2. Вениамин Михайлович Хвостов (1868-1920)

В. М. Хвостов отличался широтой исследовательских инте­ресов и, кроме написания ряда работ по своей специальности (теория права), которые получили широкое распространение, постоянно \192\ интересовался вопросами психологии, этики, филосо­фии методологии истории, так или иначе связывая их с социо­логией. Интерес к последней возник у него под влиянием Г. Зиммеля и В. Вундта, но не был чисто ученическим, он быстро про­демонстрировал нестандартность своих идей.

О неординарности положения Хвостова в русской науке свидетельствует тот факт, что в XXXVII томе Энциклопедичес­кого словаря Брокгауза и Эфрона (1903) молодому 34-летнему ученому посвящена отдельная автобиографическая статья, слу­чай исключительный для этого издания. Общий свод юридичес­ких сочинений Хвостова весьма весом [23], его «Общая теория права», служившая долгое время университетским учебником, переиздавалась шесть раз. Что же касается социологии и смеж­ных с нею дисциплин, интерес к которым у него усилился в на­чале века, то только за последние 18 лет своей жизни он опу­бликовал 19 оригинальных книг.

Вениамин Михайлович Хвостов родился в 1868 г. в Керчи, среднее образование получил в местной Александровской ги­мназии, высшее — на юридическом факультете Московского университета, который закончил в 1889 г. Через десять лет он стал профессором этого университета и состоял таковым до фев­раля 1911 г., когда в знак протеста против политики царской бю­рократии в лице министра народного просвещения Л. А. Кассо покидает университет с группой известных ученых.

После разрыва с университетом, куда он смог вернуться лишь после Февральской революции, Хвостов читает лекции на Высших женских курсах, отстаивая свои либеральные взгляды по женскому вопросу и эмансипации. Вместе с В. Кистяковским и П. Новгородцевым он принимает активное участие в создании и выпуске журнала «Вопросы права», сотрудничает в русском философском журнале «Вопросы философии и психологии», издававшемся Московским психологическим обществом, сопредседателем которого он был, а почетными членами были — Л. Н. Толстой, А. ф. Кони, У. Джеймс, В. Вундт, В. Виндельбанд, А. Фулье и другие. В этом журнале, начиная с 1909 г. вплоть до пе­редних номеров 1918 г., Хвостов публикует свои социологи-^ские статьи, дважды предпринимая попытку обобщить свои Разработки в единое связное целое. В 1914 г. выходит его \193\ «Теория исторического процесса» [24], а весной 1917 г. появля­ется результат долгих лет работы — «Социология. Историчес­кий очерк учений об обществе». Даже в накаленной, неакаде­мической атмосфере той поры последняя книга не прошла неза­меченной. Насколько известно, не только в русской, но и в зару­бежной литературе другого исследования подобного рода не имеется, — гласили отзывы.

Задуманная Хвостовым как развернутое историческое введе­ние к собственной системе взглядов, эта книга дает обзор раз­личных учений об обществе. По многим причинам ее второй том не увидел свет в полном объеме, его фрагментами можно счи­тать опубликованные в «Вопросах философии и психологии» статьи: «Классификация наук и место социологии в системе на­учного знания (1917), «Социальная связь» (1918) и сжато напи­санную брошюру «Основы социологии» (1920), вышедшею пос­мертно.

Разделяя, правда, с некоторыми частными оговорками, раз­личение номотетического и идиографического знания, предложенное В. Виндельбандом и Г. Риккертом, Хвостов считал со­циологию особой промежуточной наукой, использующей типологические методы, статистику и «понимание». При этом он нас­тойчиво подчеркивал, что она — одна из «наук о духе», так как социальный мир состоит из психических взаимодействий. Но ка­ковы же структурные особенности этого взаимодействия и, соот­ветственно, — социального мира?

Общество и личность, утверждал Хвостов, взятые отдельно и противопоставленные друг другу, являются теоретическими абстракциями, взятые же в жизненном единстве, они есть реаль­ность особого психо-материального ряда онтологических явле­ний, причем духовное в этом единстве играет решающую роль. Между материальным, стихийным и духовным, ценностным идет постоянная борьба, которая временно преодолевается созданием относительно устойчивой, стабильной социальной структуры и культуры того или иного общества. По линии материальной обусловленности социальная структура выступает как совокуп­ность естественных общностей и групп — демографических, этнических, правовых, половых, расовых, территориальных и т. п., с появлением группового сознания возникают в ней новые, \194\ более значимые элементы — социальные организации и институты [26]. В культуре, которую Хвостов считал особым «коллективным социальным феноменом», он выделял и специ­ально анализировал идеи, изобретения, традиции, общественное мнение и интегральный принцип — «дух времени». Личность, по Хвостову, есть социокультурное образование, печать общества и культуры накладывается даже на такую физиологическую харак­теристику человека, как пол. В серии книг он обосновывал за­конность женской эмансипации, выступал против морали «двой­ного стандарта»[27].

К революции как форме разрешения социальных про­тиворечий Хвостов относился отрицательно, полагая, что, хотя сам взрыв часто спровоцирован неразумной, эгоистической по­литикой властей и поэтому может быть оправдан, он все же не­желателен при более углубленном рассмотрении вопроса. Рево­люция открывает шлюзы потокам темных, иррациональных страстей, сопровождаемых разрушением культуры, гибелью людей. Когда первый порыв остывает, его искусственно подогре­вают террором, но тщетно — каждая революция беременна реа­кцией. Поэтому предпочтительнее реформы, построенные на социологическом знании, с учетом общественного мнения, соци­альных идеалов и частных интересов.

В отличие от многих других неокантианцев, замыкающихся в абстрактной теории, Хвостов постоянно подчеркивал пра­ктическую нагрузку социологии. Частично эта идея была реа­лизована им основанием в начале 1910 г. при «Московском на­учном институте» особого подразделения — Института социаль­ной психологии, задачей которого являлась, по словам Хвостова, разработка путей и способов обследования «живой» социальной действительности, общественного мнения в стране, психологи­ческих аспектов организации индустриального труда, роли и структуры кооператива как особой социальной организации и т. п. Кстати, в последние годы своей жизни он занимался изуче­нием именно психологии кооперативов как добровольных и дого­ворных союзов.

Хотя Хвостов не состоял в какой-либо политической партии, по убеждениям он был либералом, сторонником сочетания «пра­вового государства» и этики личного «человеческого достоин-

195ства». Он считал, что социалистический строй будет неизбежно построен на подмене понятий равенства и свободы, неумолимо приводящей к подавлению личной свободы |28. С. 156].

В силу тяжелых условий жизни и деятельности, духовный кризис, постепенно овладевший Хвостовым вначале первой ми­ровой войны, обострился в 1918-1919 гг. В 1920 г. он покончил жизнь самоубийством. В числе немногих выделенным им «луч­ших людей», потерянных в эти годы для русской науки, П. Со­рокин называл и Хвостова.

Многие русские неокантианцы в той или иной мере, особен­но в начале своей деятельности, испытывали влияние позити­визма. Так, например, ему отдавал дань в молодые годы А. Лаппо-Данилевский, к психологическому позитивизму с известной симпатией относился Л. Петражицкий. Хвостов же сразу вы­ступил бескомпромиссным противником позитивистских направ­лений, к которым без должного на то основания относил и марк­сизм. Он считал, что социология в большом интеллектуальном долгу перед Кантом. В каком же именно?

Одна из важнейших заслуг Канта для современной социоло­гии, по Хвостову, состоит в проведении строгого деления между царством природной необходимости и царством человеческой ак­тивности. Момент нового и непредвидимого творчества, харак­терный для мира духовных явлений, затрудняет точные предска­зания и позволяет говорить об известном элементе свободы в нем, отличающем духовную причинность от причинности физи­ческой или механической [29. С. 172] . Отпечаток указанного ду­ализма сказывается на всех социальных явлениях. Нахождение и оценка этого онтологического дуализма — первая важнейшая задача научной социологии.

В противовес позитивистам, которые в первую очередь при­зывали изучать солидарность, гармонию, консенсус и т.п. Хвос­тов писал: «Наиболее важным для социологии я считаю то обстоятельство, что Кант рисует человеческое общество как активный процесс деятельности, что он отмечает здесь чрезвычайно важное значение борьбы и внутреннего антагонизма, который присущ обществу по самой его природе» [29. С. 171] . Эта бес­конечная борьба идет между стихийным и организованным, под­сознательным и сознательным, личным и групповым и т. п. Изучение \196\ ее многообразных форм — вторая принципиальная задача научной социологии.

Обе задачи, считал Хвостов, могут быть успешно выполнены только при правильной трактовке природы социального. Главная ошибка позитивизма в этом вопросе заключается в натурализме, редукционизме разных форм. Между тем только «духовное вза­имодействие между людьми» и его формы и продукты составля­ют сущность того, что следует называть общественной жизнью, обладающей собственными специфическими законами, не сво­димыми ни к естественнонаучным, ни к индивидуально-психо­логическим законам [30. С. 7-9].

Хвостов предлагал различать явления общественности (в широком смысле слова — любое взаимодействие живых су­ществ) и общества (т. е. общения, взаимодействия как обмена духовными ценностями). Человек по своей природе обществен­ное существо, вне групп и организаций он не существует и не может существовать. Как бы ни были абстрактны выводы от­дельных социальных наук, они все же имеют дело с частью об­щения. Но есть вопросы еще более общие, не входящие в их компетенцию, хотя правильное разрешение этих вопросов, чем и занимается социология — «общая теория общества», важно для всех социальных наук. Ее ближайшие теоретические союзники — история, правоведение, этика, социальная психология (впро­чем, иногда Хвостов называл данную дисциплину отделом, частью социологии). Единственно правильная постановка «ос­новных вопросов социологии» (о природе общества, культуры, о личности и группах и т. п.) возможна «только на психологичес­кой почве», т. е. на почве представлений об активном непрост­ранственном процессе духовного общения, составляющего сущ­ность общественной жизни, с присущими ей закономерностями ~ общими схемами о порядке, в котором протекает процесс межиндивидуального духовного общения. Это законы «социаль­ной психики», результатом деятельности которой является «творчество культурных ценностей» — логических, правовых, моральных, эстетических. Ценности эти ни в коем случае не следует противопоставлять бытию, как делает это Риккерт, а, наоборот, «их следует растворить в бытии».

Хвостов отмечает, что сходные идеи сам Риккерт называл \197\ «вредным психологизмом» и разъясняет: «Но свобода от психо­логизма была бы освобождением от всего человеческого». Цен­ности — важнейший фактор общественного развития и жизне­деятельности, который не может быть оторван от породившей его психологической основы — предыдущего духовного общения [31. С. 84-85, 127-128].

Если Г. Зиммель считал предметом социологии «чистую форму общения», взятую абстрактно, то Хвостов — те коллек­тивные психические процессы, которые происходят в конкрет­ных индивидах в результате общения их между собой, но не сво­дятся к их суммированию. Это изучение и «составляет тот отдел социологии, который имеет своим предметом раскрытие общих законов жизни и развития общества. Кроме этого отдела си­стема социологии должна содержать в себе другой, посвящен­ный гносеологическому исследованию вопроса о природе общес­тва и установлению методологии общественных наук. Этим и исчерпывается содержание социологии как основной науки об обществе» [32. С. 31].

В целом ряде специальных работ [25; 31; 33] Хвостов дета­лизирует к разворачивает эти принципы, названные одним из русских рецензентов «великолепными образчиками социологи­ческого идеализма». Но психологизацией общественного бытия занимались и некоторые направления позитивизма — субъек­тивная школа в России, Г. Тард во Франции, Л. Уорд и Ф. Гиддингс в США. По мнению Хвостова, делалось это весьма ме­ханистично. Г. Тард о психологии рассуждает, писал он, точно так же, как химик или механик-физик о явлениях природы. Коэ­ффициент реальности при этом испаряется, и его уже не найти и не объяснить. Преодоление этого порока он находит в волюн­таристической психологии В. Вундта, его учении о творческой психической причинности, которая является якобы стержнем общественной жизни (т. е. о постоянно возникающих качествен­но новых синтезах в духовном процессе, в силу чего появляются следствия, которые не содержатся целиком в производящих их причинах).

В силу этого, по Хвостову, можно говорить о нарастании психической энергии, сущность которой заключается в углуб­лении и усилении творчества, а результатом такого нарастания \198\ является духовный рост отдельной личности, группы, общества ч в конечном счете, всего человечества [28. С. 284].

В свете перечисленных выше задач и основ социологии в его трактовке интересен и другой вопрос — как Хвостов ставил и решал проблему истории социологии, классифицировал ее ос­новные направления и прогнозировал ее ближайшее будущее? Этим вопросам он посвятил специальную большую работу — «Социология».

Критический интерес русских неокантианцев (Н. Алексеева, Е. Спекторского, А. Лаппо-Данилевского, П. Новгородцева и других) к истории социологии получает в ней предельно систе­матизированное воплощение. Практически весь первый том пос­вящен изложению истории социологии. В отличие от позити­вистов (например, Н. И. Кареева), Хвостов начинает не с Конта, а с античности, включая в список социологов многих последу­ющих социальных мыслителей, философов этики, права, истории. Правда, изучая различные формы социального знания, он приходит к выводу, что «выделение социологии в особую на­учную дисциплину произошло лишь в XIX веке» и именно Конта следует считать автором.

Как полагает Хвостов, невозможно априорно определить предмет и задачу социологии, и поэтому, вслед за Лаппо-Дани-левским, он всячески стремится историзировать проблему, рас­сматривая Конта в широкой идейной матрице: Л. де Бональд, Ж. де Местер, К. Сен-Симон и другие. Что же касается новейшей социологии (XIX — начало XX в.), то она классифицируется им на восемь школ в соответствии с редукционистской ориентацией на некую систему сложившихся научных знаний (механистичес­кая, географическая, этнографическая, биологическая, психоло­гическая, экономическая, этическая) или ориентацией на спе­цифический самостоятельный объект социологии.

Хотя автор обнаружил большую эрудицию в толковании Достижений и просчетов ряда школ, в описании современных на­правлений четко сказались его умозрительные пристрастия, менее всего повезло при этом марксизму. Впрочем, к «критике Маркса» Хвостов приступил гораздо раньше, впервые еще в Этюдах по современной этике» (1908), позднее он признавался, что к марксистской социологии отрицательное отношение у него \199\ только расчет. Называя ее «моноэкономической социологией», «экономическим материализмом», Хвостов обвинял ее в «отри­цании самостоятельного значения за развитием человеческой мысли и чувств», абсолютизации «экономической эволюции» [31. С. 150, 248-251]. Обвинения были дежурными и сколько-нибудь сильного впечатления на русских «критиков Маркса» не произвели и не вызвали контркритики со стороны марксистов.

Общая схема классификации направлений конкрети­зируется Хвостовым на материале мировой социологии, в том числе русской. Он разбирает подходы отечественных школ — биологической (Лилиенфельд), психологической (Де Роберти), этической (Лавров, Михайловский, Кареев) и др. Общий вывод из этого анализа следующий: неутихающая борьба и соперничес­тво между всеми школами, кроме биологической, которая окон­чательно зашла в тупик, свидетельство «гносеологиической не­зрелости социологии» [29. С. 225 и след.]. Поэтому новая фаза в развитии социологии должна заключаться в вычленении оче­видных основных вопросов, их систематизации на адекватной философско-методологической основе [34].

Наиболее полезным для этих целей Хвостову кажется метод «социальной типологии», создающий особые мыслительные кон­струкции, в логическом содержании «менее широкие», чем зако­ны, и помещаемые в структуре научного объяснения между опи­санием фактов и теорий [30. С. 86-88]. При этом он указывал, что «социальная типология» еще не есть самая социология, а некая «промежуточная область между социологией как наукой о неизменных законах социальной жизни, и историей как наукой об отдельных и неповторяющихся событиях и состояниях исто­рической действительности, порожденных сплетением социоло­гических факторов». Таким образом, это особая методологичес­кая процедура исследования социального мира, снимающая односторонность чисто идиографического или номотетического подхода.

Еще раньше Хвостов подчеркивал, что идеальный тип есть научное обобщение, которое не достигает, однако, значения общего или даже эмпирического закона. «Закон имеет характер положения всеобщего и необходимого, он не допускает исклю­чений». Тип — есть такое общее понятие, которое вполне допускает \200\ исключения. Изучая тип, мы изучаем таким образом и встречающиеся в истории отклонения от него [31. С. 263]. Как видим, Хвостов занимался тем, что современные методологии называют «конструктивной типологией». Но сколько-нибудь раз­вернутого пояснения (иллюстраций) этим рассуждениям он, к сожалению, не дает. Это один из досадных пробелов в истории русской социологии, учитывая, во-первых, то, что позитивист Кареев предложил несколько ранее свою трактовку метода типо­логии, и тут явно была бы возможной содержательная полемика, и, во-вторых, то, что немецкий неокантианец М. Вебер к тому времени создал и использовал причудливую типологию раз­личных социальных явлений, а ныне историки и методологи науки вообще говорят о сложной «типологической традиции» в социологии.

Подчеркивая важность получения достоверного, методологи­чески проверенного фактического материала, Хвостов упоми­нает о необходимости непосредственного наблюдения, анкетиро­вания, опросов и экспериментов в социологии. Чтобы собрать факты подобного рода в достаточном количестве, следует соз­дать такие учреждения, где бы вся эта работа велась коллек­тивом ученых и по особым программам. «Такие социологические лаборатории, — продолжал Хвостов, — в наше время еще толь­ко зарождаются, но от их успеха зависит в значительной сте­пени вся будущность социологической науки» [30. С. 89].

Как последовательный идеалист Хвостов должен был испы­тать особые трудности при интерпретации различных материаль­ных сторон и условий общественной жизни — географической территории, ее ресурсов, расовых и половых особенностей чело­века, техники, материальной культуры, т. е. всего того, что он называл «телом» общества.

Из всей совокупности этих сторон и условий — изложенных им довольно конспективно в «Основах социологии» — мы выбе­рем его трактовку половых ролей и «женского характера», ввиду особой тщательности в разработке этого вопроса Хвостовым [27]. Она ярко отразила трудности его общетеоретического пси­хологизма. Начнем, впрочем, с его самого общего подхода.

Хвостов трактует все материальное в обществе как пассивных носителей активного, духовного, признавая его только в \201\ качестве условия, пространственно-временного окружения, объективизации духовных процессов. Но не всегда эта деклара­ция проводится последовательно, иногда анализируемый им ма­териал оказывает упорное сопротивление данной схеме, и выво­ды у Хвостова получаются неожиданными и противоречащими ей. Например, разбирая связь тенденций народонаселения с принципами управления, он приходит к выводу о том, что бю­рократизм как особый метод администрирования возникает в ответ на чисто количественный рост состава социальных групп, помимо каких-либо духовных взаимодействий и идей. Чем боль­ше группа, тем меньше в ней интимности, больше отвлеченнос­ти, функциональности, обезличенности. На такой почве и во­зникает бюрократизм [30. С. 40-41 ].

Однако вернемся к интерпретации Хвостовым половых ро­лей и отличий.

В течение многих веков на широкой политико-культурной арене выступал мужчина, а деятельность женщины была замк­нута в сравнительно узкой, семейно-бытовой родовой сфере. Все попытки женщин изменить это положение оценивались двояко:

одни, склонные сохранить господство мужчины, считали эманси­пацию делом противоестественным, обреченным на неудачу, хотя бы потому, что реализация ее надежд будет совершаться только за счет снижения качества культурного развития. Другие — крайние сторонники равноправия — считали, что никакого социологического значения анатомическое и физиологическое различие полов не имеет. Женщину оттеснили на второй план только исторические условия, господство грубой силы в общест­венных отношениях. В будущем женщины завоюют полное рав­ноправие, и роль полов будет одинаковой.

Оба толкования не приемлемы, считает Хвостов, избирая средний путь. Главное для общественной жизни (и социологии, ее изучающей) не анатомо-физиологические отличия полов, а духовные, психические отличия, вырастающие на отличиях пер­вого рода. Именно они — основная причина неодинаковой роли полов в исторической жизни. Психический характер женщины формировался на функции деторождения и воспитания детей, отсюда и специфические социальные роли. Эти обстоятельства неизгладимы, и в будущем роль женщины (как и характера) не \202\ будет абсолютно тождественна роли и характеру мужчины [30. С 31-34]. Несмотря на великое подчинение (часто полная зави­симость от мужа, ограничение в правах на наследство, от­сутствие политических прав, помехи в образовании и т. п.), жен­щина, писал Хвостов в книге «Участие женщины в умственной культуре человечества», многое сделала для появления и расп­ространения культуры, она была «изобретательницей» земледе­лия, гончарного дела, кулинарии, за долгое время первобытной культуры являлась врачом и воспитателем детей. Круг женских ролей в общественно-политической, культурной жизни будет расширяться — это объективная тенденция, и женщины во всех областях внесут в культурное развитие нечто свое, женское; во всей культуре, бывшей преимущественно мужской, усилится значение женского элемента, что сделает ее культурой общече­ловеческой в полном смысле слова. Феминизация культуры означает ее новое обогащение [27. С. 21-22).

Но что же такое женский характер — это центральное по­нятие построения Хвостова? Вообще под характером он по­нимает совокупность индивидуальных психических особеннос­тей, которые базируются на общебиологической основе (темпе­раменте) и определяют жизнь данного человека. Поляризация женского и мужского характера составила сюжет его специаль­ной работы «Психология женщины», которая вызвала множест­во других работ по этой проблеме. «Мужчина, — пишет Хвос­тов, — является в человеческом роде по преимуществу предс­тавителем сознательного логического мышления», дискурсив­ного интеллекта, тогда как женщина — носитель импульсив­ного, эмоционально-чувственного начала, подчас на мнимых под­сознательных опорах, фантазийного, вплоть до мистичности, су­еверия. Разумеется, речь идет о статистических тенденциях, предрасположенностях — ибо человеческая психика едина, а за­коны психической деятельности одинаковы у мужчин и женщин. Однако эти тенденции имеют место, и «философ, серьезно счи­тающийся с жизнью в ее целом», должен помнить, что только абстрактным мышлением или чувственно-эмоциональным проз­рением не раскрыть все богатство жизни. Они нужны оба [27. С. 24-37].

Таким образом, сложное понятие социального характера \203\ Хвостов трактует весьма упрощенно, сводя его к нескольким познавательным противопоставлениям, взятым внеисторично, абстрактно, без соотнесения характера с социально-культурной средой, эпохой, временем. Кстати, весьма похожие взгляды на сей предмет развивали А. Фулье, Ф. Вендт, Г. Гейманс и другие. Не анатомо-физиологические отличия полов (их абсолютизи­ровали натуралисты) и не историческое положение мужчин и женщин (определенных классов, этнических групп, религий и т. п.) а только характер — вот главная детерминанта обществен­ной жизни, если иметь в виду материальные половые различия. Таков главный вывод Хвостова. Но если взять основные состав­ные «женского характера» в его изложении: эмоциональность (быстрая смена настроений), фантазия (волнения по поводу ме­лочей, любовь к мистическому, склонность к суевериям), конк­ретность мышления (нелюбовь к абстракциям), преобладание подсознательной сферы (женщины не любят аргументировать и слабо воспринимают аргументы, идущие вразрез с их стерео­типами), гармоничность и порядок в пространстве (но не во вре­мени) и т. п., то являются ли они специфически женскими и всегда ли обнаруживаются у женщин во времени, у всех наро­дов, во всех культурах? Трансформируются ли они в разных условиях или внеисторичны?

Если посмотреть работы других исследователей той поры (П. Каптерева, С. Исполатовой, Н. Лапинского и других), то мы обнаружим разные оценки этих свойств и разное соотнесение их по полам, разное содержание по эпохам, сомнения в возможнос­тях четко поляризовать некоторые психические качества «на мужские и женские». В такой ситуации женский характер, или «душа женщины», становится метафорой, а не научным социоло­гическим понятием [35. С. 28].

Совершенно очевидно, что психологические различия между мужчинами и женщинами имеют место, однако научные данные начала XX в. были явно противоречивыми, недостаточными. Но даже и в отношении относительно несомненных данных — та­ких, как большая агрессивность мужчин, чем женщин, — сущес­твовали неясности, ибо исследователи не учитывали важного со­циально-исторического фактора, а именно неодинаковость поло­вого разделения труда в разных обществах и эпохах, которое накладывало \204\ свой отпечаток на стиль жизни и психические осо­бенности полов. Так, Хвостов разбирает криминальную стати­стику и делает вывод о том, что женская преступность в общем значительно ниже мужской, и далее скороговоркой отмечает, что тут есть социокультурные вариации — женская преступ­ность выше в городах, чем в деревне, в промышленных странах, чем в слаборазвитых,. Следует опасаться ее повышения по мере того, как женщины будут выходить из «узких рамок семейной жизни на более широкое и разнообразное поприще обществен­ной деятельности». Но если так, то тогда и «женский характер» историчен и социален?

Обнаруживается явное противоречие с основными внеисто-рическими постулатами концепции Хвостова. Его более дальний прогноз — наступающая «феминизация культуры» — оправдал­ся лишь частично, ибо сегодня мы видим более дифференци­рованный сдвиг — половое разделение труда потеряло свою жесткость, взаимоотношения полов в семье и на производстве становятся в принципе равноправными, нивелируются нормы поведения и культурные стереотипы, складывается тенденция маскулинизации женщин и феминизации мужчин.

В свете сказанного будет интересным рассмотреть трактов­ку Хвостовым социальной структуры.

Общество как процесс общения, взаимодействия людей есть прежде всего психическое явление (в одном месте этот процесс Хвостов называл «текучим»). «Человеческая история в значи­тельной степени сводится к возникновению у людей новых идей и к распространению их в массах» (30. С. 75]. Но эта же история помимо содержательной стороны имеет и формальную, т. е. фор­мы взаимодействия, общения, деятельности, которые постоянно воспроизводятся, составляя статичный аспект общественной жизни.

Прежде всего Хвостов проводит различие между кратковре­менным процессом общения, форму которого он называет «об­щественным течением» (толпа, митинг, собрание и т. п.) и более Длительными, устойчивыми - «общественными кругами», или союзами». Последние делятся на два типа — «социальные группы , т. е. формы, охватывающие личность и ее взаимодействие бликом, со всеми ее индивидуальными особенностями (например, \205\ семья, род, касты), и так называемые социальные классы, объединяющие людей отдельными сторонами их деятельности (например, жители города и деревни, лица одной профессии, члены политической партии, религиозные единоверцы и т. п.). Подобные устойчивые образования обыкновенно возникают ес­тественно-стихийно, помимо воли людей. Но наряду с этими са­мопроизвольно возникшими союзами есть их другая разно­видность — целесообразно устроенные человеческим разумом. Такие союзы он называет «организациями» [30. С. 70].

В ряде случаев организации возникают не на основе рацио­нализации самопроизвольного союза, а совершенно отдельно, са­мостоятельно (комиссии, клубы и т. п.). Сочетание «обществен­ных течений», «союзов» и «организаций» при доминирующей ро­ли последних и создает конкретный вид социальной структуры общества. Между всеми элементами этой структуры есть за­висимости (они составляют законы ее функционирования): так, «общественные течения» при известных условиях превращаются в «союзы», «группы» чаще всего склонны к мирному симбиозу, кооперации, солидарности, «классы» — к борьбе, антагонизму, конкуренции. Чем подвижнее общественная жизнь, тем свобод­нее люди могут комбинировать «общественные союзы», тем де­мократичнее структура и напряженнее в ней духовное общение.

Хотя эта картина социальной дифференциации довольно аб­страктна, в ней есть и верные детали, но отметим главное — ме­тодологическому психологизму Хвостова здесь опять не нахо­дится места. Невольно чувствуя это, основной упор в своей работе он смещает на культуру, общественное сознание, идеалы и интегральный принцип — «дух времени» и пытается прос­ледить, как они способствуют образованию устойчивого духов­ного общения между индивидами.

Духовное общение, составляющее, по Хвостову, суть соци­альной реальности выступает в двух видах — стихийно-подсоз­нательных, волевых, эмоциональных (явление паники, массовых психозов, моды, воины, национального характера и т. п.) и рациональных \206\ (планы, идеалы, программы научные, политические и т. п.). Оба вида иногда сложно опосредуют друг друга и сос­тавляют ткань культуры. Хвостов предлагает читателю анализ ряда нитей этой ткани: традиции, изобретения, «дух времени», идеалы и др. Рассмотрим их.

Традиция и ее роль в конституировании общественной жизни интересовала многих ведущих социологов конца XIX — начала XX в. — Э. Дюркгейма, М. Вебера, Ф. Тенниса и других. Предлагаемая далее интерпретация этой темы Хвостовым в це­лом совпадала с ее трактовкой названными авторами (все под­черкивали императивность традиции, косность и устойчивость ее, напряжение при ее изменении), однако были и некоторые новые вариации в его подходе.

Общественные традиции, по Хвостову, это навыки, которые сложились в известном обществе и впоследствии определяют поведение и жизнь его членов. Человеку свойственно шабло­низировать ряд своих действий, образ этот уходит в подсозна­тельное и в дальнейшем выполняется индивидом без контро­лирующего сознания, наоборот, сознанию расчищается место для решения новых проблем. Если этот шаблон принимается другими, то образуются коллективные привычки или традиция. В традициях есть большая доля принудительности, на тради­ционном поведении люди строят свои ожидания и взаимные рас­четы в отношении поведения других, что придает устойчивость и прочность общественному укладу, покоящемуся на традициях [30. С. 48-49].

Традиция, однако, хотя и проникает во все виды человечес­кой деятельности, но «в разной степени и неодинаковой силой устойчивости» у разных народов, разных групп населения, в раз­ные исторические эпохи. Так, более традиционны, консерва­тивны «сельские классы», а склонные к переменам «городские классы», среди народов более привержены традиции жители Востока, чем Запада [30. С. 51-53].

Какова динамика традиции? При каких условиях она меняется? \207\ Традиция есть явление духовное, т. е. пластическое и из­менчивое, как все духовные образования, подчиняющаяся осо­бым духовным закономерностям. В этом отношении она отлича­ется от биологического приспособления — инстинкта, который не имеет истории («пчелы сооружают улей ныне точно так же, как тысячи лет тому назад»). «Устройство человеческих обществ определяется в значительной мере не инстинктами, но «тра­дициями», поэтому они меняются, т. е. обладают историей, в ко­торой и заключена специфика человеческого общества в от­личие от животной жизни [30. С. 50].

Традиция меняется субъективно при осознании необхо­димости ее изменения в рациональной критике. Объективно она меняется под влиянием независимых от воли факторов (роста населения, урбанизации и т. п.). Чаще всего эти условия переп­летаются и оплодотворяют друг друга. Вслед за Г. Зиммелем Хвостов пишет, что в условиях относительно небольшой сельс­кой общины, где все лично знают друг друга, сила интимного со­циального контроля высока, вся жизнь строго регламентируется обычаями и традициями. В современных городах жизнь человека более анонимна в конгломерате профессий, нравов, моральных кодексов, этнических укладов. Резкие контрасты города (богат­ство и бедность, подвижная мобильность) рождают атмосферы перемен, радикализма, жажду изменения и т. п. Все это будит критическое отношение к сложившимся стандартам.

Суммируя свои представления о традиции, Хвостов их при­меняет к анализу послереволюционной России и пишет: «При революционных переворотах приходится считаться с действием традиции. Революции никогда не удастся вполне направить жизнь общества на новый путь. Когда остынет революционный пыл, традиция заявляет о своих правах и оживляет многое из старого уклада, временно устраненного революцией. Вот почему каждая революция сменяется реакцией в более или менее сильной степени» [30. С. 54] . \208\ Этот вывод произвел сильное впечатление на П. Сорокина, который постоянно его воспроизводил и применял в ряде своих работ, особенно в «Социологии революции» (1925).

Наряду с относительно инерционным духовным явлением — традицией, Хвостов занимается более динамичным — «новой идеей», нововведением (индивидуальным и массовым). Как и при каких условиях новая идея становится социальной силой? При­соединяясь к ряду соображений Н. Михайловского и Г. Тарда, он пишет о возникновении идей, их «поединках», синтезах, рас­пространении путем подражания, превращении рациональной идеи, «согретой чувствами масс», в идеал, реализуемый потом в общественной жизни [30. С. 55-60]. Вслед за П. Новгородцевым и В. Вундтом он считает, что воплощение идеалов (реформи­рование общества) никогда не будет реализовано абсолютно, всегда будут искажения замысла, появление непредвиденных последствий из-за сложности и постоянной изменчивости общес­тва, относительной неразвитости социальной науки и известной неоднородности всех наших общественных идеалов.

Особое внимание Хвостов уделяет принципу «дух времени». Это понятие фиксировало своеобразное единство общества: О. Конт называл его «консенсусом», В. Вундт — «историческим со­отношением», позднее П. Сорокин — «стилем культуры». Но что конкретно оно означало?

Во всякой исторической эпохе существуют определенные тенденции, которые проникают во все стороны общественной жизни и придают ей единство, единообразие. Они проявляются в праве, этике, религии, литературе, изобразительном искусст­ве, и даже в одежде, технике, приемах делового оборота, господ­ствующих организациях и т. п. При недостатке исторических данных можно умозрительно предполагать некоторые свойства тех или иных элементов в рамках целого — например, в эпоху Возрождения, Просвещения, Романтизма и т. п. Далее Хвостов очень бегло указывает на ряд важных обстоятельств: господст­вующие тенденции «духа времени» не все области общественной жизни пронизывают в одинаковой степени, в одних — они «пол­ный хозяин», в других — уступают; скажем, есть инерционные явления (народные обычаи, нравы, религия — «это обломки про­шлого, своего рода островки, куда укрылся дух минувших эпох») ^и более динамичные (наука, промышленность, мода и т. п.), затем одновременно с господствующей тенденцией существуют Ретроспективные тенденции, направленные в прошлое, или модернистские, 209направленные в будущее, т. е. выражающие дух предыдущей или последующей эпох. Отсюда клубок закономер­ностей, пестрота учреждений, продуктов деятельности эпохи.

Есть закон (Вундт называет его законом «исторического контраста», Сорокин — «социокультурного лимита»), по которо­му ценности одной, господствующей тенденции в силу их отно­сительности временно исчерпывают себя и сменяются противо­положными ценностями и тенденциями. Испытав справедливое разочарование в господствующих недавно ценностях (и ни одна идея, ни одно чувство не являются всеобъемлящими), общество бросается в другую крайность. Вот почему социокультурный процесс носит зигзагообразный характер. Каждая эпоха больше похожа не на непосредственного предшественника, а, скорее, на ту эпоху, которая от нее отдалена была непосредственно пред­шествующей [37]. Весьма показательно, что эти общие рассуж­дения Хвостов постоянно обосновывал законами индивидуаль­ной психологии, иногда добавляя, что «нечто подобное имеет место и в общественной жизни» [30. С. 66-67].

«Дух времени», единое содержание духовных ценностей культуры встречают еще одно препятствие — в лице дифферен­циации общества на группы, классы, разные типы личности, что дает возможность неодинаково толковать, реагировать на одни и те же раздражители. Социальная принадлежность диктует свои границы процессу усвоения содержания культуры, общественно­го сознания своего времени. Поэтому относительность пос­ледних еще более усиливается, ценности релятивизируются. Знания превращаются в мнения; если последние провоцируют коллективные действия, то перед нами — явление — «общест­венное мнение». Хвостов был первым в русской социологии, кто стал приглядываться к «общественному мнению» и пытался дать более или менее связное определение его [30. С. 68; 38].

Последний раздел социологии культуры Хвостова имеет дело с проблемой «общественного идеала», волновавшей практи­чески всех неокантианцев и субъективную школу. Человеческое общение — это бурлящий поток разных, противоречивых тен­денций интеграции и дифференциации, добра и зла, тяготения к обществу или его отрицания, солидарности и борьбы. Про­исходит неизбежный, по Хвостову, антагонизм между обществом, \210\ не являющимся простой суммой индивидов, а обладающим собственными закономерностями, и конкретным человеком. Личность стремится к свободе, которая дала бы ей возможность беспрепятственно осуществлять свои собственные интересы. Общество же требует, чтобы его члены свои личные интересы соотносили не с личными вкусами, а с нормами, установлен­ными общественным целям. Эти антагонизмы и противоречия снижаются созданием «общественных идеалов», по которым че­ловечество так или иначе реконструирует свою жизнь.

Несмотря на конкретное многообразие общественных идеа­лов, их суть — едина, считал Хвостов, и заключается в понятии «социальной справедливости», т. е. гармоническом примирении личной свободы и благосостояния с благосостоянием общества в целом. Пока еще нигде этот идеал не был достигнут в полной мере, для этого необходимо длительное воспитание людей в духе идеала и создание справедливых социальных организаций. И то и другое достижимо «воспитанием и реформами», которые долж­ны быть основаны на данных социологии и социальной психо­логии. В этом правильная сторона мечтаний О. Конта об идеаль­ном обществе под управлением ученых.

Впрочем, Хвостов полагал, что ученые, по свойствам своей психики редко годятся на роли практических политиков; здравая идея здесь заключается в научной основе социального реформи­рования. Заключает эту тему он словами: «В общественной жи­зни чудеса так же невозможны, как и в физико-химическом ми­ре. Как там недостаточно просто повеления или заключения, чтобы наступило то, чего мы хотим, так и здесь требуется преж­де всего знание и умение, чтобы наши реформаторские замыслы успешно осуществлялись» [30. С. 83]. В свете этих требований он предлагал обратить особое внимание на развитие социологии, считая главной слабостью современной социологии то, что она не располагает для своих обобщений достаточным фактическим фундаментом, предсказывая преодоление этой слабости разви­тием эмпирической ориентации социологии в ближайшие годы [30. С. 88-89]. Здесь, как нигде в других частях концепции Хвос­това, здесь обнаруживается тесная связь его социологических постулатов и политических воззрений. И хотя Хвостов понятие прогресс» не считал научным, в политическом смысле он \211\

дернистские, направленные в будущее, т. е. выражающие дух предыдущей или последующей эпох. Отсюда клубок закономер­ностей, пестрота учреждений, продуктов деятельности эпохи.

Есть закон (Вундт называет его законом «исторического контраста», Сорокин — «социокультурного лимита»), по которо­му ценности одной, господствующей тенденции в силу их отно­сительности временно исчерпывают себя и сменяются противо­положными ценностями и тенденциями. Испытав справедливое разочарование в господствующих недавно ценностях (и ни одна идея, ни одно чувство не являются всеобъемлящими), общество бросается в другую крайность. Вот почему социокультурный процесс носит зигзагообразный характер. Каждая эпоха больше похожа не на непосредственного предшественника, а, скорее, на ту эпоху, которая от нее отдалена была непосредственно пред­шествующей [37]. Весьма показательно, что эти общие рассуж­дения Хвостов постоянно обосновывал законами индивидуаль­ной психологии, иногда добавляя, что «нечто подобное имеет место и в общественной жизни» [30. С. 66-67].

«Дух времени», единое содержание духовных ценностей культуры встречают еще одно препятствие — в лице дифферен­циации общества на группы, классы, разные типы личности, что дает возможность неодинаково толковать, реагировать на одни и те же раздражители. Социальная принадлежность диктует свои границы процессу усвоения содержания культуры, общественно­го сознания своего времени. Поэтому относительность пос­ледних еще более усиливается, ценности релятивизируются. Знания превращаются в мнения; если последние провоцируют коллективные действия, то перед нами — явление — «общест­венное мнение». Хвостов был первым в русской социологии, кто стал приглядываться к «общественному мнению» и пытался дать более или менее связное определение его [30. С. 68; 38].

Последний раздел социологии культуры Хвостова имеет дело с проблемой «общественного идеала», волновавшей практи­чески всех неокантианцев и субъективную школу. Человеческое общение — это бурлящий поток разных, противоречивых тен­денций интеграции и дифференциации, добра и зла, тяготения к обществу или его отрицания, солидарности и борьбы. Про­исходит неизбежный, по Хвостову, антагонизм между обществом, \210\ не являющимся простой суммой индивидов, а обладающим собственными закономерностями, и конкретным человеком. Личность стремится к свободе, которая дала бы ей возможность беспрепятственно осуществлять свои собственные интересы. Общество же требует, чтобы его члены свои личные интересы соотносили не с личными вкусами, а с нормами, установлен­ными общественным целям. Эти антагонизмы и противоречия снижаются созданием «общественных идеалов», по которым че­ловечество так или иначе реконструирует свою жизнь.

Несмотря на конкретное многообразие общественных идеа­лов, их суть — едина, считал Хвостов, и заключается в понятии «социальной справедливости», т. е. гармоническом примирении личной свободы и благосостояния с благосостоянием общества в целом. Пока еще нигде этот идеал не был достигнут в полной мере, для этого необходимо длительное воспитание людей в духе идеала и создание справедливых социальных организаций. И то и другое достижимо «воспитанием и реформами», которые долж­ны быть основаны на данных социологии и социальной психо­логии. В этом правильная сторона мечтаний О. Конта об идеаль­ном обществе под управлением ученых.

Впрочем, Хвостов полагал, что ученые, по свойствам своей психики редко годятся на роли практических политиков; здравая идея здесь заключается в научной основе социального реформи­рования. Заключает эту тему он словами: «В общественной жи­зни чудеса так же невозможны, как и в физико-химическом ми­ре. Как там недостаточно просто повеления или заключения, чтобы наступило то, чего мы хотим, так и здесь требуется преж­де всего знание и умение, чтобы наши реформаторские замыслы успешно осуществлялись» [30. С. 83]. В свете этих требований он предлагал обратить особое внимание на развитие социологии, считая главной слабостью современной социологии то, что она не располагает для своих обобщений достаточным фактическим фундаментом, предсказывая преодоление этой слабости разви­тием эмпирической ориентации социологии в ближайшие годы [30. С. 88-89]. Здесь, как нигде в других частях концепции Хвос­това, здесь обнаруживается тесная связь его социологических постулатов и политических воззрений. И хотя Хвостов понятие прогресс» не считал научным, в политическом смысле он \211\ причислял себя к прогрессистам. Как и большинство либераль­ных русских профессоров, он симпатизировал «умеренному бур­жуазному демократизму».

Сразу после подавления Московского вооруженного вос­стания Хвостов сочувственно цитирует слова А. Бебеля о «бес­полезности» вооруженного выступления трудящихся масс про­тив мощного современного государства, хотя и допускает воз­можность «взрыва» из-за неразумной политики властей. Но и сам этот взрыв он считал делом неразумным, испытывал откро­венный страх перед «политически неорганизованной массой» восставших. Во время Октябрьской революции многое в ней Хвостов объяснял только игрой инстинктов, темных страстей, желаний толпы, иррациональной психологией масс. Позднее это мнение постоянно учитывал П. Сорокин, занимаясь проблемами революций.

В отличие от революции реформа как носитель социальных преобразований построена на сознательной, рациональной осно­ве, на учете общественного мнения, идеалов, новых идей и других элементов и комбинаций «психической связи, на которой в конце концов зиждется каждое социальное единство ... каждое государство» [33. С. 20].

Хвостов не принял социалистической революции, но и не выступил против нее открыто, как его товарищи по Московско­му психологическому обществу (П. Б. Струве, Е. Н. Трубецкой и другие).

В лице Хвостова русское неокантианство от критики пози­тивизма и обоснования антинатуралистического методологичес­кого стиля социальной науки перешло к выяснению содержа­тельных возможностей нового понимания социологии, формаль­но расширяя круг социальных проблем и фактическую базу ее обобщений. Он строил свои схемы в духе того, что сейчас назы­вают социологией культуры (хотя никогда сам не определял ее так), настойчиво указывая на принципиальную важность ценнос­тей в детерминации человеческого поведения. Сама по себе эта точка зрения стала общепризнанной в современной социологии и социальной психологии. Но тот способ, которым Хвостов обос­новал роль культуры и ценностей в общественной жизни, за­ставлял объяснять последнюю чаще всего в терминах индивидуальной \212\ мотивации (хотя он выступал против этого) и был, сле­довательно, одним из моментов дальнейшей субъективизации социологии. И все же она оказала влияние на русских социоло­гов. Так, например, П. Сорокин в конце 30-х годов, находясь уже в США, приступил к созданию своей знаменитой «интегральной социологии», синтезирующей позитивизм и антипозитивизм, яв­но под влиянием Хвостова.\213