я на него потом по­смотреть. Милая картина. Но он изображает из себя опытного человека. Детские игрушки.) — Валяй, валяй!

РУСЛАН. (Подтвердить, что я все понимаю. Воз.можио, она будет мне изменять. Обо всем догадываюсь, но тем не менее...) —А про это Да. Сооб­ражаю. Находясь в здравом уме и твердой памяти. Или как там, наоборот, в твердом уме?

АЛЛА. (Он прелесть. Я готова его сейчас поцеловать. И я должна быть откровенна с ним до конца. Пускай потом будет лучше, чем ожидаешь, а не наоборот.) — Ноя лее не люблю тебя.

РУСЛАН. (Опять резкая боль в лсивоте. Сиди очень тихо. Разве у тебя были иллюзии? И все-таки могла бы промолчать. Нет, она хорошая. Честно и прямо. Признайся, раньше ты думал о ней хуже.) — Знаю.

АЛЛА. (Господи, как мне его жалко! Сейчас раз ревется. Но не будь сво­лочью. Выдержи, Чтоб потом совесть была спокойна. Страхуешься на буду­щее? Ты все-таки подлая девка. Действительно, ты его не стоишь.) — И?..

РУСЛАН. (Что мне остается? Всякая броня давно улсе разбита. Сда­вайся.) — Полюбишь.

АЛЛА. (Все-таки он мне нужен. Именно такой, преданный и любящий. Но понимает ли он сам, на что идет? Последняя попытка объяснить. Беспо­лезно. Сейчас все равно как горох об стенку.) — Господи, что ты мелешь? (Следует продоллсение текста.)

РУСЛАН. (Сейчас она будет говорить, что я ей не пара.) — Обо мне не думай.

АЛЛА. (Как бы я хотела быть счастлива с этим парнем! Что еще надо? Любить и быть любимой. Но если бы Толя развелся с женой... Стоп! Вот за­чем тебе нуэюен Руслан? Чтоб спрятаться за него от Толи, чтобы все за­быть? Что ж, Аллка, ты выбираешь легкий путь. Неужели ты такая сво­лочь. И Руслан тебе только для этого и нуэюен? Нет? Точно? Но ты эюе сама себя плохо знаешь. Все-таки надо его предостеречь). — Ты мальчишка. Пред­ставь: потом я встречу человека, которым увлекусь... Я эюе брошу тебя. Что тогда?

РУСЛАН. Дура. Она не знает, что, может, мне одну ночь с ней, а там трын-трава, хоть под поезд. Нет, она все знает.) — Буду эюить ну- эюдами производства. Повышать свой культурный уровень.

АЛЛА. (За соседним столиком вылупили глаза. Ничего, мол, девица сидит. Как бы познакомиться. Парень с ней, мол, случайно. Сейчас устроим зрелшце.) — Придвинься ко мне. Поцелуй меня. Быстро! Боишься? Так. ничего. Сиди спокойно. А теперь возьми назад все свои слова.

РУСЛАН. (Опять боль. Хоть беги. Сцена любви, В разгар объяснения. Красиво! А кто виноват, что у тебя, как говорится, на нервной почве. Ну будь, как все герои, мулсествен и лишен всех забот физиологии. Проклятье! Самому перед собой стыдно. Вот он, блаэюенный миг, о котором ты далее мечтать не смел! И вдруг. Ладно. Самое главное, теперь она согласна. Далее не верится. Ну, что мне сказать? Для нее я разобьюсь в лепешку.) — Мы сни­мем комнату. Я устроюсь еще где-нибудь. Деньги будут.

АЛЛА. (Он для меня разобьется в лепешку. Я это знала. С ним приятно целоваться. А я, признаться, боялась. Наверное, с ним вообще все будет хо­рошо.) —Деловой человек. Плевала я на твои деньги! Миллионер!

РУСЛАН. (Теперь все хорошо. Теперь хоть в пропасть. «Нам не стра­шен серый волк, серый волк, серый волк». Ты еще запой громко. Не можешь себя сдерэюать?) Я люблю тебя. Ты станешь моей э/сеной...

(ОТ АВТОРА. И у нас многие специалисты, профессора-психологи, и на Западе некоторые светлые личности считают, что все так называемые неоэ/сиданные человеческие поступки не случайны,— наоборот, логичны и подготовленны. Например, в какой-то ситуации человек, вдруг принимает якобы странное для него решение. Но, вероятно, давным-давно он предвидел эту ситуацию и как-то готовился к ней. Допустим, моло­дой человек мечтает о встрече с любимой девушкой, которую, возможно, он еще ни разу не видел. Мечты его могут быть вполне реальны или, наоборот, совершенно фан­тастичны и неисполнимы. Возмоэ/сно, он придумал, что встретит свою девушку на Марсе. Но, мечтая об этом, он. вырабатывает для себя определенные правила пове­дения. И этих правил он придерэ/сивается впоследствии, в будничных, эюитейских об­стоятельствах.

В предыдущей сцене Руслан и Алла повели себя весьма неоэюиданно. Но ведь они, наверно, мечтали о том, что когда-нибудь каждый из них встретит единственно лю­бимого человека. Для Аллы это был таинственный «мистер X», а Руслану давно стало ясно, кто его идеал.

С этой точки зрения интересно проследить, насколько были подготовлены их слова и поступки в предыдущей сцене.)

АЛЛА. (Настанет день, и придет он, и тогда я за все отвечу. Он один смолсет меня или осудить, или простить.)

• Ты знаешь, с ним у меня все кончено.

РУСЛАН. (У тебя никогда никого не было. Все остальные не в счет. Есть только я. Буду только я.)

• Заслуженный деятель? Ясно... «Прощай, вино, в начале мая, а в октябре прощай, любовь». Выдерживаешь график.

АЛЛА. (Тебе будут говорить плохо про меня. Не верь никому. Я ждала только тебя.)

• Он не заслуженный и не деятель, а про сто...Я с ним жила. Понят­но?

РУСЛАН. (Если кто-то когда-то к тебе смел прикоснуться,— его песня спета. Я поиллю свои отряды (идет кадр победного наступления рус­ских войск из кинофильма «Кутузов»), и нет места на земле, где бы он скрылся от моей мести.)

• Темный я человек, не догадывался. Теперь давай все силы на науку. В этом году кончаешь или в следующем?

АЛЛА. (Я ждала тебя много лет. Десятки рыцарей (перемешалось несколько исторических романов, автор не помнит их названий) дрались из- за меня на турнирах, пели под моими окнами серенады...)

• Институт? Хватит острить. Ты знаешь, вдруг я увидела, что у меня нет друзей. То есть вроде их много...

РУСЛАН. (Ночью в дождь я приезжаю к ней на дачу. Pia застеклен­ной террасе сидят академики, генералы и киноактеры. Ведут разговор о политике, пьют кофе и смотрят на Аллу. Сегодня она долэ/сна сделать вы­бор. Я распахиваю дверь.)

• Но все чего-то хотят.

АЛЛА. (Кончается спектакль. Он, усталый, выходит десятый раз кланяться на аплодисменты зрительного зала. На сцену летят цветы. Он кажется таким далеким...)

• Правильно. А ты?

РУСЛАН. («Это Руслан»,— говорит Алла. Смятение среди киноарти­стов. Генералы и академики спешат со мной познакомиться. «Очень рады, так вот вы какой!»)

• И я, конечно!

АЛЛА. (У подъезда театра толпа истеричных девиц. Все ждут, когда он выйдет. Вот он выходит. Я стою в стороне. К нему бросаются, требуют автографов, назначают свидания. Но он не отвечает. Он идет ко мне. Оста­навливается. Поклонницы замирают.)

• Например?

РУСЛАН. (Я командир батальона. Мы ведем бой за высоту N. И ко­гда мы уже победили, последняя пуля ранит меня в грудь. Я умираю на руках Аллы. «Алла,— говорю я слабеющим голосом,— не плачьте. Пусть лучше смерть, чем жизнь без вас. Без, Алла, мне все равно нет жизни». «О!» — говорит она.)

• Немного. Чтобы ты стала моей женой.

АЛЛА. («Алла,— говорит он.— Мне весь этот шум ни к чему, Я ус­тал, Я готов променять славу, успех за один ваш поцелуи».)

• Однако!

РУСЛАН. («Не бил барабан перед смутным полком, когда мы воэ/сдя хоронили...» Склоненное батальонное знамя. Алла целует мое холодное лицо. Из репродуктора ария Каварадосси: «Мой час настал, и вот я уми­раю».)

• Вот так. Да, на чем мы остановились? (Идет рассказ о дорожном происшествии.)

АЛЛА. (Нет, милый, я ничего не требую. Ведь я маленькая девочка, случайно вставшая на твоем пути. Тебе нуэ/сны, наверно, красивые, эф­фектные, знаменитые женщины. А я егце ребенок. Я не буду тебе ме­шать. Единственно, в чем я виновата, только в том, что люблю тебя.)

—Хватит. Ты сообраэюаешь, что говоришь?

РУСЛАН. (Двадцать лет она каждый день приходила на мою моги­лу...)

• Ей-богу, действительный случай.

АЛЛА. («Мне ничего от тебя не надо. Я хочу тебя видеть, хотя бы изредка»,— говорю я ему.)

• Валяй, валяй!

РУСЛАН. (С тех пор, как я последний раз говорил с Аллой (сцена го­нок по шоссе), наши пути разошлись. И вот лет через десять мы случайно встретились. Ее эюизнь слоэюилась неудачно. Муэ/с(толстый владелец, «Москвича», заслуэюенный артист) бросил ее. Она осталась одна с малень­ким ребенком. «О Руслан,— сказала мне Алла,— какая я была дура, что отвергла твою любовь».)

• А, про это? Да. Соображаю. Находясь в здравом уме и твердой памяти. Или как там, наоборот, в твердом уме?

АЛЛА. («Хочешь, чтобы я здесь, на улице, встал перед тобой на ко­лени? — отвечает он.— Я прошу твоей руки! Я прошу быть моей же­ной!»)

• Но я же не люблю тебя!

• РУСЛАН. («Сейчас я уже старая, больная, никому не нужная женщина. (Это в тридцать-то лет! Так ей каэюется, но она хорошо со­хранилась.) Ты, наверно, давно забыл о моем существовании»,— говорит мне Алла и не решается взглянуть мне в глаза.)

• Знаю. АЛЛА. (Кружится голова, и я не могу произнести ни сло­ва.)

• И?..

РУСЛАН. («У меня трехкомнатная квартира,— говорю я.— Я ди­ректор завода имени Лихачева. Знаю, что тебе трудно. Переезэ/сай ко мне. Я один, дома меня почти не бывает, сама понимаешь, вечные авралы на работе. По отношению к тебе я ни на что не претендую, хотя люблю тебя по-прежнему. Я просто хочу, чтобы ты не испытывала материаль­ной нужды и жила спокойно. И сыну твоему будет хорошо. Молоко, по­луфабрикаты, витамины, фрукты, овощи. А я останусь просто твоим другом. Буду счастлив хоть чем-то помочь тебе».)

• Полюбишь.

АЛЛА. (И через несколько дней мы сняли комнату.)

• Господи, что ты мелешь? Пойми, ведь я сейчас очень просто могу выйти за тебя замуэ/с... (И дальнейшее продолжение текста.)

РУСЛАН. (Она, конечно, долго отказывается. Но в конце концов со­глашается. И вот мы в одной квартире. Вечером я Аллу не виэ/су. Специ­ально возвращаюсь очень поздно. Но по утрам она готовит мне завтрак. Мы очень строги и официальны друг к другу. Даэ/се перешли на «вы».)

• Обо мне не думай.

АЛЛА. (Из-за того, что он ушел от своей первой жены, у него не­приятности в театре. Его временно лишают всех ролей. У нас нет денег. Мы в долгах. Живем очень трудно. И тут он на деле убеждается, что мне был нужен он, а не его слава. Я преданна ему и терпелива. Я стираю ему носки и варю суп,

• Ты мальчишка. Представь: потом я встречу человека, которым увлекусь... Я же брошу тебя. Что тогда?

РУСЛАН. (Но однажды, когда я возвращаюсь до- мой, я нахожу в своем кабинете Аллу, Она очень холодно сообщает мне, что возвращает­ся к матери, Я удивлен: почему? «Прикидываешься,— отвечает она,— ты все понимаешь. Ты просто издеваешься надо мной».)

• Буду жить нуждами производства. Повышать свой культурный уровень.

АЛЛА. (Но потом в театре понимают, что для него это серьезно. Ему возвращают все его роли, дают новую квартиру.)

• Придвинься ко мне. Поцелуй меня. Быстро! Боишься? Так. Ничего. Сиди спокойно. А теперь возьми назад все свои слова.

РУСЛАН. («Я каждую ночь,— говорит Алла,— жду, что ты при­дешь ко мне». Мне э/се неудобно самой сказать тебе про это. А ты бесчув­ственный болван. Или ты действительно решил, что я переехала к тебе ра­ди материальных выгод? Если ты так думаешь,— привет, я ухоэюу».)

• Мы снимем комнату. Я устроюсь еще где-нибудь. Деньги будут.

АЛЛА. (А потом он едет с театром на гастроли за границу и берет

меня. Париэю, Рим, Лондон,..)

—Деловой человек. Плевала я на твои деньги! Миллионер! _

РУСЛАН. (И тогда я говорю: «Я люблю тебя. Ты станешь моей э/сеной».)

• Я люблю тебя. Ты станешь моей э/сеной,

Если мы теперь обратимся к аналогичному рассмотрению третьей со­ставляющей коммуникации - фигуры действительности, то увидим, то и здесь возможны различные виды ее реализации. Далеко не во всех случаях реальной коммуникации столь же реальной оказывается ее фигура дейст­вительности. Собственно «реальной действительностью» это может быть только при условии коммуникации «здесь и сейчас» - в остальных случаях это будет прежде всего «латентная действительность»: не случайно ком­ментарий к «Евгению Онегину» больше по объему, чем сам «Евгений Оне­гин». Есть тонкое наблюдение, относящееся ко всем известному детскому произведению «Мойдодыр»: во второй половине XX века для русского ре­бенка в строках «Вдруг из маминой из спальни, кривоногий и хромой, вы­бегает умывальник и качает головой» необходимо комментировать не столько «умывальник», сколько «из маминой из спальни».¹²

Точно также можно говорить и о «квазидействительности», как одной из составляющих процесса коммуникации: любое произведение историче­ского характера, в котором реализуется коммуникация его героев, проис­ходит в рамках той действительности, которую воссоздает автор на уровне своего знания и представления об этой действительности - практически всегда она «и та, и не та». Точно также «виртуальная действительность», в которой происходит «коммуникация будущего», для этой коммуникации реальна; более того, элементы этой коммуникации - прежде всего ее ин- травертивных и экстравертивных фигур - могут входить в «коммуника­цию сего дня» даже как реальные элементы: возникший в виртуальной действительности «робот» К.Чапека задолго по появления собственно этих агрегатов стал элементом по крайней мере латентного текста; сегодня в кроссворде на задание «оружие звездных войн» легко дается ответ «бла­стер» и т.д.

Пример из книги И.Грековой «Дамский мастер»

Таким образом, все три компонента коммуникации - составляющие ее три фигуры - могут выступать в ней в нескольких однотипных состояниях - реальном, латентном, квази и виртуальном.