Городская экономика

В сравнении с остальной Европой маленькие Содинен- ные Провинции предстают сверхурбанизированными, сверх- организованными в силу самой плотности их населения. В 1627 году путешественник, едущий из Брюсселя в Ам­стердам, «находит все голландские города столь же пол­ными народом, сколько пусты те, что удерживают испанцы в южных Нидерландах... двигаясь от одного до другого из этих городов, находящихся друг от друга в двух или четырех часах пути», он встречает «такие толпы людей... на римских улицах нет такого числа карет (и Бог знает, есть ли они! — восклицает Ф.Бродель), как здесь теле­жек, переполненных путниками, в то время канавы, что протекают в разных направлениях по всей стране, покры­ты... бесчисленными судами».

Половина населения Соединенных Провинций жила в городах, это был европейский рекорд. Отсюда и множест­венность обменов, регулярность связей, необходимость пол­ной мерой использовать морские пути, реки, каналы и су­хопутные дороги, которые, как и в остальнолй Европе, оживляли крестьянские гужевые перевозки.

Соединенные Провинции — Голландия, Зеландия, Утрехт, Гелдерн, Оверэйссел, Фрисландия, Гронинген — были объ­единением семи крохотных государств, которые считали себя независимыми и чванились тем, что поступают соответственно.

В действительности, каждая из этих провинций была более или менее плотной сетью городов. В Голландии к шести старинным городам, имевшим право голоса в Гене­ральных Штатах, добавилось двенадцать других, в том чис­ле Роттердам.

Каждый из этих городов имел самоуправление, взимал свои налоги, отправлял правосудие, внимательно следил за соседним городом, неустанно защищал свои прерогативы, свою автономию, свою фискальную систему. И, в частности, именно по этой причине имелось столько дорожных пошлин, на самом деле «бесконечное количество различных дорожных сборов» и придирок из-за городских ввозных пошлин.

Тем не менее, такое раздробление государства, эта не­правдоподобная децентрализация создавали также и оп­ределенную свободу индивида. Патрицианская буржуазия, которая управляла городами, распоряжалась правосудием. Она карала по своему усмотрению, изгоняла кого пожелает из своего города или из своей провинции окончательно и фактически без права обжалования. Зато она защищала своих граждан, давая им гарантии против вышестоящих судов.

Поскольку нужно было жить, нидерландские города, как справедливо замечает Фернан Бродель, не могли из­бежать необходимости общих действий. Питер де ла Кур говорил, «что их интересы сцеплены друг с другом». Сколь бы они ни были сварливы, как бы ревностно ни относились друг к другу, но «улей» навязывал им свои законы, заставлял объединять свои усилия, сочетать их активность, коммер­ческую и промышленную. Они образовывали могуществен­ный блок.

Население

Города — это потребители рабочей силы. Городской ком­плекс Соединенных Провинций процветал лишь благодаря росту населения: 1 млн. человек в 1550 году, 2 млн. — в 1650 году, и так далее.

Такой успех был достигнут не только за счет прирос­та местного населения. Взлет голландской экономики при­зывал, требовал иностранцев. Отчасти он сам был их соз­данием.

Естественно, не все они нашли там землю обетованную. Нидерландское процветание не переставая плодило огромный пролетариат, скученный в трущобах и вынужденный пи­таться худшими продуктами.

Лов тощей сельди в ноябре «запрещается объявлениями властей, но его терпят, коль скоро он служит для пропи­тания бедняков». Как и в Генуе, все покрывалось актив­ной благотворительностью, которая умиряла возможные вспышки классовой борьбы.

Тем не менее в Голландии XVII —XVIII вв. богатые были богаче, нежели в иных странах, а бедняки столь же мно­гочисленны и, быть может, более несчастны, чем в других местах, хотя бы уже в силу неизменной дороговизны жизни.

Однако не все иммигранты приезжали искать в Голландии призрачного богатства. Многочисленны были и те, кто бежал от войн и религиозных преследований, бывших бичом XVI — XVIII вв.

После перемирия, подписанного с Испанией в 1609 году, Соединенные Провинции были на грани разрыва своего со­гласия и разрушения того, что им служило государством, из-за жестоких распрей, религиозных и политических, но эта волна насилия, отмеченная победой протестантской ор­тодоксии на Дордрехтском синоде в 1619 году, не была про­должительной. Она не могла продлиться долго в стране, где были многочисленны католики.

В конечном счете установилась и укрепилась терпимость одновременно с индивидуальными свободами, которым спо­собствовало раздробление политической власти.

«Служители протестантской религии, в конце концов, имели очень ограниченный успех в своих попытках превра­тить республику в протестантское государство, в некото­ром роде по женевской модели».

Терпимость заключалась в том, чтобы принимать лю­дей такими, какие они есть, коль скоро они — рабочие, куп­цы или беженцы — вносили вклад в богатство республи­ки. А впрочем, разве можно вообразить себе «центр» мира, который не был бы терпимым, обреченным быть таковым, который не принимал бы людей, в которых нуждался, когда они в него приезжали?

Конечно же, Соединенные Провинции были убежищем, спасательным судном. Как следствие «великий приток на­рода, который сюда пригнали войны... как рыба у норвеж­ского побережья, когда она чует появление какого-нибудь кита».

Утвердилась, сделалась правилом свобода совести. Один англичанин писал в конце XVII века: «В этой республи­ке никто не может обоснованно жаловаться на ущемление своей совести».

Более поздний пример (1705 год) гласит: «Все наро­ды мира могут там служить Богу по велению сердца и со­образно своей совести. И хоть господствующая религия — реформатство, каждый там волен жить в той вере, какую исповедует; там насчитывается до 25 римско-католических церквей, в коих приходят совершать моления столь же от­крыто, как и в самом Риме».

Историки-демографы лучше других знают, что такое это разнообразие вероисповеданий, ибо они оказывают­ся при своих подсчетах перед десятком разных реестров гражданского состояния (реформаторы нидерландские, шот­ландские, валлоннские; пресвитериане, сторонники епи­скопальной церкви, лютеране, ремонстранты, меннониты, католики и иудеи».

Обычно иммигранты довольствовались самыми непри­тязательными ремеслами, но, как говорил один голландец на исходе XVII столетия, «тот, кто хочет в Голландии ра­ботать, не может умереть с голоду... И нет таких, что не зарабатывали бы пол-экю в день, вплоть до тех, кои сгребают отбросы со дна каналов с помощью некоего железного орудия и сетей, прикрепленных к концу палки, — ежели они хотят хорошо трудиться».

Опасность сравнительно высокой заработной платы за­ключается в том, что бедняк, когда его жизнь обеспечена, может себе позволить роскошь не работать постоянно. Им нужны были такие вот бедняки, чтобы иметь чистильщи­ков каналов, чернорабочих, носильщиков, грузчиков, ло­дочников, косарей, что приходили во Фрисландию пора­ботать с косой во время сенокоса, землекопов, которые должны были поторапливаться с выемкой торфа до того, как его зимой зальет вода или покроет лед.

Эти последние задачи обычно приходились на долю не­мецких иммигрантов, бедняг, число которых, видимо, ум­ножилось после 1650 года и которых обозначали родовым именем «ходоков в Голландию».

Близко расположенная Германия была резервуаром де­шевой рабочей силы, снабжавшим Соединенные Провин­ции людьми для армии, флота, для службы за морями, для работы на полях и в городах.

Среди иммигрантов почетное место, как и следовало ожи­дать, принадлежало ремесленникам, многочисленным в цен­трах текстильного производства — Лейдене, Гарлеме, Ам­стердаме, где мало-помалу обосновалась большая часть производства.

Для всех видов деятельности иностранная рабочая сила имела решающее значение. В Гарлеме именно рабочие, при­шедшие из Иира, определили подъем текстильного произ­водства в городе.

Точно так же в конце XVII века промышленность Со­единенных Провинций получила дополнительный импульс и расширилась вследствие массового прибытия француз­ских протестантов после отмены в 1685 году Нантского эдикта. Среди этих потоков беженцев — францу зских протес­тантов, протестантов антверпенских или евреев с Пири- нейского полуострова — было немало купцов, зачастую обладателей значительных капиталов. В особенности спо­собствовали успеху Голландии евреи-сефарды (то есть пор­тугальские евреи).

Вернер Зомбарт утверждал, будто бы они не более не

менее, как принесли в Амстердам капитализм. Фернан Бро­дель не согласен с этим утверждением. Несомненно, счи­тает он, что они оказали серьезную поддержку городу, на­пример, в сфере вексельных операций и еще больше — в области биржевых спекуляций. В этих делах они были мас­терами и даже созидателями. Они также были хорошими советчиками, инициаторами создания деловых сетей, свя­зывавших Голландию с Новым Светом и Средиземноморьем.

Е.Шалин, английский памфлетист XVII века, подозревал даже амстердамских купцов в том, что они привлекали евреев единственно в торговых интересах — «евреи и прочие ино­земцы открыли для них свою собственную мировую тор­говлю».

Но разве же евреи как опытные деловые люди не уст­ремлялись постоянно туда, где экономика преуспевала? Если они прибывали в ту или иную страну, то это зна­чило, что дела там идут хорошо или пойдут лучше. Если они уезжали, то это означало, что дела тут идут плохо или пойдут хуже.

Разве не начали евреи покидать Амстердам около 1653 года? Во всяком случае, 30 лет спустя, в 1688 году они по­следовали в Англию за Вильгельмом Оранским.

В любом случае, подчеркивает Фернан Бродель, евреи были не единственными, кто «создал» Амстердам. Все тор­говые центры Европы предоставили свой контингент городу, который собирался стать или уже стал центром мира.

Первая роль, конечно, принадлежала антверпенским купцам. 27 августа 1585 года Антверпен был взят Алек­сандром Фарнезе, но горожанам удалось добиться при ка­питуляции мягких условий, в частности возможности для своих купцов либо остаться, либо покинуть город, забрав с собой свое имущество. Те из них, кто выбрал изгнание в Голландию, прибыли туда, естественно, не с пустыми руками. Они принесли капиталы, компетентность, торговые связи, и это, бесспорно, было одной из причин быстро­го роста Амстердама.

Жак де ла Файль, антверпенский купец, обосновавший­ся в новой северной столице, не преувеличивал, когда писал в конце XVI века: «Здесь Антверпен превратился в Ам­стердам».

В результате Амстердам будет быстро расти (50 тыс. жителей в 1660 году, 200 тыс. 1700 году) и скоро смешает все национальности, довольно быстро превратив толпу фла­мандцев, валлопцев, немцев, португальцев, евреев, фран­цузских гугенотов в истинных голландцев.

Разве то, что сформировалось, спрашивает Бродель, не было в масштабе всей страны нидерландской «нацией»?