1fedotov_v_g_otv_red_novye_idei_v_sotsial_noy_filosofii

включается в общественное сознание и общественную практику на правах структурообразующего элемента, определяя порой и способы, и общий вектор осуществляемых преобразований, при этом позволяя человеку удерживаться «на высоте мысли и чувства» (Свентоховский) в вихре порой мало объяснимых, а когда и не принимаемых им событий.

Проблема утопии в современном социально-философском знании

Прогностическое содержание утопии всегда так или иначе воздействовало на реальный ход общественного развития, ведь активизация утопического сознания, как замечает Е.Шацкий, свидетельствует (и инициирует, добавим), с одной стороны, о появлении соци- ально-политического кризиса, а с другой стороны, о наличии силы, способной выйти из этого кризиса, приняв новые ценностные ориентации, в том числе и ценности, утвердившиеся в массовом сознании в форме утопического идеала. Вот почему в наше время обращение социально-философского знания к проблемам утопии как способу переоценки ценностей исторического субъекта и поиска моделей общественного устройства, отвечающего требованиям времени и ожиданиям, закономерно как с точки зрения потребностей самого знания, так и с точки зрения запросов социальной практики. Более того, оно приобретает особую значимость и актуальность.

Естественно, утопическое сознание с той поры, как выявило себя, изменилось и по форме, и по содержанию: сегодня оно не лишено сциентистского флера, связано с иными ценностными ориентациями, выражает совсем другой уровень критической рефлексии. Но при всем этом оно остается утопическим сознанием, подтверждая истинность высказывания: «пока человечество живо, будет жить и утопия». И дело не только в природной склонности человека к фантазиям, в извечном стремлении жить в соответствии с собственными представлениями о должном и совершенном – дело еще и в том, что к утопии приводит каждый раз своеобразная логика самой мысли. Утопических выводов, как замечает А.Валицкий, требует какая-то «изначальная аксиома». Последняя связана со стремлением человека увидеть (и объяснить) в потоке исторических событий скрытую от его глаза цель, позволяющую связать воедино свое настоящее с прошлым и будущим человеческих поколений. Эта познавательная потребность соотносится в равной степени как с жаждой совершенствования существую-

231

щих форм жизни, так и с желанием «заглянуть в будущее», «навести мосты» между последним и собственным бытием. Можно сказать, что эта черта человеческого сознания составляет его родовую сущность, входит в не разрушаемый временем его архетип. Поэтому утопия есть «вечный спутник» социально-философского познания, а ее концептуальная разработка – непреходящий объект историософского осмысления и интерпретаций, предмет философии истории как знания о ценностях и смысле истории. Недооценивать этот факт – значит недооценивать конструктивную роль историософского знания в целом.

Вразное историческое время утопическое сознание по-разному влияет на архитектонику последнего, но каждый раз сохраняет свое место в его структуре. Конечно, немаловажное значение для факта сохранения утопии (напомним, вненаучной формы познания) в наш прагматический век имеет то обстоятельство, что повседневная жизнь людей, порой чаще, чем прежде, подтверждает невозможность полной рационализации их бытия, демонстрирует непреходящее стремление

кформам жизнедеятельности, соответствующим идеалам, к некоему трансцендентному по отношению к действительности образцу. Нельзя не согласиться с Э.Я.Баталовым, который, отстаивая «право на жизнь» утопии, пишет: «Утопия – “искаженное”, «перевернутое» отражение социальной реальности, но в полифоническом сознании эпохи утопия всегда оказывалась исторически необходимым элементом и условием: она помогала “высветить истину”. И сегодня, когда наука завладела многими ключевыми высотами в области культуры, утопия сохраняет за собой социально-познавательную функцию»282 .

Вкачестве социокультурного феномена и, соответственно, предмета философско-исторического анализа утопия предстает:

1) как специфический способ мироощущения, образ мышления коллективного субъекта, т.е. как сложный социокультурный процесс детерминации духовными факторами жизнедеятельности социума, важнейшим из которых является критическое восприятие существующих способов организации последнего;

2) как воплощение (в сознании) идеала общественного устройства, в качестве альтернативы существующему порядку вещей и в этом смысле как особый способ осмысления окружающего мира, результатом которого является вполне конкретная, хотя и умозрительная, модель общественного устройства;

3) как компонент целеполагания, связанный с проективной деятельностью сознания, и в этом смысле «генератор высших идеалов» (В.Д.Бакулов), социальных норм и образцов в наиболее рафинированной форме;

232

4) как специфическая форма ценностного освоения реальности, включенная в социально-историческую практику и влияющая на трансформацию (перестройку, замену, ломку, уничтожение) существующего строя, образа жизни, моделей социального поведения.

Ниже внимание будет уделено последнему проявлению утопии, которое предполагается рассмотреть как эпифеномен реформаторства. Самой существенной характеристикой утопии в этом виде выступает практическая направленность: она, по образному выражению Мэмфорда, есть «утопия реконструкции», которая выполняет роль своеобразного «консультанта» в осуществляемых преобразованиях, в «строительстве дома, который соответствует нашим потребностям и запросам». В качестве таковой она сопрягается с существующей идеологией, представляя, условно говоря, ее другой полюс и по этой причине, с одной стороны, испытывает со стороны последней постоянное влияние, вернее, давление. «Те метаморфозы и превращения, которые происходят в идеологической сфере целеполагания, самым непосредственным образом обуславливают особенности метаморфоз и превращений, связанных с утопией, выступают своеобразной матрицей ее видообразований и форм»283 . Нередко это влияние провоцирует превращение утопии в утопизм. Явления гораздо уже по содержанию и смыслу феномена утопии, но в некоторых условиях определяющего характер и направленность утопического сознания в целом.

Смысл утопизма в убежденности возможного и непосредственного воплощения идеала в земных реалиях, в конкретно-исторической модели общественного устройства. Утопизм, как отмечает Е.Л.Черткова, есть преобразование утопии в «практический материализм, в котором идеальные абсолютные ценности становятся конечными практическими целями»284 . Если давать совсем краткое определение утопизму, то следует повторить Г.В.Флоровского: утопизм есть отождествление идеала и факта, абсолютных ценностей и реалий действительности. С другой стороны, сопряжение утопии с идеологией «провоцирует» ее на активное включение в практику осуществляемых социально-поли- тических преобразований. Эта сторона утопического сознания, как известно, акцентирована в концепции К.Манхейма, а ее оценка, по сути, стала исходной посылкой для рассмотрения утопии как способа не только осмысления, но и преобразования действительности285 .

Обращение к обозначенной теме включает вопрос: какие характеристики утопического сознания определяют его место в практике реформирования «на правах» компонента социального проектирования и элемента реформаторства? Именно он и предлагается к рассмотрению и обсуждению.

233

Критическая рефлексия и утопический идеал

Самая общая предпосылка любой реформы – интеллектуальный прорыв к реальности как к предмету критики и объекту социальных преобразований, сближение сознания и практической деятельности в «точке исторического выбора», ставящей общество перед необходимостью определения направления и способов трансформации бытия в соответствии с поставленной целью. Это есть общее условие успешности реформаторской деятельности, ее соответствия перспективам развития социума. Но «прорыв» к реальности может быть различным с точки зрения адекватности его действительности. Условием этой адекватности является не просто критика, а «критическая рефлексия», интенцией которой как «инструмента очищения и развития сознания»286 до уровня, свободного от интеллектуальной невменяемости, становятся поиски выхода из осознаваемого тупика на основе позитивного знания. Она и ее «результаты» (рекомендуемые формы жизни и предлагаемые на этой основе модели социальных преобразований) начинают играть роль «движущего фактора» общественной жизни. «Рост рефлексии, – как справедливо отмечает А.С.Ахиезер, – означает усиление способности человека делать свою историю, самого себя предметом своей воспроизводственной деятельности, содержанием своей культуры, своего действия, предметом своей озабоченности, своей критики»287 .

Критическая рефлексия – это такая форма осмысления действительности, в которой момент отрицания подчинен продуктивному конструированию объекта (мыслимого или реального). Если сознание не достигло ее уровня, остановилось на простом неприятии бытия, то не следует рассчитывать на успех реформаторства. Об этом свидетельствует вся его история, и в частности российская. Так, предложенная декабристами модель развития России не была принята и понята общественным мнением в том числе и потому, что оппозиция не учитывала исторических реалий (неготовность дворянства к принятию конституционного правления и отмене крепостного права, низкий уровень экономического развития страны, отсутствие соци- ально-экономических и юридических основ для свободного предпринимательства в деревне, жесткая сословная структура, сковывавшая развитие буржуазных отношений в обществе), их влияние на возможности и способы реализации предложенной модели. По сути, это была попытка «контрафактического моделирования» (Экштут), что в немалой степени и стало причиной неудачи восстания, быстрой расправы самодержавия с оппозицией, когда в короткий срок были раздавле-

234

235

236

237

238

два столпа, на которых стоит современная утопия, через которые исторический субъект «перекидывает» тот «мост», что соединяет настоящее с будущим – и в практике реформирования, и на уровне ее осознания как интеллектуальной (или правящей) элитой, так в равной степени и массами.

Какие черты утопического сознания обеспечивают жесткость этой «конструкции»? Этот вопрос и есть главный в проблеме связи утопии с практикой реформаторства.

Утопия и практика реформаторства

Чтобы ответить на поставленный выше вопрос, необходимо обозначить те общие критерии, которые характеризуя утопическое сознание как «перевернутое» отражение действительности, вместе с тем позволяют рассматривать его с точки зрения практического, действенного воздействия на реальность.

Во-первых, любая утопия «строится» вокруг определенного общественного идеала, играющего роль мерки, в соответствии с которой предлагается осуществить изменения. Утопист, как правило, не знает средств воплощения в жизнь предлагаемой модели, он может ошибаться в вынесенном им диагнозе, в определении причин «социального недуга», но он знает тот главный критерий, которым следует руководствоваться, дабы не идти «против течения» масс, вопреки их представлениям о должном и желаемом. Он «прикладывает» его к реальности, предполагая, что он не только не идет вразрез с исторической целесообразностью, но и отвечает ее сближению с процессом совершенствования форм общественной жизни. С этой установкой связан позитивный, конструктивный смысл утопии. Утопия тем и отличается от мечты, что в ее основании лежат некоторые общие (нравственные, политические, эстетические, социальные) нормативные принципы «построения» мира. В этом смысле утопическое сознание – телеологично по своей природе. «Утопист обязан мыслить и толковать историю, – писал Г.В.Флоровский, – в категориях телеологических – как развитие, как развертывание врожденных и предзаложенных задатков, как прорастание и созревание зерна, как самоосуществление некоего “плана” или “энтелехии”»296 .

Опираясь на защищаемый общественный идеал, утопическое сознание постулирует расхождение «должного» и «действительного», но одновременно как бы и снимает его «приравниванием» общественного идеала факту эмпирического будущего. Процитированный

239

выше Флоровский, обращая внимание на этот момент утопизма, обвинял его в недозволенном «этическом натурализме», утверждающем веру в самоценность и преобразующую силу социальных форм. И был прав, хотя, наверное, отчасти. Но он же признавал, что включенность идеала в эмпирическую действительность свидетельствует о предельной действенности добра как силы. «Этический натурализм хочет быть этикой воли, а не только регистрирующей этикой оценки»297 . В этом, по его мнению, состоит самый большой соблазн утопии и ее притягательная сила. Именно эта черта утопического сознания объясняет живучесть утопии как способа социального моделирования и ее очевидной связи с практикой реформирования, если последнее не реализуется в откровенном и циничном противостоянии к массам.

Правда, с «этическим натурализмом» связана и другая составляющая утопического сознания – его консерватизм. Ведь, разлагая мир на «позитивные» и «негативные» элементы, оно всякий раз испытывает потребность проделать обратную работу, замещая вытесненные «негативные элементы» сконструированными «позитивными», желает вернуться, условно говоря, к некоторой «статике». В этой связи возникает вопрос, не раз волновавший исследователей утопии и самих утопистов: а не убивает ли утопия саму идею будущего? «Самая ужасная тирания никогда не стремилась к такому безусловному задержанию прогресса, как многие утопии, намеревавшиеся стереть всякую тиранию с лица земли», – не сомневался А.Свентоховский298 . «Общественный утопизм есть выражение веры в завершимость, в конец прогресса», – был уверен Г.В.Флоровский299 . Думается, однако, что позитивное содержание утопии как выражение надежд человека на будущее, всечеловеческой установки на лучшее (то, что Э.Блох назвал «принципом надежды» в утопии) сильнее этих негативных моментов. К тому же у утопического сознания есть «защитные механизмы»: заземляя общественный идеал в конкретное общественное устройство, оно одновременно «поднимает» человека над повседневностью и ее целями – сытостью, благополучием, богатством, рождающими социальное мещанство. Неприятие последнего как сопутствующая сторона «этического натурализма», есть его интенция (хотя и не всегда реализующаяся)? и потому все-таки не статика, а динамика является сутью утопии.

Наиболее яркий пример тому из истории утопий дает так называемый «русский социализм» А.И. Герцена и Н.П. Огарева с его критикой капиталистической цивилизации – ее системы ценностей, образа жизни, стандартов социального поведения при понимании, что

240