Whitehead

от любого прямого, непосредственного наблюдения сути дела. Например, такая независимость от конкретных наблюдений, повидимому, является спецификой Диалогов Платона. В Диалогах нет скрупулезного заключения из фактов. В них господствуют спекуляция и диалектика. Математика, особенно в последние годы, развивалась благодаря спекулятивной заинтересованности в типах порядка, не проявляя никакого интереса к определению конкретных реальностей, иллюстрирующих эти типы. Природа затем интерпретировалась в терминах этих математических законов. Следовательно, можно сделать вывод, что понятие природы является результатом интерпретации явлений в терминах тех законов, которые представляют для нас научный интерес.

Еще одно рассуждение подтверждает эту точку зрения. Наша интерпретация геометрической характеристики физического мира содержит элемент произвольного выбора. Математики доказали, что любой участок, который является примером метрической геометрии эвклидова типа, служит одновременно примером метрической геометрии эллиптического и гиперболического типа. Далее, если мы начнем с любого из этих трех типов, мы сможем доказать, что оба других типа соответственно представлены в том же самом содержании.

Но будет совершенно ошибочно (эту ошибку совершают даже некоторые математики) сделать вывод, что математическая истина покоится на понятии законов природы как результат произвольной конвенции, т.к. в этих трех метрических геометриях, применяемых к одному и тому же содержанию, совершенно различны дефиниции расстояния. Таким образом, математики доказали, что если существует метрическая геометрия эвклидова типа, то при иной дефиниции расстояния и, следовательно, при иной дефиниции конгруэнции должна существовать и метрическая геометрия эллиптического типа, применимая по отношению к тому же самому предмету. Существуют, следовательно, три различные системы отношенияодногопредмета,таксвязанныедругсдругом,чтоесли присутствует одна, то присутствует и другая. Конечно, описание одной системы (хотя и очень приблизительное) может быть получено в терминах любой из двух других. Но здесь нет ничего «конвенционального», кроме очевидного факта, что мы можем направить наше внимание на любую выбранную совокупность фактов.

181

Конечно, вопрос о том, на какую систему геометрических отношений мы ссылаемся, когда говорим, что мы прошагали тридцать миль и устали, остается в силе. Что это за мили? Евклидовы ли это мили, или эллиптические, или гиперболические? Стандарт соотнесенияможетбытьоднимитемжевобоихслучаях,аименноинтервал между двумя строго фиксированными знаками в Вашингтоне (Колумбийский федеральный округ).

Здесь имеет место другая геометрическая двусмысленность. Для того чтобы придерживаться одного и того же типа геометрии (скажем, евклидовой, но в равной мере это касается и двух других типов), существует бесконечное число противоположных способов определения расстояния, создающих альтернативные системы эвклидовой геометрии. Таким образом, согласившись, что одна система эвклидовой геометрии имеет силу, мы соглашаемся, что имеет силу и бесконечное множество других эвклидовых геометрий. Когда ваш друг говорит вам, что он проехал сотню миль для того, чтобы повидать вас, вы должны спросить, какую в частности геометрическую систему измерения он имеет в виду. И он еще не ответит на вопрос, если скажет «эвклидову». Разница в различных системах измерений может быть очень велика. Тысяча мильмеждудвумягородамиводнойсистемеможетоказатьсядвумя милями в другой. Отсюда следует, что необходимо тщательно установить метрическую систему мер, которую вы намерены принять. Этот вопрос отнюдь не ограничивается различием между милями и километрами, или вообще только вопросом о несовершенстве той или иной системы измерения. Это гораздо более тонкая проблема.

Совершенно очевидно, что, если отбросить большую или меньшую неточность восприятий, мы все фактически принимаем однуитужесистему.Этофактприроды,чторасстояниевтридцать миль для любого – длинный путь. Относительно этого вопроса не требуется конвенции. Таким образом, геометрическая проблема может быть опущена, когда мы обсуждаем вопрос о конвенциональности законов природы.

Раздел IX. Пример с геометрией приводит нас к постановке одной важной проблемы. Хорошо известно, что геометрия может развиваться без всякого соотнесения с измерением и, следовательно, без какой-либо связи с расстоянием и числовой

182

координацией для обозначения точек. Геометрия, развиваемая таким образом, была названа «неметрической проективной геометрией». В другой работе99 я назвал ее «наукой о пересекающихся классификациях». Учение Аристотеля о классификации родов, видов и подвидов является наукой о взаимоисключающих классификациях. Оно развивает положение учения Платона о «делении».

Проективная геометрия является единственным примером науки о пересекающихся классификациях. Другой такой науки нет, отчастииз-затого,чтонеясно,кактакогороданаукимогутбытьис- пользованы,аотчастииз-затого,чтоониимеютчистоабстрактный интерес, не привлекающий внимания большинства математиков. Например, в разделе 93 «Principia mathematica»100, озаглавленном «Об индуктивном анализе области отношения», содержится предположение относительно другой науки этого типа. Действительно, весь первый том я посвятил ненумерическим и квазигеометрическим наукам, а также технике их разработки. Последующие части книги посвящены более специальным математическим наукам, включающим в себя понятия числа и количества.

Я сослался на «Principia mathematica» для того, чтобы напом-

нить, что числовые отношения, возникающие из измерений, образуют предмет очень узкой области математики. Эта область до сих пор являлась единственной действительно важной частью математики, пока не было сделано впечатляющее открытие о том, насколько обычная геометрия не зависит от измерения и числа.

Отсюдаследует,чтосуществуетбесконечноемножествочисто абстрактных наук с их законами, правилами, сложными теоремами,которыеещенаходятсявзачаточномсостоянии.Нельзянеприйти к выводу, что процедуры природы иллюстрируют множество таких наук. Мы слепы к этим примерам, поскольку мы игнорируем регулярностиэтоготипа.Вэтихслучаяхмы,правда,все-такиощу- щаем наличие новых ситуаций, но не имеем никакого представления, как приступить к анализу наших смутных ощущений.

Следовательно, существует определенное количество конвенций относительно возникновения в человеческом сознании законов природы определенного типа. Порядок возникновения зависит отабстрактныхнаук,которыецивилизованноечеловечестворешилось действительно развивать.

183

Но такую «конвенцию» нельзя понимать в том смысле, что любые факты природы могут быть интерпретированы как иллюстрация любых законов, которые мы пожелаем принять.

Раздел X. Это обсуждение возможного разнообразия типов законов природы привлекает наше внимание к тому тройному отличию, которое важно не упускать из виду в ходе философской дискуссии.

Это, во-первых, непосредственные интуиции, которые у нас имеются до всяких вербализаций; во-вторых, наши словесные способы вербального выражения таких интуиций, а также диалектические выводы из вербальных формулировок; и, в-третьих, система чисто дедуктивных наук, которые развиваются так, что совокупность возможных связей, с которыми они имеют дело, хорошо знакома цивилизованному сознанию.

Науки, связанные с первым типом, направляют наше внимание на исследование углубленного опыта, а также помогают обеспечить возможность вербальных формулировок, принадлежащих наукам второго типа. Основная опасность философии состоит в том, что диалектические дедукции из неадекватных формулировок могут привести к исключению непосредственных интуиций из сферы нашего эксплицитного внимания. Фактически абстрактные наукиимеюттенденциюисправлятьзло,приносимоенеадекватностью языка и тем самым предохранять от опасности логику, которая предполагает языковую адекватность.

Глава IХ Наука и философия

Раздел I. В некотором смысле наука и философия являются только различными аспектами той великой деятельности, которую совершает человеческий разум. Мы подробно остановимся на том, какониобъединяются,решаязадачувозникновениячеловеческого рода, который возвышается над общим уровнем животной жизни. На этом низшем, животном уровне обнаруживаются проблески эстетического озарения, технологических приспособлений, социальной организации, чувства привязанности. Соловьи, бобры, муравьи – все эти внимательные воспитатели молодого поколения

184

свидетельствуюто существовании этого уровня жизни в животном мире. Конечно, все подобные способы функционирования достигли неизмеримо более высокой ступени в развитии человеческого рода. В человеческом существовании данные способы поведения обнаруживают большие возможности приспособления к обстоятельствам, большую сложность, они более переплетены друг с другом. Но нет сомнения, что такого рода поведение имеет место и среди животных, раскрывая себя для хорошего наблюдателя.

Согласно непосредственным свидетельствам, среди живых существ нашей планеты только человек создал науку и философию. И наука, и философия имеют дело с пониманием единичных фактов как иллюстрации общих принципов. Принципы понимаются абстрактно, а факты – как воплощение принципов.

Например, животные, по-видимому, хорошо знакомы с падением тел. Они не проявляют удивления в ситуации падения и часто сами разбивают предметы, сбрасывая их с высоты. Но в истории европейской науки самую раннюю формулировку закона о том, что тела имеют тенденцию стремиться к центру Земли, мы обнаруживаем у Аристотеля. Почти наверняка этот закон не был открыт Аристотелем. Он был господствующим общим местом греческой мысли, хотя и не принимался единодушно. Но Аристотель четко излагает его в своих произведениях, и это обстоятельство должно вкупе с нашей точкой зрения открыть дорогу дальнейшим археологическим догадкам. Указанный научный закон кажется нам довольно устаревшим, хотя фактически это не совсем верно. Закон тяготения – совершенно особенный закон, и он не имеет широкого применения до того, как количественные измерения не подтвердят его со всей возможной точностью. Мы увидим, что дальнейшая история этого закона и его последующие модификации бросают свет на функции науки и философии.

Но займемся данным законом Аристотеля, представляющим собой одну из самых ранних доктрин западной науки, история которой длится начиная с Фалеса из Милета, жившего около 600 годов до н.э., и до нынешних дней. Грубо говоря, история западной науки насчитывает около 25 сотен лет. Конечно, ее «предчувствие» имеломестоужевЕгипте,Месопотамии,ИндиииКитае.Носовременная наука, подгоняемая вперед в своем развитии любознательностью человеческого духа, наука, прокладывающая себе дорогу с

185

помощью критики и разорвавшая с укоренившимися суевериями, родилась в Древней Греции. И среди греков первый ученый, известный нам, – это Фалес.

Сo стороны этой общей характеристики наука и философия не дифференцируются. Слово «любознательность», «любопытство» придает некоторый тривиальный оттенок внутренним мотивам, которые движут людьми. В том глубоком смысле, в котором мы употребляем здесь это слово, «любопытство» означает страстное желание разума понять факты, выделенные опытом. Оно означает отказ довольствоваться голой неразберихой фактов или даже голой привычкой к рутинному порядку. Первый шаг был сделан наукой и философией тогда, когда было осознано, что каждый рутинный порядок есть проявление принципа, который представляет собой абстрактное утверждение в отличие от его частных проявлений. Любопытство, которое является оводом, движущим цивилизацию к отказу от прежнего спасительного состояния, есть желание установитьотвлеченныеначала.Вэтомлюбопытствезаключенинекий жестокий элемент, который в конце концов начинает беспокоить. Мы – американцы, французы или англичане, и мы любим наш образ жизни, с его красотами и слабостями. Но любопытство толкает нас к попыткам определить цивилизацию; и в этом обобщении мы вскореобнаруживаем,чтоутратилисвоюлюбимуюАмерику,свою любимую Францию и свою любимую Англию. Общность держится с холодным беспристрастием, тогда как наши привязанности склоняются к одной или другой частности.

Исследование аристотелевского закона гравитации служит примером этого процесса абстрагирования, присущего науке. Закон включает классификацию вещей, окружающих нас. Есть тяжелые тела, обладающие свойством падения вниз, и есть другие элементы, такие как пламя, которые по внутренней природе стремятся вверх, даже если они являются компонентами вещей, находящихся на поверхности земли. Эти рвущиеся вверх вещи хотят занять свое собственное место, которое находится на небесах. Звезды и планеты образуют уже третий класс вещей, которые по своей собственной природе находятся на небесах, – класс вещей вечных, которые невозможно создать. Но четвертый элемент в этой классификации составных элементов физической природы выходит за ее пределы по своему уникальному свойству, а потому

186

он остается только членом своего класса. Этот элемент – Земля, центр вселенной, относительно которой определяются все прочие типы бытия.

Классификацией различных элементов физической природы Аристотель впервые осуществил захватывающий для науки и философии анализ фактов физической природы. Заметьте, что эта классификация вполне в современном духе. Вместо полного болота, зачумленного мистикой и магией, он представил нашему пониманию величественную, с правильными соотношениями схему, прозрачную для такого понимания и основанную на очевидных, устойчивых фактах нашего опыта. По своей всеобщности эта схема одинаково философская и научная, впоследствии она дала физические основания для христианской схемы спасения. Ее ниспровержению восемнадцать столетий спустя равно противились Лютер и римская церковь. Будучи примером великолепного индуктивного обобщения, обращающегося к очевидным фактам и пренебрегающего запутанными мелкими различиями, Аристотелева общая концепция физического универсума остается непревзойденной. Для нее характерен призыв к наблюдению каждой детали, а для каждого наблюдения, к которому обращен этот призыв, существует возможность ее неограниченного повтора. Юность науки современной цивилизации связана с именами Аристотеля и Эпикура.

Раздел II. В учении Аристотеля ясно выражена идея очевидности, которая полностью отсутствует в космологии Платона. Конечно, ни Платон, ни Аристотель не породили своей особой линии мысли. Они оставили позади себя три или четыре поколения мыслителей, если идти к неясным фигурам Фалеса и Пифагора и даже к тем, кто был до них. Аристотель к тому же двадцать лет работал в Академии Платона и воспринял идеи этой деятельной группы спекулятивных мыслителей, которым современный мир обязан умозрением, критицизмом, дедуктивными и индуктивными науками, а цивилизация – религиозными концептами. Они были тем узким каналом, в котором смешались традиции Египта, Месопотамии,Сириииприморскойгреческойцивилизации.Вэтой академии и в ее аристотелевской ветви возникают различные линии мысли, которые в последующих школах Александрии обернулись первой фазой современной – естественной и гуманитар-

187

ной – науки. С тех пор, несомненно, мир утратил красочность. Так что пророков заместили профессора. Иными словами, поскольку движение стало привычкойдля мысли, интуитивная убежденность увяла перед лицом критицизма. Но несмотря на все ограничения, с которыми сталкивалось человечество, изумленное богатством универсума, знание перестраивало человеческую жизнь и делало возможной силу, которая требует интеллектуального анализа высокого уровня.

Платон и Аристотель продолжали демонстрировать основные связи между наукой и философией. Сила науки происходит от наблюдения за частными случаями и от индуктивных обобщений, ведущих к широким классификациям вещей, согласно их способам функционирования, иными словами – согласно законам природы, которые они иллюстрируют. Сила же философии происходит от обобщений, которые из-за своей универсальной применимости едва ли не терпят крах при классификациях. Все вещи, например, вовлечены в творческий прогресс Вселенной, т.е. в общую темпоральность, которая влияет на них, даже если они во всякое время остаются самотождественными. Поэтому рассмотрение времени не ведет к классификации в том же смысле, в каком рассмотрение тяжести привело Аристотеля к его четырехчленной классификации.

Уже Платон подчеркивал важность такого аристотелевского понятия классификации – он это называл «делением». Возможно, Платон и изобрел этот метод. Это полностью согласуется с его отчетливой интеллектуальной проницательностью. В его Диалогах мы находим первое ясное формулирование науки логики. Но, с позиции роста естествознания, применение его метода чрезвычайно слабо. Аристотель же в работе, продолжавшейся в течение всей его жизни, постиг общее понятие классификации, он дал мастерский анализ тех сложностей, которые присущи взаимоотношениям между классами. Он также применил свое теоретическое учение к тому огромному материалу в области зоологии, физики, социологии, который он собрал с помощью непосредственного наблюдения. Мы действительно должны найти у него почти все наши конкретные науки, как естественные, так и относящиеся к деятельности человеческого духа. От него исходит стремление к точному анализу каждой данной ситуации, которое в конце концов создало

188

современную европейскую науку. В трудах его жизни можно увидеть первый ясный пример философской интуиции, преобразующейся в научный метод.

Раздел III. Фактически главной темой этой главы является переходотфилософскихинтуицийкнаучнымметодам.Философская система, рассмотренная как попытка координации всех подобных интуиций, редко оказывает непосредственное влияние на частные науки. Каждая такая наука, прослеживая развитие своих идей от основных понятий, останавливается на полпути. Остается место для тех понятий, которые не нуждаются для своих непосредственных целей и методов ни в каком дальнейшем анализе. Эти базовые понятия есть сужение философских интуиций, которое формирует основуцивилизованноймыслитойэпохи,окоторойидетречь.Они и есть интуиции, которые, если отвлечься от их использования в науке, обыденный язык редко выражает с какой-нибудь определенной точностью, но привычно включает в поток своих слов и выражений. Слова «столы», «стулья», «скалы», например, включают

всебя научное понятие материальных тел, которое господствовало

вестествознании с XVII в. до конца XIX столетия.

Но даже с точки зрения специальных наук философские системы с их амбициозными стремлениями к полному всестороннему пониманию не бесполезны. Они представляют путь, на котором человеческий дух культивирует свои глубинные интуиции. Такие системы дают жизнь и ход отдельным мыслям. Если бы не было этих усилий по координации, то отдельные мысли, сверкнув в какие-то праздные мгновения, освещали бы преходящие рефлексии, а затем погибали бы и забывались. Сфера интуиции может быть определена только с помощью ее координации с другими понятиями равной степени общности. Даже спор конкурирующих философских систем является существенным фактором прогресса. История европейской мысли и до сего дня испорчена фатальным непониманием. Его можно назвать догматическим заблуждением. Ошибка состоит в убеждении, что мы способны создать понятия, которые адекватно определяются по отношению к сложности взаимоотношений, которые требуются для их прояснения в реальном мире. Можешь ли ты описать универсум с помощью исследования? За исключением, может быть, простейших понятий арифметики, наши, даже привычные, по-видимому,

189

очевидные идеи поражены этой неизлечимой неопределенностью. Наше правильное понимание методов интеллектуального прогресса зависит от сохранения в уме этой характерной особенности нашего мышления. Понятия, используемые в каждой систематической области, требуют прояснения перспективы со всех точек зрения. Они должны быть проанализированы с точки зрения своего собственного внутреннего содержания внутри этой области, и с точки зрения других областей аналогичной общности и с точки зрения так называемой философской области с более широким радиусом действия. В течение средних веков

вЕвропе теологи больше всего грешили догматической окончательностью. В течение последних трех столетий их скверное представление о собственном превосходстве по обыкновению перешло к людям науки. Наша задача – понять, каким образом фактически человеческий ум может с успехом постепенно вырабатывать определение своих привычных идей. Это пошаговый процесс, никогда не завершающийся триумфом окончательности. Мы не можем окончательно упорядочить строго очерченные обобщения, которые составляют полноту метафизики. Но мы можем создать разнообразные частные системы ограниченной общности. Согласованность идей внутри одной такой системы обнаруживает размах и зрелость основных понятий этой схемы мышления. Точно так же рассогласованность одной системы с другой и успех каждой системы в качестве частного способа объяснения предупреждают нас о границах наших интуиций. Скрытые границы и есть темы философского исследования.

Учение о границах, которым подчинены наши наивысшие идеи, иллюстрируется вышеупомянутым понятием материального тела. Это понятие столь ясно, что оно существовало настолько давно, насколько можно заглянуть в историю языка. В конечном счете, в XVII в. оно было вновь уточнено благодаря успехам физической науки. Преобразованная же физическая наука имела ошеломляющий успех на протяжении трех столетий. Она трансформировала мысль и трансформировала материальную деятельность человечества. Казалось, что человечество, наконец, получило фундаментальное понятие для всех практических целей и что далее на пути обобщения лежит лишь бесцельная спекуляция. Но

вXX в. это великое понятие, в том виде, в каком оно употребля-

190