Билет № 35.Гоголевские традиции в творчестве Щедрина

Щедрин - самый яркий продолжатель гоголевской традиции сатирического смеха. Гоголь и Щедрин обладали неистощимым остроумием в изобличении общественных пороков. И вместе с тем есть большая разница в идейных мотивах и формах художественного проявления юмора у этих двух крупнейших русских сатириков. Белинский, характеризуя юмор Гоголя как юмор "спокойный, спокойный в самом своем негодовании, добродушный в самом своем лукавстве", в то же время говорил, что бывает еще другой юмор, "грозный и открытый", "желчный, ядовитый, беспощадный". Таков именно юмор Щедрина. Отмечая в горьком и резком смехе Щедрина "нечто свифтовское", Тургенев писал: "Я видел, как слушатели корчились от смеха при чтении некоторых очерков Салтыкова. Было что-то почти страшное в этом смехе, потому что публика, смеясь, в то же время чувствовала, как бич хлещет ее самое". По определению М. Горького, смех Щедрина - "это не смех Гоголя, а нечто гораздо более оглушительно-правдивое, более глубокое и могучее". Если к гоголевскому юмору приложима формула "смех сквозь слезы", то более соответствующей щедринскому юмору будет формула "смех сквозь презрение и негодование". В характере щедринского юмора сказались, конечно, и свойства личной биографии и дарования писателя, но прежде всего - новые общественные условия и новые идеи, верным представителем которых он был. За годы, разделяющие сатирическую деятельность Гоголя и Щедрина, совершился крупный шаг в общественной жизни России и в развитии русской освободительной мысли. Смех Щедрина, почерпавший свою силу в росте демократического движения и в идеалах демократии и социализма, глубже проникал в источник социального зла, нежели смех Гоголя. Разумеется, речь идет не о художественном превосходстве Щедрина над Гоголем, а о том, что по сравнению со своим великим предшественником Щедрин как сатирик ушел дальше, движимый временем и идеями. Что же касается собственно гоголевской творческой силы, то Щедрин признавал за нею значение высшего образца.

Если Гоголь видел в сатирическом смехе средство нравственного исправления людей, то Щедрин, не чуждаясь этих намерений, считал главным назначением смеха возбуждение чувства негодования и активного протеста против социального неравенства и политического деспотизма. Щедринский смех отличался от гоголевского прежде всего своим, так сказать, политическим прицелом. Сатирический смех в щедринской концепции призван быть не целителем, а могильщиком устаревшего социального организма, призван накладывать последнее позорное клеймо на те явления, которые закончили свой цикл развития и признаны на суде истории несостоятельными. В смехе Щедрина, преимущественно грозном и негодующем, не исключены и другие эмоциональные тона и оттенки, обусловленные разнообразием идейных замыслов, объектов изображения и сменяющихся душевных настроений сатирика. "Сказки", где представлены картины жизни всех социальных слоев общества, могут служить как бы хрестоматией образцов щедринского юмора во всем

богатстве его художественного проявления. Здесь и презрительный сарказм, клеймящий царей и царских вельмож ("Медведь на воеводстве", "Орел-меценат"), и веселое издевательство над дворянами-паразитами

("Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил", "Дикий помещик"), и пренебрежительная насмешка над позорным малодушием либеральной интеллигенции ("Премудрый пискарь", "Либерал"), и смешанный с грустью смех над доверчивым простаком, который наивно полагает, что можно смирить хищника призывом к добродетели ("Карась-идеалист"). Салтыков-Щедрин был великим мастером иронии - тонкой, скрытой насмешки, облеченной в форму похвалы, лести, притворной солидарности с противником. В этой ядовитейшей разновидности юмора Щедрина превосходил в русской литературе только один Гоголь. В "Сказках" щедринская ирония блещет всеми красками. Сатирик то восхищается преумным здравомысленным зайцем, который "так здраво рассуждал, что и ослу в пору", то вдруг вместе с генералами возмущается поведением тунеядца-мужика, который спал "и самым нахальным образом уклонялся от работы", то будто бы соглашается с необходимостью приезда медведя-усмирителя в лесную трущобу, потому что "такая в ту пору вольница между лесными мужиками шла, что всякий по-своему норовил. Звери - рыскали, птицы - летали, насекомые - ползали, а в ногу никто маршировать не хотел". Издевательски высмеивая носителей социального зла, сатирик возбуждал к ним в обществе чувство активной ненависти, воодушевлял народную массу на

борьбу с ними, поднимал ее настроение и веру в свои силы, учил ее пониманию своей роли в жизни. По верному определению А. В. Луначарского, Щедрин - "мастер такого смеха, смеясь которым, человек становится мудрым". Для произведений Салтыкова Щедрина характерно широкое применение приемов гиперболы, гротеска, фантастики, посредством которых писатель резко обнажал сущность отрицаемых явлений общественной жизни и казнил их оружием смеха. Разоблачая те или иные черты социальных типов, сатирик очень часто находил для них какой-либо эквивалент в мире, стоящем за пределами человеческой природы, создавал поэтические аллегории, в которых место людей занимали куклы и звери, выполнявшие роль сатирической пародии. Такая фантастика нашла свое блистательное применение в сказках, где вся табель о рангах остроумно замещена разными представителями фауны. Фантастическая костюмировка в одно и то же время и ярко оттеняет отрицательные черты типов, и выставляет их в смешном виде. Человек, действия которого приравнены к действиям низшего организма или примитивного механизма, вызывает смех.

Гипербола, гротеск, фантастика, являвшиеся эффективными приемами изображения и осмеяния социального зла, попутно выполняли также свою роль и в сложной системе художественных средств, применявшихся сатириком в борьбе с цензурой. Передовая русская литература жестоко преследовалась самодержавием. В

борьбе с цензурными гонениями писатели прибегали к обманным средствам. "С одной стороны, - говорит Щедрин, - появились аллегории, с другой - искусство понимать эти аллегории, искусство читать между строками.Создалась особенная рабская манера писать, которая может быть названа Езоповскою, - манера, обнаруживавшая замечательную изворотливость в изобретении оговорок, недомолвок, иносказаний и прочих обманных средств" Салтыков-Щедрин, до конца дней своих остававшийся на боевом посту политического сатирика, довел эзоповскую манеру до высшего совершенства и стал самым ярким ее представителем в русской литературе. Действуя под гнетом цензуры, вынужденный постоянно преодолевать трудные барьеры, сатирик не отступал от своих демократических убеждений, а боролся с препятствиями художественными средствами. Он выработал целую систему иносказательных приемов, наименований, выражений, образов, эпитетов, метафор, которые позволяли ему одерживать идейную победу над врагом. Так, например, в эзоповском языке Щедрина порядок вещей обозначает произвол самодержавия, сердцевед - шпиона, фюить - внезапную административную ссылку в отдаленные места. Продажных литераторов-приспособленцев сатирик именовал пенкоснимателями, а их газетам присвоил названия: "Пенкоснимательница", "Чего изволите?", "Помои", "Нюхайте на здоровье".Русскую действительность своего времени Щедрин нередко изображал в

форме повествования о прошлом (яркий образец - "История одного города") или о зарубежных странах. В "Сказках" эти иносказательные приемы нашли широкое применение, видоизменяясь соответственно жанру. Иногда сказка начинается указанием, что речь будет идти о ставом времени, хотя весь смысл дальнейшего повествования относится к современности. Например: "Нынче этого нет, а было такое время..." ("Праздный разговор"); "В старые годы, при царе Горохе это было..." ("Дурак"). Для умышленного отнесении изображаемых событий к неопределенным странам и временам сатирик удачно использовал традиционные зачины народных сказок: "...В некотором царстве, в некотором государство жил-был помещик..." ("Дикий помещик"); "В некоторой стране жил-был либерал..." ("Либерал"). Иносказания в сатире Щедрина предназначены не только для обмана цензуры. Они являются эффективным средством сатирического изображения жизни, позволяющим подойти к предмету с неожиданной стороны и остроумно осветить его. Для сатиры это особенно важно, она тем успешнее достигает своей цели, чем неожиданнее ее нападение на противника и чем остроумнее очерчены его комические черты.

Образ медведя Топтыгина, обозначающий губернатора, избран, конечно, не без цензурных соображений вместе с тем найденный псевдоним имел все достоинства меткой, остроумной художественной метафоры, которая усиливала сатирическое нападение на правящую касту самодержавия. Этот пример может служить яркой иллюстрацией к признанию сатирика, что иногда благодаря обязательности эзоповской манеры ему удавалось отыскивать такие черты и краски, которые более врезаются в память читателя. Салтыков-Щедрин сумел подчинить приемы письма, навязанные ему цензурными обстоятельствами, требованиям художественной изобразительности. Конечно, царская цензура распознавала замаскированные замыслы сатирика, по нередко не имела возможности предъявить ему формальное обвинение. Эзоповский язык, помогая Щедрину ускользать от когтей царских цензоров и позволяя порой представлять явления жизни в живописном и остроумном виде, имел вместе с тем и свою отрицательную сторону. Он не всегда был понятен широкому кругу читателей. Поэтому сатирик, совершенствуя свою иносказательную манеру, все больше стремился сблизить ее с традициями народнопоэтического творчества. В своих сказках он достиг такой формы, которая оказывалась наименее уловимой для цензуры и в то же время отличалась высоким художественным совершенством и доступностью. Это была победа гения, обладавшего даром неистощимой изобретательности в области искусства слова.

История Одного Города: с 1731 по 1825 г., четыре глуповских архивариуса;

головотяпы – древний народ, победивший соседние племена моржеедов, лукоедов, кособрюхих и т. д.;

вора-новотор – чел, который помог им найти князя; проворовался, но «и тут увернулся: <...> не выждав петли, зарезался огурцом»;

одоевец, орловец, калязинец – еще правители но все они оказались сущие воры;

Дементий Варламович Брудастый –1762 г., единст­венными словами были «Не потерплю!» и «Разорю!»;

настало безначалие, окончившееся появлением сразу двух одина­ковых градоначальников;

Ираида Лукинична Палеологова, Клемантинка де Бурбон, Амалия Карловна Штокфиш, Нелька Лядоховская, Дунька-толстопятая и Матренка-ноздря – анархия продолжалась всю следующую неделю, в течение которой в городе сменилось шесть градоначальниц;

Семен Константинович Двоекуров – новый градоначальник. Его деятельность в Глупове была благотворна.

Петр Петрович Фердыщенко – следующий правитель, город процветал шесть лет, градоправитель воспылал любовью к ямщиковой жене Аленке;

стрельчиха Домашка – следующее увлечение Фердыщенки;

Василиск Семенович Бородавкин – преемник Фердыщенки; было несколько войн за просвещение, правление привело к оскудению города;

Негодяев – следующий правитель, при котором окончательно завершилось оскудение города;

черкешенин Микеладзе – «Видимых фактов было мало, но следствия бесчисленны»; любил женщин;

Феофилакт Иринархович Беневоленский – друг и товарищ Сперанского по семинарии. Его отличала страсть к законодательству.

Следующим был подполковник Прыщ – делами он совсем не зани­мался, но город расцвел.

статский советник Иванов – «оказал­ся столь малого роста, что не мог вмещать ничего пространного», и умер. виконт де Шарио – его преемник, эмигрант, постоянно веселил­ся и был по распоряжению начальства выслан за границу, по рас­смотрении оказался девицею;

статский советник Эраст Андреевич Грустилов – при нем город окончательно погряз в развра­те и лени, жена аптека­ря Пфейфера указала Грустилову путь добра;

Угрюм-Бурчеев – последний глуповский градоначальник, идиот; поставил цель — превратить Глупов в «вечно-достойныя памяти великого князя Святослава Игоревича город Непреклонск».

Господа Головлевы: Арина Петровна Головлева – хозяйка непреклонная, строптивая, самостоятельная, привыкшая к полному отсутствию какого-либо противодействия; умерла;

Владимир Михайлович Головлев – муж, как смолоду был безалаберным и бездельным, так и остался; умер после отмены крепостничества;

Степан Владимирович – старший сын (Степка-балбес и Степка-озорник). От отца перенял он неистощи­мую проказливость, от матери — способность быстро угадывать сла­бые стороны людей; поступил в университет; промотался, вернулся в Головлево, на семейном суде был лишен прав на наследство, серым де­кабрьским утром был найден в постели мертвым;

Анна Владимировна – дочь, также не оправдала маменькиных ожиданий: Арина Петровна отправила ее в институт, а Аннушка од­нажды в ночь сбежала с корнетом и повенчалась; корнет сбежал, оставив жену с дочерь­ми-близнецами, Аннинькой (спилась и умерла после Иудушки) и Любинькой (самоубийца); умерла;

Порфирий Владимирович – средний сын, прозвища Иудушки и Кровопивушки; умер на могиле Матеи;

Павел Владимирович – младший брат, был полнейшим олицетворе­нием человека, лишенного каких бы то ни было поступков; спился и умер;

Прошло десять лет, отмена крепостничества.

Евпраксеюшка – дьячкова дочь, любовница Иудушки;

Владимир – сын Иудушки; покончил с собой, отчаявшись получить от отца помощь на прокормление семьи; Петр – другой сын, служит в офицерах;

Всё достается троюродной сестрице, уже с прошлой осени зорко следившей за всем происходящим в Головлеве.

Примеры гротеска: градоначальник Прыщ имеет фаршированную голову, с этим связывается благополучие города; глуповцы обрастают шерсью; один из градоначальников летал по воздуху и зацепился за шпиль, другой происходил от колокольни Ивана Великого; описание всего этого бреда ведется в летописной форме, предполагающей максимальную правдивость, следование фактам.