X е л ь м е р. Как будто твое положение в собственном доме не ясно и без того? Да разве у тебя нет надежного руководства по таким вопросам? Нет религии?

Н о р а. Ах, Торвальд, я ведь не знаю хорошенько, что такое религия.

Х е л ь м е р. Что ты говоришь?

Н о р а. Я знаю это лишь со слов пастора Хансена, у которого готовилась к конфирмации. Он говорил, что религия то-то и то-то. Когда я высвобожусь из всех этих пут, останусь одна, я разберусь и в этом. Я хочу проверить, правду ли говорил пастор Хансен или, по крайней мере, может ли это быть правдой для меня.

Х е л ь м е р. Нет, это просто неслыханно со стороны такой молоденькой женщины! Но если тебя не может вразумить религия, так дай мне задеть в тебе хоть совесть. Ведь нравственное-то чувство в тебе есть? Или - отвечай мне – и его у тебя нет?

Н о р а. Знаешь, Торвальд, на это нелегко ответить. Я, право, и этого не знаю. Я совсем как в лесу во всех этих вопросах. Знаю только, что я совсем иначе сужу обо всем, нежели ты. Мне вот говорят, будто и законы совсем не то, что я думала. Но чтобы эти законы были правильны - этого я никак не пойму. Выходит, что женщина не вправе пощадить своего умирающего старика отца, не вправе спасти жизнь мужу! Этому я не верю.

Х е л ь м е р. Ты судишь, как ребенок. Не понимаешь общества, в котором живешь.

Н о р а. Да, не понимаю. Вот и хочу присмотреться к нему. Мне надо выяснить себе, кто прав - общество или я.

Х е л ь м е р. Ты больна, Нора. У тебя жар. Я готов подумать, что ты потеряла рассудок.

Н о р а. Никогда еще не бывала я в более здравом рассудке и твердой памяти.

Х е л ь м е р. И ты в здравом рассудке и твердой памяти бросаешь мужа и детей?

(*451) Н о р а. Да.

Х е л ь м е р. Тогда остается предположить одно.

Н о р а. А именно?

Х е л ь м е р. Что ты меня больше не любишь.

Н о р а. Да, в этом-то все и дело.

Х е л ь м е р. Нора... И ты это говоришь!

Н о р а. Ах, мне самой больно, Торвальд. Ты был всегда так мил со мной. Но я ничего не могу тут поделать. Я не люблю тебя больше.

Х е л ь м е р (с усилием преодолевая себя). Это ты тоже решила в здравом рассудке и твердой памяти?

Н о р а. Да, вполне здраво. Потому-то я и не хочу здесь оставаться.

Х е л ь м е р. И ты сумеешь также объяснить мне причину, почему я лишился твоей любви?

Н о р а. Да, сумею. Это случилось сегодня вечером, когда чудо заставило себя ждать. Я увидела, что ты не тот, за кого я тебя считала.

Х е л ь м е р. Объяснись получше, я совсем тебя не понимаю.

Н о р а. Я терпеливо ждала целых восемь лет. Господи, я ведь знала, что чудеса не каждый день бывают. Но вот на меня обрушился этот ужас. И я была непоколебимо уверена: вот теперь совершится чудо. Пока письмо Крогстада лежало там, у меня и в мыслях не было, чтобы ты мог сдаться на его условия. Я была непоколебимо уверена, что ты скажешь ему: объявляйте хоть всему свету. А когда это случилось бы...

Х е л ь м е р. Ну, что же тогда? Когда я выдал бы на позор и поругание собственную жену!..

Н о р а. Когда бы это случилось... я была так непоколебимо уверена, что ты выступишь вперед и возьмешь все на себя - скажешь: виновный - я.

Х е л ь м е р. Нора!

Н о р а. Ты хочешь сказать, что я никогда бы не согласилась принять от тебя такую жертву? Само собой. Но что значили бы мои уверения в сравнении с твоими?.. Вот то чудо, которого я ждала с таким трепетом. И чтобы помешать ему, я хотела покончить с собой.

Х е л ь м е р. Я бы с радостью работал для тебя дни и (*452) ночи, Нора... терпел бы горе и нужду ради тебя. Но кто же пожертвует даже для любимого человека своей честью?

Н о р а. Сотни тысяч женщин жертвовали.