Билет №24. Концепция русского народа у Некрасова, Тургенева (Записки охотника), Толстого (в и м)

Некрасов. - одна из главных тем- вводит образ народа с тем, чтобы понять характер простого человека, его достоинства и недостатки в поэтическом мире Некрасова, мире социальных противоречий, жестокой борьбы, мире тружеников, неимущих и угнетенных, мире нищеты, народ выступает не только как объект изучения, но и как субъект восприятия, Некрасов часто «позволяет высказаться» своему крестьянину, человеку из народа, собственным голосом говорит у него ярмарка, сельская сходка.

- раскрывает полноту народной жизни, подлинное богатство, особый строй мыслей и чувств, нравственные устои народа и его способ выражения.

- его произведения народны не только по теме, но и по взгляду на вещи. Так, например, жизнь крестьянской семьи в «Мороз, Красный нос» представлена в поэтическом ореоле: здесь и труд, и любовь, и счастье, и самоотверженность. И эти приметы свидетельствуют не столько о достатке, сколько о внутреннем ладе и нравственном достоинстве. Красота и счастье крестьянской жизни существуют реально, но видятся они сквозь слезы. Недаром у Некрасова прослеживается тема народного страдания. Поэт сострадает крестьянам, долю народа едва ли назовешь счастливой (Губы бескровные, веки упавшие,/ Язвы на тощих руках,/ Вечно в воде по колено стоявшие/ Ноги опухли; колтун в волосах)

Казалось бы в этом отрывке из стихотворения «Железная дорога» Некрасов описывает бледные и изможденные лики мертвецов, восставших из могил. Однако за этими ликами видится совсем иной образ, образ русского народа.

- персонажи у Некрасова – подчеркнуто безответные, забитые люди, безропотно принимающие любые унижения. Таковы и строители железной дороги, которые подобно древнеегипетским рабам отдали здоровье, силы, а многие и жизнь на строительстве, а потом легко позволили себя обмануть управляющему, так и просители-пилигримы из «Размышлений у парадного подъезда» шли за правдой «долгохонько…из каких-нибудь дальних губерний» и легко уходят, не пущенные даже на порог «роскошных палат». Автор пытается понять причину их долготерпения, где его предел и есть ли он (Где народ, там и стон… Эх, сердечный!/ Что же значит твой стон бесконечный?/ Ты проснешься ль, исполненный сил,/ Иль, судеб повинуясь закону,/ Все , что мог, ты уже совершил, - / Создал песню, подобную стону,/ И духовно навеки почил?...)

Однако произведения Некрасова «пропитаны» надеждой на то, что все вынесет русский человек, все испытания преодолеет и построит себе железную дорогу в будущее (Вынесет все – и широкую, ясную/ Грудью дорогу проложит себе.)

Отдельное место в лирике Некрасова занимает тема женской доли. Эта тема – одна из характерных в наследии поэта. В этом проявляется новаторство автора: до него героинями произведений становились лишь женщины из дворянской среды, он же рисует образы женщин из народа и их печальную судьбу («В полном разгаре страда деревенская…», «Тройка», «Еду ли ночью по улице темной…»)

Очень ярко показана судьба русской крестьянки на примере жизни Матрены Тимофеевны Корчагиной (К на РЖХ). «Ад», который устроили ей родственники мужа, побои, гнет, смерть ребенка – ничто не сломило женщину, она сохранила доброту, благородство, великодушие несмотря ни на что благодаря твердости характера, свойственной русской женщине и русскому народу в целом.

Отдельное внимание заслуживает эпопея К на РЖХ. В ней поэт несколько отступился от своих принципов и сделал главным героем не мужика как личность, а все «мужицкое царство», «мужицкое многоголосье». Выделены здесь и отдельные яркие, незаурядные личности: Матрена Тимофеевна, Савелий. В них показана вся мощь и «несгибаемость» русского народа, русского богатырства. Савелий не единственный богатырь на Руси. Рядом ним в поэме встают такие же величавые образы русских крестьян: Якима Наголо – вдохновенного защитника чести трудового народа, Ерлилла Грина - деревенского праведника, обладающего чувством ответственности, справедливости, умом и бескорыстной преданностью простым людям. А образ Матрены Корчагиной сумевшей отстоять своё человеческое достоинство в условия произвола и рабства. И, наконец, единственный истинный «счастливец» в поэме – Григорий Добросклонов, для которого главная цель жизни заключается в служении Григория трагично:

Ему судьба готовила

Путь славный, имя громкое

Народного заступника,

Чахотку и Сибирь.

Тургенев

Очевидно огромное социальное, общественное значение “Записок охотника”, важная роль этой правдивой и смелой книги в окончательном разоблачении и ниспровержении крепостного права и освобождении крестьян в самодержавной России. Она всем, и в том числе императору, открыла вдруг глаза на невозможность и безнравственность дальнейшего сохранения крепостнического деспотизма в России. Автор показал, кого и как у нас каждый день угнетают, и все увидели живых, реальных людей, своих братьев в человечестве, возникло, как и в гоголевской “Шинели”, острое, мучительное чувство жалости и вины. Тургенев своим участием в благородном деле освобождения справедливо гордился, навсегда запомнил неожиданную встречу на маленькой железнодорожной станции: “Вдруг подходят ко мне двое молодых людей; по костюму и по манерам вроде мещан ли, мастеровых ли. “Позвольте узнать, — спрашивает один из них, — вы будете Иван Сергеевич Тургенев?” — “Я”. — “Тот самый, что написал “Записки охотника”?” — “Тот самый...” — Они оба сняли шапки и поклонились мне в пояс. “Кланяемся вам... в знак уважения и благодарности от лица русского народа””.

Сам автор помнил, что он прежде всего поэт-художник, пусть и с безошибочным социальным чутьем, и говорил: “Правда — воздух, без которого дышать нельзя; но художество — растение, иногда даже довольно причудливое — которое зреет и развивается в этом воздухе”.

Его “художество”, его творчество глубоко правдиво и вместе с тем является подлинной поэзией, живущей по собственным законам и не подчиняющейся требованиям минуты, нуждам той или иной политической партии или класса. Русский читатель понял и с благодарностью принял эту художественную правду, хотя и увидел всю требовательность любви автора к своим героям. Не то было с так называемой “общественностью” (это о ней Тургенев сказал позднее: “Общество наше, лёгкое, немногочисленное, оторванное от почвы, закружилось, как перо, как пена”), с русской интеллигенцией, которая усматривала в “Записках охотника” то чисто социальный протест, то чистую поэзию, то славянофильскую проповедь консервативных воззрений.

Всё это можно при желании найти в очерках Тургенева, но книга его — произведение целостное и написана совсем о другом. Сам автор это знал и ответил своим критикам в письме 1857 года к Льву Толстому: “Системами дорожат только те, которым вся правда в руки не даётся, которые хотят её за хвост поймать; система — точно хвост правды — но правда как ящерица; оставит хвост в руке — а сама убежит: она знает, что у ней в скором времени другой вырастет”. Вся реальная правда “Записок охотника” для многих осталась закрытой и неподъёмной. Между тем поэзия тургеневской лирической прозы не должна заслонять главной темы и художественной глубины этой уникальной книги о народной жизни.

Да, автор “Записок охотника” — поэт в прозе, тонкий мечтательный лирик романтической школы Жуковского, певец русской природы. Но при появлении в журнале “Современник” некоторых его очерков критике и читателям сразу вспомнилось совсем другое имя — Гоголь, автор “Мёртвых душ”, поэмы в прозе. Конечно, это очень разные люди и художники. И всё же... Гоголь ведь тоже был замечательным лириком в своей прозе, и особенно в знаменитых авторских отступлениях “Мёртвых душ”. Тургенев писал свои “охотничьи” очерки о русском народе в основном во Франции, книга Гоголя о путешествии Чичикова по России создана в Италии. Неласковая несчастная родина лучше видится нашим писателям на расстоянии, из “прекрасного далека”...

И композиция обоих произведений одинакова: очерки и типы русских людей скреплены воедино образом путешествующего по родной земле рассказчика, только у Тургенева это не одержимый бесцельной деятельностью пройдоха Чичиков (в этом похожий на гончаровского Штольца из “Обломова”), а орловский помещик на охоте, пространство народного бытия сужено до границ этой чернозёмной губернии и в основном включает знакомые места писателя, а авторское “я” выражено с замечательной лирической смелостью, что и делает тургеневскую прозу столь поэтичной. Но это очевидное сходство говорит и о понятном родстве главной идеи Гоголя и Тургенева, о том, что их цель, “сверхзадача” — дать новый образ России и её народа, расколотого, угнетённого сверху донизу, не поступившись при этом реализмом и художественностью и соединив лирику с острой социальной сатирой.

“Записки охотника” — это книга о народе, его социологическое описание в характерных типах и жизненных ситуациях. Это портреты, точные фотографически, или “дагерротипно”, как тогда говорили. Но точности этой добивается в прозе великий художник и уходит при этом очень далеко от “физиологических” очерков тогдашней натуральной школы и от сентиментальных деревенских рассказов своей учительницы Жорж Санд. И вся поэзия и музыка тургеневской лирической прозы связана с русским крестьянством, представленным здесь в личностях очень разных, но одинаково самобытных и привлекательных. Каждое лицо здесь появляется продуманно и для читателя становится новым открытием, ведущим его к вполне определённым выводам и обобщениям.

Книгу открывает знаменитый рассказ “Хорь и Калиныч”. Чем же он всех читателей потряс при первом своём появлении в журнале? Это портреты двух друзей: эпически спокойного, уверенного в себе крепкого хозяина и хитрого торговца, главы большой семьи Хоря и весёлого, кроткого мечтателя Калиныча. Это очень разные живые люди, умеющие мыслить и чувствовать. Самая дружба их трогательна, вплоть до букетика цветов, подаренных Калинычем Хорю. Потрясло всех тогда то, что крепостные в изображении Тургенева — такие же люди, как все. Особенно удивило то, что писатель сравнил Хоря с великим эпическим поэтом, основательным мудрецом Гёте, а Калиныча — с другим великим немецким поэтом, но мечтательным порывистым лириком — Шиллером. Поэтом и философом изображён и Божий странник Касьян с Красивой Мечи, знающий народные предания и легенды, вспоминающий о вещей птице Гамаюн (которую, кстати, наши штатные мудрецы почему-то не поместили в “элитную” энциклопедию “Мифы народов мира”), умеющий лечить травами и тонко чувствующий поэзию природы и ценность неповторимой жизни любого живого существа.

Именно жизнь простого крепостного люда проникнута подлинной поэзией, будь то мечтательно-лирическая натура обо всех болеющего душой деревенского чудака (таких людей в народе называли юродивыми) и святого Касьяна с Красивой Мечи или из древнерусского жития вышедшая, олицетворяющая спокойное народное долготерпение, грешная и святая Лукерья из “Живых мощей”. Поэзия есть и в самой смерти человека из народа, умирающего просто и достойно (эту тему продолжил потом Лев Толстой в рассказе “Три смерти”). В “Певцах” проникновенно говорится о Якове Турке и его замечательном даре песнопения: “Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нём и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны”. О дворянах и чиновниках, населяющих “Записки охотника”, этого не скажешь, хотя и не всех их автор обличает и разоблачает, не это ему нужно.

“Бежин луг” — гениальное стихотворение в прозе, воспевшее мечтающих о тайнах жизни крестьянских мальчиков. Крестьяне живут и умирают в единстве с великой прекрасной природой, которая делает русскую песню бескрайней и вольной, как степь и небо.

Однако ещё Пушкин заметил, что русские песни часто полны неизъяснимой грусти, а друг Тургенева Некрасов назвал народное пение стоном. У лирика Гоголя печаль выражена тоже в песне: “Будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетённом народе”. И в “Записках охотника” звучит унылая песня даровитых рабов. Стоящий на коленях народ не может остаться на высоте поэзии и правды, на вершинных нотах и захватывающем восторге своей вольной, красивой песни. “Певцы” завершаются падением, безобразной сценой тяжёлого русского пьянства, где несвободные люди тут же забыли красоту и поэзию, ожившую в выразительном голосе Якова Турка.

Кабак становится русским клубом, местом встречи и душевного отдыха заблудших и изверившихся, “заброшенных людей”, здесь царят тяжёлое недоброжелательство, ложь, зависть, злоба, обман, предательство, драка, воровство. Получается, что прав юродивый Касьян: чувства справедливости в русском человеке нет. Да, могучий одинокий Бирюк переступает через свою озлобленность и вражду со всем миром и людьми и по-христиански отпускает крестьянина, но он прощает вора и пьяницу, не умеющего и не желающего работать. А тот потом “отблагодарит” сурового лесника: либо убьёт его, либо дом подожжёт или собаку отравит. Обыкновенная история…

Долготерпение народное переходит в пассивность, бездеятельность, чревато страшным повседневным развалом, рукавоспустием. Всей русской “общественности” с её либеральными иллюзиями и дежурными фразами о демократии и правах человека Тургенев ответил в откровенном письме к убежавшему от этого народа в Лондон старому другу Герцену: “Изо всех европейских народов именно русский менее всех других нуждается в свободе”. Какой уж там “Колокол”… “Народ наш приходится больше жалеть, чем любить. В целом мире на всём пространстве истории трудно указать другой пример, где бы было больше расстояние между простым народом и культурными классами”, — грустно заметил Гончаров. Но объяснение уже есть в художественной мысли тургеневской книги о народе, где до Гончарова показана русская обломовщина во всех классах и сословиях и содержится весомый ответ на будущую статью самоуверенного юноши Добролюбова.

Провидческие мысли “Записок охотника” обобщены потом в трагическом рассказе “Муму”, где бессловесность и покорность могучего, талантливого и симпатичного народа вполне стоят мелочной и простодушной деспотии старой гадкой барыни. Жалко всех: собачку, Герасима, барыню. И сразу вспоминается “Шинель”. Русский литератор и французский граф Е.А. Салиас говорил о прозе Гоголя: “Там есть грязное, но оно плачет”. Пронзительным “гоголевским” чувством жалости к заблудшему, несчастному человеку пронизаны “Записки охотника”.

И не стоит во всем винить крепостное право, царя (кстати, освободителя — на свою же голову) и злых помещиков, русские люди сами виноваты в своём нравственном падении. Они не любят и не хотят работать, вечно ждут подачек, помощи от тех же помещиков, властей, церкви, богатых людей, иностранцев. Поэты природы и охоты оказываются простодушными и хитрыми пьяницами, ворами и профессиональными бездельниками, спокойно сидящими на шее работящих сердобольных русских баб вроде той же мельничихи. Потеряно чувство стыда. Крепостное рабство развратило великий народ, лень, страх и ложь разъели его могучую душу. Его угнетатели выходят из его же среды (см. рассказы “Бурмистр” и “Контора”). Вспоминаются жестокие в своей реальной правде слова другого помещика и писателя Константина Леонтьева из письма В.В. Розанову: “О “пороках русских” напишу я вам в другой раз… Коротко и ясно замечу только, что пороки эти очень большие и требуют большей, чем у других народов, власти церковной и политической. То есть наибольшей меры легализованного внешнего насилия и внутреннего действия страха согрешить”. Понятно, что такой народ будет восставать против власти, помещиков и церкви.

Все эти расхваленные нанятыми историками народные восстания из школьных учебников — дикие и кровавые вспышки ярости и слепой мести рабов, которым ничего не стоит в пьяном разгуле и злобе утопить в реке персидскую княжну, любимую собаку или старика барина с маленьким внуком, повесить поближе к звёздам учёного астронома или разорвать на части врачей во время холерного бунта. И это песня народной души, но в ней — поднимающийся из её глубин мрак, тяжёлая злоба, кровавая пелена обиды и мести, слепая жажда хоть немного пожить по своей вольной воле. Вспомните одновременно с “Записками охотника” созданных “Колодников” А.К. Толстого, ведь это замечательное стихотворение графа и царедворца давно стало народной песней. Оно составляет многое объясняющую в нашем народе и его тяжёлой, мрачной истории дилогию с тургеневскими “Певцами”.

О “дикой воле” мечтают и тургеневские певцы, которые тоже в цепях, пусть и незримых. Самое страшное, что беспощадный русский бунт — именно бессмысленный, по точному слову Пушкина, ибо ничего не меняет в народной судьбе: люди, отведя наболевшую душу и пролив реки крови, остаются крепостными рабами в тоталитарном государстве, идут на плаху за “хорошего царя” (а таковых в России никогда не было и не будет) и потому лишь меняют хозяев-угнетателей, служат им за чёрствый кусок хлеба и дырявую крышу над головой, и не помышляя о личной свободе, самоуважении и достойном труде и справедливой плате за этот труд. И обо всём этом с тревогой думал лиричный автор “Записок охотника”.

Рассказ “Стучит!” — это повесть о русском преступлении, на которое так легко шли крестьяне. Здесь уже намечены темы прозы Достоевского и Лескова. А в так и не дописанном рассказе “Землеед” Тургенев повествует и о русском бунте: отчаявшиеся крестьяне убили жестокого помещика, заставив его съесть семь фунтов чёрной земли, которую он у них незаконно отнял. Поэма о народе и русской природе переходит в скорбь и гнев зрячей сатиры, писатель и об этих людях умеет сказать реальную правду. Ведь говорил же он славянофилу Константину Аксакову (сатирически изображённому, кстати, в рассказе “Однодворец Овсянников”) по поводу “Записок охотника”: “Я вижу трагическую судьбу племени, великую общественную драму там, где Вы находите успокоение и прибежище эпоса”.

Столь же страшный развал, упадок, ограниченность, духовное и материальное оскудение видны в изображениях дворян и чиновников. Да, в таких фигурах, каковы помещики Пеночкин, Стегунов и Зверков, крепостники разоблачены, показаны жестокими ничтожествами. Но и другие дворяне не лучше. Их портреты писаны сатирическим пером, и здесь, особенно в незавершённом рассказе “Русский немец и реформатор”, Тургенев продолжает “Мёртвые души” Гоголя и предвосхищает разоблачительную прозу М.Е. Салтыкова-Щедрина, его “Историю одного города”.

Но на этом писатель не останавливается: не случайно органичной частью “Записок охотника” является рассказ “Гамлет Щигровского уезда”, язвительная и правдивая сатира на нарождающуюся русскую интеллигенцию, достойное введение к социальному роману “Рудин”. Рассказ “Конец Чертопханова” написан много позднее, и это уже прозорливое предсказание трагического конца русского дворянства, с прискорбным простодушием и сословной спесью пробавлявшегося балами, красивыми “романами”, псовой охотой, лошадьми да цыганами и в решающий момент истории не сумевшего защитить себя, своих детей и великолепные дворцы и имения, беспомощного царя, богатейшую, могучую империю, великую культуру. И для исторического контраста и сравнения в книге Тургенева повествуется о роскошной жизни старого барства екатерининских времен (“Малиновая вода”), о таких могучих, цельных личностях, как граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский (“Однодворец Овсянников”). Всё ушло, измельчали и обнищали дворяне, само их затянувшееся крепостничество и барское самодурство — недальновидное, мелочное, неумное, угнетающее придирчивой, недалёкой жестокостью, и недаром Хорь и бурмистр смеются над своими разоряющимися помещиками. Вдруг становится ясно, что всё это долго не продлится и очень плохо кончится, и такая пророческая мысль особенно потрясла дворян, прочитавших правдивую книгу об их крепостных рабах.

“Записки охотника” Тургенева — книга непростая, её надобно уметь читать правильно и без купюр, всю насквозь, пользуясь реальным комментарием и безотказным словарем В.Даля. Здесь нет ничего лишнего или неудачного, всё служит авторскому замыслу, главной цели. И нужно знать русскую историю, язык и предания, высокохудожественной страницей которых это многосложное сочинение является.

Но всё сказанное вовсе не отменяет того очевидного обстоятельства, что тургеневская книга полна поэзии и правды русской природы и народной жизни. Всё здесь объёмно, зримо, полно красками, звуками, запахами. Французский писатель Альфонс Доде оценил богатство лирической прозы своего русского друга: “У большинства писателей есть только глаз [АФИГЕТЬ!], и он ограничивается тем, что живописует. Тургенев наделён и обонянием и слухом. Двери между его чувствами открыты. Он воспринимает деревенские запахи, глубину неба, журчание вод и без предвзятости сторонника того или иного литературного направления отдаётся многообразной музыке своих ощущений”.

В обширном повествовании романа-эпопеи этот герой занимает сравнительно немного места. Но значение его от этого не умаляется. Он важен нам и сам по себе и особенно по той роли, которую он сы­грал в судьбе Пьера Безухова,— обретении смысла жизни, согласия и мира с самим собой и людьми.

Исследователи творчества Толстого часто выражали мнение о Платоне Каратаеве как об идеализированном образе патриархаль­ного мужичка. Говорилось и о том, что его трудно представить себе воюющим, с оружием в руках. Вряд ли с этим можно пол­ностью согласиться. Конечно, Тихон Щербатый с топором в руках противостоит Каратаеву. Но необходимо иметь в виду и то, как Толстой всегда представляет в своих произведениях солдатский и крестьянский мир. О Платоне говорится, что он в плену отбросил от себя все "напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвра­тился к прежнему, крестьянскому, народному складу". Но так ли уж далеки в представлении писателя эти два "склада"? И в ранних воен­ных и севастопольских рассказах, и в "Войне и мире" солдаты одина­ково предстают как люди скромные, спокойно и мужественно испол­няющие свой долг, делающие нелегкую военную работу. Именно так характеризуются солдаты в раннем военном рассказе "Рубка леса". Толстой пишет: "В русском, настоящем русском солдате никогда не заметите хвастовства, ухарства, желания отуманиться, разгорячиться во время опасности: напротив, скромность, простота и способность видеть в опасности совсем другое, чем опасность, составляют от­личительные черты его характера." Такими солдаты предстали пе­ред Пьером Безуховым до и во время Бородинского сражения. В них он увидел то незыблемое и прочное, чего в этот период не хватает ему самому: "Они просты... Они отличаются простотой и отсутствием страха смерти", — думает Пьер о солдатах. И еще одно, чрезвычайно важное, видит Пьер на Курганной батарее — они покажутся ему семьей, куда его приняли хотя и с шутливым, но участием. Семьей, миром они делают свое дело. На всех лицах Пьер видит разгоравшийся огонь патриотизма. Таков по сути своей и Платон Каратаев. Его вполне можно себе представить и в мундире ополченца и на Курганной батарее. Только Толстой предельно уси­ливает, укрупняет в нем черты простого русского человека, делает его олицетворением всего доброго, русского, круглого. Это про­является во всём: в самом его внешнем облике — округлости его головы, рук, движений; в его улыбке, ласковости и любовной распо­ложенности, с которой он относится к каждому живому существу — солдатам, Пьеру, французам (тоже люди для него), своей лиловой собачонке. Это проявляется в округлости, спорости его движений, жестов, особой ладности¹) его занятий, дел самых разнообразных, которыми он занят непрерывно и в которых проявляет одинаковое умение. Это русское, круглое в самом его понимании жизни, в том начале неличностного, мирского, которое является в нем главным. Не случайно, познакомившись с Пьером, он сразу же спрашивает его о семье, о родителях, детях. Это отсутствие личностного в самом его языке: он употребляет в разговорах преимущественно народные ре­чения, пословицы и поговорки, любит слушать сказки. И главным выражением этого его свойства является его убежденность: "не на­шим умом, а божьим судом". "Жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал", — пишет Толстой. Как и Кутузов, Платон Каратаев является, таким обра­зом, олицетворением начала, противоположного наполеоновскому. Эти два героя воплощают собой тот мировой закон, к постижению которого идут любимые герои Толстого.

До встречи с Каратаевым Пьер пережил свой самый сильный душевный кризис. В его душе, говорит автор, "как будто выдер­нута была та пружина, на которой всё держалось и представлялось живым". Платон Каратаев помог Пьеру прежде всего восстановить чувство устойчивости миропорядка, в основе которого лежат лю­бовь и взаимопонимание.

Еще во время Бородина солдаты поразили его простотой, т.е. прежде всего естественным достоинством перед лицом смерти, го­товностью принять неизбежное. Это увидел Пьер и в Платоне Ка­ратаеве, который помог ему избавиться от страха жизни, от вечного вопроса "зачем?". Он почувствовал радость освобождения от по­исков цели и смысла жизни, ибо они только мешали почувствовать в себе непосредственное знание этой жизни. Именно в плену, бла­годаря Каратаеву, испытаниям и лишениям, Пьер научился ценить непосредственную жизнь, бросил, как скажет Толстой, зрительную трубу, в которую он смотрел поверх голов.