I'm frozen to the bones, I am...

Этот костюм понравился бы Джиму.

Себастьян долго смотрит на свое отражение в зеркале - слишком непривычно видеть себя одетым в строгую тройку взамен привычного камуфляжа или простой черной футболки с джинсами, и снайпер со вздохом теребит узел галстука, развязывая его. Снова бьется над виндзором, неумело накладывая концы холодного шелкового галстука друг на друга, переплетая, протягивая один в получившуюся петлю; приходится потратить еще несколько минут на то, чтобы бесплодные попытки увенчались успехом. Мориарти, конечно, скривил бы презрительно нос при виде крупного и немного неровного узла, потом сделал бы все сам, с изяществом человека, естественно себя чувствующего в костюме, но... Мориарти нет, и некому позаботиться о том, чтобы гладкая черная удавка без единого изъяна обняла шею Себастьяна.

По гладко выбритым щекам, по аккуратно приглаженному рыжику волос и начищенным до глянцевого блеска ботинкам видно, что случай особый, едва ли не праздничный. Моран тщательно оправляет на себе рубашку, стараясь не думать о том, насколько неуютен и чужд ему подобный стиль (ей-богу, не решился бы, если бы не важность события), и, поддернув рукава пиджака, идет на кухню - там в нераспечатанной коробке на столе дожидается бисквитный торт. Снайпер сдирает клейкую ленту, откидывает крышку; сочная яркость цукатов и белизна взбитого крема неожиданно гротескны и нереальны на фоне сероватой, запыленной обстановки. Взяв нож, Себастьян не сразу решается вдавить лезвие в пахнущий чуть прелой сладостью бисквит, но потом дело идет легче - должно быть, сказывается привычка умело разделывать трупы, отделяя конечности от тела. От расчлененного торта Моран берет два куска и кладет их на старые фарфоровые блюдца. На двоих разливает французский коньяк.

Садится за стол, беря в руки граненый стакан, и изгибает сухие серовато-бледные губы в неловкой усмешке:

- С днем рождения, босс.

Сегодня Джиму исполняется тридцать пять.

Когда молчаливое мертвенное торжество заканчивается, Моран оставляет чужую тарелку с нетронутым десертом на столе, как и коньяк, и почтительно коротко кивает, прежде чем убрать за собой посуду и уйти в спальню.

- Не будете же Вы праздновать там в одиночестве, да?

Себастьян лежит на кровати, раскинув руки, и возле его правой ладони отсвечивает воронеными боками пистолет.

В кладовке - вся неиспользованная взрывчатка, таймер запрограммирован на час, идет обратный отсчет - тик, тик, тик, красными цифрами по черному экранчику - но взрыва Моран уже не застанет. Не увидит, как ревущий огонь будет метаться по стенам, не почувствует жара, плавящего плоть на обугленных костях. Большой палец аккуратно ложится на курок.

Щелк.

Холодный ствол беретты стукается о кромку зубов, и снайпер брезгливо кривится, отчего бледный сероватый рубец на его щеке изгибается в насмешливую ухмылку. За мгновение до смерти, в момент выстрела и в тот мимолетный осколочек времени, пока пуля проходит сквозь мягкие ткани, прежде чем пронзить мозг и раскрошить кость, Себастьян четко осознает, чем жил все это время. Ощущением свободы, что подарил ему Джим.

Свободы, которая никогда не была Морану нужна.

A million mile from home, I'm walking away