1fedotov_v_g_otv_red_novye_idei_v_sotsial_noy_filosofii

личные способы развития. Каждое общество само решает, в каком типе модернизации оно нуждается. Появляется множество «модернизмов», складывающихся на локальном уровне. Это множество модернизмов ведет к многообразию форм прогресса, к воплощению других разумов в сообразное традиции и приемлемое для других политическое устройство, обеспечивающее глобальную открытость.

Утверждения – «развитие должно осуществляться по западной модели» и «развитие должно быть самобытным» – представляются неправильными. Классическая теория прогресса и модернизационная теория рассматривала Запад как единственный образец для модернизации стран, а эмпирические несовпадения модернизирующихся стран со своим образцом трактовала как незавершенную или неуспешную модернизацию, создающую по-разному модернизированные страны. Новая концепция множества модернизмов и национальных модернизаций считает различия в модернизациях как своего рода уточненных моделях прогресса разных стран закономерными, отрицает единый образец.

Китайцы при выборе стратегии прогресса, модернизационной модели учитывали особенности своей страны и не стремились перестать быть китайцами, стать американцами и пр. Руководство страны принимало во внимание и численность населения (более одного миллиарда человек), и низкий стартовый экономический уровень, и отсутствие достаточного количества природных ресурсов, и явный недостаток грамотных кадров, ставя национальную задачу преодоления голода в деревне, а затем уже остальные.

Подводя итог рассмотрению опыта китайского развития, обращу внимание на те её уроки, которые до сих пор поучительны для России. Во-первых, модернизация должна осуществляться постепенно, шаг за шагом, этап за этапом. Во-вторых, модернизация должна учитывать конкретные национальные особенности страны, она не может сегодня быть догоняющей. Национальная модель модернизации в Китае строится на заимствовании западных технологий, освоении их, продвижения в них и решении стоящих перед страной проблем с сохранением китайской специфики и культуры. До сих пор казалось, что капитализм перемелет любую культуру,исключая российский не вполне удачный опыт, сегодня кажется, что шеститысячелетняя цивилизация Китая перемелет капитализм, использует его для себя.

Признавая исключительную специфику Китая, его невероятный уровень солидарности и способность произвести собственный капитализм, подобно собственному социализму, можно согласиться мнением М.Момота, что «американской политике следовало бы освобо-

121

диться от идеологии и принять очевидное – другая страна становится угрозой не потому, что ее население мыслит иначе, чем американцы, а потому, что они мыслят точно так же» – мы бы сказали прагматически и в интересах своих стран и личного преуспеяния, «китайской мечты»140 . «И их мечта, – говорит цитированный выше автор бестселлера, – является наиболее мошной силой в мире»141 .

Это заявлено с абсолютной ясностью и без всякого лукавства. Что же заявлено? Что Китай, перенимая опыт Запада, России всякий другой полезный опыт построит капитализм в рамках своей цивилизации, внеся в нее такие параметры прогресса как экономический рост, благосостояние, образование, открытость, высокие технологии. Коммунистическая идеология пока уходит от вопроса о свободе. Но Китай предпочитает вначале обеспечить условия свободы. Он заимствует западную концепцию прогресса как технологию и воплощает в своем материале, перерабатывая, изменяя и развивая.

Россия – многонациональная, многоконфессиональная страна, имеющая особые природно-климатические условия, она расположена в восьми различных часовых поясах.

Полагаем, что общие принципы развития сегодня требуют от России того же – частичной вестернизации, освоения новых достижений и решения своих коренных задач. Нам представляется, что эти задачи начинаются с демографически – территориальных, а так же с проблемы возвращения образованию, культуре, интеллигенции, науке их всегдашнего высокого в России статуса, ибо сегодня это так везде в развитом и бурно развивающемся мире. И это и есть искомый прогресс.

Когда говорят, что мир нелинеен, предполагают неясные возможности развития и даже гибели. Их много, но реально новой моделью прогресса и капитализма являются цивилизационные и национальные модели, прививающие западное представление о прогрессе на свои культуры.

Новое понимание прогресса как хорошо забытое старое

Постэволюционистские, постпрогрессистские концепции правильно утверждают роль синергии, неопределенности, сценарного прогнозирования. Все возможно, например, из-за пандемии. Но что же есть? Есть мир, проснувшийся ради прогресса, с истовой верой в него. Мир, преимущественно индустриальный – Азия и Латинская Америка, мир, усомнившийся было в прогрессе – посткоммунистический мир, но пробуждающийся для восприятия его идей и мир, уз-

122

навший, что есть конкуренты – Запад. Ценности прогресса укоренились в новых индустриальных странах, показав множество вариантов прогресса и вариантов капитализма. Как показал третий участник дискуссии о прогрессе в «Космополисе» А.Магун, есть два взгляда на прогресс. Одни оценивают его уровень, исходя из высших западных достижений. Действительно, даже Маркс считал, что ключ к анатомии обезъяны лежит в анатомии человека. Другие – В.Беньямин, М.Фуко, И.Валлерстайн ищут в прошлом максимальные отличия от современности. Это вопрос о том, как отмечает Магун, будет ли прогресс прогрессировать. На это нет ответа, но он меняется, захватывая новые регионы. «Возвращение вытесненного», которое Магун заимствует у Беньямина, это – не бунт низов, а их способность к возвращению, возможность соединить прогрессивные достижения разума Запада со своим разумом, своей цивилизацией однако без притязаний на универсальность своего опыта. Универсальной становится только модель цивилизационного и национального прогресса и капитализмов. Концепция прогресса известна как западная концепция поступательного развития, включающая развитие разума и свободы, производства и материальных ресурсов. Но сегодня прогресс обретает цивилизационную размерность, которая исключает единый образец и универсализацию чьего бы то ни было опыта, включая западный. В цивилизационных концепциях представлена критика линейного развития. Срок жизни цивилизаций может быть долгим, но не вечным. Русский историк Н.Я.Данилевский видел один из законов развития культурно-исторических типов в том, что рано или поздно наступает период истощения сил цивилизаций и их новая жизнь не возобновляется. «Под периодом цивилизации разумею я время, – пишет Данилевский, – в течение которого народы, составляющие тип (культурно-исторический тип. – В.Ф.), вышедшие из бессознательной чисто этнографической формы быта… создав, укрепив и оградив свое внешнее существование как самобытных политических единиц… проявляют преимущественно свою духовную деятельность во всех тех направлениях для которых есть залоги в их духовной природе не только в отношении науки и искусства, но и в практическом осуществлении своих идеалов правды, свободы, общественного благоустройства и личного благосостояния. Оканчивается же этот период тем временем, когда иссякает творческая деятельность в народах известного типа: они или успокаиваются на достигнутом ими, считая завет старины вечным идеалом для будущего и дряхлеют в апатии самодовольства (как, например, Китай), или достигают до неразрешимых с их

123

124

125

Признавая, что классическая теория прогресса, как и всякая другая классическая теория, со временем начинает встречаться с обстоятельствами, которые она не в состоянии объяснить и предвидеть, а значит превратить в факты в своих теоретических рамках, отметим, тем не менее, несогласие с приведенной критикой, которая отличается, с нашей точки зрения, тремя недостатками – онтологизацией теоретических конструктов, антиисторизмом и презентизмом как разновидностью последнего. Прогресс утратил линейность форм и начинает свое существование в рамках цивилизаций и наций, производя общие и отличающиеся черты. Это – лучше «реакционного прогрессизма» восставших низов истории. Это сулит новые катаклизы и проблемы, которые стоит предугадывать по мере наших сил. Такое развитие – расставание с привычным. Оно пугает. Но посмотрим, какой оптимизм оно вселяло в Данилевского, давшего адекватное сегодняшней реальности понимание прогресса: «Прогресс…состоит не в том, чтобы идти все в одном направлении ( в таком случае он скоро бы прекратился). А в том, чтобы исходить все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, во всех направлениях». И напомним цитированное выше, где Данилевский считает, что в каждом культурноисторическом типе – народах, поднявшихся до влияния на всемирную историю, есть способности в отношении науки и искусства, в осуществлении своих идеалов правды, свободы, общественного благоустройства и личного благосостояния. Вот это надо понять Западу. Его идея прогресса становится идеей его собственной цивилизации. Но именно она, распространившись, породила разнообразие вариантов прогресса. И чтобы сегодня идея прогресса западной цивилизации не становилась дубиной, которая поднимает «реакционный прогрессизм» обойденных историей низов, Запад вынужден будет признать другие виды разума и соответствующие им политические устройства. Однако освоение западных идей и технологий, рациональности и политического устройства не прекратится, а будет осваиваться сообразно собственным потребностям цивилизаций и народов.

Глава 5. Дезорганизация – категория социальной философии

То обстоятельство, что дезорганизации как одной из обобщающих характеристик общества не уделялось должного внимания в общественных науках, имело свои, прежде всего идеологические при-

126

чины – стремление к апологетике, утверждение иллюзии о стабильности общества, о том, что «все под контролем». Стремление игнорировать собственную реальную и потенциальную нестабильность субъектом есть попытки уйти от самого себя. В постсоветский период усиливается внимание к социальным катастрофам, к существованию в российской истории, например, по крайней мере, четырех национальных катастроф, связанных с внутренними причинами144 . Одновременно предпринимаются попытки со ссылкой на аналогии с некоторыми природными процессами сформировать представления о благодетельной роли хаоса, полной дезорганизации общества, как основы для последующего обновления. При этом забывается, что принятие подобных идей в социальной науке фактически означает согласие с возможностью смерти общества, гибели людей, отказ от борьбы с хаосом.

Дезорганизация и ее воспроизводство

Дезорганизация в обществе, ее возникновение и преодоление должны рассматриваться как дезорганизация самой человеческой деятельности, самого человека, механизмов формирования смыслов, проектов, решений, их реализации. Например, социологи говорят об ослаблении управляемости страной. Ее главным признаком является «нереализуемость принимаемых решений»145 . Недооценка значимости дезорганизации может быть условно оправдана лишь в относительно благополучных обществах, т.е. там, где уровень дезорганизации в целом не выходит за рамки допустимого, за рамки способности общества локализовать очаги повышенной дезорганизации.

Смысл категории дезорганизации заключается в том, что через нее общество интерпретируется с точки зрения пронизывающих всех и все энтропийных процессов, постоянно разрушающих все параметры: формы отношений, элементы ранее сложившейся культуры, жизненно важные функции социального организма. Дезорганизация проявляется в конечном итоге как нравственная деградация, как разрушение личности, как снижение способности принимать достаточные для воспроизводства, для обеспечения выживаемости, жизнеспособности эффективные решения и т.д. Этот процесс носит реальный общественно значимый характер. Одновременно он существует и потенциально, т.е. как опасность усиления дезорганизации, угроза которой меняется, но никогда не исчезает и которую человек не может себе позволить игнорировать. Дезорганизация всегда несет в себе

127

опасность перехода некой границы необратимости, после чего общество, отдельные его элементы уже не в силах задержать свое сползание к распаду, к катастрофе, например предотвратить банкротство предприятия, не выдержавшего рыночной конкуренции, крах государственности, развал общества. Каждая из национальных катастроф связана с разрушением большого общества, со столкновением между частями распадающегося целого, между частями и центром, что могло приводить к массовой гибели людей.

Подвластность общества энтропии требует объяснения самого факта сохранения общества, существующего вопреки его постоянной дезорганизации, ответа на вопрос, поставленный еще социологом Г.Зиммелем: «Как возможно общество?». Сохранение общества вопреки энтропии можно объяснить лишь одним – существованием адекватной антиэнтропийной силы, которая сдерживает дезорганизацию в определенных допустимых рамках, возможно, даже повышает уровень организованности, эффективности функционирования. Речь идет о способности общества воспроизводить себя, свои собственные отношения, свою культуру, воспроизводить личность, способную воспроизводить себя и саму свою способность к воспроизводству.

Эта пара – «деструктивный энтропийный процесс – воспроизводственная способность ему противостоять» методологически представляет собой дуальную оппозицию важнейших категорий общественной науки, необходимыми для объяснения самой сути общества. Спор между этими процессами – и одновременно логическими оппозициями – есть спор о судьбе общества, о его жизни и смерти. Существование воспроизводственной функции, направленной на себя, является основанием для рассмотрения общества как субъекта, стратегически и тактически нацеленного на воспроизводство собственной жизни. Общество-субъект может существовать, лишь организуя свою деятельность именно таким образом, чтобы ограничить рост дезорганизации, а возможно, и снижать ее. Оно выступает здесь, с одной стороны, как сфера постоянных энтропийных процессов, как постоянно находящееся под угрозой разной степени разрушения или даже гибели, как жертва энтропии, а с другой – как субъект творчества, способный своими воспроизводственными возможностями противостоять этому процессу. Эта воспроизводственная деятельность осваивает рассмотренную выше дуальную оппозицию, т.е. превращает реальное и потенциальное отношение внешних энтропийных процессов во внутреннее содержание (суб)культуры соответствующего субъекта, его сознания и деятельности, в проблему подлежащую разрешению. Жизнеутверждающий воспроизводственный процесс ха-

128

рактеризуется конструктивной напряженностью, т.е. некоторой наработанной ценностно насыщенной культурной программой, которая также осваивается соответствующим субъектом. Конструктивная напряженность в качестве элемента воспроизводственного процесса может рассматриваться как важнейшая категория общественной науки, несущая в себе ценностный вектор воспроизводства. Она фокусирует воспроизводственную энергию человека в определенном направлении, задает содержательный социокультурный вектор деятельности субъекта, например нацеливает на стремление к городской жизни, или, наоборот, на стремление покинуть деревню, на стремление к определенному порядку в ущерб дезорганизации или наоборот, т.е. стремление к дезорганизации в ущерб порядку и т.д. Освоение субъектом конструктивной напряженности, фиксированной в культуре, приводит к тому, что преодоление уровня дезорганизации свыше предела, свойственного данной культуре, становится внутренней напряженной проблемой, личным кровным делом субъекта, содержанием его повседневной психологической жизни. Конструктивная напряженность стимулирует субъекта к (пере)осмыслению энтропийного полюса в данной оппозиции, создающего потоки дезорганизации выше допустимой с целью последующих практических изменений, что необходимо для удержания дезорганизационного процесса

вопределенных рамках. В то же время конструктивная напряженность

вэтой дуальной оппозиции стимулирует поддержание, развитие способностей человека, необходимых для решения этой задачи. Иначе говоря, для этого необходимы определенные самоизменения субъекта, развитие соответствующих умений, квалификации, способностей. Тайну способности (или неспособности) субъекта противостоять дезорганизации следует искать в содержании конструктивной напряженности его деятельности, в соответствующем наработанном, подлежащем освоению, воспроизведению культурном контексте.

Анализ конкретного контекста позволяет вскрыть масштабы и силу конструктивной напряженности, направленной против хаоса, угрожающего поглотить общество. Например, наблюдения над сибирской деревней показывают, что «даже в самой благополучной части самой благополучной деревни есть какой-то элемент беспорядка, развала, неустройства: то выбита доска из забора, то часть его завалилась, то свалка битого кирпича или ржавого железа. Даже начинается деревня со свалки, помойки, кладбища ржавой техники или уж, по крайней мере, с пустыря, убитого строительным мусором...

если кто-то чинит или красит забор, тут же находится таинственный кто-то, кто ломает и гадит,— о, пусть немного, пусть чуть-чуть, но

129

так, чтобы элемент неустроенности, беспорядка, неуюта всегда находился в поле зрения. Деревня явно поддерживается именно в таком состоянии. ...Так же выглядит и изрядный процент сельских жителей. Грязная одежда, оторванные пуговицы, невысморканные носы, небритые физиономии – это норма... То же самое – в организации жизни, даже в организации дела... То же в отношении собственного здоровья, собственной безопасности. Выходить на работу с гриппом, с приступом холецистита, с сердечным приступом, с коликами в печени – обычное и даже вроде бы почтенное дело... хаос в современной деревне – это не что-то случайно возникшее, легко устранимое, а неотъемлемая часть мироощущения, важный элемент картины мира. Вселенная во всех ее проявлениях и во всех масштабах составляющих ее частей... мыслится как нечто полуразрушенное, несовершенное, не способное нормально функционировать»146 .

Дезорганизация кажется чем-то невидимым, несуществующим, нечто присущее самим вещам, процессам, всей нашей жизни. Однако главное – не забывать, что она всегда результат нашей деятельности, нашего «попущения». Разве депопуляция населения, сокращение длительности жизни в стране не результат нашего попущения, не результат того, что мы сами и наши предки создали психологически дискомфортное общество, в частности для мужчин, оказавшихся в советское время потерявшими лидерство в повседневности, в результате опасной экологической ситуации, выражавшейся в качестве отравлении воды, воздуха, в некачественном питании, водки, в высоким уровнем бытовых конфликтов, высоким уровнем конфликтности в повседневном общении, в несчастных случаях на производстве, на транспорте, в безответственности к самим себе?

Конструктивная напряженность группы, личностная культура несут в себе представление о приемлемой для соответствующей субкультуры, личностной культуры мере хаоса, уровня дезорганизации, мере осознания необходимости сдерживать рост энтропии свыше приемлемой меры. Причем осознание приемлемости некоторой меры дезорганизации вовсе не означает, что именно такая мера гарантирует реальное воспроизводство, сохранение субъекта. Приведенный выше пример свидетельствует об обратном. Вполне возможна ситуация, при которой культурно признанная в группе мера дезорганизации на деле ведет ее к деградации, т.к. мера допустимого в данной культуре уровня деструкции оказывается опасной, не обеспечивающей стабильность. Более того, этот опасной уровень дезорганизации защищается и воспроизводится. В приведенном нами примере он,

130