I. От концептума к образу: Лейбниц
Дух создает себе тело (Гете).
193. Осмысление содержательных форм слова удобнее всего показать на классической схеме развития понятий немецкого идеализма XVII-XIX вв. Это вполне цельная и законченная схема, достаточно хорошо известная, ею руководствовались в своих поисках абсолюта и русские мыслители XIX-XX в. Более того, есть определенный смысл в том, что значительные русские философы переводили на русский язык важнейшие труды немецких классиков: А. Козлов - Лейбница, Соловьев и Лосский - Канта, и т.д. Одновременно это было и включение немецкой мысли в органический процесс русского философствования (хотя бы на уровне терминов и их определений), и преодоление той ступени развертывания логоса, которым была озабочена русская мысль в данный промежуток времени. Другими словами, именно немецкий идеализм стал оселком, на котором оттачивалась русская мысль.
Не всегда возможен пересказ, когда излагаешь относящиеся к нашей теме мысли первоисточников: утрачиваются какие-то оттенки смысла, на которые особое внимания обращали как раз русские переводчики этих глубоких первоисточников. Поэтому в этой главе придется прибегать к цитированию (как правило, по основным изданиям, на которые сделаны отсылки в тексте).
194. ЛЕЙБНИЦ открывает ряд немецких философов, последовательно изъяснявших содержательные формы слова, разумеется, немецкого языка, хотя в универсальном смысле знака эти выводы и соотносимы с аналогичным процессом в русском философствовании (собственно, именно этим и занималась русская философия до начала XX в., идя по следам немецкой философии). Поскольку слово как концентрат содержательных форм в границах национального языка есть явление идеальное, постольку именно идеалистическое направление философии наиболее успешно справлялось с этой нелегкой задачей.
Исходной точкой рассуждений и для Лейбница явился средневековый спор между реалистами и номиналистами: "номиналисты - это те, кто считают голыми именами все, кроме единичных субстанций, и, следовательно, полностью отрицают реальность абстрактных универсалий" (Лейбниц 1984 III 89; в дальнейшем указан только том этого издания). Постоянная полемика Лейбница с английскими номиналистами помогает понять позицию самого немецкого философа: он несомненно реалист в платоновском смысле слова, поскольку пытается "увести дух от чувственного восприятия" (I 245). Признавая "два рода истин: истины разума и истины факта" (I 418; ср. II 369), Лейбниц строго отсекает обе крайности, решительно отвергая как чрезмерные притязания ratio (например, в лице математики), так и преувеличение смысла "простого накопления кучи наблюдений" (I 173-174).
Центром рассуждений Лейбница является его отношение к идее как синкреты концептума=концепта и к понятию, как результату выделения его из синкретизма концептума. В философствовании Лейбница классическая немецкая философия выходит из концептума, облекаясь в содержательную форму образа, тем самым подготовив творческий всплеск классической немецкой литературы: философски обоснована роль образа в мировосприятии народа. Русская литература повторила этот взлет на другом историческом этапе. Реализм русской классической литературы основан не на образе, а на символе. Практический результат философствования Лейбница - обоснование художественного опыта как познания - был осмыслен только на феноменологическом уровне в XX в. (Гадамер 1988 143 сл.).
Начать с того, что Лейбниц не интересуется самими по себе родовыми понятиями-терминами (и глубже - категориями типа пространство, время и под.), его привлекает самый процесс про-явления этих и сходных, позднее определенных Кантом как априорные категории сознания. Эти категории еще только складываются в со-знании, не составляя законченного знания, они вос-создаются на образном уровне, прорабатываются в существенных своих признаках. Иначе говоря, средневековый интерес к денотату теперь оборачивается интересом к десигнату, а, следовательно, и к языковому знаку. Неслучайно Лейбниц - один из философов, особое внимание уделявших языку, в формах которого откладывается новое знание.
Так, говоря о времени, Лейбниц представляет его образно как настоящее с потенцией будущего ("настоящее чревато будущим" (I 335)), поскольку "все в универсуме связано таким образом, что настоящее таит в себе в зародыше будущее" (I 211) (эту мысль повторят и русские лейбницианцы, напр. С.Л. Франк в своем "Предмете знания": знание вслед за Лейбницем он понимал как познание). Термин пространство Лейбниц представляет столь же образно-аналитически: "из термина пространство вытекает в теле величина и фигура" (I 79). Работа с аналитическими суждениями становится доказательством всякого вообще порождения феноменов из аналитически представленной идеи. Самоуглубление в рефлексию уводит Лейбница от синтетических суждений, которые могли бы внести в синкретизм идеи некоторую ясность описанием неучтенных в субъекте признаков.
195. Понятие есть реализованная идея, причем под понятием (Begriff - схваченное) понимается вообще все поле содержательных форм, начиная с образа: "так, те выражения, которые существуют в нашей душе независимо от того, представляем мы их или нет, можно было бы назвать идеями; те же, которые мы представляем или образуем - понятиями (концептус)", поскольку понятия создаются не на основе внешних чувств, но "происходят из опыта внутреннего" (I 152). (Для Лейбница концепт (conceptus) - мысль, возможная на основе связи нескольких понятий (III 118)), то есть производны от идеи. Можно предполагать смешение латинских терминов conceptus - conceptum, что восполняет представление философа о соотношении синкретичной идеи (концептум) и нерасчлененного по-ятия (концептус). Одновременно это указывает, что "понятие" Лейбница - не понятие современного нам сознания (см: II 215, 306 и мн.др.).
Понятие предстает не результатом действия, но самим действием, оно не понятое, но по-ятое. Это движение мысли от видов к роду (а не от индивидов к видам) (II 290), векторно противоположное движению идеи. Любой род можно представить как отличительный признак, но никак не наоборот (II 115). Поэтому и абстрактные понятия, которые выражают сущности (это - идеи), и логические понятия различаются. Логическое понятие - "это превращенные в термины предикации" (II 339): быть человеком одновременно значит быть животным, а животность не единственный признак человечества. Аналитическое суждение не дает нового знания (но именно такое суждение и связано с ущербностью логического понятия). Вдобавок, "общие понятия, которые считаются всем известными, вследствие небрежности и зыбкости человеческого мышления стали неотчетливыми и темными; а общепринятые определения нельзя назвать даже поверхностными, до такой степени они ничего не объясняют" (I 244). Наоборот, "под идеей мы понимаем нечто такое, что находится в нашем уме" (III 108), они могут быть и врожденными (зерно априорных категорий Канта), но всякие идеи вообще проистекают из языка как вместилища логоса (II 52, 93 и мн.др.).
196. Хотя Лейбниц и согласен с номиналистами, что в научном по-знании следует избегать тропов и фигур речи (II 348; III 78 и др.), об образах он говорит часто; анализ его словоупотребления показывает, что под образом Лейбниц понимает не только понятия, но и общие категории. Так, он говорит: если вместо причины указать на следствие, имеем метонимию, а если одну причину вместо другой - метафору (III 134). Действительно, выражение эх ты шляпа! не то же самое, что задумчивое высказывание шляпа идет.
Мышление начинается со смутных чувственных образов, которые трудно выразить словами; они сгущаются в законченные образы мысли, и "немецкий язык называет их fliegende Gedanken - мимолетные мысли, не находящиеся в нашей власти... Но наш дух, заметив образ, который ему нравится, может сказать: "Остановись!" - и, так сказать, задержать его" по-ятием (II 177); вечная мечта Фауста, в вихре образов настигающего понятие.
Все это происходит в границах слова. Его "первоначальное значение опять же распадается на два: на узус корня и аналогию дериваций этого корня. Узус - это значение слова, в равной мере известное всем говорящим на данном языке. Аналогия - это значение флексии, или деривации, также известное всем говорящим на данном языке. Например, узус слова Fatum, или известное значение его, есть 'неизбежность событий'; его же первоначальное значение складывается из узуса корня и аналогии: корень for 'реку' или fari 'речь', узус корня - 'говорить', аналогия есть fatum 'изреченное', которым в латинском языке обозначается страдательное причастие прошедшего времени от глагола fari, так что по первоначальному значению fatum есть то же самое, что и dictum 'сказанное'. Чаще всего узус возникает из первоначального значения с помощью какого-нибудь тропа, что явствует из приведенного примера, ибо по первоначальному значению fatum - это то же самое, что и dictum, а по узусу - 'то, что неизбежно произойдет'; но если мы подумаем, чьи слова должны неизбежно сбыться, то становится очевидным, что только за словом божьим следует дело.* Следовательно, Fatum 'рок' первоначально есть 'изреченное', отсюда по антономасии, или , - "слово божие", отсюда далее, через синекдоху, - "слово божие о будущем", то есть решение (decretum) божие, отсюда, наконец, по метонимии причины, - "то, что неизбежно случится", и именно таков узус слова в настоящее время. Отсюда задача хорошего грамматика и даже философа [хороший завет! - В.К.]- суметь вывести узус слова через беспрерывную цепь, так сказать, через сориты [непрерывные силлогизмы - В.К.] тропов из его первоначального значения..." (III 66 и сл.), и так от первоначального значения (внутренняя форма слова, этимон) вплоть до однозначного термина, который уже нуждается в точной дефиниции.
Последовательность выводного знания о смысле слова определяется особенностями узуса в границах данного языка (своего рода формальное представление системы языка); характер языка ограничивает и возможности выводного (из слова) знания. Так, припоминая слова Томаса Гоббса ( у тех народов, которым свойствен постоянный эллипс глагола-связки быть, невозможен завершающий этап выявления понятия), Лейбниц отказывает этим "восточным" народам и в философии, хотя "их язык в общем-то достаточно богат и развит в выражении самих вещей" посредством образов (III 73). Только эти рассуждения помогают понять, почему в своих первых сближениях индоевропейских языков по их "узусам" Франц Бопп начинал с глагольных корней и прежде всего с тех, которые способствовали воссозданию форм суждения.
197. "Внутренняя сущность находится в вещи", - утверждает Теофил, то есть сам Лейбниц в ответах Локку, - и от своих качеств она отличается "только в отношении к чувствам" (II 344 и I 91). Таково это неопределенное понимание сущности, одновременно и реалистическое, и уже склоняющееся к концептуализму.
Понятие отношения также знакомо Лейбницу, он знает привативность как способ различения (II 128), хотя еще и в полном соответствии с этимологией латинского privativus 'отрицательный'- как идеи отрицательных качеств (маркировка по немаркированному члену привативной оппозиции). Этот выбор на данном этапе осмысления привативности понятен: при переходе от средневековых градуальных к концептуально привативным оппозициям внимание останавливается на той стороне иерархического спектра, которая выделена полным отсутствием признака (сходство по традиции представляется еще более важным, чем различие).
При этом совершенство предстает как количество сущности, а не его качество, поскольку сама сущность и определяет качества всякого явления; сама по себе сущность есть принцип вещи (I 209), а самое последнее основание вещей есть существо, то есть Бог (I 234), которое пребывает, но не существует, поскольку "существовать значит существовать в пространстве" и во времени как тело (I 79). Синкретизм сущего, представленного в конкретных проявлениях существа, сущности и существования, столь же понятен в этой точке зрения, как и синкретизм пространства и времени, или (в других измерениях) концепта и понятия. Иерархия существа - сущего - существования отражает последовательность движения от идеи к понятию через действие образа; на этой иерархии основано выделение частей речи (например, глаголы обозначают "модусы субстанции", а имена существительные - субстанцию (II 306)).
В качестве основной функции языка Лейбниц признает коммуникативную, которая, впрочем, не была бы возможна без речемыслительной: "Слова ... отметки (notae) для нас... и знаки для других" (II 340), хотя, в отличие от идей, значения слов и сами слова произвольны, но "всегда можно свести все употребление данного слова к определенному числу значений" (II 336), из которых лишь одно будет исконным. Другая заветная идея рационального века - составление общей рациональной грамматики также обсуждается Лейбницем (III 422), поскольку, как представляется ему, рациональная идея (понятие) всех языков должна быть одной и той же.
Не забудем, что рассуждение Лейбница исходит из слова, а внимание его направлено на соотношение между идеей и вещью (=понятия и предмета); он рассматривает предметное значение в отношении его к объему понятия (II 327), тем самым продолжая традиционное рассмотрение родо-видовых отношений в границах слова. Метонимический характер таких изменений в содержании слова сохраняется, но все же образование новых слов остается для Лейбница главным процессом при "перемене в обычаях". Вечны не слова, а идеи, которые по-прежнему воспринимаются как основной элемент "треугольника".