Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
1-14_bilety.doc
Скачиваний:
1
Добавлен:
21.09.2019
Размер:
813.06 Кб
Скачать

1. Социальная философия в структуре философского познания мира.

Рассуждения о предмете социальной философии связаны с многими и многими затруднениями. В самом деле, обладать предметной определенностью может лишь теория, соответствующая строгим канонам научности. Выше мы уже говорили о трудностях, с которыми сталкивается обоснование научного статуса философии. Увы, трудности возрастают в геометрической прогрессии, когда речь заходит о таком жанре философствования, как социальная философия.

Признание ее наукой ставит перед философами множество сложных проблем, которые нам предстоит рассмотреть ниже. Так, весьма непростым оказывается вопрос о предметном самоопределении социальной философии в общей системе философского знания; ее внутреннем категориальном строении, отражающем различие таких относительно автономных объектов научного познания, как социум, общество и история; вопрос о связи социальной философии с социологией, исторической наукой и многое другое.

Чтобы определить предмет социальной философии, нужно осуществить ряд последовательных операций. Разумно будет начать с эмпирических констатаций: заглянуть в литературу и попытаться определить тот набор вопросов, который интересовал и интересует людей, именуемых философами, когда они обращаются к размышлениям об обществе.

При этом нас не должно интересовать различие в ответах на эти вопросы, сколь бы велико оно ни было. Важно другое. Практически никто из философов, размышлявших над историей, не проходил мимо проблем исторической типологии, проблем единства и многообразия форм социокультурной организации человечества, обсуждая ее с позиций номинализма или реализма, монизма или плюрализма и пр. Точно так же различных философов — детерминистов и индетерминистов, фаталистов и волюнтаристов — не могла не занимать ключевая проблема законосообразности социального процесса, проблема наличия общественных законов и механизмов их возможного проявления.

Поискав подобные тематические инварианты, мы можем описать фактическое проблемное поле социальной философии, включающее в себя вопросы, важные для всех обществоведов — историков, экономистов, политологов, искусствоведов, но выходящие за пределы их собственной компетенции, доступные лишь философскому уму.

Ясно, однако, что такой эмпирический подход еще не даст нам ответа на вопрос о предмете социальной философии. Как и предмет любой другой науки, он не может быть задан простым перечислением проблем, занимавших и занимающих философов. Нам надлежит сопоставить эти проблемы друг с другом, чтобы найти тот общий знаменатель «философичности», благодаря которому они становятся «нашими», попадают в поле зрения философии, а не другой научной дисциплины.

Для этого мы должны перейти от эмпирических констатации к теоретическим рассуждениям и совместить объектную характеристику науки, т. е. указание на то, что она исследует, с «парадигмальной» характеристикой, т. е. указанием на то, как именно исследуется объект, который вполне может быть «общим» для нескольких наук сразу.

Это значит, что определить предмет социальной философии мы сможем лишь тогда, когда поймем ее место в общенаучном разделении труда. С одной стороны, мы должны установить ее статус в системе философского знания, понять ее связь с другими философскими науками, будь то всеобщая онтология бытия, теория познания или философия природы. Особо важно при этом понять соотношение между социальной философией и другими философскими дисциплинами, претендующими на анализ социогенных, т. е. общественных по своей природе, процессов (этикой или философией морали, эстетикой или философией искусства, философией истории, философской антропологией и др.).

С другой стороны, мы должны рассмотреть связь социальной философии с конкретным обществознанием, установить ту грань, которая отделяет философское мышление об обществе от мышления нефилософского. Особо важно для нас понять соотношение социальной философии с теоретической социологией и историческим познанием, связь между которыми достаточно сложна и иногда (как мы увидим ниже) принимает формы явного проблемного пересечения.

Итак, попробуем определить предмет социальной философии, начав с установления ее важнейших ключевых проблем. Какие же вопросы общественной жизни интересовали и интересуют философов — если не всех, то многих? Какой вклад социальная философия может и должна внести в научное обществознание? Каких ответов ждут от нее ученые-обществоведы?

За отправную точку анализа мы вновь возьмем суждения СЛ. Франка, который характеризовал «проблему социальной философии» в следующих словах; «Что такое есть собственно общественная жизнь? Какова та общая ее природа, которая скрывается за всем многообразием ее конкретных проявлений в пространстве и времени, начиная с примитивной семейно-родовой ячейки, с какой-нибудь орды диких кочевников, и кончая сложными и обширными современными государствами? Какое место занимает общественная жизнь в жизни человека, каково ее истинное назначение и к чему, собственно, стремится человек и чего он может достичь, строя формы своего общественного бытия? И наконец, какое место занимает общественная жизнь человека к мировом, космическом бытии вообще, к какой области бытия она относится, каков ее подлинный смысл, каково ее отношение к последним, абсолютным началам и ценностям, лежащим в основе жизни вообще?»

Конечно, не со всеми этими суждениями мы можем согласиться. Тем не менее приведенный текст содержит, как мы полагаем, весьма точное описание ключевой, главной задачи социальной философии — понять, что такое общество в его действительном бытии, в единстве его сущности и существования. Именно социальная философия призвана ответить на вопросы: что мы называем обществом, чем оно является и чем оно не является, почему и как оно существует в мире, каковы условия, механизмы и формы его реального исторического бытия.

С этой целью, полагает С.Л. Франк, социальная философия должна решить двуединую задачу, прояснить два взаимосвязанных обстоятельства, а именно:

1) установить место общественной жизни в «мировом космическом бытии», ее отношения к «всеобщим началам» мира (в неаксиологическом толковании таких «начал», отличающем их от ценностей бытия в мире);

2) обнаружить исторические инварианты социального устройства, общие любым социальным системам — от «орды древних кочевников и до современных государств».

Именно проблема места общественной жизни в целостной системе мироздания выражает суть философского мышления об обществе, определяет статус социальной философии в общей системе философского познания мира.

2. Сциентистское и антисциентистское направления в социальной философии

Две наиболее распространенные точек зрения на философию, издавна полемизирующих друг с другом –

1) «антисциентистской»

2) «сциентистской» (от science — наука). Основной предмет их полемики — вопрос о соотношении философии и науки, возможность рассматривать философию как разновидность научного познания мира.

Согласно первой из этих точек зрения, философия никогда не была и никогда не будет наукой. Люди, которые не понимают этого обстоятельства и пытаются обрядить философию в научные одежды, заставить говорить сухим и скучным языком категорий, искать какие-то «законы», подобные законам физики или химии, шаржируют облик философии, оскорбляют ее подлинное интеллектуальное величие.

В отличие от науки философию интересует не устройство окружающего нас мира, а смыслы человеческого бытия в нем, фундаментальные ценности нашего существования — добро и зло, справедливость и несправедливость, должное и недолжное, благое и пагубное. Эти вечные вопросы, томящие человеческий дух, как небо от земли отличны от «тьмы низких истин», изучаемых наукой.

В отличие от философии последняя представляет собой занятие сугубо прагматическое. Наука не интересуется тайной человеческой «заброшенности» в мир и прочими «отвлеченностями». Ее конечная цель — свод практически полезных сведений, позволяющих обустроить видимый мир в интересах «комфортного проживания» в нем. Поэтому, называя философа ученым, вы наносите ему тягчайшее оскорбление, ибо ученых в истории человеческой культуры «пруд пруди», в то время как подлинных философов, учивших человечество мудрости бытия в мире, а не способу обустройства ватерклозетов, можно пересчитать по пальцам.

Однако немногочисленность философов с лихвой компенсируется размером их аудитории. В отличие от науки, адресующей свои суждения узкому кругу профессионалов, философия открыта любому мыслящему человеку, который стремится понять свое место в этом мире, открыть назначение своей жизни, ее смысл и направленность. Положения философии принимают и отвергают не только умом, но и сердцем, правильность ее суждений каждый определяет сам, не прибегая к специальным научным процедурам «верификации», т. е. проверки на истинность.

Альтернативная сциентистская точка зрения исходит из убеждения в том, что философия в своих подлинных проявлениях всегда была и всегда будет наукой. Философов этой ориентации отнюдь не оскорбляет уподобление их ученым; напротив, они гордятся тем, что представляют «царицу наук», занимающую особое главенствующее место в системе научного знания.

Конечно, это не мешает философам расходиться во взглядах на то, что именно должна изучать философская наука: является ли ее предметом анализ сущего в тех аспектах его целостного существования, которые выпадают из поля зрения частных наук, ограниченных своим конкретным предметом; или же философия должна ограничиться анализом возможности познания человеком мира, универсальных способов и приемов такого познания (т. е. ограничиться чистой гносеологией, уступив всю онтологическую проблематику конкретным наукам) и т.д.

Эти споры, однако, не меняют убеждения философов в научном характере своего занятия, отрицать который, с их точки зрения, могут лишь несерьезные люди, выдающие за философию некий «поток сознания» (состоящий из несистематизированных ассоциативных суждений обо всем на свете — нередко нарочито непонятных, чтоб эпатировать читателя, подавить его псевдоглубинами ложной мудрости) или различные «максимы и афоризмы» — поверхностные суждения на темы морали, призванные «наставить на путь истинный» людей, не способных мыслить самостоятельно и желающих «подзанять» житейской мудрости у Ларошфуко или Паскаля.

Кто же прав и кто ошибается в давнем споре сциентизма и антисциентизма? Не претендуя на оригинальный ответ, мы полагаем, что правы и одновременно не правы обе стороны, продолжающие спор, который во многом есть результат досадного недоразумения.

Все дело в том, что сциентисты и антисциентисты абсолютизируют и противопоставляют друг другу два разных способа мышления о мире и месте человека в нем, которые традиционно называют одним и тем же словом «философия». Спор сциентизма и антисциентизма, по нашему убеждению, есть следствие того факта, что в истории человеческой культуры сосуществуют две разные философии, относящиеся к двум различным способам интерпретации мира — рефлективному познанию действительности и ее валюативному (или ценностному) осмыслению. Рассмотрим эти альтернативные типы познания, лежащие в основе разных форм философского мышления о мире.

Из истории общественной мысли мы знаем, что немалое число сильных и оригинальных умов было убеждено в том, что социокультурная реальность недоступна научному познанию в любой из его форм, закрыта для рефлективного категориального мышления. Другие не были столь пессимистичны и полагали, что общество недоступно не познанию вообще, а познанию «классического» естественнонаучного типа и допускает изучение особыми «идеографическими» методами (В. Виндельбанд), методами «герменевтики» (В. Дильтей) и пр. Наконец, «оптимисты», как мы видели на примере «раннего» П. Сорокина, исходили из убеждения о том, что обществознание есть «нормальная» отрасль единой и неделимой науки.

Антисциентистская точка зрения: философия никогда не была и не будет наукой. В отличие от науки философию интересует не устройство окружающего нас мира, а смыслы человеческого бытия в нем, фундаментальные ценности нашего существования. Наука же – занятие сугубо прагматическое, не интересуется проблемой человеческой заброшенности, ее цель – свод практически полезных сведений, позволяющих обустроить видимый мир так, чтоб было комфортно. Подлинный философ учит бытию в мире, а не устройству ватерклозетов. В отличии от науки, философия открыта любому мыслящему человеку, который стремится понять свое место в мире.

Сциентистская: философия была и будет наукой, она «царица наук». Но философы постоянно не могут решить, что должна изучать философия. Является ли ее предметом анализ сущего в целостном аспекте (которые обычные науки не рассматривают), или же надо ограничиваться познанием человеком мира (изучением способов и приемов познания). Люди, не признающие научность философии, принимают ее за некий «поток сознания» (несистематизированные заблуждения обо всем). Этот спор – следствие существования рефлективного и волюативного познания мира. Рефлективное – способность ученого анализировать мир в независимости от его субъективных склонностей. Волюативное – ценностное; значение мира для людей, его пригодность для жизни, соответствие или несоответствие человеческим потребностям (запрет на И/Л ценностных суждений).

См. Дюркгейма: недопустимость сведения к психологии, заимствование методов (сравнительный). Соц.фил пересекается с многими науками своей предметной областью.

С. Франк (Духовные основы общества): философия – должна быть самой конкретной из всех наук. Единичная вещь и есть абстрактная; надо изучать общие понятия - это более продуктивно. Социология – способ сделать человека истинным реалистом – тем, кто может увидеть окружающий мир в полноте, конкретности и объективно. Социология не может выявить закономерности в обществе, а социальная философия может.

Б.Рассел: критерий научности – верифицируемость.

К. Поппер: критерий научности – фальсифицируемость. Научное знание м.б. опровергнуто.

3. «Истины» и «ценности» в философском познании общества

Наука осуществляет лишь одну из форм генерализирующего познания реальности, которую можно назвать рефлективным познанием в отличие от познания ценностного (валюативного).

Сущность такого рефлективного познания состоит в способности ученого анализировать мир в собственной логике и фактологии его существования, которая не зависит от субъективных склонностей и предпочтений познающего субъекта. Речь идет о попытке описать и объяснить реальное устройство мира «как он был, есть и будет» безотносительно к его полезности или вредности, желаемости или нежелаемости, приемлемости или неприемлемости для людей.

Опыт человечества научил нас высоко ценить такое рефлективное познание мира, поскольку истинные знания, которые оно дает нам, являются важнейшим средством адаптации к природной и социальной среде.

И в то же время мы не можем ограничить свое познание рефлективным знанием мира. Не будем забывать, что познание есть отношение субъекта и объекта, познающего человека и познаваемого им внешнего и внутреннего мира, реалии которого много значат для людей. Наука стремится «упростить» это отношение до чистого любопытства, свести живого человека к его черепной коробке, холодному аналитическому мышлению о мире. Она обязана — насколько это возможно — изгнать из познания, «вынести за скобки» все прочие мотивы человеческой души, ее извечную «субъективность». Однако игнорировать ее вовсе невозможно. Склонности и предпочтения людей должны стать предметом осмысления, которому — к огорчению одних и радости других — не удается удержаться в рамках рефлективной парадигмы. Именно это обстоятельство ведет к возникновению особого ценностного взгляда на мир, качественно отличного, как полагают многие философы, от научного познания

Для ценностного мышления предметом анализа становится уже не мир, как он существует «сам по себе», а значения этого мира для людей, которые оценивают его пригодность для жизни, соответствие или несоответствие человеческим потребностям и целям. Люди «примеривают» мир на себя, соотносят его с ценностями своего существования, характеризуя различные явления, события, процессы как должные и недолжные, благие и пагубные, справедливые и несправедливые, прекрасные и безобразные и т.д.

Спрашивается: задаваясь такими вопросами, не переходим ли мы из строгого мира верифицируеумых истин в иной мир, существующий по совсем другим законам, где нет и не может быть ни истин, ни заблуждений?

Вековая человеческая мудрость советует не спорить о вкусах, предоставив каждому человеку право сделать свой выбор, не считая его истинным, единственно возможным, обладающим «принудительною силой факта».

Заметим сразу, что «запрет на истинность и ложность» касается именно ценностных суждений, а не любых оценок вообще. В этом плане важно отличать оценки-предпочтения, связанные с выбором должного или желаемого людьми, от оценок-констатаций, представляющих собой фиксацию объективных, безальтернативных соотношений между сопоставляемыми явлениями.

Очевидно, что, если бы человеческая жизнь редуцировалась к законам биологии, а наши предпочтения ограничивались бы предпочтениями «плоти», проблема верификации оценок не вызывала бы ни малейших затруднений.

Увы, ситуация обстоит значительно сложнее. Вопрос об истинности оценок обретает совсем иной характер, когда от «естественных склонностей» человеческого организма мы переходим к социокультурным предпочтениям людей как надприродных существ, обладающих разумом и свободой воли.

Многие философы полагают, что суждения ценности не подлежат проверке на истинность или ложность, поскольку порождены бесконечным богатством человеческих приоритетов, в которых отсутствует объективная универсальная норма. Благодаря этому между суждениями ценности отсутствует «гносеологическая конкуренция» истины и лжи, из-за которой современная физика перечеркивает идею теплорода, отправляя ее в архив человеческих заблуждений (куда со временем могут попасть многие идеи современной науки, претендующие ныне на место в общечеловеческом фонде истин).

Совсем иным, кумулятивным по типу, является развитие ценностных форм сознания. В отличие от науки, как бы «отпиливающей» пройденные ступени своего развития, в сферах искусства, религии, морали, философии самые альтернативные взгляды сосуществуют в едином поле человеческой культуры, находя своих поклонников и ценителей через сотни и сотни лет после своего создания. Неудивительно, что физические или астрономические воззрения многих древних мыслителей имеют ныне лишь «музейное» значение, в то время как их суждения о месте человека в мире «работают» и поныне, поскольку отвечают свойствам человеческой души (позволяющим нам спустя века скорбеть вместе с Софоклом и смеяться вместе с Аристофаном).

4. Социальная философия и философская антропология

Ограничивая предмет социальной философии триадой социум — общество — история, мы берем на себя большую ответственность, заранее вызывая несогласие многих коллег. Все дело в том, что «за бортом» социальной философии остается еще один важный, возможно, важнейший раздел философского познания, непосредственно связанный с обществом и общественной жизнью.

Мы имеем в виду философскую антропологию, которая изучает родовую природу человека, устойчивые особенности его внутреннего жизненного мира, типы ценностной ориентации, так называемые экзистенциалы бытия (переживания свободы и несвободы, счастья и несчастья, смерти и бессмертия, любви и ненависти и др.).

Выводя человека за пределы специализированного социально-философского познания, мы отдаем себе полный отчет в том, что реальное общество и реальная история невозможны без живых человеческих индивидов. Мы признаем, далее, громадную важность философского изучения человека, представляющего собой главную (но не предмето-образующую!) проблему философского мышления. В этом плане изъятие антропологической проблематики из социальной философии свидетельствует не о «неуважении» к человеку, но, напротив, о признании колоссальной сложности «предмета» и важности его изучения.

Все дело в том, что человек, по нашему убеждению, достаточно сложен для того, чтобы представлять собой самостоятельный объект познания, в чем-то более сложный, чем общество и его история, и не сводимый поэтому ни к анализу общественных законов, ни к изучению исторических взаимодействий стран и народов.

Оставляя специальный анализ человека за рамками социальной философии, мы вступает в противоречие с двумя влиятельными философскими концепциями, имеющими немалое число сторонников.

Одна из них рассматривает человека как производное от коллективных установлений общественной жизни, несамостоятельный дериват общества, его «явление» (в том понимании этой категории, которая противостоит категории «сущность»). Ученые отрицают существование исторически постоянных, не зависящих от социальной среды свойств человеческой природы, «человека вообще». Они отрицают собственную имманентную логику саморазвития человека, считая, что он изменяется лишь вследствие и как результат изменения общественных институтов. Сущность человека редуцируется к различным институциональным характеристикам общества, как это делал, к примеру, К. Маркс, считавший, что «сущность человека не есть абстракт, присущий индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений».

Логическим следствием такой позиции является отказ от признания человека самостоятельным, отличным от общества объектом философского познания, «растворение» человека в обществе, отождествление общества и общественного индивида.

Другая точка зрения, популярная в последние годы, представляет себя как «ниспровержение» устаревших догм марксизма и «социоцен-тризма» в целом, что не мешает ей быть переизданием древнейших догм номиналистического антропологизма в философии. Речь идет о позиции, в соответствии с которой своей автономии лишается уже не человек, а напротив, общество, рассматриваемое как субстанциально несамостоятельная «эманация» или «экстернализация» человеческой природы. Ученые полагают, что все сложнейшие институциональные особенности общественной жизни могут быть дедуцированы из свойств человеческого индивида, изучая которого мы тем самым изучаем общество и историю.

5. Социальная философия и историческое познание.

Достаточно часто понятие история используется как синоним понятия «социум», социальной реальности вообще. Так бывает, когда философ противопоставляет миру природных реалий «мир человеческой истории», рассуждает, к примеру, о «предыстории человечества», имея в виду отнюдь не Марксово «царство несвободы», а фазы процесса «гоминизации», предшествовавшие появлению человека и вместе с ним общества. Философы нередко говорят о «законах истории», имея в виду не законосообразность исторических событий, вызывающую острейшие споры среди историков, а законы социума в их субстанциональном отличии от законов природы и т.д. и т.п.

Общество- динамическая систему, способная менять формы своей экономической, социальной, политической, духовной организации.Задачей социальной философии и социологии является анализ причин, источников, механизмов и форм социокультурного изменения, присущих и обществу вообще, и определенным типам социальной организации, и конкретным социальным организмам.

Так, обращаясь к проблемам социальной динамики, философская теория общества может и должна, к примеру, рассмотреть наиболее общие законы смены форм социальной организации, на существовании которых настаивают многие теоретики (будь то Питирим Сорокин, убежденный в существовании «закона ограниченных возможностей социокультурного изменения», или Карл Маркс, отстаивающий «закон соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил»). Социальная философия может и должна сопоставлять механизмы эволюционного и революционного способов социальной трансформации, изучать их сравнительную «креативность» и т.д. и т.п.

В отличие от общества и общественного процесса, составляющих предмет социальной философии и социологии, история — это то, что происходит с конкретными людьми, каждый из которых имеет свое имя, дату и место рождения, живет и действует именно во Франции конца XYIII века или в современных США, участвуя в штурме Бастилии или запуске космического корабля «Дискавери». Иными словами, история — это деятельность «биографически конкретных» людей, которые представляют столь же конкретные группы и организации (партии, предприятия, творческие союзы и пр.), образующие в совокупности конкретные общества и международные объединения (будь то монашеские ордена средневековой Европы или современная ООН).

Если категория «общество» конкретизирует понятие «социум», указывает на реальный способ существования социального в мире, то понятие «история» конкретизирует уже само понятие «общество», указывая на те действительные формы, которые приняло — в реальном времени и в реальном пространстве — существование разумной «социетальной» цивилизации на планете Земля.

Из вышесказанного следует, что понятие истории отражает явления более конкретные, нежели самые конкретные явления общественной жизни, изучаемые социологией. Ведь переход от социологического анализа реальных социальных организмов — стран и народов — к анализу их исторического бытия означает именно конкретизацию познания, переходящего с уровня безличных структур социального поведения на уровень «живых» человеческих действий.

Странным может показаться наше убеждение в том, что весьма абстрактная социально-философская наука, не снисходящая к законам строения, функционирования и развития типов социальной организации, игнорирующая такие «частности», как функционирование и развитие конкретных социальных организмов, может — перескочив через несколько рангов обобщения — напрямую обращаться к реалиям событийной истории людей.

6. Социальная философия и социология

В целом мы можем согласиться с мнением П.А. Сорокина, считавшего, что все многообразие взглядов на предмет социологии можно поделить на три главные группы: «1) социология представляет простой термин, обозначающий совокупность всех общественных наук, изучающих мир социальных явлений; 2) взгляд, отводящий социологии в качестве ее объекта определенный вид социального бытия, не изучаемый другими науками, и 3) взгляд, признающий социологию самостоятельной наукой, которая изучает наиболее общие родовые свойства явлений человеческого взаимодействия»8.

2. Так, сторонники второго подхода убеждены в том, что статус социологии ничем не отличается от статуса так называемых частных или специальных общественных наук, о которых мы говорили выше. Такой же специальной наукой, во всем подобной политологии, искусствоведению и др., считают и социологию, отводя ей, по словам Сорокина, «свой клочок — не вспахиваемый и не разрабатываемый другими дисциплинами»10. Чаще всего сторонники второго подхода понимают социологию как науку о социальных явлениях, используя термин «социальное» не как синоним понятия «общественное», но как название для особых процессов общественной жизни, существующих наряду с ее экономическими, политическими, духовными и другими процессами.

Характеризуя сущность подобных социальных явлений, ученые, как правило, исходят из концепции крупнейшего немецкого социолога Георга Зиммеля, предложившего различать то, что можно назвать «деятельностной» и «субъектной» логиками истории. Не углубляясь •сейчас в этот сложный вопрос, отметим лишь, что при всем различии между целями и механизмами политического управления, научного познания или религиозной проповеди — законы консолидации, функционирования и развития политических партий, научных институтов, конфессиональных общин отличны от законов осуществляемой ими деятельности и существенно сходны между собой. В общественных группах, утверждал Г. Зиммель, самых несходных по своим целям, мы находим одинаковые формы отношения личностей друг к другу. Главенство и подчинение, конкуренция и подражание, разделение труда и консолидация групп, образование партий и представительство, «одновременное развитие сомкнутости вовнутрь и замкнутости вовне» и множество других явлений встречаются и в государственном устройстве, и в религиозной общине, в шайке заговорщиков, деловой фирме, художественной школе, семье и т.п.

Исходя из этого факта, Зиммель полагал, то социология должна уступить частным наукам анализ реального содержания или «материи» политической, научной, религиозной и пр. деятельности и исследовать их «форму», т.е. процессы организации осуществляющих их человеческих коллективов. Именно эти процессы интеграции и дезинтеграции, осуществляемые, по выражению известного социолога Л. Гумпловича «в движениях человеческих групп и во взаимном влиянии их друг на друга» именуют «социальными» и рассматривают как специфический предмет социологии.

3. Пока же обратимся к третьей из названных Питиримом Сорокиным точек зрения, которая считает глубоко ошибочным превращение социологии в специальную теорию социальных групп и организаций. Подобное превращение, как писал сам Сорокин, «в лучшем случае создало бы добавочную частную науку»11, в то время как есть все основания возвысить социологию до статуса «генерализирующей» дисциплины, изучающей не отдельные участки общества, а целостность общественной жизни в системном единстве всех ее компонентов, во взаимосвязи «деятельностной» и «субъектной» логик ее осуществления и т.д.

Нетрудно видеть, что при таком понимании социологии она обретает существенные сходства с социальной философией, изучающей социальное не только со стороны его сущности, но и в плане всеобщих условий и механизмов ее реального существования.

И в самом деле, в трудах многих ученых, именовавших себя социологами — М. Вебера, Э. Дюркгейма, Г. Зиммеля, П. Сорокина и др., мы обнаруживаем весь спектр проблем, относимых нами к предмету социальной философии, включая сюда спецификацию социального как «рода бытия» в окружающем нас мире, активное участие в философской полемике детерминистов и индетерминистов, номиналистов и реалистов, материалистов и идеалистов и пр.

И наоборот, в «Философии истории» Гегеля, в «Курсе позитивной философии» О. Конта, в «Экономическо-философских рукописях» К. Маркса, во «Введении в философию истории» Р. Арона, в «Критике диалектического разума» Ж.-П. Сартра, в философских трудах К. Поппера, Э. Фромма, Ю. Хабермаса, в работах многих других мыслителей, именовавшихся философами, мы обнаруживаем проблемы, традиционно относимые к области общей теоретической социологии.

Разные ученые по-разному отвечают на этот вопрос. Часть из них настаивает на абсолютном отличии социальной философии от теоретической социологии. Такова, в частности, позиция сторонников зиммелевского понимания социологии, охотно уступающих философии проблему социальной целостности и весь блок связанных с ней вопросов, которые выходят за рамки специальной науки о социальных группах. Ту же позицию разделяют воинствующие сторонники «валюативной» философии, считающие близость к науке оскорбительной для себя и охотно отдающие социологии весь комплекс проблем рефлективного, научного изучения общества и истории, выходящий за рамки ценностных рефлексий по их поводу.

С другой стороны, многие мыслители не видели в проблемной близости философии и социологии ничего дурного. Такова была, в частности, позиция П. Сорокина в поздний период его творчества, когда он считал, что всякая серьезная социология «философична», а всякая неспекулятивная философия общества неизбежно включает в себя социологический материал и социологические подходы (ассимилируя их не по принципу «кирпичной кладки», а так, как живой организм ассимилирует, вбирает в себя вещество из внешней природы, превращая его в собственное тело).

Разделяя эту точку зрения, мы исходим из идеи предметного пересечения философии и общей социологии, рождающей феномен «бинарного» философско-социологического познания общества.

Сходства: Это означает, что философия и социология едины в своем стремлении понять общество в его системности, как интегральное целое, не сводящееся к сумме образующих его частей. Подобный подход отличает философско-социологическое познание общества от частных социальных наук, изучающих отдельные части целого в их относительной самостоятельности, внутренней логике функционирования и развития.

Различия: Наиболее наглядно отличие философского и социологического подходов к обществу проявляется в их уровневых различиях. Выше мы видели, что системный анализ общества осуществляется наукой не только в трех взаимосвязанных аспектах (структурном, функциональном и динамическом), но и на трех взаимосвязанных уровнях обобщения — уровне изучения всеобщих свойств социальной организации, уровне изучения ее исторически конкретных типов и, наконец, на уровне изучения отдельных обществ — реальных стран и народов.

Было бы неверно считать, что эти уровни имеют равное отношение к социальной философии. В действительности ее предмет ограничен анализом универсальных свойств, связей и состояний общества, уровнем рассмотрения «общества вообще», необходимого для понимания сущности социального13.

Мы бы неоправдано расширили предметные задачи философского познания общества (вплоть до потери всякой определенности, отличающей его от конкретно-научного познания), если бы поручили философии анализ специфических отличий вассалитета от крепостничества или реальной динамики социальных процессов в послевоенной Японии. Очевидно, что эти проблемы относятся к компетенции социологии, которая распространяет системный анализ общества на низкоуровневые объекты, не выходя на уровень субстанционального осмысления социума.

Именно социология призвана изучать законы строения, функционирования и развития исторически конкретных типов социальной организации, объединяющих родственные в социокультурном отношении страны и народы. Уровень, на котором осуществляется такое рассмотрение, мы будем называть историко-типологическим и отличать его от уровня конкретно-социологического рассмотрения отдельных стран и народов, которые социология — в отличие от исторической науки — рассматривает не в событийном аспекте их существования, а с точки зрения устойчиво воспроизводимых «надличностных» структур социального поведения, определяющих константную во времени социокультурную идентичность этих обществ.

И только на высшем из уровней обобщения — общесоциологическом, или макросоциологическом, — социологическая наука вступает в отношения проблемного пересечения с социальной философией, теряет концептуальную аутентичность, присущую конкретной социологии и исторической социологии и приобретает бинарную природу философско-социологического знания14.

Но означает ли все сказанное, что интересующая нас социальная философия вовсе абстрагируется от реалий общественного развития, предпочитая изучать всеобщие свойства «общества вообще», как бы «выловленного» из океана реальной истории человечества?

Едва ли это так. Установка на анализ родовых свойств общественной организации не мешает социальной философии рассматривать ее конкретно-исторические формы в той же мере, в какой установка на анализ всеобщего в мире не мешает философии изучать сущностную специфику отдельных «царств бытия» в мире. Как и ранее, мы имеем дело с диалектикой «реалий» и «универсалий», вынуждающей нас тщательно отслеживать формы проявления общего в отдельном, в котором и через которое оно существует.

Итак, изучая «общество вообще», социальная философия не может не обращаться к исторически конкретным типам его организации, а также к конкретным социальным организмам — странам и народам, поскольку такое обращение позволяет установить и уточнить универсальные, исторически инвариантные законы строения, функционирования и развития социальной системы (или же отвергнуть их существование, как это делают некоторые теоретики).

7. Понятие общества.

Социальная филосфия использует понятие общества в 2 смыслах:

  1. узком – человеческий коллектив, который способен самостоятельно создавать и воссоздавать все необходимые условия существования; самодостаточная социальная группа

  2. широком – надорганическая социальная реальность, т.е. мир людей и продуктов их совместной деятельности, обладающих неприродными и надприродными средствами.

/Говоря о надорганике можно вспомнить П. Сорокина: надорганика – сознание: религиозные обощения; абстрактные понятия и законв научного мышления; язык символов в искусстве; рациональная прикладная мысль во всех дисциплинах от технологии, агрономии и медицины до этики, социального планирования и нженерии => вытекает понятие культура. Надорганика находится исключительно в сфере взаимодействующих людей и продуктов их взаимодействия./

В самом широком понимании общество, изучаемое социальной философией, выступает как социальность вообще, как социум, или особый род бытия в мире. Анализируя сущность социального, философия стремится установить систему признаков, отличающих всякое явление общественной жизни от явлений живой и неживой природы. В этом смысле любое социальное образование, включая сюда сельскую общину или клуб филателистов, может рассматриваться как модель общества, содержащая в себе основные характеристики социального бытия о которых речь пойдет ниже.

Таким образом, существует несколько вариантов толкования общества: субъектное, которое рассматривает общество как особый самодеятельный коллектив людей; деятельным, который полагает, что обществом следует считать не столько сам коллектив, сколько процесс коллективного бытия людей; организационное, которое рассматривает общество как институциональную систему устойчивых связей между взаимодействующими людьми и социальными группами.

Социальная философия призвана рассмотреть общество как таковое, раскрыть специфику его генезиса, строения, функционирования и развития, которая определяет способ бытия социального в мире.

Общество включает в себя множество явлений, качественно отличных друг от друга, и в то же время обладает законами, не сводимыми к сумме отдельно взятых законов экономической, политической, правовой или эстетической жизни => оно является системой.

Хотя конечной проблемой философии является целостность мира, она не может изучать целое, не изучая его частей собственными методами и средствами.

В 19 веке К.Маркс, а затем в 20 веке П.Сорокин стали выделять общественные связи и возникающие на их основе общественные отношения в качестве субстанции общества. По их мнению, именно они позволяют рассмотреть общество как целостность. функционирующую и развивающуюся по собственным законам.

Общественные отношения составляют особое социальное пространство саморазвития индивидов.

Общество – предельно сложная многомерная система общественных отношений, структура которой задаётся определёнными критериями, принципами классификации. В ходе жизнедеятельности люди вступают в социальные отношения.

Общество, являясь сложной и иерархической системой, состоит из 4 подсистем (сфер): экономической, политической, социальной и духовной. Это первичное деление происходит по сферам общественной жизни. Все сферы связаны друг с другом и с организующим их целым.

Основные функции социальной системы:

  • её самосохранение, поддержание устойчивого состояния

  • оптимизация, самосовершенствование

В принципе выделяются три основных подхода к объяснению связей и закономерностей, объединяющих людей в некое единое целое, в общественный «организм».

Первый может быть обозначен как натуралистический. Суть его в том, что человеческое общество рассматривается как естественное продолжение закономерностей природы, мира животных и в конечном итоге – Космоса. С этих позиций тип общественного устройства и ход истории определяется ритмами солнечной активности и космических излучений, особенностями географической и природно-климатической среды, спецификой человека как природного существа, его генетическими, расовыми и половыми особенностями. Общество предстает как своеобразный эпифеномен природы, ее высшее, но далеко не самое «удачное» и устойчивое образование. Этот «эксперимент» природы ввиду явного несовершенства человека и тяжести несовершенных глобальных проблем может повести к самоубийству человечества. В рамках этого направления предполагается также, что общество может изменить форму своего бытия, «уйти» в Космос, и там начать новый виток своей эволюции.

Другой подход может быть назван «идеалистическим». Здесь сущность связей, объединяющих людей в единое целое, усматривается в комплексе тех или иных идей, верований, мифов. История знала немало примеров существования теократических государств, где единство обеспечивается одной верой, которая тем самым становится государственной религией. Многие тоталитарные режимы основывались на единой государственной идеологии, которая в этом смысле выполняла роль скелета общественного устройства. Рупором этих идей выступал обычно религиозный лидер или «вождь» нации и народа, а те или иные исторические действия (войны, реформы, и т.д.) зависели от воли этого человека, которая опиралась на данную идеологическую или религиозную систему.

Третий подход объяснения общественного устройства связан с философским анализом межчеловеческих связей и отношений, которые возникают в соответствующих природ­ных условиях и при наличии тех или иных верований, но имеют самодовлеющий, определяющий характер.

В органистической модели общество предстает как це­лое, определенная система, структурированная особым обра­зом на части, к которым оно полностью не сводится. При этом понимании человек реализует себя в зависимости от места, занимаемого им в обществе и участия в общем про­цессе. Отношения людей определяются не договором или контрактом, а согласием членов общества (консенсусом), в котором учитываются объективные закономерности истори­ческого развития. В этом смысле справедливо утверждение, что социальные действия — это результат человеческих действий, а не человеческих намерений. К. Марксом была разработана концепция материалистического понимания истории, суть которой составляет положение о способе про­изводства, который складывается объективно, т. е. незави­симо от воли и сознания людей (тут можно вспомнить текст).

Связывает людей в «социальный организм» не общая идея или общий Бог, а производительные силы и производ­ственные отношения, видоизменения которых составляют основу общественно-экономических формаций как этапов мировой истории. Эти системообразующие факторы зави­сят, в свою очередь, от ряда природно-климатических усло­вий, средств общения, языка, культуры и т. д. Однако оп­ределяющим является общественное бытие людей, т. е. сво­еобразная «социальная материя», которая предстает как «реальный процесс» жизни людей. Материалистическое по­нимание истории делает упор на объективность процессов, происходящих в обществе на принципах детерминизма, со­гласно которому из определенной формы материального производства «...вытекает, во-первых, определенная струк­тура общества, во-вторых, определенное отношение людей к природе. Их государственный строй и их духовный уклад определяются как тем, так и другим». (К. Маркс)

В ранних своих работах П. Сорокин («Система социологии. Социальная аналитика.») высказывает представление о ведущем типе взаимодействия, на основе которого возникает то или иное объединение людей. Мысль эта говорит о том, что на основе особых типов взаимодействия могут возникать качественно различные человеческие объединения. Возможно, какой-то тип взаимодействия окажется более подходящим для того, чтобы на его основе возникло общество в собственном смысле слова. Если мы найдем такой тип, нам удастся найти узкий смысл слова "социальное" и сформировать логически корректное определение понятия "общество.

В целом он рассматривал историю человечества как последовательную смену неких социокультурных суперсистем, сцементированных периодически меняющимся единством ценностей, норм и значений. Исходя из двойственной психобиологической природы человека — существа чувствующего и мыслящего, Сорокин выделял три типа культуры:

а) чувственный (sensate), в котором преобладает эмпирически-чувственное восприятие и оценка действительности преимущественно с утилитарной и гедонистической точки зрения, т.е. преобладает «истина чувств» и истина наслаждения;

б) идеациональный тип (ideational), где преобладают сверхчувственные, духовные ценности, поклонение некоему Абсолюту, Богу или Идее, т.е. «истина веры» и истина самоотречения;

в) идеалистический тип (idealistic), представляющий некий синтез чувственного и идеационального типов, где чувство уравновешивается интеллектом, вера — наукой, эмпирическое восприятие — интуицией, т.е., по выражению Сорокина, «человеческими умами будет руководить истина разума».

Своеобразие каждого из предложенных типов культуры воплощается в праве, искусстве, философии, науке, религии, структуре общественных отношений и определенном типе личности. Их радикальное преобразование и смена обычно сопровождаются кризисами, войнами и революциями.

Сорокин подчёркивает, что скрытые в социосознательных индивидах и обществах культурные качества обнаруживаются во всех достижениях человеческой цивилизации. Человеческая личность является продуктом социокультурных сил, следовательно, без культуры не было бы человека (так, оказавшись в др. культуре, мы можем перестать считаться людьми). Социология выделяется в группе социальных и гуманитарных наук, кот. тоже имеют дело с надорганическим миром тем, что:

  • является генерализирующей наукой – изучает свойства надорганики, кот. повторяются во времени и пространстве, т.е. являются общими для всех видов данного класса социокультурных явлений

  • имеет дело по своим специальным направлениям со всеми сферами этого пространства

  • homo socius социологией рассматривается как многогранный homo.

Однако несмотря на свою генерализующую природу, социология остаётся строго специальной наукой.

Социальные мыслители долгое время отождествляли часть и целое - общество и созданное им, представляющее его государство. Лишь в Новое время европейские мыслители сумели достаточно строго отличить государство от так называемого "гражданского общества", под которым стали понимать всю совокупность неполитических социальных групп (классов, сословий, цеховых союзов, семей и пр.), интересы которых пытается координировать государство. Соответственно, стало ясно, что реальное человеческое общество с развитой социальной структурой представляет собой противоречивое единство государства и "гражданского общества", взаимополагающих существование друг друга.

Понимание общества как своего рода плацдарма, на котором развертывается бескомпромиссное сражение противостоящих друг другу армий – классов (марксизм). В истории социальной философии и социологии могут быть выделены следующие парадигмы интерпретации О.: 1) взгляды мыслителей органической школы в социологии, возникшей в кон. 19 – нач. 20 вв. Ее представители (П.Ф. Лилиенфельд, А. Шеффле, Р. Вормс, А. Эспинас) отождествляли О. с организмом и пытались объяснить социальную жизнь биологическими закономерностями. Сравнение О. с организмом проводилось многими мыслителями (Платон, Гоббс, Спенсер), однако они не считали их тождественными. Представители же органической школы обнаруживали прямой изоморфизм между О. и организмом, в котором роль кровообращения выполняет торговля, функции головного мозга - правительство и т.п. В 20 в. концепция органической школы утратила популярность;

2) концепция О. как продукта произвольного соглашения индивидов (общ. договор);

3) антропологический принцип рассмотрения О. и человека как части природы (Б. Спиноза, Д. Дидро, П. Гольбах и др.). Достойным существования признавалось лишь О., соответствующее подлинной, высокой, неизменной природе человека. В современных условиях наиболее полное обоснование философской антропологии дано М. Шелером, где категория "человек" конституируется в качестве антитезы "О." и "природе";

4) теория социального действия, возникшая в 1920-е (М. Вебер, Знанецкий и др.), фундируется идеей, согласно которой в основе социальных отношений лежит установление "смысла" (понимание) намерений и целей действий друг друга. Главное во взаимодействии между людьми - осознание ими общих целей и задач и то, чтобы действие актора было адекватно понято другими участниками социального отношения;

5) функционалистский подход к О. (Т. Парсонс, Р. Мертон и др.). О. рассматривается в философской традиции в контексте его взаимодействия как с природой, так и с индивидом как личностью. При характеристике О. необходимо учитывать не только процессы функционирования, но и развития социальных систем, ибо эволюция О. может быть рассмотрена как негаэнтропийный процесс, ведущий к повышению уровня организации. Функционирование и развитие социальной системы обязательно предполагает сменяемость поколений людей и, следовательно, социальное наследование.

8. Принципы системного анализа социальной реальности.

Соцфил изучает общество в его интегральности и всеобщности, а не отдельные аспекты социальной реальности. Соц реальность рассматривается в единстве ее сущности и существования, к ней подходят как к субстанциальной и автономной системе (признаки системы: 1. состоит из частей, т.е. интерогенное строение; 2. части взаимосвязаны, т.е. изменение одного явл сказывается на св-вах и состоянии др; связи сильные, т.е. есть св-ва присущие системе, но отсутствующие у отдельных частей).

Системный анализ рассматривает соц реальность в 3х взаимосвязанных аспектах:

  1. Структурный анализ

Обнаружить и классифицировать части, из кот состоит система, ранжировать их на подсистемы, компоненты и эл-ты.

  1. Функциональный

Обнаружить устойчивые зависимости (связи и отнош) между частями системы, классифицировать их как субординационные (главные и второстепенные части) или координационные и(части функционируют равноправно)

  1. Динамический

Обнаружить причины, мех-змы и формы социокультурного изменения, система должна обладать потенцией саморазвития.

Существуют 3 уровня социальной теории:

1 ур системного анализа общества – социологический

законы строения, функционирования и развития реальных самодостаточных групп (стран и народов), существующих и существовавших на полит карте мира.

2 ур – типологический

законы строения, функционирования и развития, кот присущи типам общественного устройства, существующих и существовавших в истории.

3 ур – общесоциологический

законы строения, функционирования и развития, кот присущи обществу вообще, т.е всем обществам, независимо от времени и места их существования -> прямое отношение к социальной философии.

9. Субстанциальный подход к общественной жизни.

Существует 2 типа объектов:

- неинформационные

их существование на связано с целями (по Аристотелю – то, ради чего существует нечто)

- информационные

  1. субстратные объекты

вещь есть то, из чего она состоит (ее св-ва совпадают со св-вами вещества, из кот она состоит)

  1. функциональные объекты

их существенные св-ва опр-ся назначением, внешней целью, достижению которой они служат (по Дюркгейму функция – это соответствие между бытием объекта и его назначением)

  1. субстанциальные

самоцельное, самопорождающееся и саморазвивающееся качество..

высший органический тип системной целосиности.

субстанциальные объекты преследуют собственные цели, не функционируют, а живут. их существенные св-ва определяются образом жизни (т.е способом самоцельного существования в среде)

Таким образом, субстанциальный подход к пониманию живых существ предполагает учет внутренних и внешних обстоятельств, образующих во взаимодействии целостный образ их жизни, способ воспроизводства в среде обитания. Этот подход может и должен быть использован при понимании качественной специфики интересующей нас социальный системы. Мы не в состоянии объяснить присущую ей целостность, анализируя отдельные сферы общественной жизни и реально существующее функциональное взаимоопосредование между ними.

Изучая сложнейшие внутренние зависимости между экономикой и политикой, религией и наукой, правом и моралью, мы также обязаны помнить, что эти общественные сферы не представляют собой исходной социальной данности и постоянно спрашивать себя — зачем и почему они возникли в обществе, почему они связаны между собой так, как связаны, а не каким-либо иным способом?

И в данном случае качество системы не может быть дедуцировано из ее структурно-функциональной организации. Необходимо установим тот специфический способ существования, который выделяет людей из природы и противопоставляет ей, т. е. обнаружить субстанцию социального. Таковой, по нашему убеждению, является целенаправленная, адаптивно-адаптирующая деятельность человеческих индивидов и групп.

Обнаружение субстанциального качества системы позволяет науке решить две важнейшие взаимосвязанные задачи.

Первая из них связана с установлением строгих качественных границ системы, ее демаркацией в среде существования, отличением от внешних ей субстанциальных реальностей.

Вторая задача субстанциального подхода состоит в установлении единого источника и основания внутренней организации системы, строгой научной классификации всех формообразований, существующих внутри субстанциального качества.

Субстанциальное понимание человеческой деятельности определяет не только способ существования, но и законы внутренней организации общества. Исходя из того, что общественная жизнь есть не что иное, как процесс совместной деятельности людей, мы будем утверждать, что все существующее в обществе представляет собой то или иное проявление деятельности — ее модус, атрибут, акциденцию или, другими словами, часть, отношение частей, свойство, состояние, таксономический вид.

10. Деятельность как способ существования общественного человека.

Термин "деятельность", который обозначает самозарождающееся и саморазвивающееся качество социального, субстанцию общественной жизни, оказывается наиболее широким понятием социальной философии, исходным по отношению ко всем другим ее категориям, включая сюда ключевые понятия - "социум", "общество", "история".

Однако нередко этот термин используют в еще более широком значении, распространяя его не только на социальные, но и на сугубо природные процессы, говоря, например, о вулканической деятельности, инстинктивной деятельности насекомых и т.п. В этом случае деятельность отождествляют со способностью действовать, т.е. затрачивать энергию, производить определенные изменения в мире, что свойственно, естественно, не только людям.

Мы полагаем, что во избежание ненужной биологизации социальных процессов14 или социализации природных целесообразно говорить о деятельности лишь применительно к человеку и человеческим коллективам, рассматривая ее как специфический способ их существования в мире, отличный от способа существования органической и неорганической природы.

Мы понимаем деятельность как форму бытия в мире, разновидность движения, отличную как от физико-химических взаимодействий, субстанцией которых является преобразование вещества и энергии, так и от органической жизни, представляющей собой информационно направленную адаптивную активность биологических систем.

1). Первым свойством человеческой деятельности, которое фиксируется при самом поверхностном взгляде на нее, является свойство предметности, роднящее деятельность с любыми иными процессами, которые разворачиваются в реальном пространственно-временном континууме, имеют вполне определенное субстратное наполнение, подчиняются закону сохранения энергии и прочим законам физической реальности.

Наличие же некоторой цели есть главный признак, отличающий активность живых систем от спонтанных взаимодействий физического мира. Не вызывает сомнений информационный характер механизмов целесообразности, благодаря которым деятельность представляет собой саморегулируемый процесс, где физическая активность вызывается, направляется и контролируется значимыми "кодами" поведения, позволяющими человеку избирательно относиться к условиям своего существования в среде, соотнося желаемое с возможным и действительным в ней.

Далее, не вызывает сомнений конечный характер общественных целей, предполагающих самосохранение общественной жизни как условие сохранения Человека во вселенной. В этом смысле слова социальная деятельность, как и поведение живых существ, представляет собой процесс адаптации к среде существования.

Это не означает, конечно, что человеческая деятельность выступает как одна из форм животного поведения. Наличие созданной или преобразованной людьми среды существования выделяет людей их прочих живых существ, покорно следовавших своему природному предназначению и не пытавшихся изменить условия жизни к лучшему для себя и своего потомства. Т.е. признак адаптивности, присущий социальной деятельности, реализуется в ней в особой, исключительной форме, отличной от адаптивности живых систем.

В отличие от активности животных человеческая деятельность представляет собой не просто адаптивный, а "адаптивно-адаптирующий" процесс, т.е. приспособление к природной среде путем ее масштабной предметной переработки, ведущей к созданию искусственной среды существования человека или артефактной "второй природы".

Речь идет о родовом свойстве деятельности, характеризующем любую из ее историко-культурных форм.

Подобный адаптивно-адаптирующий характер социальной деятельности означает, что она изначально выступает как труд, т.е. способность преобразовывать среду существования, создавая средства жизни, отсутствующие или недостающие в ней.

Социальные теоретики всех школ и направлений признают важнейшую роль сознания как инициирующего и регулятивного механизма деятельности, вне и помимо которого ее существование априори невозможно. Следует признать, что необходимым внутренним компонентом человеческого сознания является обширная сфера так называемых бессознательных импульсов, без учета которых картина социального поведения человека будет явно неполной. Важно, однако, понимать, что именно способность мыслить, создавать абстрактно-идеальные, понятийные модели мира является системообразующим основанием всей совокупности психических функций, присущих человеку как социальному существу.

Считая сознание свойством, несомненно отличающим деятельность людей от физических и биологических процессов, некоторые ученые в то же время отказываются рассматривать его как единственный, исходный и определяющий ее признак. В качестве такового предлагают другое свойство, также выделяющее деятельность из природных процессов, которое связано, однако, уже не с информационными механизмами адаптации, а с ее "операциональной" стороной, а именно с орудийностью человеческого труда.

Лишь люди способны опосредовать свое воздействие на среду специально созданными средствами труда, отличными от органов тела, данных им природой. Но: собственно человеческой орудийная активность становится лишь тогда, когда обретает осознанный, целенаправленный характер. Социальная коллективность также имеет своим источником "первичный" субстанциальный признак деятельности - присущее человеку сознание.

Мы можем быть уверены в том, что своим возвышением над природой человек обязан не просто целенаправленному труду, а хорошо организованному совместному труду. Возникнув как следствие коллективной прототрудовой жизни животных предков человека, сознание стало ключевым фактором саморазвития общества "на собственной основе", радикально переустроив как труд, так и саму коллективность, придав им "надприродные", специфически человеческие формы бытия.

Именно оно позволило людям соединить эффективное воздействие на среду (действенную систему субъект-объектных связей) с эффективным способом внутренней организации коллектива (системой субъект-субъектных связей), способствующих постоянному приращению его адаптивных возможностей.

Структурная спецификация любого простейшего акта человеческой деятельности обнаруживает в нем субъекта - носителя деятельностной способности, инициирующего и направляющего ее осуществление, и реальный объект его целенаправленной предметной активности. Взаимоположенность между целым действия и его компонентами означает, что нет и не может быть ни субъектов, ни объектов за пределами социальной действительности, равно как нет и не может быть деятельности, в которой отсутствовала бы хоть одна из образующих его сторон.

Тезис о том, что нет и не может быть субъекта вне и помимо действия, следует использовать и в обратном смысле, утверждая, что нет и не может быть никакого социального действия, которое не осуществлялось бы субъектом - носителем субстанциальной способности к целенаправленной деятельности. При этом важно понимать, что в роли такого субъекта могут выступать лишь люди, наделенные сознанием, способные к формам «символического поведения».

Но подлинной первопричиной действий является не состояния сознания, по стоящие за ними и определяющие их потребности существования, и которых выражается адаптивный характер человеческой деятельности. Подобная точка зрения полагает, что информационные программы социального поведения не самоцельны, являются, в конечном счете, средством самосохранения - объективного императива человеческого существования в природной и социокультурной среде. Потребность - свойство субъекта, раскрывающееся в его отношении к необходимым условиям существования, или, конкретнее, свойство нуждаться в определенных условиях своего существования в мире. Вся система человеческих потребностей делится на два разных типа: потребности дефициентные и бытийные (если использовать терминологию одного из крупнейших психологов XX века М. Маслоу). Под дефициентными потребностями следует понимать потребность людей во всем том, что необходимо для поддержания самого факта их биологической и социальной жизни. Бытийные потребности выражают отношение людей к необходимым условиям поддержания определенного качества, условно говоря, комфортности такой жизни, без чего невозможно полноценное существование людей. Собственно социальные потребности, отличающие людей от животных, возникают лишь в рамках человеческой деятельности, которая определяется наличием сознания. Свобода воли человека проявляется по преимуществу в способности нашего сознания "ранжировать" потребности, от которых оно не может произвольно отказаться. В зависимости от сложившейся системы ценностных предпочтений человек может расставлять свои потребности в определенно иерархическом порядке, классифицировать их как первоочередные, актуальные и второстепенные, периферийные, требующие хоть и необходимого, но минимального внимания.

Интерес - идеальный фактор деятельности, непосредственно связанный с потребностями людей. Интерес понимается как посредующее звено в удовлетворении потребности, характерное для человеческой деятельности и практически отсутствующее в поведении животных. Различение потребностей и интересов имеет важнейшее значение для социальной теории. Используя его, мы получаем возможность отличать универсальные потребности "человека вообще", образующие его "родовую" природу, и способы их удовлетворения конкретными людьми в конкретных исторических обстоятельствах. Понятие потребности позволяет нам зафиксировать устойчивое, исторически неизменное в людях и обществах, в то время как категория интереса ориентирует нас на исследование специфических систем деятельности и общественных отношений, от которых зависит способ удовлетворения потребностей.

Итак, подводя итоги сказанному, мы можем рассматривать человеческое действие как системно целостный процесс, в котором могут быть выделены следующие функциональные подсистемы: 1) причиняющая, которую образуют присущие каждому субъекту деятельности потребности и интересы; 2) идеально-регулятивная, которую образуют информационные механизмы сознания - цели, программы, мотивы и стимулы поведения (специально изучаемые психологией); 3) операциональная, которая представляет собой активность целереализации, т.е. физические операции субъектов, направленные на претворение в жизнь своих замыслов и желаний; 4) результативная, которую образуют сознательно полученные или стихийно сложившиеся результаты человеческой деятельности, соответствующие или не соответствующие ее целям, удовлетворяющие и не удовлетворяющие ее потребностям.

Главный вывод, который следует из нашего рассмотрения, может быть сформулирован так: уже на уровне своих простейших проявлений - действий - человеческая деятельность не должна рассматриваться как непредсказуемый процесс, творимый абсолютно свободной, неопределимой волей людей. Единообразие потребностей, раскрывающих объективную "родовую природу" человека, их дисциплинирующее воздействие на сознание - такова наиболее глубокая причина, обусловливающая законосообразность деятельности, ее подчиненность определенным "правилам", существующим в общественной жизни людей.

С другой стороны, анализ простейших форм деятельности показывает нам колоссальные возможности сознания разнообразить поведение людей, готовит нас к пониманию многовариантности человеческой истории. Детерминационная связь между потребностями людей и их целями отнюдь не означает существования столь же строгой детерминации между целями человеческой деятельности и ее реальными результатами.

Деятельность как способ существования общественного человека

Д – субстанция, т.е. способ существования соц-й действ-ти, который выделяет ее во внешнем мире и служит основанием ее внутренней системнной целостности.

Д – разновидность информационно направленной активности саморегулирующихся адаптивных систем.

Д – связь с целенаправленностью, как высшей формой информационного поведения и труда как особого типа приспособления к среде, адаптивно-адаптирующей активностью.

Простейшее целостное проявление общественной жизни социальное действие. Осмысленное поведение человека, его д-ть, принципиально недоступная животным. Акты соц-го действия обретают функциональный хар-р лишь при условии их “встроенности” в систему взаимод-я, интеракции между людьми, координирующими совместны проявления активности. СВОЙСТВА: - целенаправленная адаптация к среде путем ее переработки; - коллективный хар-р д-ти. Условием сущ-я людей, удовл-я их жизнеобеспеч- х потребностей является кооперация и координация их взаимных усилий.(Момджян)

11. Деятельность, ее соотношение с процессами живой и неживой природы.

Термин «деятельность» обозначает самозарождающееся и саморазвивающееся качество социального, субстанцию общественной жизни, повсеместно оно оказывается наиболее широким понятием социальной философии, исходным по отношению ко всем другим ее категориям, включая сюда ключевые понятия — «социум», «общество», «история».

Однако нередко этот термин используют в еще более широком значении, распространяя его не только на социальные, но и на сугубо природные процессы, говоря, например, о вулканической деятельности, инстинктивной деятельности насекомых и т.п. В этом случае деятельность отождествляют со способностью действовать, т.е. затрачивать энергию, производить определенные изменения в мире, что свойственно, естественно, не только людям.

Мы полагаем, что во избежание ненужной биологизации социальных процессов или социализации природных целесообразно говорить о деятельности лишь применительно к человеку и человеческим коллективам, рассматривая ее как специфический способ их существования в мире, отличный от способа существования органической и неорганической природы.

Итак, понятие «деятельность» может быть определено социальной философией лишь путем сопоставления с универсальными свойствами движения вообще, присущими миру как целому, и противопоставления специфически социального способа воссоздания системной целостности, способу, который присущ субстанциальным системам физического и органического типа.

Итак, мы понимаем деятельность как форму бытия в мире, разновидность движения, отличную как от физико-химических взаимодействий, субстанцией которых является преобразование вещества и энергии, так и от органической жизни, представляющей собой информационно направленную адаптивную активность биологических систем. Что же отличает человеческую деятельность и основанный на ней социум от этих форм движения, образующих миры неорганической и органической природы?

Отвечая на этот вопрос, мы должны начать не с различия, а со сходств, существующих между деятельностью и природными процессами, из которых она постепенно развилась.

Мы можем считать, что первым свойством человеческой деятельности, которое фиксируется при самом поверхностном взгляде на нее, является свойство предметности, роднящее деятельность с любыми иными процессами, которые разворачиваются в реальном пространственно-временном континууме, имеют вполне определенное субстратное наполнение, подчиняются закону сохранения энергии и прочим законам физической реальности.

Но означает ли это, что деятельность людей без всякого «остатка» сводится к физическим процессам и может быть объяснена законами неживой природы? Нужно сказать, что в истории социальной мысли существовали и до сих пор существуют направления, дающие положительный ответ на этот вопрос, занимающие позицию социально-философского редукционизма, который убежден в сводимости общественных процессов к их природной «первооснове».

Так, сторонники «физикализма» в социологии издавна пытались превратить ее в «социальную физику», встроив в систему физического знания едва ли не в ряду с механикой, оптикой, акустикой и другими его разделами. Они полагали, что мы в состоянии исчерпывающе объяснить интервенцию Наполеона в Россию или распад империи Габсбургов действием физических законов притяжения и отталкивания, инерции, перехода потенциальной энергии в кинетическую и т.д. и т.п.

Современные разновидности физикализма широко используют достижения термодинамики, квантовой механики в сочетании с идеями синергетики — науки об открытых самоогранизующихся системах «потокового» типа. Нужно сказать, что сопоставление общества с подобными физическими объектами весьма полезно для обществозна-ния, дает ему важную информацию об изначальных свойствах самоорганизующихся систем, способных «дрейфовать» в диапазоне между «порядком» и «хаосом». Но это не значит, что физикалистские модели могут служить самодостаточным основанием для полноценных объяснений функционирования и динамики социокультурных систем.

Именно к такому выводу склоняются сторонники редукционизма, игнорирующие субстанциональную автономию социума, рассматривающие законы общественной жизни как «несущественную флуктуацию» механизмов физической самоорганизации, связанных с «бифуркацией диссипативных систем» и т.д. и т.п. Целеполагание социальной деятельности, феномен свободной человеческой воли и прочие «нефизические» факторы рассматриваются при этом как «экзотические подробности», имеющие значение в пределах межличностных взаимодействий (типа выбора невесты), но теряющие свою силу применительно к долгосрочным тенденциям развития глобальных социальных систем.

Ниже мы постараемся показать всю бесперспективность подобных физикалистских интервенций в область социального познания, которые по своей сути вполне подобны попыткам советского «диамата» редуцировать законы биологической наследственности к «трем законам диалектики».

Все это означает, что нам придется объяснить не только «энергетику» процесса, но и его сугубо избирательный характер, способность системы осуществлять адресный «выброс» физической активности, ее локализацию в «данном месте и в данное время».

Объяснение такой способности требует выхода за рамки физических моделей взаимодействия и обращения к законам иной формы движения, которую многие философы называют активностью. Рассмотрим кратко свойства подобной активности живых систем, чтобы установить ее соотношение с деятельностью человека.

Рассуждая об отличии социальной деятельности от поведения живых систем, мы должны начать с констатации сходств между ними, видных невооруженным глазом. В самом деле, интуитивных представлений о деятельности человека вполне достаточно, чтобы отнести к ней многие из признаков, которые характеризуют биологическую активность, отличают ее от физико-химических преобразований вещества и энергии.

Излишне говорить, что этот сложный, противоречивый процесс сохранения через развитие осуществляется во взаимодействии с природной средой существования, которая задает человечеству некоторые неизменные «правила игры», определяет граничные условия выживания. В этом смысле слова социальная деятельность, как и поведение живых существ, представляет собой процесс адаптации к среде существования. Как и животные, люди зависят от окружающей географической среды, ее климата, рельефа местности, богатства так называемыми жизненными средствами — будь-то наличие дичи в лесах или рыбы в реках. Как и животные, люди стремятся приспособиться к среде существования, обеспечить свое выживание и развитие в условиях засушливой степи или болотистой равнины, продолжительной северной зимы или знойного тропического лета.

Итак, мы можем утверждать, что деятельность человека, несомненно, подпадает под признаки информационно направленной активности саморегулирующихся адаптивных систем.

Это не означает, конечно, что человеческая деятельность выступает как одна из форм животного поведения. Это означает, что родовые сходства, существующие между ними, позволяют нам использовать понятие активности за пределами живой природы, для обозначения единого типа самодвижения, альтернативного физическим взаимодействиям и распадающегося на два подтипа — активность биологических систем, именуемую жизнью, и активность человека и человеческих коллективов, именуемую деятельностью.

Заметим в скобках, что некоторые ученые не ограничивают данный тип поведенческими реакциями людей и животных, но распространяют феномен активности на неживые объекты «кибернетического типа», искусственно созданные людьми, от элементарного холодильника, поддерживающего заданный температурный режим независимо от температурных условий среды, до сложнейших промышленных роботов, способных изготовлять себе подобные устройства.

Результатом универсальной неудовлетворенности, «капризности» человека стала техническая экспансия, приведшая к перестройке естественной и созданию искусственной среды существования — особой социосферы, опосредующей реальную связь людей с нерукотворной природой. анализируя воздействие природы на историю людей, мы увидим неоднородность природной среды, окружающей человека, ее поделенность на «внешнюю» и «внутреннюю» природу.

подчеркнем, что человеческая деятельность и в самых пассивных своих фермах изначально обладает свойством креативности. В самом деле, даже тогда, когда человек в целом вел хозяйство присваивающего, а не производящего типа, это не освобождало его от необходимости «лепить» из материала природы, постоянно изменять его с помощью самых различных приспособлений — от каменного топора до кухонной утвари, позволяющей измельчать или перетирать пищу, добытую собирательством.

Подобный адаптивно-адаптирующий характер социальной деятельности означает, что она изначально выступает как труд, т.е. способность преобразовывать среду существования, создавая средства жизни, отсутствующие или недостающие в ней.

Большая часть ученых не сомневается в том, что главнейший признак деятельности, определяющий феномен и масштабы креативности последней, следует искать в характере ее регулятивных механизмов.

Как и активность животных, деятельность представляет собой информационно направленный процесс, предполагающий способность социальных систем ориентироваться в среде — воспринимать значимые сообщения и перерабатывать их в командные коды поведения, которые вызывают, направляют и контролируют физическую реакцию системы.

И в то же время механизмы информационного поведения человека обладают несомненной качественной спецификой. Им присущи особые функциональные возможности, отсутствующие в живой природе, хотя и подготовленные ее эволюционным развитием — развитием способности самоуправляемых адаптивных систем отображать и моделировать среду существования.

Из курса общей психологии мы помним, что информационное поведение человека определяется сознанием, которое представляет собой высшую форму развития психики животных, обладающих нервной системой, способных ощущать, воспринимать и представлять окружающую действительность (психика, в свою очередь, является результатом эволюционного развития различных допсихических форм ориентации типа таксисов, присущих простейшим живым существам, у которых способность к информационному поведению еще не нашла субстратной основы в специализированных анатомических органах, управляющих им).

Очевидно, что способность к «логицистике», проявляющаяся, в частности, в умении образовывать общие понятия, различна у народов, находящихся на разных этапах исторического развития (известны, в частности, этносы, в языке которых наличествует множество слов, обозначающих разные состояния снега, но отсутствует родовое понятие снега как такового; аналогична ситуация, складывающаяся в процессе онтогенеза — индивидуального развития, взросления человека).

И тем не менее любой «ставший» человек в отличие от животного обладает некоторым минимумом абстрактного мышления, позволяющего ему отображать среду путем создания логических моделей, идеальных образов действия, относительно самостоятельных, независимых от сиюминутных поведенческих ситуаций.

Результатом подобной работы сознания оказывается наличие в человеческой деятельности особого класса целей, отличных от объективных целей адаптивной активности животных (уже упоминавшихся нами предустановленных реакций и состояний живого организма, к которым он стремится под воздействием рефлекторных программ поведения).

Считая сознание свойством, несомненно отличающим деятельность людей от физических и биологических процессов, эти ученые в то же время отказываются рассматривать его как единственный, исходный и определяющий ее признак. В качестве такового предлагают другое свойство, также выделяющее деятельность из природных процессов, которое связано, однако, уже не с информационными механизмами адаптации, а с ее «операциональной» стороной, а именно с орудийностью человеческого труда.

Уже отмечалось, что активная адаптация к среде путем предметного переустройства последней не является монопольным достоянием человека, — оно присуще и животным, для которых совместный «труд» является постоянным образом жизни.

.Повторим еще раз: собственно человеческой орудийная активность становится лишь тогда, когда обретает осознанный, целенаправленный характер. Сказанное касается как ставшего человеческого общества, так и собственных фаз его генезиса — т. е. этапов развития, на которых еще нет вполне «готового» человека, но есть «человек формирующийся», находящийся в стадии становления, уже выходящий в своих главных жизненных проявлениях за рамки биологических законов существования.

Таковы, по мнению большинства антропологов, уже питекантропы, открывшие эру формирующегося человека, которая заканчивается морфологически отличными от современных людей неандертальцами, в объединениях которых, однако, уже существовал высокий уровень солидарности, делавший возможным выживание инвалидов, имелись ритуалы захоронения покойников и многие другие признаки, входящие в необходимый минимум социальности (характеризующие уже не деятельность как процесс, а организационные формы ее осуществления, т. е. собственно общество с особым типом отношений, отличающих его от сообществ животных, — об этом ниже).

Итак, характеризуя специфику человеческой деятельности мы можем подчеркнуть неразрывную связь двух классификационных признаков человеческой деятельности — сознания, выступающего как высшая форма информационной ориентации в среде, и «орудийного» труда, представляющего собой высшую форму адаптационного отношения к ней. Однако именно сознание является, по нашему убеждению, «признаком номер один», позволяющим понять подлинную специфику деятельности, в том числе и присущую ей орудийность в ее отличии от орудийного рефлекса животных предков человека.

Очевидно, что успехи человеческого рода, «возвысившегося» над природным царством, обретшим субстанциально иные законы существования в мире, есть результат не орудийности как таковой, а только «умной» орудийности, направляемой и регулируемой сознанием. Мышление, обретенное человеком, позволило ему окончательно преодолеть законы биологической адаптации, заменив морфологическую перестройку организма (свойственную не только животным, но и его «орудодеятельностным» предкам), безграничным совершенствованием средств труда. Не «орудийность вообще», а целенаправленный орудийный прогресс, ставший следствием сил человеческого ума, освободил людей от рабской зависимости от природы, позволил им — пусть не всегда успешно, зато самостоятельно — контролировать условия своего существования в ней, т. е. обрести свободу как способ «у-себя-бы-тия» в мире, а не бесправного квартирования в нем.

Подчеркивая первостепенную роль сознания в становлении и развитии социума (которая, однако, не тождественна его всесилию в нем — об этом ниже), мы должны подчеркнуть, что адаптивные возможности разума не ограничиваются орудийным прогрессом в узком смысле этого слова.

В самом деле, важнейшим фактором становления и развития общества были не столько индивидуальные инженерные успехи "гениальных производителей" в создании перспективных орудий труда, сколько возможности всего коллектива усваивать и транслировать этот индивидуальный опыт, делать его общим достоянием, сохранять для будущих поколений.

Иначе обстоит дело с коллективно живущими животными. У них, так же как и у людей, встречается индивидуальная пластичность программ поведения (определяющая различие между «умной» синицей, умеющей вскрывать бутылки с кефиром, и ее «менее умной» подругой, не «додумавшейся» до таких изощренных форм добывания пищи31). Однако индивидуальные успехи в адаптации за редким исключением не закрепляются в коллективном видовом опыте животных — «передовые достижения» отдельных особей умирают вместе с ними, что вынуждает каждое новое поколение начинать с того же, с чего начинали его предшественники.

Итак, мы видим, что возможности сознания позволили людям соединить выработку эвристической информации с надежными способами ее накопления и циркуляции в человеческом сообществе. Эта способность имела неоценимое значение в связи с коллективным характером человеческой деятельности — еще одним ее признаком, важным для понимания социокультурной реальности.

Все мы знаем, что в отличие от медведей или тигров, способных жить поодиночке и объединяться лишь на время выведения потомства, человек, по выражению Аристотеля, изначально формировался как «общественное животное», не способное самостоятельно обеспечивать свою жизнь.

12. Физикализм в социальном познании.

Итак, реальная человеческая деятельность всегда представляет собой определенный физический процесс, совершающийся в полном соответствии с законами природы, в том числе и с законом сохранения энергии. Это касается и самого процесса деятельности, и вовлеченных в него субъект-объектных компонентов — предметов, используемых людьми, и самих людей.

Подводя итоги сказанному, мы можем считать, что первым свойством человеческой деятельности, которое фиксируется при самом поверхностном взгляде на нее, является свойство предметности, роднящее деятельность с любыми иными процессами, которые разворачиваются в реальном пространственно-временном континууме, имеют вполне определенное субстратное наполнение, подчиняются закону сохранения энергии и прочим законам физической реальности.

Но означает ли это, что деятельность людей без всякого «остатка» сводится к физическим процессам и может быть объяснена законами неживой природы? Нужно сказать, что в истории социальной мысли существовали и до сих пор существуют направления, дающие положительный ответ на этот вопрос, занимающие позицию социально-философского редукционизма, который убежден в сводимости общественных процессов к их природной «первооснове».

Так, сторонники «физикализма» в социологии издавна пытались превратить ее в «социальную физику», встроив в систему физического знания едва ли не в ряду с механикой, оптикой, акустикой и другими его разделами. Они полагали, что мы в состоянии исчерпывающе объяснить интервенцию Наполеона в Россию или распад империи Габсбургов действием физических законов притяжения и отталкивания, инерции, перехода потенциальной энергии в кинетическую и т.д. и т.п.

Современные разновидности физикализма широко используют достижения термодинамики, квантовой механики в сочетании с идеями синергетики — науки об открытых самоогранизующихся системах «потокового» типа. Нужно сказать, что сопоставление общества с подобными физическими объектами весьма полезно для обществозна-ния, дает ему важную информацию об изначальных свойствах самоорганизующихся систем, способных «дрейфовать» в диапазоне между «порядком» и «хаосом». Но это не значит, что физикалистские модели могут служить самодостаточным основанием для полноценных объяснений функционирования и динамики социокультурных систем.

Именно к такому выводу склоняются сторонники редукционизма, игнорирующие субстанциональную автономию социума, рассматривающие законы общественной жизни как «несущественную флуктуацию» механизмов физической самоорганизации, связанных с «бифуркацией диссипативных систем» и т.д. и т.п. Целеполагание социальной деятельности, феномен свободной человеческой воли и прочие «нефизические» факторы рассматриваются при этом как «экзотические подробности», имеющие значение в пределах межличностных взаимодействий (типа выбора невесты), но теряющие свою силу применительно к долгосрочным тенденциям развития глобальных социальных систем.

Именно к такому выводу склоняются сторонники редукционизма, игнорирующие субстанциональную автономию социума, рассматривающие законы общественной жизни как «несущественную флуктуацию» механизмов физической самоорганизации, связанных с «бифуркацией диссипативных систем» и т.д. и т.п. Целеполагание социальной деятельности, феномен свободной человеческой воли и прочие «нефизические» факторы рассматриваются при этом как «экзотические подробности», имеющие значение в пределах межличностных взаимодействий (типа выбора невесты), но теряющие свою силу применительно к долгосрочным тенденциям развития глобальных социальных систем.

Ниже мы постараемся показать всю бесперспективность подобных физикалистских интервенций в область социального познания, которые по своей сути вполне подобны попыткам советского «диамата» редуцировать законы биологической наследственности к «трем законам диалектики». Не ставя знака равенства между философскими спекуляциями и точной наукой, понимая всю пропасть, отделяющую сторонников Лысенко и Презента от последователей Ильи Пригожина, мы полагаем, что в обоих случаях речь идет о попытке зачеркнуть автономию субстанциальных систем, сведя их качественную обособленность к абстрактным инвариантам мира или к всеобщим свойствам физической реальности (попадающим вместе с физическим субстратом во все другие более сложные формы организации).

Увы, к несчастью всех редукционистов, особенное в мире, несмотря на «кровное родство» со всеобщим, упорно претендует на качественную автономию и собственные законы, не желая быть просто иллюстрацией к общим случаям.

Таково убеждение подавляющего большинства обществоведов, отстаивающих субстанциальность социального и считающих недопустимым его редукцию к физическим взаимодействиям. В действительности не только социум, но и куда более простая органическая жизнь в самых элементарных своих проявлениях качественно отлична от физической реальности, включает в себя преобразования вещества и энергии, но не сводится к ним.

13. Биологический редукционизм в социальном познании. Социобиология.

Рассуждая об отличии социальной деятельности от поведения живых систем, мы должны начать с констатации сходств между ними, видных невооруженным глазом. В самом деле, интуитивных представлений о деятельности человека вполне достаточно, чтобы отнести к ней многие из признаков, которые характеризуют биологическую активность, отличают ее от физико-химических преобразований вещества и энергии.

Так, не вызывает никаких сомнений целесообразность деятельности, осуществляемой человеком не «просто так», а «ради чего-то», ради какой-то фиксированной и фиксируемой цели (и в широком, и в узком значениях этого термина).

Уже говорилось, что ученый не должен истолковывать это утверждение телеологически, в духе признания некоторой внешней трансцендентальной предустановленноcти (скажем, Божьей воли), которая порождает феномен общества и ориентирует его в предзаданном направлении. Напротив, социальная реальность вполне соответствует признаку sui generis, характеризующему субстанциальные объекты (естественно, если речь идет об обществе как таковом, а не об отдельных его компонентах, включая сюда социальные организации, сознательно «изобретаемые» людьми). Как и в случае с живой природой, мы заранее признаем спонтанность возникновения общества, а также наличие в нем своеобразных ненаправленных «мутаций», характеризуемых категорией «стихийность» и означающих нарушение причинной связи между целью действия и его реально полученным результатом.

Это обстоятельство, однако, ничуть не отрицает самого наличия целей, внутренней целесообразности человеческих усилий. Не вызывает сомнений информационный характер механизмов такой целесообразности, благодаря которым деятельность представляет собой саморегулируемый процесс, где физическая активность вызывается, направляется и контролируется значимыми «кодами» поведения, позволяющими человеку избирательно относиться к условиям своего существования в среде, соотнося желаемое с возможным и действительным в ней.

Далее, не вызывает сомнений конечный характер общественных целей, предполагающих самосохранение общественной жизни как условие сохранения Человека во вселенной. Используя прописную букву в этом слове, мы, конечно же, говорим о человеке как родовом существе19, обладающем безусловным инстинктом самосохранения, который может отсутствовать у отдельных человеческих индивидов (в поведении которых, если следовать Фрейду, «позывы к жизни» могут сочетаться с «позывами Танатоса», «влечением к смерти»).

Конечно, как и в случае с живой природой, такое самосохранение не исключает, а предполагает изменчивость общественных форм; его нельзя интерпретировать в духе гомеостаза, противопоставлять извечному стремлению к диверсификации, саморазвитию общественной жизни, выступающему как реальный способ ее сохранения (по «принципу велосипеда», согласно которому предотвратить падение можно лишь в процессе постоянного движения).

Именно этот поведенческий интеграл определяет в конечном счете конкретные цели социальной активности, заставляет общество создавать, воссоздавать и разнообразить материальные условия своего существования, производить и воспроизводить непосредственную человеческую жизнь, социализировать новые поколения, передавать им нарастающую сумму знаний, умений и навыков.

Излишне говорить, что этот сложный, противоречивый процесс сохранения через развитие осуществляется во взаимодействии с природной средой существования, которая задает человечеству некоторые неизменные «правила игры», определяет граничные условия выживания. В этом смысле слова социальная деятельность, как и поведение живых существ, представляет собой процесс адаптации к среде существования. Как и животные, люди зависят от окружающей географической среды, ее климата, рельефа местности, богатства так называемыми жизненными средствами — будь-то наличие дичи в лесах или рыбы в реках. Как и животные, люди стремятся приспособиться к среде существования, обеспечить свое выживание и развитие в условиях засушливой степи или болотистой равнины, продолжительной северной зимы или знойного тропического лета.

Итак, мы можем утверждать, что деятельность человека, несомненно, подпадает под признаки информационно направленной активности саморегулирующихся адаптивных систем.

Это не означает, конечно, что человеческая деятельность выступает как одна из форм животного поведения. Это означает, что родовые сходства, существующие между ними, позволяют нам использовать понятие активности за пределами живой природы, для обозначения единого типа самодвижения, альтернативного физическим взаимодействиям и распадающегося на два подтипа — активность биологических систем, именуемую жизнью, и активность человека и человеческих коллективов, именуемую деятельностью.

Заметим в скобках, что некоторые ученые не ограничивают данный тип поведенческими реакциями людей и животных, но распространяют феномен активности на неживые объекты «кибернетического типа», искусственно созданные людьми, от элементарного холодильника, поддерживающего заданный температурный режим независимо от температурных условий среды, до сложнейших промышленных роботов, способных изготовлять себе подобные устройства.

Тот факт, что различные технические системы, способные работать в автоматическом режиме, принадлежат сфере социального, не вызывает никаких сомнений. Вопрос в другом — должны ли мы рассматривать такие автоматы в качестве самостоятельных носителей активности, подобных человеку, или же в качестве объектов его деятельности, включенных в нее, принадлежащих ей, но функционирующих по принципиально иному типу?

Нет никаких сомнений в том, что кибернетические устройства, созданные человеком, работают по информационным программам, так как направляются системой значимых импульсов, позволяющих системе достигать предзаданных целей, приводить себя в соответствие с условиями среды, управлять своими реакциями, обеспечивая нормальное предписанное ей функционирование. Подобная способность позволяет искусственным автоматическим устройствам дублировать, подменять собой объекты живые и социальные, как это происходит с искусственным механическим сердцем, успешно заменяющим естественную сердечную мышцу, или роботом, способным выполнять определенные функции человека лучше самого человека (что и позволяет последнему создавать роботизированные системы производства, передавать исполнительные функции автоматам, оставляя за собой лишь функции программирования, общего контроля и наладки).

Но означает ли сказанное, что мы должны считать технические устройства полноценными носителями активности как особого типа самодвижения, альтернативного физическим взаимодействиям? Едва ли это так. Мы полагаем, что способность к информационному поведению становится реальной активностью лишь там и тогда, когда цели поведения имманентны действующей системе, принадлежат ей самой, а не монтируются в нее извне, как это происходит с техническими системами, «самопрограммирование» которых всегда имеет своим источником человека, разработанные им информационные программы. Очевидно, что ни станок с ЧПУ, ни сложнейшая компьютерная программа не имеют собственных целей существования, не имеют собственных потребностей, служат всецело целям и потребностям человека и лишь в фантастических романах обретают способность противопоставлять своим создателям собственную волю20.

Итак, существенные сходства между поведением живых систем и социальной деятельностью позволяют нам считать их разновидностями информационно направленной, адаптивной активности самопрограммирующихся и саморегулирующихся систем.

И все же эти сходства не следует трактовать как тождество, лишая деятельность своей собственной субстанциальной самостоятельности Именно так поступают сторонники редукционистских концепций — уже не физикалистского, а «организмического» типа, которые отрицают какое бы то ни было существенное различие между социальными и биологическими процессами. Отсюда характерные попытки (как это делал, к примеру, французский социолог Р. Вормс) уподобить общество организму, понять функции государства, сословий, церкви или денежного обращения, сопоставляя их с функциями головного мозга, мускулатуры, кровообращения и пр.

Одним их наиболее влиятельных течений редукционистского толка в современной социологии выступает так называемая социобиология, представители которой (Э. Уилсон, Р. Александр и др.) действительно выявляют немало любопытных сходств в коллективном поведении людей и животных. Представители этого течения не дают нам забывать о телесной природе человека, многие параметры которой оказывают немалое влияние на формы социального поведения, предопределяя генетическую склонность людей к лидерству, агрессии и т.д.21

Однако это обстоятельство вовсе не означает, что некоторые «функциональные инварианты» в биологическом и социальном поведении можно интерпретировать как сущностное тождество между ними, ставя, к примеру, знак равенства между агрессией животных и социокультурным феноменом агрессии человека. Такой организмический подход, подобно подходу физикалистскому, критикуется большинством современных ученых, настаивающих на субстанциальной специфике деятельности. Это обстоятельство, однако, не мешает им предлагать различные ответы на вопрос об истоках социокультурной уникальности, выделяющей человеческое сообщество из мира живой природы.

14. Специфика социального познания. Проблема «наук о природе» и «наук о культуре».

Познанием называется процесс деятельности человека, основным содержанием которого является отражение объективной реальности в его сознании, а результатом — получение нового знания об окружающем мире. В процессе познания всегда присутствуют две стороны: субъект познания и объект познания. В узком смысле под субъектом познания обычно подразумевают познающего человека, наделенного волей и сознанием, в широком — все общество. Объектом познания соответственно является либо познаваемый предмет, либо — в широком смысле — весь окружающий мир в тех границах, в которых с ним взаимодействуют отдельные люди и общество в целом.

     Главной особенностью социального познания как одного из видов познавательной деятельности является совпадение субъекта и объекта познания. В ходе социального познания общество познает себя. Такое совпадение субъекта и объекта познания оказывает огромное влияние как на сам процесс познания, так и на его результаты. Социальное познание начинается с установления социальных фактов. Различают три вида таких фактов:

         1) действия или поступки отдельных индивидов или больших социальных групп;

        2) продукты материальной или духовной деятельности людей;

     3) словесные социальные факты: мнения, суждения, оценки людей.

  Согласно Дюркгейму, предмет социологии, - социальные факты, которые, характеризуются основными признаками: они существуют вне индивидов и оказывают на них принудительное воздействие, интерсубъективны по природе и являют собой способы действий (практика) (верования, стремления, обычаи и т.д.). Набор социальных фактов может меняться в зависимости от эпохи. Дюркгейм выдвигает специфические правила наблюдения социальных фактов. Во-первых, социальный факт должен рассматриваться как предмет, имеющий объективное существование, следующий важный момент в изучении социального факта - это его научное определение. Дюркгейм считает недопустимым применять те клише для выбора «названия» для социального факта, определения которых остаются неоднозначными до сих пор, как например «демократия», «социализм», «коммунизм» и т.п. То есть весьма важным аспектом метода изучения социальных фактов является полное, всеобъемлющее и научное определение понятий, которыми оперирует социолог в ходе раскрытия проблемы исследования. Кроме того, очевидно, что определяя объект своего исследования, социолог должен следить за тем, чтобы внешние признаки, на основании которых он определяет этот объект, были максимально возможно объективными. Социолог должен попытаться рассматривать изучаемые социальные факты с той стороны, с какой они представляются изолированными от своих индивидуальных проявлений. Методологическую установку на исследование самих социальных процессов, а не представлений о них он сформулировал в известном лозунге: «Социальные факты нужно рассматривать как вещи» => наблюдение нельзя отождествлять с чувственным восприятием. /Э. Дюркгейм «Метод социологии»

Целью социального познания, как и познания в целом, является установление истины. Истиной называют соответствие полученных знаний содержанию объекта познания. Однако установить истину в процессе социального познания нелегко, потому что:

     1) объект познания, а им является общество, достаточно сложен по своей структуре и находится в постоянном развитии, на которое оказывают влияние как объективные, так и субъективные факторы. Поэтому установление социальных закономерностей крайне затруднено, а открытые социальные законы носят вероятностный характер, ибо даже аналогичные исторические события и явления никогда полностью не повторяются;

     2) ограничена возможность применения такого метода эмпирического исследования, как эксперимент (воспроизведение изучаемого социального явления по желанию исследователя практически невозможно). Поэтому наиболее распространенным методом социального исследования является научная абстракция.

     Главным источником получения знаний об обществе является социальная действительность, практика.

  Понять и правильно описать происходящие в обществе процессы, открыть законы общественного развития можно только при использовании конкретно-исторического подхода к социальным явлениям. Основными требованиями данного подхода являются:

         1) изучение не только ситуации, сложившейся в обществе, но и тех причин, результатом которых она явилась;

         2) рассмотрение социальных явлений в их взаимосвязи и взаимодействии друг с другом;

         3) анализ интересов и действий всех субъектов исторического процесса (как социальных групп, так и отдельных личностей).

    Разделение «наук о культуре» и «наук о природе» Риккерт производит на основе разведения самих понятий «культура» и «природа». «Природа, - пишет Риккерт, - есть совокупность всего того, что возникло само собой, само родилось и представлено собственному росту. Противоположность культура природе в этом смысле является как то, что или непосредственно создано человеком, действующим сообразно оцененным им целям, или, если оно уже существовало раньше, по крайне мере, сознательно взлелеяно им ради связанной с ним ценности.» То есть, по Риккерту, во всех явлениях культуры мы всегда найдем воплощение какой-нибудь признанной человеком ценности, ради которой эти явления и созданы.

Г. Риккерт подчеркивал специфику «наук о культуре», «наук о духе», обосновывал тезис о невозможности единства, естествознания и социогуманитарного познания. Более того, наука сводилась исключительно к естествознанию, которое находит в природе повторяемость, общие законы, тогда как в мире людей господствуют индивидуализм, уникальность запросов и поступков, и по отношению к общественной жизни возможно только описание конкретных событий. Вопросы же о смысле и стимулах совершаемых людьми поступков могут решаться только в контексте религиозности, нравственных, этических ценностей, сопряженных с иррационалистически истолковываемой духовной сущностью человека.

Риккерт не считал, что понятие научного закона является универсальной категорией эпистемологии и что каждая наука призвана устанавливать законы: «Если мы отделим закономерность как методологическую форму от причинности, то все же, хотя всякая действительность обусловлена причинно, могут существовать науки, которые вовсе не интересуются законами, но стремятся познавать индивидуальные причинные ряды». Естественные науки, или науки о природе, устанавливают универсальные законы; науки, занимающиеся изучением «человека в истории», не формулируют никаких законов, а изучают отдельные исторические факты и их причинные связи. С т.зр. Риккерта, понятия «закон науки» и «закон природы» совпадают, поскольку никаких законов, касающихся развития культуры, не существует. Социологию Риккерт характеризовал как «чисто естественно-научное трактование человеческой социальной духовной жизни». Позднее М. Вебер, принимавший риккертовское противопоставление наук о культуре наукам о природе, выдвинул программу развития социологии как «универсально-исторической» науки.

Ценности, по Риккерту, для нас и связаны всегда с оценками, но они именно связаны с ними, а потому-то их нельзя отождествлять с реальными действительными оценками. Риккерт прямо подчеркивает: «Блага и оценки не суть ценности, они представляют собой соединение ценностей с действительностью. Сами ценности, таким образом, не относятся ни к области объектов, ни к области субъектов. Они образуют совершенно самостоятельное царство, лежащее по ту сторону субъекта и объекта. Если таким образом мир состоит из действительности и ценностей, то в противоречии обоих этих царств и заключается мировая проблема. Противоречие это гораздо шире противоречия объекта и субъекта. Субъекты вместе с объектами составляют одну часть мира - действительность. Им противостоит другая часть - ценность. Мировая проблема есть проблема взаимного отношения обеих этих частей и их возможного единства. Расширение философского понятия о мире ведет, таким образом, к постановке новой основной проблемы: проблемы отношения ценности к действительности. Лишь тогда сможет она дать мировоззрение, которое было бы действительно чем-то больше, нежели простые объяснения действительности».

Определяя философию как "учение об общезначимых ценностях", он рассматривал историю как процесс осознания и воплощения ценностей и видел в философии, поэтому основную задачу в выработке специфического метода исторических наук.

Итак, по Риккерту, единство и объективность наук о культуре обусловлены единством и объективностью нашего понятия культуры, а последнее в свою очередь, - единством и объективностью ценностей устанавливаемых нами. Но как определиться в выборе ценностей, чтобы придать историческим исследованиям действительное единство, которое бы выражало историю всего культурного развития. Этой задачи, по Риккерту, служит философия истории, без которой не может быть исторической науки. Собственно, и естествознание, как отмечает он, представляет исторический продукт культуры, а отсюда в борьбе за право исторического понимания вещей мы не должны бояться естествознания. Более того, по его мнению, естественно-научная точка зрения скорее подчинена исторической и культурно-научной, т.к. последняя значительно шире первой.

Постановка Риккертом вопроса о специфике методологии исторических наук оказала существенное воздействие на методологию социального и гуманитарного познания. Идея, согласно которой задача науки истории в том, чтобы раскрыть законы исторического развития, начала складываться в Новое время.

15. Информационная специфика деятельности. Феномен сознания.

Большая часть ученых не сомневается в том, что главнейший признак деятельности, определяющий феномен и масштабы креативности последней, следует искать в характере ее регулятивных механизмов.

Как и активность животных, деятельность представляет собой информационно направленный процесс, предполагающий способность социальных систем ориентироваться в среде. И в то же время механизмы информационного поведения человека обладают несомненной качественной спецификой. Им присущи особые функциональные возможности, отсутствующие в живой природе, хотя и подготовленные ее эволюционным развитием — развитием способности самоуправляемых адаптивных систем отображать и моделировать среду существования.

Из курса общей психологии мы помним, что информационное поведение человека определяется сознанием, которое представляет собой высшую форму развития психики животных, обладающих нервной системой, способных ощущать, воспринимать и представлять окружающую действительность (психика, в свою очередь, является результатом эволюционного развития различных допсихических форм ориентации типа таксисов, присущих простейшим живым существам, у которых способность к информационному поведению еще не нашла субстратной основы в специализированных анатомических органах, управляющих им).

Не углубляясь в проблемы психологической науки, отметим, что сознание человека основано на способности к словесно-логическому, «вербальному» мышлению, которая надстраивается над системой условных и безусловных рефлексов поведения и завершает собой простейшие формы «прологического» — наглядно-действенного и наглядно-образного мышления. Любой человек в отличие от животного обладает некоторым минимумом абстрактного мышления, позволяющего ему отображать среду путем создания логических моделей, идеальных образов действия, относительно самостоятельных, независимых от сиюминутных поведенческих ситуаций.

Результатом подобной работы сознания оказывается наличие в человеческой деятельности особого класса целей, отличных от объективных целей адаптивной активности животных. Речь идет о сознательных целях деятельности, связанных со способностью человека анализировать ситуацию, т.е. раскрывать неявные, не поддающиеся «живому наблюдению» причинно-следственные связи ее значимых компонентов и основанные на ней регулярности. Эта способность позволяет людям заранее предвидеть результаты своей деятельности, планировать их, т.е. продумывать наиболее целесообразные в данных условиях способы их достижения. В этом плане целью деятельности следует считать не только сам желаемый результат усилий, предмет человеческой потребности (будь то реальная буханка хлеба, интересующая голодного, или прибыль, к которой стремится финансист). Целью называют также идеальный образ желаемого результата, который создается рефлективными «отсеками» сознания (на основе ценностных предпочтений человека, соотнесенных с условиями среды) и контролируется его волевыми импульсами, направляющими физическую активность в заданном, рассчитанном направлении.

Соответственно информационным свойством человеческой деятельности считают ее целенаправленность, отличную от «ординарной» целесообразности в поведении животных, которые преследуют лишь объективные цели (потребности) без соответствующей ментальной проработки.

Хорошо известно, что условно-рефлекторная модель поведения позволяет высшим животным гибко приспосабливаться к ситуации, мобилизуя свой прежний опыт для превентивной реакции на ее возможные изменения.

Таким образом, целенаправленность человеческой деятельности есть нечто большее, чем способность к информационному прогнозированию динамики среды. Суть дела в качестве этих «прогнозов», в степени их осмысленности, открывающей путь для инновационных изменений и символизации, т.е. «отчуждаемости» от конкретной поведенческой ситуации, в которой оказывается живое существо.

Саморегуляция поведения у человека дополняется и сопровождается имманентной саморегуляцией сознания, перестающего быть механическим дериватом конкретных условий адаптации, обретающего собственную логику функционирования и развития. В самом деле, животное способно «думать» о голоде или страхе, лишь испытывая их, — и только для человека с его автономным сознанием существует «опасность вообще» представляемая, переживаемая и анализируемая в ситуации ее фактического отсутствия. Лишь человек способен аналитически расчленять ближние и дальние цели поведения, предпринимая для этого нелепые с позиций биологической целесообразности действия, — испытывая страх, идти навстречу опасности или, будучи голодным, добровольно отказываться от пищи.

Констатируя все эти обстоятельства, ученые приходят к выводу, что именно способность к эвристическому символическому поведению составляет специфицирующий сущностный признак человеческой деятельности, позволяя нам говорить о разумности человека, ставшей родовым именем Homo Sapiens. Оставляя в стороне многие тонкости психологии, мы можем квалифицировать разумность как возможность нестандартного поведения в нестандартной ситуации, предполагающего выработку эвристических реакций, не содержащихся в прошлом опыте — не только индивидуальном, но и коллективном, видовом.

Тем не менее и в этих случаях (указывающих на генетические истоки человеческого сознания) экспериментаторы быстро находят тот «порог понимания», т.е. логического обобщения наглядно-действенной информации, который вполне доступен ребенку, но неподвластен самым «умным» животным. (Так, обезьяна не в состоянии мысленно определить длину палки, необходимую, чтобы достать банан, и получает результат путем многочисленных проб и ошибок, проверяя «руками» самые различные варианты, в том числе и заведомо нелепые с человеческой точки зрения. Далее, овладев с грехом пополам «начатками геометрии», обезьяна оказывается вполне беспомощной в эмпирическом постижении простейших принципов физики: так, установив методом проб и ошибок пространственную связь между высоко подвешенным бананом и лежащей на полу клетки лестницей, она пытается использовать ее по назначению, но не «учитывает» законы центра тяжести, позволяющие придать лестнице устойчивое положение.)

Понятно, насколько способность человека продумывать свои действия, обобщать эмпирически данную информацию расширяет границы и возможности его деятельности. Именно эта способность определяет колоссальную пластичность человеческого поведения, умение искать и находить оригинальное решение для каждой отдельной задачи.

Итак, рассуждая о преимуществах информационной ориентации человека, мы свели ее к способности целеполагания, основанной на абстрактном мышлении, создающем превентивные логические модели желаемого результата. Следует, однако, сделать некоторые оговорки, без которых рассмотрение деятельности как сугубо сознательного, целенаправленного процесса может показаться заведомо ошибочным.

Прежде всего способность человека строить в голове предварительные планы собственных действий отнюдь не является синонимом или гарантией безошибочности поступков, основанных на этих планах. В своей повседневной жизни люди постоянно сталкиваются с тем прискорбным фактом, что результат предпринятых усилий не соответствует ожиданиям, а иногда и грубо противоположен им. Причинами такой несогласованности могут быть как внешние обстоятельства, становящиеся деструктивирующим «форс мажором» для самых продуманных расчетов, так и внутренние дефекты целеполагания и целере-ализации (включая сюда ординарную человеческую глупость, чья роль в истории трагически велика и не должна преуменьшаться).

Важно понять, однако, что, рассуждая о целенаправленности человеческой деятельности, мы имеем в виду сам факт наличия символизируемой цели действий (отсутствующей у животных), а вовсе не качество, т.е. адекватность этих целей. Любой и даже самый глупый или неумелый человек, оставаясь в рамках этологической нормы, присущей Homo Sapiens, не может не действовать целенаправленно, к каким бы губительным последствиям ни вела де факто эта обязывающая способность.

Конечно, утверждение о том, что вне сознания нет и не может быть деятельности, осуществляемой человеком как социокультурным субъектом (интересным обществознанию, а не медицине), нуждается в серьезных уточнениях.

В этом плане целенаправленная деятельность, свойственная людям, не исключает наличия у них полного набора досоциальных регуляторов поведения, альтернативных сознанию. В действительности деятельность содержит в себе в снятом виде не только признаки простейшего физического процесса, но и свойства приспособительного поведения животных, активности не в ее родовом, а в сугубо биологическом понимании.

Мало того, что система человеческого сознания не сводится к способности вербального понятийного мышления, но включает в себя совокупность эмоциональных и волевых факторов, сопровождающих процессы целепостановки и существенно влияющих на него. Следует признать, что необходимым внутренним компонентом человеческого сознания является обширная сфера так называемых бессознательных импульсов, без учета которых картина социального поведения человека будет явно неполной.

Понятие бессознательного по-разному трактуется в современной психологии. Не претендуя на безупречную точность формулировок, мы можем утверждать, что разные психологические школы включают в сферу «бессознательного» различные психические импульсы «надсознательного», «внесознательного» и «подсознательного» типа.

Примером «надсознательного» в социокультурном поведении людей могут служить нередкие случаи «озарения» или творческой интуиции, позволяющие человеку «проскочить» фазу логических размышлений между постановкой умственной задачи и ее решением — к примеру, получить искомое решение во сне, как это нередко бывало с учеными в истории науки.

Иначе обстоит дело со сферой психических импульсов, которые можно условно назвать «внесознательными», — они куда ближе к рефлекторным формам поведения, в некотором смысле основываются на рефлексах и все же не сводятся к ним, представляя собой специфически социальный способ их сознательного использования в поведении. Известна способность тренированных борцов и боксеров мгновенно реагировать на внешнюю угрозу, применяя приемы зашиты, многие компоненты которых в момент исполнения не опосредуются сознательным расчетом. Да и обычный человек, отправляясь по привычной, исхоженной дороге в ближайшую булочную, движется фактически «на автомате», переставляя ноги с минимальной степенью участия сознания, — во всяком случае значительно меньшей, чем при движении по незнакомому болоту. На языке психологии подобные стереотипизированные поведенческие реакции, в которых отсутствует «поэлементарная сознательная регуляция и контроль» каждого из необходимых движений, именуют навыками. Безусловно, это не так. В работах психологов прекрасно показано, что навыки включают в себя рефлекторные механизмы поведения, но не редуцируются к ним; в этом смысле автоматизированные поведенческие реакции являются не альтернативой, а всего лишь «дополнением» к сознательной деятельности человека, своеобразной формой ее проявления, которая основана на «экономии сознания», но непредста-вима вне и помимо его механизмов.

Наконец, еще одна сложность, с которой сталкивается констатация сознательности человеческого действия, связана не с психомоторикой его осуществления, а с мерой осмысленности, рефлексивности информационных импульсов поведения. Речь идет о полноте отчета в побудительных мотивах своей деятельности, который отдает себе сознательно действующий субъект, той связи между сознанием и осознанием, которая различна в разных актах человеческого поведения и позволяет говорить о его «подсознательных» импульсах, активно изучавшихся 3. Фрейдом и его последователями.

Пока же отметим, что наличие неосознаваемых влечений не ставит под сомнение информационную специфику деятельности, так как «подсознательное» в ней — лишь особая акциденция, «инобытие» сознания, присущее лишь человеку и отсутствующее у животных, у которых нет и не может быть ни «озарений», ни «комплексов», анализируемых фрейдизмом и неофрейдизмом25.

Таким образом, постулируя сознательный характер деятельности, мы вовсе не сводим информационные механизмы человеческого поведения к сугубо рациональному, рефлективному мышлению. Важно, однако, понимать, что именно способность мыслить, создавать абстрактно-идеальные, понятийные модели мира является системообразующим основанием всей совокупности психических функций, присущих человеку как социальному существу. Декартовское cogito, конечно же, не исчерпывает собой все содержание сознания, но оно составляет его сущность — источник тех субстанциальных свойств, которые присущи любому компоненту человеческого сознания (включая те из них, которые, казалось бы, аналогичны психическим функциям животных)26.

Итак, несмотря на все оговорки, мы можем утверждать, что сознание — в разных своих проявлениях — является необходимым информационным механизмом действия, вне и помимо которого его осуществление априори невозможно. Конечно, в каждом конкретном случае в действии могут преобладать различные формы, полюсы сознания: от трезвой рефлексии до смутных влечений, от аналитического расчета до аффективных импульсов и т.д. Как бы то ни было во всех возможных случаях поведение людей остается сознательным и целенаправленным.

Итак, подводя итоги сказанному, мы видим, насколько силен соблазн связать специфику человеческой деятельности, ее отличие от адаптивной активности животных с наличием сознания — совокупностью высших психических функций, в основе которых лежат способность к абстрактно-логическому моделированию мира.

16. Цели, средства и результаты деятельности.

Из всех существ, способных действовать, только человек наделен способностью к деятельности. Любые рассуждения о «вулканической деят-ти», о «рефлективной деят-ти насекомых» и тд. исходят из категориального понимания деят-ти. Деят-ть обладает всеми св-вами физич. процесса, т.е. представляет собой преобразование вещества и энергии, измеряемое в единицах физики.

Мышление представляет собой лишь первую необходимую фазу деят-ти – фазу целепостановки, имманентную сознанию. Если целепостановка не перешла в фазу целереализации, связанную с преобразованием вещества и энергии, имеет место не деят-ть, а неосуществленная намеренность действовать.

Аристотель понимал цель как «то, ради чего делается нечто». Такая трактовка ведет к смешению цели, деят-ти и ее результата.

Цель – это информационный вектор, предпосланный деят-ти, вызывающий ее и ориентирующий в предзаданном направлении. Наличие цели делает деят-ть целесообразной.

Информация – совокупность сообщений, с помощью которых живые и кибернетические объекты ориентируются в среде, оценивают ее воздействие и программируют ответные реакции на эти воздействия.

Целесообразность – способность к адресному выбросу энергии, осуществленному в нужное время и в нужном месте. Адресный выброс энергии осуществляется на основе избирательного отношения к среде, т.е., способности различать полезное, вредное и безразличное.

Спонтанными, т.е., бесцельными, могут быть результаты деят-ти, но не ее процесс.

Деятельность человека имеет осознанно целесообразный характер. Причем сознательное определение цели деятельности (функция целеполагания) присуща только людям.

Выделяют следующие основные элементы структуры деятельности:

субъект — тот, кто осуществляет деятельность;

объект — то, на что направлена деятельность;

цель —ожидаемый результат деятельности; средства достижения цели и сам результат.

Цель - один из элементов поведения и сознательной деятельности человека, который характеризует предвосхищение в мышлении результата деятельности и пути его реализации с помощью определённых средств. Ц. выступает как способ интеграции различных действий человека в некоторую последовательность или систему. Анализ деятельности как целенаправленной предполагает выявление несоответствия между наличной жизненной ситуацией и Ц.; осуществление Ц. является процессом преодоления этого несоответствия.

Наиболее значительное в античной философии учение о Ц. развил Аристотель, толковавший Ц. как «то, ради чего» нечто существует. Распространяя представление о Ц., характерной для человеческой деятельности, на природу, Аристотель трактовал Ц. как конечную причину бытия (causa finalis). В средневековой философии подлинная Ц. бытия усматривалась в Ц. вечного божественного разума; преобладала телеологическая трактовка истории и природы как осуществляющих божеств. Ц. (см. Телеология).

В новое время сложилась рационалистическая трактовка деятельности человека как целенаправленного процесса. И. Кант связывал Ц. со сферой практического разума, свободной нравственной деятельности человека; он различал технические Ц. (относящиеся к умению), прагматические Ц. (относящиеся к благу, содержанию поступков) и Категорический императив (относящийся к общеобязательному принципу поступков человека). В философии Ф. Шеллинга и Г. Гегеля учение о Ц. носило характер объективной телеологии. Рассматривая Ц. как одну из форм объективации духа, Гегель превращал природу и историю в средства реализации в мире «абсолютного духа», т. е. телеология у Гегеля была связана с теологией. Вместе с тем в рамках объективного идеализма Гегель пытался раскрыть диалектику Ц., средств и результатов деятельности, выдвинул идею о несовпадении Ц. и результатов деятельности (о т. н. хитрости разума).

17. Дискуссионные проблемы антропосоциогенеза.

Антропосоциогенез - исторический процесс превращения человека как биологического существа, в члена общества, социальное существо. В основе представлений об антропосоциогенезе в естествознании лежит теория развития, объясняющая диалектические взаимоотношения между биологическим и социальным. Содержание антропогенеза – возникновение и становление социальных закономерностей, перестройка и смена движущих сил развития, определявших направление эволюции

Среди проблем антропосоциогенеза наиболее острой является проблема перехода от последнего животного к человеку. В качестве критериев качественных отличий человека предлагались: двуногость, разум, сознание, членораздельная речь, орудийная деятельность, технические способности. Ныне антропологи полагают, что многие человеческие особенности указывают не на какие-то совершенно новые черты, а являются усилением черт, характерных и для типичного наземного позвоночного, и для типичного млекопитающего, и для типичного примата. Вопрос о сущности скачка от гоминид человеку широко обсуждался в антропологической литературе. В настоящее время наблюдается отказ от стадиальной концепции происхождения человека. Проблема заключается в том, что ископаемые остатки свидетельствуют о большом временном разрыве между появлением характеристик, считающихся истинно человеческими: прямохождение возникло раньше начала изготовления орудий и коллективной охоты, а сложноорганизованный мозг – намного позже всех остальных признаков. Специальные черты морфологической организации, начало формирования мышления, языка относятся к периоду жизни кроманьонцев (30-40 тыс. лет назад).  В настоящее время преобладает теория «двух скачков» в антропосоциогенезе: первый – переход от непосредственных животных предшественников человека (австралопитековых) к стадии формирующихся людей, изготовлявших орудия (архантропы); второй – появление на грани позднего палеолита Homo sapiens – сформировавшегося человека современного типа.

«Двум скачкам» противостоят две теории: 1) архантропы (питекантропы) были подлинно готовыми людьми, а их объединения – подлинными человеческими обществами. Антропосоциогенез рассматривается как разовый акт и сводится лишь к формированию физического типа человека. 2) Питекантропы и неандертальцы ни в каком смысле не были людьми, они были животными, и их объединения носили биологический характер. Первыми людьми были неоантропы. Только с их появлением зародилось человеческое общество. Значительную роль в процессе антропосоциогенеза многие исследователи отводили появлению у человека орудий труда и трудовой деятельности. Первым трудовую теорию происхождения человека выдвинул Ф.Энгельс. Предположения существовали и до этого, но именно Ф.Энгельс научно обосновал эту теорию в своей книге «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека».

Орудийная деятельность имеется только у гоминид. Она есть целесообразный целенаправленный результативный труд. Случаи употребления животными предметов в качестве орудий не есть орудийная деятельность, как не есть орудийная деятельность возведение бобровых плотин, строительство птичьих гнезд, муравьиных куч и т.д. Принципиальная разница между орудийной деятельностью гоминид и животным трудом: высокая временная динамичность, акты творчества, частые переходы на качественно новую ступень, детализация форм деятельности. Строительная и иная созидательная деятельность животных отличается от созидательной деятельности людей тем, что она узко запрограммирована, от нее почти нет отклонений.

Существенное отличие нового качества, полученного в ходе антропосоциогенеза – принципиально иной тип взаимоотношений особи с окружающей средой, основанный на систематическом производстве искусственных орудий труда. Для этого действия только биологических закономерностей (факторов биологической эволюции): мутационного процесса, дрейфа генов, изоляции и естественного отбора - недостаточно. Происхождение человека - уникальное явление, при котором осуществляется переход от биологических к социальным закономерностям. Социальные факторы антропогенеза (трудовая деятельность, общественный образ жизни, речь и мышление) приобрели большое значение в эволюции человека. Социальная эволюция человека сложилась на фундаменте биологической эволюции. Это означает, что возникновение социальной формы движения материи не отменяет действия биологических законов, а лишь изменяет их проявление (например, естественный отбор потерял ведущую роль как фактор видообразования, выполняя стабилизирующую функцию; теряет свое значение изоляция за счет активной миграции и устранения расовых предрассудков и т.д.). По поводу естественного отбора: в человеческих сообществах заботятся о физически слабых особях (проявление влияния социального), что практически не характерно для животного мира.

Насколько я поняла, проблема заключается в том, что невозможно однозначно указать фактор, из-за которого биологическая эволюция перешла в социальную (орудия труда, коллективная трудовая деятельность, появление языка и т.д.). Также довольно тяжело обозначить точные хронологические рамки начала и завершения процесса антропосоциогенеза (т.е. какие человеческие объединения мы можем назвать уже в полном смысле человеческими, а не просто животными стаями). Проблема тесно переплетается и с биологической эволюцией человека. Так, например, ученые до сих пор спорят, по каким именно признакам мы можем судить о появлении человека в полном смысле этого слова. К тому же, об этом я написала, многие характерные и важные для человека биологические признаки появлялись не одновременно, а часто через весьма продолжительные отрезки времени.

18. Понятие социального действия. (Вебер)

1. Социальное действие (включая невмешательство или терпеливое приятие) может быть ориентировано на прошедшее, настоящее или ожидаемое в будущем поведение других. Оно может быть местью за прошлые обиды, защитой от опасности в настоящем или мерами защиты от грозящей опасности в будущем. «Другие» могут быть отдельными лицами, знакомыми или неопределенным множеством совершенно незнакомых людей. (Так, например, «деньги» служат средством обмена, которое действующее лицо принимает потому, что ориентирует свои действия на ожидание готовности со стороны многочисленных незнакомых и неопределенных «других» в свою очередь принять их впоследствии в процессе обмена.)

2. Не все типы действия — в том числе и внешнего — являются «социальными» в принятом здесь смысле. Внешнее действие не может быть названо социальным в том случае, если оно ориентировано только на поведение вещных объектов. Внутреннее отношение носит социальный характер лишь в том случае, если оно ориентировано на поведение других. Так, например, действия религиозного характера несоциальны, если они не выходят за пределы созерцания, прочитанной в одиночестве молитвы и т. д. Хозяйствование (отдельного индивида) социально только тогда и постольку, если и поскольку оно принимает во внимание поведение других. В самом общем и формальном выражении, следовательно, — если в таком хозяйствовании отражено признание третьими лицами фактических прав данного индивида распоряжаться своим хозяйством по своему усмотрению. В материальной сфере подобная ситуация может быть выражена, например, в том, что в таком хозяйствовании при потреблении принимается во внимание также и будущая потребность третьих лиц, и «запасы» отчасти ориентируются на это; или если при производстве продуктов в основу ориентации положен предполагаемый спрос на них третьих лиц в будущем.

3. Не все типы взаимоотношения людей носят социальный характер; социально только то действие, которое по своему смыслу ориентировано на поведение других. Столкновение двух велосипедистов, например, не более чем происшествие, подобное явлению природы. Однако попытка кого-нибудь из них избежать этого столкновения — последовавшая за столкновением брань, потасовка или мирное урегулирование конфликта — является уже «социальным действием».

  1. Социальное действие не идентично ни а) единообразному поведению многих людей, ни б) тому, на которое влияет поведение других, а) Если многие люди на улице открывают во время дождя зонты, то это (как правило) не означает, что действие человека ориентировано на поведение других; это просто однотипные действия для защиты от дождя, б) Известно, что на поведение человека оказывает сильное влияние просто тот факт, что он находится среди столпившейся «массы» людей (предмет «массовой психологии», исследуемой в работе Лебона); такое поведение определяется как поведение, обусловленное массовостью. Индивид может также оказаться объектом массового воздействия со стороны рассеянных масс людей, если они влияют на него одновременно или последовательно (например, через прессу), и он воспринимает их поведение как поведение многих. Реакции определенного типа становятся возможны только благодаря тому факту, что индивид ощущает себя частью «массы», другие реакции, напротив, этим затрудняются. Вот почему какие-либо события или действия могут вызвать у человека в толпе самые разнообразные чувства — веселость, ярость, воодушевление, отчаяние и любые другие аффекты, которые не возникли бы в результате тех же причин у индивида в одиночестве (или не возникли бы с такой легкостью), при этом (во многих случаях по крайней мере) между поведением индивида и фактом его причастности к толпе может не быть осознанной связи. Подобное поведение, обусловленное (или отчасти обусловленное) только фактом присутствия в толпе как таковым, выражающееся в простой реакции на данное обстоятельство и не соотнесенное с ним по своему смыслу, не входит в понятие «социального действия» в установленном нами значении. Правда, различие здесь с уверенностью провести трудно. Так, например, не только демагог, но и сама массовая аудитория может в различной степени и с различной отчетливостью осмысливать свою связь с фактом «массовости». Далее, просто «подражание» поведению других (чему Г. Тард с полным основанием придает большое значение) не является специфически «социальным поведением», если оно только реактивно и не ориентировано на поведение другого лица. Граница и в данном случае настолько размыта, что в ряде случаев едва ли можно провести должное различие. Однако тот факт, что индивид заимствует у других что-либо показавшееся ему целесообразным, не составляет социального действия в нашем понимании. Ориентация здесь не на поведение другого; индивид посредством наблюдения ознакомился с известными объективными возможностями, и на них он ориентируется в своем поведении. Его действие каузально, но не осмысленно определено поведением другого лица. Напротив, если поведению других подражают потому, что оно «модно», считается традиционным, образцовым, «престижным», или из каких-либо иных соображений такого рода, то такое подражание по своему смыслу соотнесено либо с поведением того, кому подражают, либо с поведением третьих лиц, либо с поведением тех и других. Между этими типами есть, конечно, множество промежуточных стадий. Феномен обусловленности массовостью и феномен подражания не разделяются четкими границами, являют собой пограничные случаи социального действия и будут еще неоднократно встречаться в нашем изложении, например в разделе о традиционном действии (р. II). Причина недостаточной четкости границ объясняется в данном, как и в других случаях, тем, что ориентация на поведение других и смысл собственного действия далеко не всегда могут быть однозначно установлены или даже осознаны, а еще реже — осознаны полностью. Уже по одному тому далеко не всегда можно уверенно разграничить простое «влияние» и осмысленную «ориентацию». Однако концептуально их разделять необходимо, хотя чисто «реактивное» подражание имеет по крайней мере такое же социологическое значение, как «социальное поведение» в собственном смысле слова. Социология занимается отнюдь не одним «социальным действием», но оно являет собой (во всяком случае, для той социологии, которой мы здесь занимаемся) ее центральную проблему, конститутивную для нее как для науки. Впрочем, тем самым мы отнюдь не утверждаем, что эта проблема вообще важнее других.

Социальное действие, подобно любому другому поведению, может быть: 1) целерациональным, если в основе его лежит ожидание определенного поведения предметов внешнего мира и других людей и использование этого ожидания в качестве «условий» или «средств» для достижения своей рационально поставленной и продуманной цели, 2) ценностно-рациональным, основанным на вере в безусловную — эстетическую, религиозную или любую другую — самодовлеющую ценность определенного поведения как такового, независимо от того, к чему оно приведет; 3) аффективным, прежде всего эмоциональным, то есть обусловленным аффектами или эмоциональным состоянием индивида; 4) традиционным; то есть основанным на длительной привычке.

1. Чисто традиционное действие, подобно чисто реактивному подражанию (см. предыдущий параграф), находится на самой границе, а часто даже за пределом того, что может быть названо «осмысленно» ориентированным действием. Ведь часто это только автоматическая реакция на привычное раздражение в направлении некогда усвоенной установки. Большая часть привычного повседневного поведения людей близка данному типу, занимающему определенное место в систематизации поведения не только в качестве пограничного случая, но и потому, что верность привычке может быть здесь осознана различным образом и в различной степени (об этом ниже). В ряде случаев этот тип приближается к типу № 2.

2. Чисто аффективное действие также находится на границе и часто за пределом того, что «осмысленно», осознанно ориентировано; оно может быть не знающим препятствий реагированием на совершенно необычное раздражение. Если действие, обусловленное аффектом, находит свое выражение в сознательной эмоциональной разрядке, мы говорим о сублимации. В таком случае этот тип уже почти всегда близок к «ценностной рационализации», или к целенаправленному поведению, или к тому и другому.

3. Ценностно-рациональная ориентация действия отличается от аффективного поведения осознанным определением своей направленности и последовательно планируемой ориентацией на нее. Общее их свойство заключается в том, что смысл для них состоит не в достижении

какой-либо внешней цели, а в самом определенном по своему характеру поведении как таковом. Индивид действует под влиянием аффекта, если он стремится немедленно удовлетворить свою потребность в мести, наслаждении, преданности, блаженном созерцании или снять напряжение любых других аффектов, какими бы низменными или утонченными они ни были.

Чисто ценностно-рационально действует тот, кто, невзирая на возможные последствия, следует своим убеждениям о долге, достоинстве, красоте, религиозных предначертаниях, благочестии или важности «предмета» любого рода. Ценностно-рациональное действие (в рамках нашей терминологии) всегда подчинено «заповедям» или «требованиям», в повиновении которым видит свой долг данный индивид. Лишь в той мере, в какой человеческое действие ориентировано на них — что встречается достаточно редко и в очень различной, большей частью весьма незначительной степени, — можно говорить о ценностно-рациональном действии. Как станет ясно из дальнейшего изложения, значение последнего настолько серьезно, что позволяет выделить его в особый тип действия, хотя здесь и не делается попытка дать исчерпывающую в каком-либо смысле классификацию типов человеческого действия.

4. Целерационально действует тот индивид, чье поведение ориентировано на цель, средства и побочные результаты его действий, кто рационально рассматривает отношение средств к цели и побочным результатам и, наконец, отношение различных возможных целей друг к другу, то есть действует, во всяком случае, не аффективно (прежде всего не эмоционально) и не традиционно. Выбор между конкурирующими и сталкивающимися целями и следствиями может быть в свою очередь ориентирован ценностно-рационально — тогда поведение целерационально только по своим средствам. Индивид может также включить конкурирующие и сталкивающиеся цели — без ценностно-рациональной ориентации на «заповеди» и «требования» — просто как данные субъективные потребности в шкалу по степени их сознательно взвешенной необходимости, а затем ориентировать свое поведение таким образом, чтобы эти потребности по возможности удовлетворялись в установленном порядке (принцип «предельной полезности»). Ценностно-рациональная ориентация действия может, следовательно, находиться в различных отношениях с целерациональной ориентацией. С целерациональной точки зрения ценностная рациональность всегда иррациональна, и тем иррациональнее, чем больше она абсолютизирует ценность, на которую ориентируется поведение, ибо она тем в меньшей степени принимает во внимание последствия совершаемых действий, тем безусловнее для нее самодовлеющая ценность поведения как такового (чистота убеждения. красота, абсолютное добро, абсолютное выполнение своего долга). Впрочем, абсолютная целерациональность действия тоже в сущности лишь пограничный случай.

  1. Действие, особенно социальное, очень редко ориентировано только на тот или иной тип рациональности, и самая эта классификация, конечно, не исчерпывает типы ориентаций действия; они являют собой созданные для социологического исследования понятийно чистые типы, к которым в большей или меньшей степени приближается реальное поведение или — что встречается значительно чаще — из которых оно состоит. Для нас доказательством их целесообразности может служить только результат исследования.

19. Современные споры вокруг философии К.Маркса.

К. Маркс (1818–1883), философ, социолог и экономист, является одним из наиболее глубоких критиков капитализма и основателей современного социализма. Творчество Маркса оказало глубокое воздействие на социальную мысль и социальные движения конца XIX – начала XX в. В 1848 г. вместе со своим другом Ф. Энгельсом он написал по просьбе только что организовавшегося международного Союза коммунистов “Манифест Коммунистической партии”. В нем говорилось, в частности, что коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности. Главным трудом Маркса был “Капитал”, первый том которого вышел в 1867 г. Второй и третий тома были подготовлены для печати и изданы Энгельсом уже после смерти Маркса . Эта сложная, перенасыщенная диалектикой работа долгое время считалась основной книгой массового энтузиастического коммунистического движения. “Подобно Библии, дремлющей на полках у многих христиан, которые ее никогда оттуда не снимают, такую книгу не обязательно читать и понимать” (Д. Уатт).

Социальная философия Маркса складывалась прежде всего под воздействием Гегеля, французских социальных утопий (Сен-Симон, Фурье) и английского утилитаризма (Бентам, Милль). Эти три круга идей Маркс подверг, однако, резкой, иногда просто уничижительной критике; он скорее отталкивался от них в поисках собственного решения, чем пытался развить их.

Согласно Марксу , человеческая история представляет собой процесс смены общественно-экономических формаций. Он начинается с первобытно-общинной формации и затем последовательно проходит четыре стадии: рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и коммунистическую. Элементы формационного подхода были уже у Гегеля, однако Маркс внес в понятие формации принципиальную новизну: развитие общества обусловлено в первую очередь Противоречиями между составляющими способ производства производительными силами и производственными отношениями.

Этот новый момент принято называть экономическим детерминизмом, хотя Маркс и делал оговорки относительно того, что экономический фундамент общества испытывает на себе известное обратное воздействие других сфер социальной жизни.

Можно сказать, что суть формационного подхода сводится к линейно-стадиальному истолкованию истории, дополненному идеей экономического детерминизма. Этот подход утверждает линейность истории (наличие общей линии развития, по которой идут все общества и народы), направленность истории (она движется по пути прогресса, от низших форм к формам все более развитым с точки зрения способа производства), гетерогенность истории (она слагается из качественно различных отрезков, разделяемых глубокими социальными катаклизмами, или революциями) и существование относительного “конца истории” (достигнув коммунистической стадии, история завершается как таковая, превращаясь в “предысторию”). Формационный подход к истории не совместим с возникшим несколько позднее так называемым цивилизационным подходом к ней, трактующим историю как совокупность локальных, почти независимых друг от друга цивилизаций.

События XX в. показали, что и формационный, и цивилизационный подходы к истории являются схематичными и односторонними.

Основной темой творчества Маркса являлся критический анализ современного ему капитализма и поиски путей перехода к более совершенному общественному устройству – коммунизму, “фантастическому миру, где все люди будут счастливы” (К. Ясперс).

Марксу казалось очевидным то, что опровергло затем развитие экономики постиндустриального общества: при коммунизме богатства польются непрерывным потоком, поскольку централизованная экономика с обобществленными средствами производства способна обеспечить гораздо более высокую производительность труда, чем рыночная, конкурентная экономика, опирающаяся на частную собственность. Это – одна из основных ошибок учения Маркса о коммунизме.

Исторический парадокс социальной теории Маркса в том, что создававшаяся как учение о совершенном обществе, в котором свобода каждого является условием свободы всех, эта теория оказалась ядром идеологии коммунистического тоталитарного общества, основанного на страхе и терроре.

В этом и состояла, надо полагать, применительно к творчеству Маркса гегелевская “ирония истории”.

Идеи Маркса послужили отправным моментом для формирования нескольких, несовместимых друг с другом течений мысли. Марксизм-ленинизм сделал основной упор на диалектику, социалистическую революцию и диктатуру пролетариата; западный неомарксизм почти полностью отказался от диалектики и от представления о пролетариате как могильщике капитализма и сосредоточил свое внимание на понятиях практики, отчуждения, “ложного сознания”, на абстрактной критике капитализма; особую ветвь образовали попытки дополнить философию Маркса идеями экзистенциализма (Ж. П. Сартр, М. Мерло-Понти), фрейдизма (Э. Фромм) и др. Прямое или косвенное воздействие марксизма ощущается в постструктурализме М. Фуко, психоанализе Ж. Лакана, деконструкции Ж. Дерриды и др. Влияние идей Маркса было продолжительным и устойчивым в России, Германии, Франции. В Англии и США воздействие этих идей не было сколько-нибудь существенным. “Европейскому мышлению присущ определенный пиетет, не позволяющий игнорировать Маркса . Вы должны найти что-нибудь положительное в его творчестве, пусть даже только в ранних сочинениях. В Америке этого никогда не было. Я хочу сказать, что здесь никого не интересует, читали ли вы Маркса или нет...” (Р. Рорти).

В последнее время в нашей отечественной печати неоднократно высказывались сомнения по поводу того, что Маркс был социальным философом, имел свою развернутую концепцию и совершил здесь, в этой области философского знания, настоящий переворот. Если это действительно так, то нет никаких оснований говорить сегодня об актуальности Маркса как социального философа. Он тогда целиком принадлежит XIX в. и ушел вместе с ним в историю. В таких случаях обычно приводят в качестве самого “знакового” аргумента, увы, пока несбывшийся формационный переход от капитализма к социализму.

Трудно отрицать напрямую весомость этого аргумента. Однако он, как правило, искусственно отгораживается от других марксовых высказываний об обществе, которые, несомненно, составляют у него целостную социально-философскую концепцию. Тем самым спор о Марксе переводится из научно-теоретической плоскости в идеологическую плоскость, а нередко и в конкретно-политическую.

Маркс наметил также и общие подходы к пониманию взаимосвязей между социальной философией и всей совокупностью конкретных наук об обществе. Социально-философское знание задает горизонты видения обществоведческой проблематики, ее предметные границы как с точки зрения исторической траектории развития общества, так и с точки зрения механизма функционирования общества. Вместе с тем сама социально-философская конструкция опирается на некоторые ценностные предпосылки, или точнее говоря, включает их органически в себя. В них утверждается определенный смысл жизни и деятельности человека, его предназначение в мире.

Маркс исходит из идеи необходимости освобождения человека труда (занятого в сфере материального производства), а через него освобождения каждого человека от эксплуатации, угнетения, господства и принуждения, от всех форм дискриминации и отчуждения во имя всестороннего и гармоничного развития человека как свободного и творческого существа. Особое внимание Маркс уделяет преодолению общественного разделения труда, калечащего человека. Бесклассовое общество будущего, по Марксу, провозгласит в качестве высших целей своего существования принципы “положительного гуманизма”.

Другими словами, Маркс стремится к тому, чтобы дать социально-философское обоснование определенному типу общественной практики. Без философской установки на достижение вполне конкретных условий и перспектив человеческого существования, порождаемых и развиваемых типом практики, нет и не может быть, по Марксу, подлинной науки об обществе. Маркс выступает за неразрывное единство теории и практики, которое означает, что каждый шаг общественной практики (и в материально-преобразующем воздействии на природу, и в изменении общественных отношений) должен сверяться с условиями и перспективами человеческого существования. Конкретные социальные науки оказываются встроенными в целостный механизм “обслуживания” определенного типа практики.

Освободительный проект Маркса представлял собой альтернативную индустриальному капитализму концепцию развития общества. Поэтому в социально-философской концепции Маркса ведущее место занимает разработка соответствующего философского видения исторического процесса, материалистического понимания истории, формационных этапов в ее развитии, а главное, объективной необходимости перехода к новому типу практики и разрыва со старым типом.

В известном смысле можно говорить о логическом равноправии марксовой и либерально-позитивистской концепций социальных наук в плане объяснения ими явлений общественной жизни, однако с одним весьма существенным отличием. В реальной действительности одна из них и тогда, и сейчас продолжает являться господствующей в обществе, причем не просто господствующей. Либерально-позитивистская концепция обслуживает и утверждает всеми доступными средствами сложившийся в границах западной цивилизации определенный тип общественной практики, исходные посылки которой и сегодня остаются неизменными.

Процесс реализации в жизнь провозглашенных либеральных свобод уже к началу XIX в. привел к таким последствиям, которые породили в общественной мысли того времени глубокие сомнения в справедливости еще только формировавшегося общественного строя. Капиталистический тип общественной практики в ходе своего развития порождает все больше и больше неразрешимых, как тогда казалось, социальных противоречий и прежде всего между капиталом и наемным трудом, между буржуазией и пролетариатом. Именно эти обстоятельства побудили Маркса разработать свою альтернативную концепцию исторического развития общества, сделав особый упор на доказательство существования объективных законов его развития. Эта идея по тем временам носила поистине новаторский, революционный характер. Индустриальный капитализм XIX в., оказывается, не представляет собой последний этап в историческом развитии. Он не является единственно возможным состоянием общества, в котором идет постепенная реализация естественных и неотчуждаемых прав человека, и законность, легитимность которого с точки зрения его пребывания на исторической арене вообще не может быть поставлена под сомнение.

Впрочем, Маркс никогда не отрицал огромной прогрессивной роли капитализма во всемирно-историческом масштабе, не отрицал он частную собственность, товарное производство, деньги, конкуренцию и национальное государство. Маркс говорил об их преодолении, о снятии, о возникновении на материально-экономических, политических, социальных и культурных достижениях капитализма принципиально нового, альтернативного капитализму строя, утверждения нового типа практики, который будет базироваться на совершенно других представлениях о смысле жизни и назначении человека, чем либеральная цивилизация. Более того, Маркс соединяет, и это теоретически вполне допустимо, социальное (в широком смысле слова) освобождение человека с либеральными принципами, когда он говорит о свободном развитии каждого как условии свободного развития всех. Но социальное освобождение выступает у него предпосылкой свободного развития человека, но не наоборот.

Новый общественный тип практики не возникает, по мысли Маркса, и не может возникнуть в процессе плавного, эволюционного изменения общества индустриального капитализма, ибо для этого нужны не мелкие усовершенствования в рамках строя, а смена целей развития общества, т.е. выход за рамки строя. Поэтому лишь радикальный теоретический разрыв с существующим строем открывает путь к пониманию тех практических шагов, которые ведут к утверждению нового типа практики. Отсюда тотальность марксовой критики капиталистического строя с позиций нового типа практики, отсюда тотальность марксовой концепции общественной практики, которая также носит всеохватывающий характер, когда каждый шаг в теории и на практике соотносится с конечными целями – с реальным движением в направлении социального освобождения человека.

Маркс находит тройное подтверждение философской идее закономерного хода исторического развития общества – через материалистически интерпретированную диалектику Гегеля, через учение Дарвина о естественном отборе, которое рассматривалось Марксом в качестве естественнонаучной основы материалистического понимания истории, и через доказательство исторически временных рамок существования индустриального капитализма путем открытия экономического закона его движения.

Либерально-позитивистская мысль постоянно ведет критику Маркса по всем трем направлениям, пытаясь опровергнуть философскую идею Маркса о законах истории. Наиболее показательной в этом отношении является работа К.Поппера “Открытое общество и его враги”.

Поппер неистово сражается с Гегелем и Марксом как со своими смертельными врагами. Что защищает К.Поппер? Он защищает либеральный (капиталистический) тип общественной практики, будучи всерьез озабочен тем, чтобы больше не было в истории мысли таких альтернативных проектов, как марксов проект, чтобы Маркс стал последним из конструкторов великих всеобъемлющих систем будущего. Либеральное западное общество больше не нуждается в философских утопиях, наподобие марксовой. Оно нуждается лишь в постепенной и поэтапной социальной инженерии.

Общую методологическую установку К.Поппер формулирует со всей определенностью. “С нашей точки зрения действительно не может быть никаких исторических законов... Задача истории как раз и заключается в том, чтобы анализировать отдельные события и объяснять их причины. Те, кого интересуют законы, должны обратиться к обобщающим наукам (например, к социологии)”1 . Очень характерная для всей либеральной мысли отсылка к социологии, как к науке, изучающей законы, в отличие от истории.

Именно за признание законов исторического развития Поппер изничтожает Гегеля как философа, в том числе его диалектику. С этой целью Поппер использует не только чисто философскую аргументацию. “Я утверждаю, – пишет Поппер, – что гегелевская диалектика в основном была создана с целью исказить идеи 1789 г.”2 . “Мы лучше поймем необходимость борьбы с ним, – пишет в другом месте Поппер, – если кратко рассмотрим общую историческую ситуацию в Европе последних столетий. Общая доктрина Гегеля и Фридриха Вильгельма III, которому служит Гегель, сводит к тому, что государство есть все, а индивид ничто, поскольку он будет обязан государству всем”3 .

Поппер категорически не принимает концепцию национального государства, которая строится на совсем иных основаниях, нежели концепция либерального государства, сторонником которой он себя считает. Поппер здесь пытается доказать изначальную ложность концепции национального государства, хотя это не так. Поппер не принимает во внимание глубокие различия в социокультурном опыте атлантической и романо-германской цивилизаций, которые сглаживаются лишь во второй половине XX в. Нельзя говорить, что одна философская идея обладает большей истинностью, чем другая. В противном случае можно сказать, что естественные и неотчуждаемые права человека есть такая же мифология, как и национальное государство – выразитель единого духа народа. Маркс также не был сторонником гегелевской трактовки государства, как и либерального государства. Маркс находит решение за пределами ложного их противопоставления на путях историзма.

Поппер критикует Маркса за его, как он называет, историцизм. Марксову попытку научно предвидеть историческую необходимость нового общественного строя в результате действия объективных законов истории Поппер называет несостоятельной. Он приписывает Марксу утопическую идею конструирования идеального будущего и вытекающий отсюда метод утопической инженерии по тотальному преобразованию общества. Но Маркс никогда не конструировал будущее, а что касается его последователей, которые создавали на базе его идей массовые идеологии, то здесь требуется особый разговор.

Маркс доказывал, что если и дальше следовать идеалам европейского гуманизма, а не отказываться от них под любыми предлогами, то они не могут быть реализованы в ходе плавной эволюции индустриального капитализма. Критическая теория этого общества должна вестись не изнутри, а извне, не с позиций его безусловного признания, а с позиций его безусловного теоретического преодоления. Достижения философской мысли и естествознания, тенденции развития экономики дают все основания для такой постановки вопроса. Альтернативный проект должен показывать пути формирования объективных условий, необходимых для того, чтобы переход к новому историческому типу общественной практики мог совершиться.

Сегодня, в конце XX в., можно сказать, что объективные условия для практического преодоления западного типа практики, основанного на либеральных принципах, не сложились и, как теперь можно с полной уверенностью сказать, не могли сложиться в течение всего периода существования индустриального капитализма. Несомненно, что Маркс все же переоценил степень готовности этих условий и в этом смысле можно говорить об утопической стороне философско-исторической концепции Маркса. Разумеется, Маркс не мог выйти за пределы индустриального этапа развития западной цивилизации, хотя в отдельных своих высказываниях, в частности относительно роли и места науки в будущем обществе, ему удалось совершить ряд невероятных по своей смелости и прозорливости теоретических прорывов.

Вполне понятно теперь, почему указанные Марксом пути и способы практической реализации альтернативного проекта не были лишены серьезных противоречий. С одной стороны, Маркс сделал пролетариат основной и, более того, единственной социальной силой, утверждающей на исторической арене новый, альтернативный строй, новый тип общественной практики. Однако оставалось неясным, прежде всего в теоретическом плане, как он сможет правильно распорядиться своей властью, будучи классом угнетенным, эксплуатируемым, занятым в основном физическим, совершенно нетворческим трудом и имеющим в своей массе довольно низкий уровень образования? Кто выступит его теоретическим мозгом? Кто будет вести его в правильном направлении в условиях резкого усложнения общественных связей и отношений, все более динамичного развития общества? Конечно, абстрактный ответ тут есть. Во-первых, это наука вообще и прежде всего комплекс социальных наук об обществе, а следовательно, люди науки, способные переложить абстрактные теоретические выводы на язык повседневной практики. Во-вторых, профессиональные политические деятели, субъективно преданные делу социального освобождения человека труда.

Следует, однако, заметить, что в рамках индустриальной цивилизации достижения науки воплощаются в сфере материального производства главным образом, если не исключительно, в предметной стороне производительных сил общества – в машинной технике, технологиях, в организации фабрично-заводского труда. Наука как производительная сила в условиях машинного производства противостоит человеку труда, превращенному в придаток машины, в обслуживающий ее физический орган. Поэтому соединение пролетариата с марксовой идеей нового общества и превращение пролетариата в мощную политическую силу могло произойти только после создания на основе этой науки массовой освободительной идеологии, вытесняющей проблему преобразования характера трудовой деятельности рабочего человека на периферию общественного сознания как проблемы малозначительной и вполне разрешаемой впоследствии.

Общественное разделение труда на труд физический и умственный, складывающееся в рамках индустриального капитализма, объективно разъединяет науку и пролетариат, ставит науку в массовом сознании под подозрение. Реальное социальное освобождение человека труда не может начаться и идти вне и помимо преобразований в характере производительных сил, хотя политическая идеология и может распространять различные иллюзии относительно путей освобождения человека труда, выдавать желаемое за реально осуществимое. Тем не менее альтернативный проект Маркса, оказавшись теоретически и политически противопоставленным господствующему типу общественной практики, много сделал для улучшения материального положения человека труда в обществе индустриального капитализма. Невозможно также отрицать прогрессивный характер роста индустриальной мощи Запада на протяжении XIX в. – первой половины XX в.

Но это развитие автоматически вовсе не делало общественный строй более гуманным, не открывало перед человеком труда реальных перспектив по превращению физического труда в содержательный творческий процесс. Две мировые войны, всепроникающий духовный кризис, охватившие западную индустриальную цивилизацию в первой половине XX в., – наглядное тому свидетельство. Серьезных попыток реализации альтернативного проекта Маркса на Западе так и не было сделано в силу многих исторических обстоятельств. Социал-демократические последователи Маркса признали в конце концов господствующий на Западе тип общественной практики единственно возможным и тем самым отказались от главной, основополагающей идеи в социально-философской концепции Марса.

Трагедия государственного социализма в нашей стране, в других странах бывшего социалистического лагеря, которые попытались реализовать на практике освободительный, альтернативный проект Маркса, продолжает оставаться в центре внимания всей марксоведческой мысли. Произошло то, чего больше всего опасался Маркс, а именно: когда экономические и культурные условия для реализации альтернативного проекта еще не созреют, а политическая ситуация поставит проблему проекта в план практической его реализации. Так, собственно говоря, и произошло в России в 1917 г. Последствия случившегося проявили себя в полной мере спустя семь десятилетий, когда строй рухнул. Это стало возможным не просто в силу непоправимых ошибок руководства и отказа ее лидеров от идеи социализма, а как вполне закономерный, хотя и не неизбежный, результат неготовности условий в стране для реализации марксовой концепции социального освобождения человека труда на протяжении длительного исторического времени. Отсюда и проистекала та огромная роль, которую играла советская идеология как прикрытие невозможности решения заявленных властью целей и задач, и постепенное исчерпание этой идеологией своей эффективности. Именно тогда, когда такие условия в мире и в стране стали постепенно создаваться в связи с грандиозными масштабами научно-технической революции, которая привела к революционным преобразованиям в сфере материального производства, строй государственного социализма был разрушен.

Тем не менее со всей определенностью следует сказать, что даже если все попытки реализации марксова альтернативного проекта оказались неуспешными, то они в любом случае были не напрасными. Дело здесь не только в его огромном воздействии на ход всемирно-исторического процесса. Марксова концепция альтернативного проекта не принадлежит только прошлому. Она начинает быть востребованной обществом сегодня в совершенно новых исторических условиях и под новым углом зрения.

Объективная потребность в новом прочтении Маркса, в понимании им природы альтернативного проекта развития общества, его целей и задач постепенно вырастала в последние десятилетия и сегодня выдвинулась в центр научно-теоретической и идейно-политической борьбы в мировой общественной мысли.

Во второй половине XX в. западная цивилизация, сделав огромный технологический рывок вперед, перешла на новую, постиндустриальную стадию развития. Во всех сферах общества – в экономике, политике, культуре – произошли колоссальные изменения. Однако проблема социального освобождения человека труда от всех форм угнетения, отчуждения, несвободы и теперь не выглядит более реальным делом по сравнению с эпохой индустриального капитализма. Скорее даже наоборот.

Стремительное технологическое развитие Запада во многом способствовало резкому обострению глобальных и в первую очередь экологических проблем современности, возникновению в последнее время прямой угрозы мировой экологической катастрофы. Сложившаяся ситуация явилась следствием утвердившегося на Западе еще в эпоху индустриального капитализма агрессивно-активистского отношения к природе как к простому средству удовлетворения постоянно растущих материальных потребностей, превращения общества в сугубо потребительское общество. Причем достижения здесь высоких стандартов потребления в основном обеспечивается за счет присвоения природных богатств и эксплуатации человеческих ресурсов стран третьего, постколониального мира. Но весь мир не может следовать в своем развитии по пути, проложенному западной цивилизацией. Этот путь тупиковый, гибельный. Выход из ситуации просматривается двоякий. 1. Западный мир, который по численности населения составляет “золотой миллиард”, подчиняет себе весь остальной мир и навязывает ему ограничения на использование природных ресурсов и масштабы вмешательства в окружающую среду. Для Запада принятие такого рода ограничений при наличии у него современных “высоких” технологий позволит сохранить неизменными общие условия своего существования, а следовательно, и сложившийся тип общественной практики. Запад в лице своих господствующих финансовых и политических элит всерьез полагает, что глобальные проблемы можно решить именно таким, чисто технологическим способом – через ограничения и технологии, поскольку западная цивилизация по-прежнему остается единственной рационально устроенной и эффективно действующей цивилизацией. Отсюда сохранение либерально-позитивистских оснований у всего комплекса конкретных социальных дисциплин, попытки вновь отодвинуть на периферию общественного сознания философско-историческую проблематику, всяческое превознесение социологии как единственно подлинной науки о законах общества, его функционировании и развитии, максимальное сближение методологии конкретных социальных дисциплин и методологии естественных наук.

2. Остальной мир обяжет Запад пойти на существенные ограничения роста потребностей и пересмотра их структуры. С этой целью ученые и политические деятели разных стран, прежде всего незападных стран, выдвигают и разрабатывают концепцию альтернативной цивилизации, которая будет строить свои отношения как с природой, так и между людьми внутри общества по другим законам по сравнению с потребительской западной цивилизацией. Иногда эту концепцию называют “экосоциализмом”. Но дело здесь, конечно, не в названии. Главное – в тех базовых философских принципах, на которых строится все здание социальных наук и которые должны способствовать пониманию всего богатства содержания нового альтернативного пути развития единого в своих устремлениях человеческого сообщества. Таким образом, в нынешних условиях сама возможность социального освобождения человека труда оказывается в зависимости от решения глобальных проблем современной эпохи. Об альтернативном проекте развития цивилизации пишут и говорят также и на Западе, но создается впечатление, что в основном эти разговоры служат для дезориентации общественного мнения, для идеологического прикрытия продолжающейся прежней практики. Вряд ли здесь послужит исключением и социал-демократическая мысль Запада. В рамках существующих у современного западного общества целей и задач концепция альтернативной цивилизации не может быть правильно поставлена, а тем более реализована.

Современный парадокс западного общества как раз и состоит в том, что в результате стремительного прогресса науки и технологий произошли огромные изменения в сфере материального производства. Оказанием услуг занята теперь большая часть лиц наемного труда. В обществе постепенно складываются объективные условия для преодоления разрыва между учеными и людьми труда.

Дело не только в том, что в эпоху постиндустриализма наука начинает определять дальнейшие направления развития производства, как это имело место, например, с производством компьютеров, электронной и космической техники. Трудовая деятельность в самых различных сферах общественной жизни предполагает не просто постоянный поиск и использование самой различной информации, но и умение творчески, нестандартно подходить к решению повседневных конкретных задач. Уходит в прошлое физический труд на производстве, как и рабочий класс эпохи индустриализма. В этих условиях основным субъектом и носителем идеи новой, альтернативной цивилизации может стать союз науки и труда. Теперь они не столько, как раньше, противостоят друг другу, сколько взаимодополняют друг друга.

Но, с другой стороны, западное общество может и не предоставить возможностей для реализации союза науки и труда, несмотря на наличие для этого объективных условий. Западное общество сегодня приобрело все черты информационного общества. Оно отличается как огромным научно-информационным богатством, так и строжайшим контролем за производством и распространением научных знаний, особенно применительно к обществу. Нередко и не без оснований говорят об информационном тоталитаризме на Западе. Идеи гуманизма ныне сознательно и целенаправленно дискредитируются как полностью исчерпавшие себя на фоне трагических событий XX в. Духовный кризис западного общества – это не идеологический фантом, это всего лишь констатация отсутствия у общества других целей и задач, кроме непрерывного и все возрастающего материального потребления. Таким делают западное общество правящий слой – финансово-банковская олигархия и транснациональные корпорации. В их руках находятся все средства массовой информации. Но тотальное манипулирование массовым сознанием, которое сегодня носит всепроникающий характер, стало возможным только в результате широкого и разнообразного использования современных достижений науки. Наука в западном обществе, и прежде всего социальная наука, пошла на союз с властью. Поэтому меньше всего приходится надеяться на то, что западная социальная наука, почти полностью стоящая на либерально-позитивистских позициях, окажется способной на конфликт с обществом, порождением и слугой которого она является.

Возвращение к Марксу – это прежде всего возвращение к идее гуманного и справедливого общества, к идее освобождения человека от всех форм эксплуатации, угнетения и отчуждения, создания условий для всестороннего и гармоничного развития человека, разумеется, принимая во внимание всю остроту современных глобальных проблем. Но являются ли эти идеи действительно живыми, актуальными и не превратились ли они уже давно в химерические построения и навязчивые образы, как уверяют нас ученые либерально-позитивистских ориентаций? По тому, каков ответ на этот вопрос, сторонники Маркса и сторонники либеральных ценностей расходятся самым кардинальным образом. Признание исторической необходимости и неизбежности социального освобождения человека труда означает обуздание частнособственнического эгоизма во всех его проявлениях – и в отношении к природе, и к другим странам, и к самому человеку. Другими словами, означает решительный теоретический разрыв со всей общественной практикой Запада, создание принципиально новой социально-философской теории и прежде всего новой философии истории, нового видения перспектив развития человечества и человека, и следовательно, нового понимания целей и задач конкретных социальных наук. Марксов альтернативный проект, несомненно, вернется в западное общество, но уже в новом теоретическом обличье и заставит это общество, рано или поздно, принять новую перспективу развития общества.

20. К.Маркс. Философско-экономические рукописи 1844г.

А) Первая рукопись

ПРЕДИСЛОВИЕ

  1. Чтобы не превращать в афористику своё изложение, Маркс выкладывает свою критику науки праве и государстве(в виде критики гегелевской философии права) в ряде брошюр. Связь политической экономии с государством, моралью и т.д. затрагивается постольку, поскольку этих предметов она специально касается.

  2. Маркс опирается на труды не только английских и французских, но и немецких социалистов Гесса, Вейтлинга, на произведения Энгельса. Говорит о связи с Фейербахом («Только от Фейербаха ведет свое начало положительная гуманистическая и натуралистическая критика»), работы которого после гегелевских штудий – единственные, несущие подлинную теоретическую революцию.

  3. Заключительная глава – критический разбор гегелевской диалектики и философии вообще – ответ критическому теологу. Маркс обвиняет критических теологов:

  • В неосновательности – либо они исходят из каких-то принципов философии как авторитета, либо сразу же трусливо и неоправданно их покидают, попав под критику и засомневавшись

  • Теологи отвлекают внимание читателей от полемики с гегелевской диалектикой и немецкой философии, чтобы уйти от критического преодоления критики («уйти от необходимости преодоления современной критикой ее собственной ограниченности и стихийности»).

  • Они же пытаются убедить, что критика имеет дело с иной критикой( читай философией) только на уровне 18 века.

  • Критические теологи выдают чужие открытия за свои

  • Сначала теологическая критика была прогрессивным моментом, но потом она выродилась в карикатуру как завершение старой философии, гегелевской трансцендентности.

ЗАРАБОТНАЯ ПЛАТА

  1. Заработная плата определяется враждеюной борьбой между капиталистом и рабочим. Капиталист может жить дольше, чем рабочий без капиталиста.

  2. Очень важно! – чем отличается рабочий от пролетария: «Само собой разумеется, что пролетария, т.е. того, кто, не обладая ни капиталом, ни земельной рентой, живет исключительно трудом, и притом односторонним, абстрактным трудом, политическая экономия рассматривает только как рабочего.».

  3. Для рабочего разъединение между капиталом, земельной рентой и трудом смертельно

  4. Заработная плата – единственный необходимый минимум, обеспечивающий животное существование индивида рабочей расы.

  5. Спрос на рабочих регулирует их производство

  6. Цены на труд устойчивее и выше, чем цены на средства существования

  7. При ущербе у рабочего страдает существование, у капиталиста – лишь барыши, какая-то часть капитала

  8. В любом из трёх состояний общества рабочий страдает больше капиталиста. 1)Когда в обществе упадок, больше всех страдает рабочий. 2) Когда богатство прогрессирует, это лучшее состояние социума для рабочего (спрос на него повышается), но: рабочий надрывается – высокий спрос на него обязывает; сокращение продолжительности жизни рабочего выгодно для класса в целом, т.к. возникает спрос на труд, класс вынужден жертвовать частью себя, чтобы не погибнуть целиком. Кроме того, благосостояние общества возможно только тогда, когда идёт рост капиталов и доходов, но это возможно:а) когда у рабочего отбирают всё больше и больше труда, труд начинает противостоять рабочему как чужая собственность б) человек превращается в абстрактную деятельности и желудок, попадает в зависимость от колебания рыночных цен. Увеличение класса из-за усиления разделения труда ведёт к росту конкуренции рабочего с рабочим в) в обществе, в котором растёт богатство, только самые богатые живут на проценты, остальные капиталы должны конкурировать друг с другом, вытесняя кого-то вообще в класс рабочих 3) в стране, достигшей наибольшего благосостояния, заработная плата и капитал были бы очень низки

  9. Рабочий низведён до конкуренции с машиной. Конкуренция машин!

  10. Политэконом говорит, что а) в соответствии с теорией весь продукт труда принадлежит рабочему. В действительности же рабочему достаётся только его малая доля, замечает он одновременно с этим б) что всё покупается за труд и капитал есть не что иное, как накопленный труд. Одновременно с этим он говорит, что рабочий не может купить его, вынужден продавать себя и своё человеческое достоинство в) с одной стороны, труд есть единственное, через что человек увеличивает стоимость продуктов природы (работа человека есть его деятельная собственность), с другой же капиталист всюду одерживает верх над рабочим и диктует ему законы г) говорит, что труд есть неизменная цена вещей, но в то же время нет ничего более подверженного случайностям, чем цена на труд. Д) согласно политэкономам, интерес рабочего не противостоит интересам общества, тогда как в действительности общество всегда и непременно противостоит интересу рабочего

  11. Величина заработной платы – не единственный показатель дохода рабочего. Значение имеет обеспеченная длительность получения им дохода.

ПРИБЫЛЬ НА КАПИТАЛ

  1. Капитал есть командная власть над трудом и его продуктом. Капитал – власть как над трудом, так и над капиталистом.

  2. Капитал есть накопленный труд

  3. Различие прибыли на капитал от заработной платы а)прибыль на капитал определяется всецело стоимостью вложенного капитала б)на крупных фабриках весь труд доверен главному приказчику, чей оклад не пропорционален капиталу, за которым он следит. Труд собственника равен 0.

  4. представление о прибыли складывается на основании знания о денежном проценте

  5. "Самая низкая норма обычной прибыли на капитал всегда должна быть несколько выше того, что необходимо для возмещения случайных потерь, которым подвержено любое применение капитала. Этот излишек и есть собственно прибыль, или чистый доход"

  6. "Самая высокая обычная норма прибыли может быть такова, что ею поглощается та часть цены большинства товаров, которая должна была бы приходиться на долю земельной ренты, оставляя при этом лишь столько, сколько необходимо для оплаты труда по производству и доставке товаров на рынок, причем оплаты по самой низкой цене, при которой труд может быть куплен где-либо и которая едва достаточна для существования рабочего. Пока рабочего используют на работе, его так или иначе надо кормить; земельному собственнику не всегда может перепадать что-то".

  7. Чем большей обработке подвергается товар, тем больше возрастает та часть его цены, которая распадается на заработную плату и прибыль

ГОСПОДСТВО КАПИТАЛА НАД ТРУДОМ И МОТИВЫ КАПИТАЛИСТА

"Единственный мотив, побуждающий владельца капитала поместить свой капитал в земледелие, в промышленность или в какую-либо отрасль оптовой или розничной торговли, это – погоня за прибылью».

НАКОПЛЕНИЕ ТРУДА И КОНКУРЕНЦИЯ СРЕДИ КАПИТАЛИСТОВ

  1. «Возрастание капиталов, повышающее заработную плату, имеет тенденцию уменьшать прибыль капиталистов в результате конкуренции среди капиталистов».

  2. Накопление труда в условиях частной собственности ведёт к появлению множества капиталов

  3. Независимо от конкуренции накопление крупного капитала идёт быстрее, чем накопление мелкого. Вообще получается, что мелкий капиталист в минусе во всех отношениях

  4. Конкуренция капиталистов вызывает рост хаработной платы и падение прибыли

  5. "Оборотный капитал – это капитал, применяемый при производстве предметов питания, в мануфактуре или в торговле. Этот капитал не приносит своему владельцу дохода, или прибыли, пока он остается в его владении или пока он сохраняет свою прежнюю форму». «Совокупный капитал каждого предпринимателя непременно подразделяется на его основной капитал и капитал оборотный. Если общая сумма совокупного капитала остается неизменной, то одна его часть будет тем меньше, чем больше другая».

  6. «Источником нищеты являются не столько люди, сколько сила вещей"

ЗЕМЕЛЬНАЯ РЕНТА

  1. «Право земельных собственников ведет свое начало от грабежа».

  2. "Земельную ренту можно рассматривать как продукт тех сил природы, пользование которыми собственник предоставляет арендатору в порядке ссуды. Этот продукт бывает больше или меньше в зависимости от размеров соответствующей силы природы, иными словами, в зависимости от степени естественного или искусственно созданного плодородия земли. Это тот продукт природы, который остается за вычетом или после сбалансирования всего того, что можно рассматривать как дело рук человека".

  3. "Из трех основных классов класс земельных собственников является таким классом, которому его доход не стоит ни труда, ни забот: доход этот притекает к нему, так сказать, сам собой, без какого-либо умысла или плана со стороны этого класса".

  4. Размер земельной ренты определяется в результате борьбы между арендатором и земельным собственником. Всюду в политической экономии мы видим, что основой общественной организации признается враждебная противоположность интересов, борьба, война.

  5. Земельная рента – цена, рассматриваемая как цена за пользование землёй.

  6. "Земельная рента входит в состав цены товаров совершенно другим способом, чем заработная плата и прибыль на капитал. Высокий или низкий уровень заработной платы и прибыли, является причиной высокой или низкой цены товаров, а высокий или низкий уровень земельной ренты является результатом этой цены".

  7. "Численность населения страны соответствует не тому количеству людей, которое данная страна может одеть и разместить в жилищах, а тому количеству, которое она может прокормить своим продуктом".

  8. Согласно политической экономии, при господстве частной собственности заинтересованность индивидуума в обществе прямо противоположна заинтересованности общества в нем, подобно тому как заинтересованность ростовщика в расточителе отнюдь не идентична интересам расточителя.

  9. Если, таким образом, интересы земельного собственника далеко не идентичны интересам общества и находятся во враждебной противоположности интересам арендаторов, батраков, промышленных рабочих и капиталистов, то, с другой стороны, интересы одного земельного собственника отнюдь не идентичны интересам другого земельного собственника – вследствие конкуренции, которую мы теперь и рассмотрим.

  10. Уже в самом общем виде взаимоотношение между крупной земельной собственностью и мелкой таково же, как взаимоотношение между крупным и мелким капиталом.

  11. Нигде относительное количество рабочих и орудий труда не уменьшается с увеличением размеров предприятия так сильно, как в земледелии.

  12. конечным результатом является уничтожение различия между капиталистом и земельным собственником, так что в общем и целом остается уже только два класса населения: рабочий класс и класс капиталистов. Это вовлечение: земельной собственности в торговый оборот, превращение земельной собственности в товар означает окончательное падение: старой аристократии и окончательное утверждение денежной аристократии.

  13. Уже феодальное землевладение заключает в себе господство земли над людьми как власть какой-то чуждой силы. Крепостной есть придаток земли. Точно так же и владелец майората, первородный сын, принадлежит земле. Она его наследует. Вообще господство частной собственности начинается с землевладения; землевладение является ее основой

  14. Земельный участок является как бы неорганическим телом своего хозяина.

  15. Политический аспект собственности на землю осложняет понимание земельной собственности как товара

  16. Раздел земельных владений не уничтожает основу монополии – частную собственность. Первое уничтожение монополии всегда равносильно приданию ей всеобщего характера, расширению рамок ее существования.

  17. Крупное землевладение, как мы это видим в Англии, уже утратило свой феодальный характер и приобрело характер предпринимательский, поскольку оно стремится делать возможно больше денег.

  18. Земельная собственность должна была развиваться и тем и другим путем, чтобы в том и другом случае прийти к своей неизбежной гибели, подобно тому как промышленность и в форме монополии и в форме конкуренции должна была прийти к разорению, чтобы научиться верить в человека.

ОТЧУЖДЁННЫЙ ТРУД – одна из важнейших частей рукописи

Главное – знать 4 аспекта отчуждения:

  • Отчуждение от продукта

  • Отчуждение от деятельности

  • Отчуждение по отношению к своей родовой общности

  • Отчуждение человека от Человека

  1. На языке политэкономии Маркс показал, что рабочий низведён до положения товара, что всё общество распадается на два класса: собственников и лишённых собственности рабочих

  2. Именно вследствие непонимания политической экономией взаимосвязи изучаемого ею движения можно было, например, учение о конкуренции противопоставлять учению о монополии, учение о свободе промыслов – учению о корпорации, учение о разделе земельных владений – учению о крупной земельной собственности, ибо конкуренция, свобода промыслов, раздел земельных владений мыслились и изображались только как случайные, преднамеренные, насильственные, а не как необходимые, неизбежные, естественные следствия монополии, корпорации и феодальной собственности.

  3. В этой работе Маркс собирается осмыслить взаимосвязь между частной собственностью, корыстолюбием, отделением друг от друга, труда, капитала и земельной собственности между обменом и конкуренцией, между стоимостью человека и его обесценением, между монополией и конкуренцией и т.д., между всем этим отчуждением и денежной системой.

  1. рабочий относится к продукту своего труда как к чужому предмету.

  2. Рабочий становится тем беднее, чем больше богатства он производит, чем больше растут мощь и размеры его продукции. Рабочий становится тем более дешевым товаром, чем больше товаров он создает. В прямом соответствии с ростом стоимости, мира вещей растет обесценение человеческого тира. Труд производит не только товары: он производит самого себя и рабочего как товар, притом в той самой пропорции, в которой он производит вообще товары.

  3. Продукт труда есть труд, закрепленный в некотором предмете, овеществленный в нем, это есть опредмечивание труда. Осуществление труда есть его опредмечивание. При тех порядках, которые предполагаются политической экономией, это осуществление труда, это его претворение в действительность выступает как выключение рабочего из действительности, опредмечивание выступает как утрата предмета и закабаление предметом, освоение предмета – как отчуждение

  4. Осуществление труда выступает как выключение из действительности до такой степени, что рабочий выключается из действительности вплоть до голодной смерти.

  5. Рабочий ничего не может создать без природы, без внешнего чувственного мира.

  6. чем больше рабочий с помощью своего труда осваивает внешний мир, чувственную природу, тем в большей мере лишает он себя средств к жизни в двояком смысле: во-первых, чувственный внешний мир все больше и больше перестает быть таким предметом, который неотъемлемо принадлежал бы его труду, перестает быть жизненным средством его труда; во-вторых, этот внешний мир все в большей мере перестает давать для него средства к жизни в непосредственном смысле – средства физического существования рабочего.

рабочий становится рабом своего предмета в двояком отношении: во-первых, он получает предмет для труда, т.е. работу, и, во-вторых, он получает средства существования. Венец этого рабства в том, что он уже только в качестве рабочего может поддерживать свое существование как физического субъекта и что он является рабочим уже только в качестве физического субъекта.

  1. Согласно законам политической экономии, отчуждение рабочего в его предмете выражается в том, что чем больше рабочий производит, тем меньше он может потреблять; чем больше ценностей он создает, тем больше сам он обесценивается и лишается достоинства; чем лучше оформлен его продукт, тем более изуродован рабочий

  2. Политическая экономия замалчивает отчуждение в самом существе труда тем, что она не подвергает рассмотрению непосредственное отношение между рабочим (трудом) и производимым им продуктом.

В чём же заключается отчуждение труда?

1.Отчуждение от продукта

2.Отчуждение от деятельности

  • если продукт труда есть отчуждение, то и само производство должно быть деятельным отчуждением, отчуждением деятельности, деятельностью отчуждения.

  • Во-первых, в том, что труд является для рабочего чем-то внешним, не принадлежащим к его сущности; в том, что он в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным, не развивает свободно свою физическую и духовную энергию, а изнуряет свою физическую природу и разрушает свои духовные силы. Поэтому рабочий только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя. У себя он тогда, когда он не работает; а когда он работает, он уже не у себя. В силу этого труд его не добровольный, а вынужденный; это – принудительный труд.

  • И, наконец, внешний характер труда проявляется для рабочего в том, что этот труд принадлежит не ему, а другому, и сам он в процессе труда принадлежит не себе, а другому.

3.Отчуждение от родовой сущности

  1. Человек есть существо родовое, не только в том смысле, что и практически и теоретически он делает своим предметом род – как свой собственный, так и прочих вещей, но и в том смысле – и это есть лишь другое выражение того же самого, – что он относится к самому себе как к наличному живому роду, относится к самому себе как к существу универсальному и потому свободному

  2. чем универсальнее человек по сравнению с животным, тем универсальнее сфера той неорганической природы, которой он живет. Практически универсальность человека проявляется именно в той универсальности, которая всю природу превращает в его неорганическое тело, поскольку она служит, во-первых, непосредственным жизненным средством для человека, а во-вторых, материей, предметом и орудием его жизнедеятельности. Природа есть неорганическое тело человека, а именно – природа в той мере, в какой сама она не есть человеческое тело.

  3. Отчужденный труд человека, отчуждая от него 1) природу, 2) его самого, его собственную деятельную функцию, его жизнедеятельность, тем самым отчуждает от человека род: он превращает для человека родовую жизнь в средство для поддержания индивидуальной жизни. Во-первых, он отчуждает родовую жизнь и индивидуальную жизнь, а во-вторых, делает индивидуальную жизнь, взятую в ее абстрактной форме, целью родовой жизни, тоже в ее абстрактной и отчужденной форме

  4. Сознательная жизнедеятельность непосредственно отличает человека от животной жизнедеятельности… Животное производит лишь то, в чем непосредственно нуждается оно само или его детеныш; оно производит односторонне, тогда как человек производит универсально: оно производит лишь под властью непосредственной физической потребности, между тем как человек производит даже будучи свободен от физической потребности, и в истинном смысле слова только тогда и производит, когда он свободен от нее; животное производит только самого себя, тогда как человек воспроизводит всю природу; продукт животного непосредственным образом связан с его физическим организмом, тогда как человек свободно противостоит своему продукту.

Соседние файлы в предмете [НЕСОРТИРОВАННОЕ]