5. Анализ историографии по концепции Шпенглера

Значимым откликом на работу Шпенглера был изданный в Москве сборник статей под общим названием «Освальд Шпенглер и Закат Европы».³ В официальном Бюллетене комиссии Оргбюро ЦК РКП(б) по наблюдению над частным книжным рынком в Москве в октябре-ноябре 1922 г. отмечалось, что "Берег" выступает в защиту Шпенглера и ищет спасения от революции в славянофильстве. По поводу вышедшего в 1922 году сборника, приравненного многими исследователями к новому изданию нашумевших “Вех” (1909), В.И.Ленин также писал: «По-моему это похоже на литературное прикрытие белогвардейской организации». В своей статье “К десятилетнему юбилею “Правды” от 5 мая 1922 г. он определяет идеологию Шпенглера и его последователей как выражение скорби “образованных мещан” по поводу гибели буржуазной Европы, которая загнила и лопнула в первой империалистической бойне.

Н.А. Бердяев и С.Л. Франк заявили, что "Закат Европы" О. Шпенглера есть бесспорно самое блестящее и замечательное, почти гениальное явление европейской литературы со времени после Ницше.

Ф.А.Степун в своей работе «Освальд Шпенглер и Закат Европы»⁴ называет Шпенглера скептиком, говоря, что понятия абсолютной истины для него не существует. Абсолютная истина – абсолютная ложь, пустой лживый звук. Идеи так же смертны, как души и организмы. Истины математики и логики так же относительны, как биологии и богословия. Трансцендентальная вечность знания так же химерична, как вечность трансцендентального бытия. Но безусловный скептик, Шпенглер одновременно мужественный пророк. Содержание его пророчества – смерть европейской культуры. Пройдет немного столетий и на земном шаре не останется ни одного немца, англичанина и француза, как во времена Юстиниана не было больше ни одного римлянина.

Нет сомнения, что если бы книга Шпенглера появилась до потрясений мировой войны и революции она не имела бы в Европе, и, прежде всего в Германии, и половины того шумного успеха, который очевидно выпал ей на долю. Ученые отнеслись бы к ней скептически, как к работе талантливого дилетанта, широкие же круги интеллигенции никак не приняли бы пророчества о смерти. Пустым чудачеством прозвучала бы она может быть в самодовольной атмосфере европейской жизни, в атмосфере ее слишком бумажной культуры и слишком стальной цивилизации. Успех книги Шпенглера означает потому, думается, благостное пробуждение лучших людей Европы к каким то новым тревожным чувствам, к чувству хрупкости человеческого бытия и «распавшейся цели времени», к чувству недоверия к разуму жизни, к логике культуры, к обещаниям заносчивой цивилизации, к чувству вулканической природы всякой исторической почвы.

Семен Франк «Кризис западной культуры»:⁵

Мысль Шпенглера оттого так чарует, его отдельные обобщения оттого так метки и проникают в существо предмета, что его творчество реально прикасается к тем глубинам, в которых заложены вечные и абсолютные корни человека и мира; но он боится в этом сознаться самому себе, он касается этих глубин лишь извне, с непосредственной художественной симпатии к ним и интуитивным чутьем их; поскольку же мысль его оформляется и сознательно освещается , она блуждает по чисто внешней исторической поверхности человеческой жизни.

Николай Бердяев в статье «Предсмертные мысли Фауста» ⁶ называет Шпенглера не новым человеком цивилизации, но умирающим Фаустом – человеком старой европейской культуры. По его мнению, он романтик эпохи цивилизации. Он хочет сделать вид, что интересуется инженерным искусством, осушением болот, сооружением мирового города. В действительности, он пишет замечательную книгу о закате европейской культуры и этим делает дело культуры, а не цивилизации.

Яков Букшпан «Непреодоленный рационализм»:⁷

В том как современный европейский человек говорит о себе, оглядывается на средневековье, смотрит на Россию, на Восток, в том, как нудится у него утраченная вера, в его скептицизме, релятивизме, в романтике…(формы проявления многообразны) – я усматриваю кризис европейской культуры, как кризис человеческого разума, кризис рационализма в широком смысле этого слова, и Шпенглер в этом смысле представляет собою утонченный, благороднейший образец этой болезни европейского духа.

Томас Манн «Об учении Шпенглера»: ⁸

Он враждебен духу – но не в смысле культуры, а в смысле материалистической цивилизации, чья область – вчерашний день, а не завтрашний. Он ее истинный сын, ее последний талант и при этом прорицает ее наступление с пессимистической неумолимостью, давая понять, что втайне он консерватор и приверженец культуры.

Шпенглер утверждает, что он не пессимист. Еще менее он бы захотел назвать себя оптимистом. Он фаталист. Но фатализм его, выражаемый формулой "Мы должны желать исторически необходимого или не желать ничего", далек от трагического героизма того дионисийского начала, в котором Ницше снял противоположность между пессимизмом и оптимизмом. Он скорее носит характер злобной аподиктичности и враждебности будущему, которая надевает личину научной неумолимости.

Лосев А. Ф. «Очерки античного символизма и мифологии» ⁹

Отношение А.Ф.Лосева к творчеству Шпенглера, несмотря на известный, мягко характеризуя, неакадемизм последнего, следует признать во многом положительным. Это без труда доказывается на основании довольно многочисленных высказываний русского философа начиная, прежде всего, с «Очерков античного символизма и мифологии». Лосев солидаризировался с автором «Der Untergang des Abendlandes» и в негативной оценке новоевропейского рационализма, и по вопросу пересмотра привычных отношений природного и исторического в социальном бытии, и относительно понимания важнейшей культурно-выразительной роли музыки и математики, и – особенно – в методологически последовательном интересе к физиогномике культур, к выявлению основополагающих интуиций, лежащих в недрах тех или иных «органических эпох».

Находим мы и принципиальную критику определенных издержек «физиогномизма» Шпенглера, который, как с пониманием и сочувствием отмечалось Лосевым, настолько ярко переживал «своеобразие и индивидуальную несводимость лика каждой культуры», что утверждал «прямо абсолютную разорванность всемирно-исторической культуры человечества, полную независимость и изолированность каждой культуры». Поэтому возникала насущная задача – представить «ряд человеческих культур как нечто целое, как жизнь единого всечеловеческого организма» и, далее, использовать при этом диалектический метод, который призван не только выявить «единство тех категорий, которые входят в структуру каждой культуры», но и показать, «что каждая культура отличается от всякой иной только своеобразием в комбинации и акцентуации тех или других категорий, общих для культуры вообще», – эта задача преодоления и, вместе, развития идей Шпенглера не только формулировалась, но и ставилась А.Ф.Лосевым перед собой. Автор не преминул еще добавить и напомнить, что чисто диалектическую картину истории культур успешно строил в свое время Гегель, так что очередная задача науки виделась Лосеву в органичном соединении «физиогномики» и диалектики.