Исполинский имидж реакции.

Помните, у Игоря Талькова:

Из мрачной глубины веков

Ты поднималась исполином;

Твой Петербург мирил врагов

Высокой доблестью полков

В век золотой Екатерины…

Так замечательный поэт конца ХХ века написал о дореволюционной России, уничтоженной в 1917 «новоявленными иудами» - большевиками. Насчёт большевиков Игорь Владимирович сказал предельно точно, что же касается «исполина» - тут сложнее. Можно по-разному относиться к творчеству Эдварда Радзинского как историка, но один вопрос был им задан поистине гениально: «Кем был бы Николай II без своего мученичества?». И ответ на этот вопрос, кстати, есть – хотя тоже в духе Радзинского.

17 февраля 1905 г. в московском Кремле взрывом бомбы эсера Ивана Каляева был убит столичный генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович. Место взрыва – воронку, заполненную обломками кареты, кусками разорванного тела и залитую кровью – тут же окружили зеваки. Никто не снял шапку, чтобы по-христиански отдать долг памяти убитому. Только кто-то сказал: «Ну, наконец-то великий князь пораскинул мозгами».¹⁵ Вечером того же дня «охранка» описала события в столице двумя словами: «Всеобщее ликование». И много ещё потребовалось бессмысленных жертв и чудовищных по жестокости террористических актов разного рода революционеров, чтобы внушить народу России отвращение к «бомбистам» и убедить его, что монархия – даже николаевская – всё же лучше революционного беспредела.

Убедили, впрочем, ненадолго – всё повторилось в феврале 1917 г., только уже гораздо более кроваво. Хотя император ничего не понял ни в 1905, ни 12 лет спустя; единственное, на что его хватило – констатировать 2 марта 1917 г. в своём дневнике: «Кругом измена, и трусость, и обман!»¹⁶. Почему так произошло, гениально ответил великий русский историк В.О. Ключевский, который, рассуждая о том, «как русский царь правит», заметил: «Последний при каждом столкновении с неприятным законом говорит: «Я выше закона», и отвергает закон, не улаживая столкновения».¹⁷

В. Пикуль блестяще описал последний день российской монархии:

«Николай II встал.

- Сначала, - ответил он спокойно, - я думал отречься от престола в пользу моего сына Алексиса. Но теперь переменил решение в пользу брата Миши…. Надеюсь, вы поймёте чувства отца?

…Возвратился в гостиную Николай Последний.

- Вот мой текст….

Отречение было уже переписано на штабной машинке:

«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу было угодно ниспослать России новое тяжкое испытание…».

Далее он отрекался. Часы показывали близкую полночь.

Акты государственной важности всегда подписываются чернилами. Николай II подписал акт отречения не чернилами, а карандашом, будто это был список грязного белья, сдаваемого в стирку».¹⁸

Таков нелицеприятный портрет последнего российского императора и его политики. Другое дело, что мифы, созданные большевиками о своём перевороте (по их мнению – «революции», да ещё и «великой»), были гораздо более чудовищны по своей лжи. Так что можно понять поэта, в конце советской эпохи с упоением и благоговением взиравшего на дореволюционного колосса на глиняных ногах, казавшегося ему «исполином».

Сегодня всё чаще мы смотрим на наше прошлое критически, и, глядя на предреволюционную эпоху, видим ту же реакцию, неоправданный консерватизм и вопль «Не пущать!» - но уже без идеологической окраски а-ля «гениальное учение Маркса-Энгельса-Ленина».

И всё же – попадёт однажды кому-нибудь в руки немой свидетель эпохи: «катенька» или хотя бы рубль образца 1898 года, который «содержит 17,424 доли чистого золота». Сравнит его человек с нынешним «деревянным» - да и вздохнёт: «Великая всё-таки была империя…». Ничего не скажешь – идеологическая функция денег в действии….