Whitehead

лось Галилеем и Ньютоном, претерпело полный крах в качестве фундаментального понятия физической науки. В современной науке оно является ограниченным понятием, служащим специальным целям.

Крах догматизма XIX в. является предостережением: требование специальных наук, чтобы воображение людей сохраняло имагинативные возможности, вовсе не бесполезно на службе научного объяснения. Ближайшую аналогию можно увидеть в истории некоторых видов животных, растений или микробов, которые веками являются неприметными, казалось бы, побочными произведениями природы в отдаленных джунглях, болотах или островах. А затем по некоей уловке случайности они проникают во внешний мир и изменяют цивилизацию, разрушают империи, материковые леса. Такова же и потенциальная власть идей, которые живут в разных системах философии.

Конечно, такими действиями и реакциями, происходящими между наукой и философией, обе они помогают друг другу. Задача философии – способствовать согласованию идей, задуманных как иллюстрация конкретных фактов реального мира. Она отыскивает такие общности, которые сполна характеризуют реальность факта и вне которых любой факт может стать абстракцией. Наука же создает абстракции и удовлетворяется признанием в качестве полного факта понимания лишь одним из его существенных аспектов. Наука и философия взаимно критикуют друг друга и предоставляют друг другу имагинативный материал. Философская система должна представить разъяснение конкретного факта, от которого абстрагируются науки. История мысли – это рассказ о мере ошибок и успехов в этом совместном предприятии.

Раздел IV. Вклад Платона в базисные понятия, связующие науку и философию, как он окончательно определился в последний период его жизни, совершенно отличается от вклада Аристотеля, хотя одинаково ценен для прогресса мышления. Это можно обнаружить, прочитав «Теэтет», «Софист», «Тимей» и пять или десять книг «Законов», а потом вернуться к его ранней работе – к «Пиру». Он никогда ничего сам не утверждает полностью, он редко выражает до конца свою мысль и всегда сохраняет некоторую двусмысленность.Онострочувствуетвозникающиепереднимтрудности и не скрывает своей растерянности. Тогда как классификация

191

Аристотеля ни у кого не может вызвать смущения, Платон движется внутри фрагментов системы, подобно человеку, ошеломленному собственной проницательностью.

Существует лишь несколько основных доктрин, и они имеют бесценное значение для науки в самом широком смысле этого термина. Что касается их места в системе, то Платон не догматичен

иможет сказать о системе только, что она «наиболее вероятный миф». В самом деле, в семнадцатом письме101 он осуждает мнение, будто окончательная система может быть выражена вербально. Его последующая мысль вращается вокруг пересечения семи основных понятий: «идеи», «физические элементы», «душа», «эрос», «гармония», «математические отношения», «вместилище». Для нас эти понятия столь же важны, сколь они были важны на заре современного мира, когда цивилизации старого типа отмирали. С точки зрения этих цивилизаций афиняне были правы, осудив Сократа. После того, как произошло сращение греческой

исемитской мысли, старый порядок был обречен. Западная цивилизация обрела новую интеллектуальность – ясную, гуманную, пронизанную моралью.

Рассматривая идеи как таковые, Платон указывает, что любой отбор идей сводится к установлению или их совместимости (т.е. речь идет об идеях, которые подтверждаются теми же примерами), или их несовместимости в этом отношении. Отсюда следует, замечает он, что определения совместимости и несовместимости являютсяключомкпоследовательномумышлениюикпониманию мира в егофункции быть театромдля реализации идей во времени. Логика Аристотеля является только конкретизированной производной от этой основной идеи.

Платон далее переходит к тем способам, посредством которых идеиоказываютвлияниенасозидательныйпрогресс.Идеибывают статичные, застывшие и безжизненные, говорит он, классифицируя их. Они получают «жизнь и движения», если принимают участие в деятельности живого разума. Таким живым разумом с его «кристальным вглядыванием в идеи» было то, что Платон определял как «псюхэ» – слово, которое мы можем перевести понятием «душа». Мы должны, однако, постараться избавиться от тех ассоциаций, связанных со словом «душа», которые возникли благодаря христианству. Платон понимает в целом под «псюхэ» феномен,

192

чье активное схватывание идей обусловливает по справедливости целостный процесс универсума. Это Верховный Мастер, от которого зависит уровень порядка, демонстрируемый миром. Душа обладает совершенством, которое, по Платону, обнаруживается в ее способности объяснять мир. Существуют также конечные души различных степеней совершенства, включая сюда и человеческие, играющие определенную роль в приведении природы в надлежащий порядок благодаря внутренней убедительности идей.

Понятие чистого знания, т.е. чистого понимания, совершенно чуждо мышлению Платона. Век профессоров еще не наступил. С точки зрения Платона, роль идей неразрывно связана с внутренним ферментом, с деятельностью субъективного чувства, которое является одновременно непосредственным обладанием и склонностью, стремящейся к действию. Это есть эрос Платона, который он сублимирует в понятие души, обладающей созидательной функцией, которая возникает из ее способности пользоваться идеями. Слово «эрос» означает «любовь», и в «Пире» Платон постепенно выявляет свое окончательное понятие стремления к идеальному совершенству. Ясно, что он должен был бы написать парный диалог, который мог бы быть назван «Ужас», развивающий мысль об ужасах, таящихся в сфере несовершенной реализации.

Платон, хотя он и не написал этого недостающего диалога, не прошел мимо хаоса и беспорядка в природе. Он выразительно возражает против представления о всемогуществе Верховного Мастера. Влияние идей всегда сводится к убеждению и может создавать только тот порядок, который возможен. Однако здесь он колеблется и иногда выражается так, как если бы Верховный Мастер распорядился миром согласно своей высшей воле.

Понятие совершенства, которое Платону в некоторых отношениях удалось выявить, а в некоторых не удалось, ведет к возникновению другой проблемы, которая в высшей степени занимала греческую мысль в это время. Эта проблема может иметь множество конкретных форм. Она заключается в том, из чего складывается красота, например, красота музыкальной мелодии, красота статуи или такого здания, как Парфенон. Существует и другая форма красоты – надлежащее поведение. Возможно, в такой наивной форме этот вопрос не имеет ответа, т.к. «благо» слишком предельное определение,котороенеможетбытьпроанализировановтерминах

193

любой конечной вещи. Но аналог этого вопроса может быть задан,

ив ответ на него греческая мысль не была единодушна. К какому типу вещей применимо понятие красоты и, в частности, какие условия необходимы для того, чтобы пробудить красоту? На эти последние два вопроса греки отвечали так: красота проявляется в сложных вещах, и сложное произведение прекрасно, если компоненты вещи достигают в некотором отношении присущих им пропорций. Это то, что греки называли гармонией, и в этом вопросе ни Платон, ни Аристотель никогда не колебались.

Вотношении гармонии греки сделали открытие, которое является одной из высших точек в истории мысли – они обнаружили, что точные математические соотношения, существующие в геометрии и в числовых пропорциях, имеют место в выдающихся образцах прекрасного. Например, Архит102 открыл, что при прочих равных условиях нота, издаваемая натянутой струной, зависит от длины струны и что прекрасная музыкальная композиция возникает согласно простым законам, в частности, она определяется соответствующей длиной струн. Греки исследовали зависимость красоты в архитектуре от соответствующих пропорциональных отношений между различными величинами. Это было величайшее открытие – открытие, что качественные элементы мира зависят от математических соотношений. Через тысячелетия это открытие было оценено по достоинству. В древнем Вавилоне знали, что смена времен года зависит от истечения конечного числа дней, там были созданы очень точные календари. Но греки, благодаря своей способности к обобщению, охватили во всей полноте закон зависимости качества предмета от геометрической и количественной структуры. Они были на удивление одарены.

Всвое время Платон пришел к выводу, что ключом к пониманию мира природы и, в частности, физической стихии, является изучение математики. Поэтому есть основания предположить, что большая часть исследований Академии была посвящена математике. Математики последующего поколения (на самом деле, двух последующих столетий), кончая астрономами Птолемеем

иГиппархом103, явились продуктом систематической традиции, которая была сформирована примером и учением Платона. Конечно, сама Академия унаследовала в области математики традицию Пифагора.

194

Таким образом, вместе с Платоном и Аристотелем начинается новая эпоха. Наука очищается до логической и математической прозрачности. Аристотель устанавливает важность научной классификации родов и видов. Платон предугадывает размах использования математики в будущем. К несчастью, позднее эксплицитное развитие учения Платона полностью перешло в руки религиозных мистиков, ученых литераторов и специалистов в литературе. Платон-математик на долгое время исчез из эксплицитной платонической традиции.

Понятие гармонии и математических соотношений является только конкретным примером более общего философского понятия, а именно понятия всеобщей связи вещей, которая трансформирует многое в единое. Мы говорим в единственном числе – универсум, природа, φύσις, т.е. говорим в единственном числе о «вещах», которые могут быть рассмотрены как процесс. Существует одно всеохватывающее явление, которое есть не что иное, как развивающаяся история универсума. Это общность мира, которая является матрицей любого порождения и чья сущность представляет собой процесс сохранения связей, общность, которую Платон называет «вместилищем» (Øποδοχή). Стараясь определить смысл этого понятия, мы должны помнить, что Платон называет его трудным и темным понятием и что в его смысле «вместилище» само по себе лишено каких-либо форм. Таким образом, это, конечно, не обычное геометрическое пространство, имеющее математические соотношения. Платон называет свое «вместилище» «кормилицей всякого становления». Он явно считает это понятие необходимым и полагает, что без него наш анализ природы не будет успешным. Не следует пренебрегать интуицией Платона. Он тщательно варьирует все свои утверждения относительно «вместилища» и предполагает, что то, что он говорит, должно быть понято в самом абстрактном смысле. «Вместилище» накладывает общие отношения на все происходящее, но оно не устанавливает, чем эти отношения должны быть. Это, по-видимому, гораздо более тонкое понятие,чемаристотелевскоепонятиематерии,хотяпоследнеесовсем не идентично представлениям о материи Галилея и Ньютона. «Вместилище» Платона может бытьпонято, какнеобходимая общность, в которой протекает история как процесс, абстрагированная от всех конкретных исторических фактов. Я так упорно обращаю

195

внимание на понятие «вместилища» потому, что в настоящее время физическая наука подошла к данному понятию Платона ближе, чем когда-либо со времени смерти философа. Пространство-время современной математической физики понимается как абстракция конкретных математических формул, которые используются по отношению к конкретным событиям, происходящим в нем, и почти в точности повторяет понятие «вместилища». Необходимо отметить, что математические физики оставляют открытым вопрос о том, что именно представляют собой эти формулы и как они могут быть выведены из самого понятия пространства-времени. Следовательно, как и показал Платон, пространство-время как таковое лишено любых форм.

Раздел V. В предыдущем обзоре была представлена на рассмотрение только одна генерализация, относящаяся только к одному предмету из того множества, которое составил громадный жизненный труд Аристотеля. Аристотель был одновременно ученым, философом, художественным критиком и специалистом в области политической теории. Его конкретная классификация вещей, образующих видимый универсум, привлекла наше внимание, ибо она является превосходным примером научной индукции, отвечающей всем требованиям, на которых настаивает современная философия науки. Это обобщение из наблюдаемых фактов, и оно может быть подтверждено повторным наблюдением. В те времена (а те времена длились восемнадцать столетий) это было необычайно плодотворное открытие; это теперь оно отжило свой век и превратилось в археологический курьез. Такова судьба научных обобщений в той мере, в которой они расцениваются в смысле их прямого научного назначения.Кконцусвоейдлительнойжизнидоктринатеряетутилитарное значение и превращается в помеху.

Совокупность понятий Платона, рассмотренная нами выше, не имеет ни одного из достоинств аристотелевской системы. Фактически это философские, а не научные (в узком значении этого слова) понятия. Они не предполагают конкретного наблюдения. Действительно, Платона всегда упрекали в том, что он уклоняется от рассмотрения отдельных фактов. Что касается политической теории и конкретной юриспруденции, то это обвинение, конечно, неверно и возникает из привычки концентрировать внимание на литературных достоинствах Диалогов Платона. Тем не менее это

196

утверждение, несомненно, верно по отношению к физической науке. Но перед Платоном стояла другая задача. Если Аристотель призывает: «наблюдай» и «классифицируй», то мораль Платона состоит в подчеркивании важности изучения математики. Конечно, ни Аристотель, ни Платон не были так ограничены, чтобы отговаривать от наблюдений или, с другой стороны, отрицать пользу математики. Возможно, Аристотель думал, что математические знания его времени были достаточны с точки зрения целей физической науки. Любой дальнейший прогресс мог вести только к внепрактическому любопытству, направленному на тончайшие абстракции.

Твердая уверенность в том, что знание математических соотношений даст ключ к открытию загадочных связей природы, всегда была тайной причиной космологических спекуляций Платона. В одном месте он порицает «свинское»104 невежество тех, кто не сумел усвоить учения о пропорциях, которые нельзя выразить как числовое соотношение. Он явно ощущает, что удобный случай для некоторых тонких разъяснений относительно природы гармонии полностью упущен. Его собственные спекуляции по поводу процессов природы основаны на предположительном использовании некоторых математических конструкций. Насколько я могу вспомнить, во всяком случае, он сделал разумную попытку, которая, однако, прошла впустую.

Хотя «Тимей» имел сильное влияние, однако почти на протяжении восемнадцати столетий после смерти Платона казалось, что Аристотель был прав, а Платон ошибался. Некоторые математические формулы переплелись с научными идеями, но только те, которые были близки Аристотелю, правда, с некоторыми позднейшими усовершенствованиями. Космологические схемы, принятые учеными, были схемами Аристотеля. Но предвидения Платона сослужили важную службу философии. Они пробудили интерес к предметам, далеким от нашего все еще грубого понимания взаимодействия природных сил. Науки будущего зависят в отношении своего развития от предварительного разъяснения гипотетических связей, пока еще не наблюдаемых в природе. Ученые, которые следовали литературной традиции итальянского Ренессанса, считали математические спекуляции Платона абсолютным мистицизмом. На самом деле они являются продуктом гения, размышляющего о будущем интеллекта, способного проникнуть в мировые тайны.

197

Греческие, египетские, арабские, еврейские ученые и ученые Месопотамии развили математическую науку в масштабах, выходящих за пределы самых смелых мечтаний Платона. К несчастью, этот платоновский интерес к математике отсутствовал у христианского населения. Мне кажется очевидным, что ни один христианин не внес оригинального вклада в математическую науку вплоть до оживления интереса к наукам в эпоху Ренессанса. Папа Сильвестр II (Герберт)105, который занимал престол в 1000 г. по Р.Х., изучал математику, но он не создал в ней ничего нового. Роджер Бэкон106 заявил о важности математики и назвал современных математиков; в XIII в. и XIV в. в Оксфордском университете к математике относились с любовью, но никто из средневековых европейцев не способствовал развитию этой науки. Исключение должно быть сделано для Леонарда из Пизы107, который был на вершине в начале XIII в. Он был первым христианином, добившимся успехов в науке, которая на раннем этапе своей истории иллюстрирует культурное единство эллинистической Греции и Ближнего Востока. Но именно эта наука, математика XVI в., базировалась не на христианских источниках. У христиан математика и магия переплетались. Сам папа едва избежал этого влияния магии. Мы едва ли найдем лучшую иллюстрацию любопытных особенностей эпох и школ цивилизации. Это особенно интересно, если вспомнить, что на христианскую мысль основное влияние оказал Платон.

Но учение Платона о пересечении гармонии с математическими соотношениями оправдало себя блестящим образом. Аристотелевская классификация, базировавшаяся на качественныхпредикатахвнеиспользованияматематическихформул,имела очень ограниченную сферу применения. Аристотелевская логика с ее отрицанием математических понятий нанесла развитию науки почти столь же много вреда, сколько принесла пользы. Мы никогда не уйдем от вопросов «как много?», «в каких пропорциях?», «в каком соотношении с другими вещами?». В химии пропорция играет решающую роль. СО убьет вас, тогда как CO2 принесет только головную боль. CO2 является необходимым элементом для разжижения кислорода в атмосфере, но его слишком большие или слишком малые количества одинаково вредны. Мышьяк приносит смерть или укрепляет здоровье в зависимости от того, в какой пропорции он содержится в окружающей среде. И когда была получена

198

пропорция CO2, необходимая для того, чтобы высвободить кислород, изменение количественных пропорций углерода и кислорода в углеродном моноксиде и свободном кислороде дало ядовитую смесь. В политической экономии закон уменьшающейся прибыли указывает на условия, при которых вкладываемый капитал дает оптимальный результат. Действительно, вряд ли существует вопрос, на который можно ответить, не определяя «как много» и «при каких обстоятельствах». Аристотелевская логика, взятая вне математики, представляет собой плодородную почву для ложных выводов. Она имеет дело с пропозициональными формами, принятыми только для выражения абстракций высшей степени, того типа абстракций, который принят в обычной беседе, где игнорируется остающийся на заднем плане смысл.

Ясно, что обращение к математике носит слишком ограниченный характер, во всяком случае, если математика означает те ее ответвления, которые развились до настоящего времени. Общая наука математики имеет дело с исследованием моделей связей, абстрагированных от конкретных отношений и конкретных способов связи. Только для некоторых особых ветвей математики понятия количества и числа являются основными предметами. Дело по сути состоит в том, что существенные связи вещей никогда не могут быть опущены безнаказанно. Это – доктрина о всеобщей относительности явлений, которая поражает универсум и превращает целостность вещей в как бы «вместилище», объединяющее все случающееся.

Греческое учение о композиции и гармонии было подтверждено дальнейшим развитием мысли. Живая фантазия греков была способна также изучить все силы универсума в их независимой индивидуальности, например, самодостаточное царство идей, которое преобладает в ранних произведениях Платона и время от времени вторгается в его более поздние диалоги. Но мы не должны порицать греков за их излишнее пристрастие к индивидуализации. Любой язык свидетельствует о той же самой ошибке. Мы привычно говорим о камнях, о планетах, о животных, как если бы индивидуальная вещь могла существовать (хотя бы только одно мгновение) отдельно от окружающей среды, которая поистине является необходимым фактором природы самой этой вещи. Такое абстрагирование есть неотъемлемое свойство мышления,

199

а требуемая предпосылка относительно образующей систему окружающей среды может быть положена в качестве предварительного логического условия. Такова истина, но отсюда следует, что если отсутствует понимание конечной природы вещей и в абстрактных утверждениях полагаются различные предпосылки, то науки страдают от ложного вывода, что можно комбинировать различныевысказывания,которыемолчаливоисходятизпротиворечивых предпосылок. Ни одна наука не может быть более уверенной в себе, чем бессознательная метафизика, которая молчаливо исходит из предположенных утверждений. Индивидуальная вещь необходимо является модификацией окружающей среды и не может быть понята в отрыве от нее. Любое рассуждение, если отбросить в сторону его некий метафизический референт, является ошибочным.

Раздел VI. Таким образом, несомненность науки – это иллюзия. Она зажата в тиски неисследованных границ. Наше обращение с научными доктринами контролируется диффузными метафизическими понятиями нашей эпохи. И даже в этом случае мы постоянно впадаем в ошибки, связанные с неоправданными ожиданиями. Всякий раз, как возникает новый способ наблюдения и проведения опытов, слава старых учений меркнет и они воспринимаются как неточные.

Наши координированные знания, которые в общем смысле этого слова и есть не что иное, как наука, образуются благодаря встрече двух типов опыта. Первый создается благодаря непосредственному различению отдельных наблюдений, другой – благодаря нашему обобщенному способу осознания универсума. Эти типы опыта могут быть названы: порядок наблюдения и концептуальный порядок. Первое, что следует помнить, это то, что порядок наблюденийнеизбежноинтерпретируетсявтерминахтехпонятий, которые доставляются нам концептуальным порядком. Вопрос о том, какой из этих порядков выше, в рамках нашего обсуждения относится к разряду академических. Мы наследуем порядок наблюдений, а именно – типы вещей, которые мы фактически подвергаем различению; мы наследуем также концептуальный поря- док,аименно–неотработаннуюсистемуидей,втерминахкоторой мы фактически производим интерпретации. Мы не можем указать, на каком этапе человеческой, а может быть, животной истории на-

200