4. Основные позиции «Заката Европы»

Исходное понятие онтологии Шпенглера – понятие органической жизни, подвергнутое неограниченной генерализации. Неорганическая природа для Шпенглера есть чисто негативное, пустое понятие (неорганическое, неживое, как бы «умершее»), всецело зависимое от своей противоположности; что касается духа, то и ему Шпенглер отказывает в праве составлять особый онтологический уровень, осмысляя его как особую акциденцию жизни. Все живое предстает в двух формах: растение живет во времени, животное обретает себя в пространстве. Но время для Шпенглера не есть ни коррелят пространства, ни вообще мыслительная категория; оно тождественно первофеномену жизни. «Время», «душа», «судьба», «жизнь» — все это для Шпенглера суть синонимы, обозначающие то, что не поддается настоящему обозначению: спонтанный порыв первофеномена к прохождению своего цикла и к выявлению своей имманентной формы. Сюда же относится понятие ритма и такта. Если со временем связано «вожделение» (Sehnsucht), побуждающее организм к саморазвертыванию и экспансии, то пространство сообщает «страх» («Urfragen...», S. 138). Этот дуализм «вожделения» и «страха» (к которому приравнен ряд других антитез: «ритм» и «напряжение», «душа» и «интеллект» и т. п.) по сути своей идентичен дуализму «либидо» и «принципа реальности» у Фрейда.

Во введении Шпенглер говорит¹, что его задачей является то, чтобы проследить дальнейшие судьбы той культуры, которая сейчас является единственной на земле и проходит период завершения, именно культуры Западной Европы, во всех ее еще не законченных стадиях.

Падение Запада является, подобно аналогичному ему падению античного мира, отдельным феноменом, ограниченным во времени и пространстве, но вместе с тем это философская тема, заключающая в себе, если ее оценить по достоинству, все великие вопросы бытия.

Представляет интерес подход мыслителя к постижению культуры, который он определяет как морфологический. О. Шпенглер формулирует идею «морфологии всемирной истории, мира как истории», охватывающей «все образы и движения мира в их глубочайшем и последнем значении» и строящей из них «картину жизни, не ставшего, но становления».

Отсюда вытекает значение метода аналогии, которым широко пользуется О. Шпенглер, сопоставляя различные проявления духовной жизни в разных локальных культурах с целью выявления общей картины мира как истории и в этом контексте выявляя своеобразие западной культуры, ее особого духа.

Вопреки утверждению Шпенглера, его метод меньше всего мог претендовать на естественнонаучную точность и определенность. Значение его лежит в иной плоскости. Он позволил преодолеть узкие цеховые рамки подхода к исторической действительности, когда ее различные сферы были закреплены но ведомству разных, мало сообщающихся между собой дисциплин. Вследствие этого единая история распадалась на разрозненные ломти истории дипломатической, экономической, культурной и т.п. Взамен этого О. Шпенглер рисует широкую панораму движения истории без каких-либо внутренних перегородок, все формы которой представляют взаимосвязанную целостность.

Чтобы уяснить себе, в каких образах протекает угасание западной культуры, - говорит Шпенглер, - необходимо сперва исследовать, что такое культура, в каких отношениях она находится к видимой истории, к жизни, к душе, к природе и к духу, в каких формах она обнаруживается и насколько эти формы - народы, языки и эпохи, битвы и идеи, государства и боги, искусства и произведения искусства, науки, права, хозяйственные формы и мировоззрения, великие люди и великие события - сами являются символом и, как таковые, подлежат толкованию.

Средством для понимания мертвых форм служит математический закон. Средство для уразумения живых форм - аналогия. В этом различие между полярностью и периодичностью вселенной. Всегда существовало сознание, что количество форм исторических явлений ограниченно, что типы эпох, ситуаций и личностей повторяются. Можно заметить, что в основном выбором картин здесь руководит каприз, а не идея или чувство какой-то необходимости. Техники сравнения еще не существует. Как раз теперь сравнения применяются в огромном количестве, но без всякого плана и связи, и если они оказываются удачными в том глубоком смысле, о котором предстоит говорить, то виною этому бывает счастье, реже инстинкт, но никогда не принцип. Никто еще не подумал о выработке метода. Никто даже издалека не предполагал, что здесь-то и скрыт корень, тот единственный корень, из которого только и может последовать широкое решение проблемы истории. Сравнения могли бы стать благодатью для исторического мышления, так как они вскрывают органическую структуру совершающегося. Под действием всеобъемлющей идеи техника их должна получить полное развитие и достигнуть степени, не допускающей выбора необходимости и логического мастерства. До сих пор они были проклятием, потому что, будучи вопросом вкуса, они освобождали историка от необходимости вдумываться и видеть в языке исторических форм и в их анализе свою ближайшую и труднейшую задачу, не только до сего дня не разрешенную, но едва ли и понятую.