I'm riding up the heights of shame
Кровь на черной футболке почти не заметна - темное горячее пятно расплывается по ткани, влажно блестя в подрагивающем свете фонарика, протягивает в стороны щупальца потеков, будто уродливая каракатица. Джим тихо матерится вслух - блять, какого хрена ты словил пулю, кретин, все должно было пройти гладко, мы уже должны были быть в гребаной тачке, дурья ты башка, - и трясущимися руками старается разжать пальцы снайпера, судорожно вцепившиеся в ствол винтовки. Лепечет что-то, только мешается со своей неумелой помощью, а грудь обжигает болью, все сильнее, острее, вместе с кровью из раны пульсирующими толчками выходит сама жизнь, немеют ладони и стопы, немеют губы, и Моран хрипит: "не трогайте, босс". А Мориарти не слушает и задирает его футболку, обнажая торс, пробитый где-то между ребрами, резко обтянутыми кожей от глубокого мучительного вдоха; шальная пуля не задела легкое, и это счастье, Себастьян будет жить, если оказать ему всю необходимую медицинскую помощь.
Только вот Джим не врач, он беспомощно трогает края темно-багровой разверстой дыры, идеально круглой, и на его коже остается соленая кровь, кое-где сгустившаяся до черных комков, а полковник, закрыв глаза, успокаивает свое взбесившееся сердцебиение. Наполняет легкие воздухом, затем с нездоровым сиплым присвистом выдыхает сквозь стиснутые зубы, снова и снова, прежде чем внезапно расслабиться, отпустить винтовку и протянуть руку, чтобы накрыть пальцы Мориарти своей ладонью и прижать их к ране, охваченной ослепительной жаркой болью. Кажется, босс такого не ожидал - между его пальцев просачивается жаркое багровое, а Себастьян сгребает его за узел галстука и тянет к себе, глядя прямо в расширенные от страха и возбуждения:
- Просто помоги мне встать.
Бесконечный путь в тридцать шагов. Треть бутылки водки. Двести километров запаха жженой резины, пока шины стираются об асфальт. Скоро Джим засыпает на пассажирском кресле, свернувшись клубком, и Моран знает, что должен довезти его до убежища, а остальное значения не имеет. Даже смерть не смогла бы помешать ему исполнить свой долг.
I'm waiting for the call, the hand on the chest
I'm ready for the fight and fate
Джим не предлагает себя, нет.
Он просто раздевается догола, сбрасывает одежду по-змеиному естественно, не делая акцента на раздевании, подходит к молчаливому и почти безразличному Морану, наклоняется и целует в губы. С отчетливо заметной уверенностью, что выстрел достигнет цели, не закрывая глаза и довольно усмехаясь, когда Себастьян кусается в ответ, терзает ловкий язык, бесстыже скользнувший в его рот.
Все, что происходит дальше, чем-то напоминает драку. Джим не скупится на хлесткие пощечины, впивается ногтями в лицо, в шею и в плечи подчиненного, раздирает его лопатки, скулит животным, надсадным голосом, и ни звуком не выдает того, что ему больно, хотя от грубого захвата полковника на разом занывших запястьях назавтра останутся сочные бордовые гематомы. Занятия любовью? Сексом? Мориарти явно привык не к такому, с его губ срываются совсем другие слова, когда он не просит - приказывает Себастьяну вбиваться в него по основание, жестче, требовательнее, дарить желанное ощущение заполненности; пружины матраса сжимаются-разжимаются с громкими стонами, и снайпер разглядывает искаженное и оттого красивое лицо босса и борется с желанием сжать его горло ладонью, по капле выдавливать жизнь из этого тщедушного бледного тела, сходя с ума от вседозволенности.
А на деле - не смеет и притронуться к губам Джима, пока тот сам не провоцирует очередной поцелуй, переплетась с полковником языками, высасывая его досуха в нетерпеливом желании большего. В груди у криминального гения рождаются самые странные звуки, от рыка до шипения, он мечется под Мораном, дергает пальцами смятые простыни, бьется в объятиях как выброшенная на лед рыба, а после оргазма надрывно плачет. Не заставив долго себя ждать, рыжеволосый снайпер после короткой яркой вспышки опускается сверху, подавляя блаженную судорогу, и непонимающе ждет команды, опустив воспаленно-горячие веки. Единственное, что за следующую четверть часа говорит сквозь слезы и всхлипывания Джим, - просьба дать воды. А спустя мгновение - не выходить. Моран остается внутри и тянется, беря с прикроватного столика стакан с недопитым шерри-бренди, цедит сквозь зубы, набирая полный рот, а потом поит Джима из губ в губы - тот похож на доверчивого птенца, когда глотает теплую жгучую жидкость и тихо кашляет.
...Первая ночь в постели босса оставляет у полковника странное чувство, будто осталось неоконченное дело; наутро, когда он просыпается, первая его мысль слишком ясна, чтобы счесть ее за бред не еще не очнувшегося разума.
Джим не в состоянии насытиться тем, что способен дать ему мир, ему всегда мало, он - черная дыра, в которую уходят эмоции и энергия. И - Себастьян далеко не уверен, что может утолить его голод.
The sound of iron shocks is stuck in my head,
The thunder of the drums dictates
- Это будет просто и-зу-ми-тель-но-е шоу, - Мориарти в прекрасном настроении, его темные, немного навыкате глаза возбужденно блестят, и энтузиазм босса волей-неволей передается Себастьяну, хоть тот и не перестает хмуриться, отвернувшись и смотря в щелочку между тяжелыми шторами из темно-серого шелка. Голос Джима звучит так радостно, что трудно не поддаться очарованию и не поверить, что на этот раз все сложится идеально; к сожалению, снайпер прекрасно знает, что, отказавшись от его защиты в этот день, гений криминального мира ставит на карту собственную безопасность. "Тот, к кому я иду, и пальцем меня не тронет, так что отставить паранойю", - Мориарти так шалеет от скорой встречи со своим заклятым и желанным врагом, что не может делать логических выводов; его переполняют эмоции, бледное, гладко выбритое лицо будто бы светится от злой и такой чистой радости, а Себастьян видит это и понимает, что все нутро сдавлено, стиснуто щупальцами ревности и ненависти к Шерлоку Холмсу. Не потому, что тот может представлять опасность, нет, а потому, что этот выскочка и самоучка похитил все мысли Джима и заключил все его внимание на себе. Если бы полковник не был абсолютно уверен в том, что его вычислят, то изысканный труп со слипшимися от крови кудрями и ровным пулевым отверстием на изгибе крутого виска уже давно нашли бы в какой-нибудь подворотне. Моран не следует инстинкту собственника даже не из боязни, что его раскроют, нет.
Он просто не хочет отбирать у Мориарти его любимое развлечение. Джим - ребенок, познающий окружающий мир через игрушки и через контакты с событиями порой очень опасными. Джим - подросток, который забывается от блаженства, потакая новым вредным привычкам и ища себе кумиров. Джим никогда не повзрослеет, а Себастьян по-отцовски четко и горько осознает, что запретить ему ничего нельзя. Ведь каждый учится на собственных ошибках.
The rhythm of the falls, the number of deaths
The rising of the hordes ahead
Себастьяну чудится, что мертвое тело Джима легче детского. Как будто не осталось ни костей, ни плоти, ни крови, одна лишь иссушенная оболочка - и, держа босса на руках, Моран не может поверить в реальность происходящего. Произошедшего. Темное загустевшее пятно на бетоне, бледно-розоватые кусочки мозга, осколки черепной кости, застывший на лице безумный оскал. Побелевшие горькие губы, растянутые в отвратительном подобие улыбки, остаются неподвижными и безразличными, когда Себастьян, встав на колени и поддерживая голову Джима под скользкий, со слипшимися от крови волосами затылок, целует босса вновь и вновь. Потом поднимает легкую безвольную куклу и бережно прижимает к груди.
Нет дыхания, нет пульса, нет жизни. Если это и игра, то Мориарти зашел в ней слишком далеко - так далеко, что уже не сможет найти дорогу обратно.
- Глупый заблудившийся мальчик, - шепчет Себастьян охрипшим от сдерживаемых слез голосом и улыбается. - Как же ты вернешься домой?
...Приготовления к погребению выходят скомканными и поспешными, Себастьян не хочет пользоваться помощью ритуального агентства, однако в завещании черным по белому написано, как именно все должно пройти. Лакированный черный гроб, заказанный на завтра. стоит почти столько же, сколько новенький Ягуар, а к утренней процессии на кладбище доставят букет свежесрезанных орхидей - белых, хрупких, пахнущих снегом и смертью. Морану в этом, к счастью, не придется принимать участия - всем займутся люди Джима, нотариусы, агенты, черт знает кто еще, вся эта воронья стая гробовщиков и плакальщиков, и, наверное, "настоящие" похороны будут похожи на великолепный мрачный балаган.
Но Себастьяна это не коснется. Он, как верный пес, охраняющий покой спящего принца, сидит рядом с железным столом в маленьком частном морге - тоже, конечно, одна из "точек" Джима - и гладит босса по темным волосам, едва прикасаясь пальцами в том месте, где в черепе ощутим провал с острыми краями.
- Все будет хорошо, знаете, - говорит снайпер устало, и его желтоватые глаза пусто бессмысленно смотрят на запавшие щеки Мориарти и его заострившийся подбородок. - Вы же не верили в то, что после смерти люди попадают в рай или в ад.
Молчит. Закуривает, осипло высвистывая струю дыма - это вторая пачка за сегодня, натощак, и в голове шумит океанский прибой, стирая четкость границ. Долго обкатывает слова на языке, подбирает осторожней, чем в любом из прежних разговоров с ним.
- Ад вы оставляете за плечами. Он здесь, он для живых.
Пауза.
- Для меня.
From the dawn of time to the end of days