Глава VI

„СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ" В ВОСПРИЯТИИ СОВРЕМЕННИКОВ И ПОТОМКОВ

Теперь, разобравшись в специфике жанра, героя, авторской позиции, этико-философской основы „Сентиментального путе­шествия", — следует обратиться к оценке критикой и просто читающей публикой этого сложного, нелегко поддающегося однозначной интерпретации произведения Стерна. Ведь твор­чество Лоренса Стерна - явление исключительное в англий­ской литературе XVHI века: пожалуй, ни один из романистов этого периода не вызывал таких ожесточенных нападок и не получал столь восторженных отзывов. Споры о Стерне не пре­кращались и в последующие литературные эпохи. Он оказал жи­вое воздействие на писателей, придерживавшихся разных миро­воззрений и эстетических взглядов, принадлежавших к раз­личным литературным направлеюшм.

„Половина Лондона настолько же резко поносит мою книгу, насколько другая его половина превозносит ее до небес", — признается Стерн в одном из частных писем после выхода пер­вых двух томов „Тристрама Шенди". В то время как законо-

69

датель литературных вкусов в Англии XVIII века доктор Джон­сон предрекал Стерну недолгую славу, на континенте Воль­тер и Дидро ставили его имя рядом с Рабле. Стерном восхи­щались английские романтики и Гёте, а Теккерей резко осуж­дал его в лекциях, посвященных английским юмористам XVIII века.

Не единодушнее оказались оценки критиков даже в нашем, XX веке. Так, английский критик Ф. Р. Ливис, не колеблясь, ис­ключил Стерна из „великой традиции" английской литерату­ры, тогда как другой литературовед, К. И. Воуэн, один из ав­торов многотомной „Кембриджской истории английской ли­тературы", считал, что именно Стерн оказал формирующее влияние на дальнейшее развитие жанра романа¹. И, пожалуй, сам факт этих споров убедительнее всего доказывает, что книги Стерна и поныне - явление живое в европейской литературе, способное будить мысль, вызывать полемику и дискуссию.

Сразу же после выхода в Лондоне первых двух томов „Тристрама Шенди" читатели и критики были удивлены, а не­которые из них шокированы необычностью этого произведения, его жанровым своеобразием. Стерн становится одной из самых популярных фигур в литературных и светских кругах совре­менной ему Англии. Однако популярность эта носила характер литературной сенсации.

Одних Стерн развлекал, других возмущал (особенно после того, как стало известно, что автор фривольных страниц „Три­страма Шенди" — духовное лицо). Однако думается, что боль­шинство его современников соглашалось с мнением С. Джон­сона, который так отозвался о первом романе Стерна: „Все странное недолговечно. „Тристрам Шенди" долго не продер­жится"². О том, что популярность „Тристрама Шенди" была вызвана скорее модой, чем глубоким пониманием этого произ­ведения, свидетельствует и то, что уже 5-й и 6-й тома романа, не обладавшие преимуществом новизны, имели гораздо мень­ший успех и хуже раскупались.

Интерес к творчеству Стерна вновь усиливается с выхо­дом в свет его второго произведения. Но популярность „Сенти­ментального путешествия по Франции и Италии" принципиаль­но отличалась от сенсационного успеха „Тристрама Шенди".

„Тристрам Шенди" поражал публику своей „непохожестью" на предшествовавшие и современные ему романы и тем вызы­вал любопытство.

„Сентиментальное путешествие" появилось через восемь лет после выхода в свет первых двух томов „Тристрама Шенди", в иную литературную эпоху. За этот, казалось бы, небольшой период произошли важные события в литературной жизни

70

Англии. С. 1764 по 1770 г. выходит роман Брука „Знатный холостяк". В 1766 г. Голдсмит издает „Векфилдского свя­щенника". В конце шестидесятых годов Маккензи работает над романом „Человек чувства", который вышел в свет в 1771 г. В ряду этих романов, свидетельствующих о расцвете сентимен­тализма, „Сентиментальное путешествие" было воспринято как произведение не противостоящее (подобно „Тристраму Шенди"), а соответствующее духу времени. Многие осуждав­шие первое произведение Стерна отнеслись к „Сентименталь­ному путешествию" с симпатией. Так, резко отозвавшийся о „Тристраме Шенди" X. Уолпол писал Т. Грею, автору знаме­нитой „Элегии, написанной на сельском кладбище": „Я наде­юсь, что Вам понравятся стерновские сентиментальные путе­шествия, они хотя местами и утомительны, однако весьма приятны и живописны"³.

После выхода второго произведения Стерна в выска-заваниях критиков и читателей стало подчас проводить­ся довольно механическое разделение творчества Стерна на юмористическую и патетическую стороны: причем по­следней отдавалось, как правило, предпочтение. Стерн был единодушно признан „мастером патетического", превозно­силась изображенная им с „безыскусственной простотой" „деликатность переживаний и нежность чувств".

Несмотря на многочисленные переиздания произведений Стерна в 70-е - 90-е годы, самым популярным был маленький томик под названием „Красоты Стерна, включающие все его патетические рассказы и наиболее значительные наблюдения над жизнью". С 1782 по 1793 г. книга выдержала двенадцать изданий. В ней содержались отрывки из „Тристрама Шенди", „Сентиментального путешествия" и проповедей Стерна, пред­назначенные для „чувствительного сердца". Расположенные по темам в алфавитном порядке (beauty, charity, compassion и прочее), они знакомили читателей с „красотами" произведе­ний „чувствительного" Стерна, заботливо очищенных от дву­смысленностей и фривольных шуток. Многочисленные имита­торы „Сентиментального путешествия" и анонимные продол­жатели этой неоконченной книги, утрируя главным образом патетическую ее сторону, занимались изображением слезливо-сентиментальных сцен⁴.

Таким образом, многие младшие современники Стерна, составлявшие читающую публику 80 — 90-х годов, знали писа­теля главным образом по вышеупомянутому адаптированно­му изданию и по многочисленным подражаниям, выходившим в эти годы. Популярность Стерна росла, но восприятие его

71

творчества было весьма однобоким. Как справедливо отметил Хауэс, „Стерн становился классиком, не будучи как следует понят"⁵.

К концу 1790-х годов - началу 1800-х годов в Англии намечаются существенные изменения в эстетических, и в част­ности литературных, вкусах. Мода на произведения сентимента­листов, подражателей Стерна, проходит. Естественно, что в свя­зи с этим подвергается критическому пересмотру и творчество самого Стерна. Об этом можно судить по характерному выска­зыванию популярной тогда писательницы Ханны Мор, в твор­честве которой в свое время тоже были сильны „чувствитель­ные" мотивы, но которая позднее перешла на более суровые, религиозно-дидактические позиции. Она считает, что Стерн был „вредоносным основателем сентиментальной школы... Сотни писателей переносили заразу, сотни тысяч читателей заразились... Чувствительность была болезнью, которую нуж­но было изжить... [Теперь] царство Стерна уже позади"⁶.

Развивавшееся в эти годы евангелистское движение при­давало решающее значение личности художника, судило прежде всего не писателя, а человека. Не удивительно, что Стерн под­вергся резким нападкам за свое поведение, не подобающее „почтительному сыну", „верному супругу", а главное — пред­ставителю духовенства. Отождествляя Стерна с его героями-рассказчиками, как это делали и в 70 — 80-е годы, сравнивая многочисленные и не всегда правдивые анекдоты из жизни писателя с поведением и чувствами его героя Йорика, Стерна уп­рекали в неискренности, в фальши изображаемых им чувств.

Более того, глубокой и существенной критике подверга­ли саму позитивную программу стерновского сентиментализ­ма, приравнивая позиции реального автора и условного повест­вователя. Так, например, богослов Р. Холл неправомерно упре­кал писателя в том, что он направляет разум от „реальных несчастий к воображаемым", что в „Сентиментальном путе­шествии" „чувства, предназначенные вызывать действенную благотворительность, заняты тем, что питают тошнотворную чувствительность". Вред произведений Стерна, по мнению Хол­ла, заключается в том, что в них „случайьое благодеяние счи­тается оправданием для пренебрежения или нарушения непре­ложного долга"⁷.

Важную роль в изменении отношения к Стерну сыграло и вышедшее в эти годы первое монографическое исследование творчества писателя. Автор книги Дж. Ферриар посвятил ее проблеме заимствований в творчестве Стерна . Оценка Ферриа-ром творчества Стерна была в целом положительной: „Я не собираюсь обращаться с ним как с плагиатором... Я хочу пояс-

72

нить Стерна, а не унизить его. Если некоторые случаи заимст­вований обратятся против него, они нисколько не умалят его гения, а лишь уменьшат внушительное впечатление эрудиции, которую ему приписывали и которой на самом деле ему не­доставало", — писал Ферриар в своей первой публикации. Одна­ко, помимо воли автора, исследование Ферриара повредило Стерну в общественном мнении. Особенно низко уронило оно в глазах критиков его первый роман. Юмор, который все же признавался за автором „Тристрама Шенди", был теперь объяв­лен не оригинальным, а заимствованным у Рабле и Бертона⁹. Ферриар утверждал, что наибольшее количество заимствова­ний обнаружилось в юмористических сценах „Тристрама Шенди" и что чем Стерн патетичнее, тем он оригинальнее. Таким обра­зом, работа Ферриара еще более утвердила читающую публику в превосходстве „Сентиментального путешествия" над „Тристра-мом Шенди".

С расцветом английского романтизма в 10 - 20-х годах XIX в. появляются более серьезные и вдумчивые критики Стерна. Английские романтики (особенно Кольридж, Хэзлитт, Вальтер Скотт) пристально анализируют его творчество и отвер­гают многие привычные „клише", которые закрепились за писателем с момента выхода первых томов „Тристрама Шенди".

Думается, что высказывания романтиков в этот период были первыми попытками не просто выразить свое вос­хищение Стерном или, наоборот, осудить его самого и его тво­рения, но и стремлением разобраться в особенностях его миро­воззрения, юмора, стиля. Прежде всего, личность Стерна не подвергается в их работах такому безоговорочному осуждению, как это было в течение двух предшествующих десятилетий. Если раньше критики усматривали фальшь и лицемерие в произведе­ниях Стерна, так как автор не был похож на своих героев, то ро­мантики приходят к прямо противоположному выводу — чело­век, создавший такие трогательные характеры, не может обла­дать дурным сердцем. „Если впечатляющий образ правдивости и естественности передается умам других, он должен до этого возникнуть в такой же или в большей степени в уме, породив­шем его"¹⁰, — писал Хэзлитт о Стерне. Вальтер Скотт, пори­цая Стерна за изменчивость характера и за неуважительное отношение к своему сану, все же добавляет: „Нам не хочется верить, что создатель дяди Тоби мог быть бесчувственным или глубоко испорченным человеком"¹¹

С большим пониманием отнеслись романтики и к много­численным заимствованиям Стерна. „Откровенный плагиат может совмещаться с величайшей оригинальностью. Стерн

73

был печально-знаменитым плагиатором, но и истинным гени­ем"¹², — утверждает Хэзлитт. Вальтер Скотт почти буквально повторяет его слова, называя Стерна „одним из величайших плагиаторов и одним из самобытнейших гениев, которых по­родила Англия"¹³. Он отмечает, что „отрывки, заимствованные им у других, были мало интересными по сравнению с теми, которые принадлежат исключительно ему"¹⁴.

Наиболее существенной переменой в отношении к Стерну было то, что критики романтического периода увидели и оце­нили в нем прежде всего не сентименталиста, а „юмориста". Причем в понятие „юмор" романтики вкладывали большой философский смысл, далекий от нашего бытового понимания этого слова. Одним из первых к великим юмористам отнес Стерна, наряду с Рабле, Шекспиром, Сервантесом и Вольтером, Жан-Поль. В своем трактате „Введение в эстетику" он называ­ет всех их представителями „вселенского юмора". Они сбли­жают в своем творчестве смешное (бесконечно малое) и воз­вышенное (бесконечно большое), показывая относительность „того и другого перед лицом вечности"¹⁵.

Развивает идеи Жан-Поля С. Т. Кольридж в лекции „О при­роде остроумия и юмора", прочитанной 24 февраля 1818 г. и по­священной творчеству Рабле, Свифта и Стерна. Кольридж разгра­ничивает смех (требующий лишь работы чувства, но не предпо­лагающий ни участия разума, ни нравственного сознания), остро­умие (предполагающее работу и чувства, и разума) и юмор — высшую ступень в этой иерархии, — включающий и чувство, и разум, и нравственный аспект. Иллюстрируя свою теорию лите­ратурными примерами, Кольридж сравнивает остроумие героев У. Конгрива, представителя развлекательной комедии эпохи Рес­таврации, с юмористическими персонажами „Тристрама Шен-ди" — Тримом, дядей Тоби, Вальтером Шенди. Перефразируя Жан-Поля, Кольридж утверждает, что истинный юморист, как, например, Стерн, „может ничем не кончить, или даже кончить прямым противоречием", потому что юмор ,делает малое вели­ким, а великое малым для того, чтобы обнаружить несостоятель­ность и того и другого, ибо все равно перед лицом вечности"¹⁶. Много внимания юмору Стерна, ставя его на один уровень с юмором Сервантеса, уделяет и У. Хэзлитт в ,Лекциях об англий­ских юмористах", которые он читает зимой 1818 — 1819 гг.

Восхищение юмористической стороной творчества Стерна приводит к новому „перекосу" в оценке двух его основных произведений. Теперь критики столь же единодушно отдают предпочтение „Тристраму Шенди", как раньше „Сентименталь­ному путешествию". Даже Кольридж, самый тонкий ценитель творчества Стерна, не увидел органического единства этих

74

двух внешне несхожих произведений. „В одном есть правда и жизнь, в другом почти ничего кроме талантливой аффекта­ции"¹⁷, — писал он, сравнивая „Тристрама Шенди" и „Сентимен­тальное путешествие".

И все же в целом романтики обнаружили более глубокое понимание творчества Стерна, чем его современники. Отчасти это можно объяснить тем, что Стерн с его неправильностью формы, с его всезадевающей иронией, всем духом своего твор­чества, обращенного в будущее, был ближе романтикам, чем современным ему писателям. Кроме того, „большое видится на расстояньи", поэтому масштабы такого крупного и необыч­ного явления легче было определить писателям начала XIX ве­ка, чем его современникам.

Однако увеличение исторической дистанции, которое по­могло отдельным ценителям Стерна правильнее определить масштаб художника, привело в то же время к охлаждению интереса широкой читающей публики к творчеству Стерна, о чем свидетельствует, в частности, сильно сократившееся число переизданий его произведений. Творчество Стерна пере­стало быть злобой дня, оно отходит к истории литературы. Но в представлении крупнейших писателей и критиков 10 — 30-х годов XIX в. Стерн занимает в ней почетное место наряду с дру­гими классиками английского романа XVIII века.

Одним из важных моментов в истории стерноведения было появление в 1864 г. биографии Стерна, написанной П. Фиц-джералдом. Она положила начало серьезному документальному исследованию жизни и творчества писателя. На смену много­численным и не всегда правдивым анекдотам, которыми оброс­ло имя Стерна, пришли достоверные факты. Несколько позже выходит вторая биография Стерна, написанная X. Трейлом, базирующаяся в основном на монографии Фицджералда.

И, наконец, в 1909 г. появляется первое издание работы У. Кросса „Жизнь и время Лоренса Стерна". Этот фундамента­льный труд (в дальнейшем переработанный и расширенный автором) остается вплоть до наших дней важнейшим биогра­фическим исследованием, посвященным Стерну. Существенны­ми дополнениями к книге Кросса были лишь монография Л. П. Кёртиса, освещающая сравнительно ранний период твор­чества писателя, до того времени мало изученный¹⁸, им же под­готовленное единственное научное издание писем Стерна и биографическое исследование А. Кэша „Лоренс Стерн. Ранние и зрелые годы"¹⁹.

Таким образом, серьезное изучение творчества Стерна начинается лишь в XX в., когда читатели и исследователи сквозь призму современного психологического романа в свете уже

75

освоенного ими творчества Пруста, Джойса, Т. Манна смогли увидеть в произведениях Стерна нечто новое, существенно важное. Вместе с пониманием масштабности творчества Стерна, того выдающегося места, которое занимает оно в истории европейского романа, естественно пришло и желание выявить связь писателя с литературной традицией. Ранее этот вопрос ограничивался указанием на заимствования Стерна у его пред­шественников или спорами о допустимости подобных заимст­вований для истинного гения. Теперь же ставится вопрос не о плагиатах Стерна, а о творческой связи писателя с его литератур­ными предшественниками²⁰.

Другим существенным аспектом изучения творчества Стер­на в XX в. стал анализ его связи с научной и философской мыслью, формирующей мировоззрение писателей XVIII в. Важность философского аспекта для творчества Стерна отме­тил П. Мор на самой заре стерноведения. Еще до выхода кни­ги У. Кросса он писал о „философии, новом и ясном видении мира, которое делает Стерна чем-то большим, чем просто ро­манист"²¹ .

Большинство работ, связанных с этой проблемой, посвяще­но влиянию на Стерна философии Локка, влиянию которое сам Стерн признавал решающим, утверждая, что своеобразию своей личности он обязан „продолжительному изучению Локка, кото­рое он начал в юности и продолжал всю свою жизнь"²². Влиянию на Стерна философии Локка посвящено много работ современ­ных зарубежных литературоведов. Однако относительно степени обусловленности произведений Стерна идеями Локка, а так­же относительно интерпретации Стерном тех или иных по­ложений философа, в критике нет единодушия. Так, У. Кросс убежден, что „Тристрам Шенди" организован по принципу локковской доктрины ассоциации идей"²³. А другой автори­тетный стерновед, А. Кэш, утверждает: „Локковскую ассоциа­тивность лучше рассматривать как подсобное средство, чем как организующий принцип романа. Органичный поток соз­нания был порожден в атмосфере локковского эмпиризма, и психология последовательности идей, сопровождая этот эм­пиризм, объясняет и сознание Тристрама и его „отступатель­ный" метод"²⁴.

За последнее время более пристальное внимание уделяет­ся связи мировоззрения Стерна со „школой моральных чувств", с философскими теориями Д. Юма и А. Смита. Эти проблемы поднимаются в работах К. Маклина, А. Кэша, Р. Ф. Бриссен-дена.

Наряду с исследованием истоков стерновского романа, и изучением влияния на писателя его предшественников анг-

76

лийская критика пытается оценить тот вклад, который сделал Стерн в свете современных эстетических и этико-философских исканий. Одной из таких популярных тем является анализ нетрадиционного решения проблемы романного времени. Стерн одним из первых писателей в мировой литературе стремился передать субъективность временного восприятия человеческого сознания (вспомним разговор Йорика с дамой в Кале у дверей каретного сарая). Этот аспект творческой манеры Стерна рас­сматривается во многих специальных и общих исследованиях²⁵.

Другой актуальной темой является рассмотрение творче­ства писателя в свете характерной для современного экзистен­циализма и абсурдизма проблемы коммуникации. Дж. Трау-готт посвятил этой теме монографию²⁶. Тот же вопрос, хотя и несколько по-иному решая его, затрагивает К. Маккиллоп: „Язык встает преградой между людьми. Братья Шенди не дости­гают взаимного понимания на интеллектуальной основе. Но они могут сходиться в сфере человеческой симпатии, где жест и пластические детали передают то, чего не скажешь словами¹'²⁷.

Одной из важнейших проблем стерноведения была и оста­ется проблема соотношения позиций автора и повествователя в произведениях Стерна. Именно в свете этой проблемы возни­кают все новые и новые критические прочтения „Сентименталь­ного путешествия". Как отмечает Хауэс, „Йорик, Тристрам и Стерн безнадежно перепутались в сознании читателей и крити­ков". Об этой „путанице" на примерах оценок таких тонких критиков, как У. Теккерей и В. Вульф, мы уже говорили выше. Здесь приведем другой пример. Блестящий биограф, хотя и не столь блестящий интерпретатор творчества Стерна, У. Кросс, не совсем четко разграничивая Стерна-человека, Стерна-писа­теля и условного повествователя Йорика, утверждал, что в „Сентиментальном путешествии" нашли отражение меланхо­лия и чувствительность Стерна, усиленные его ухудшившимся физическим состоянием и обостренные сентиментальным увле­чением Элизой Дрейпер.

Первым исследователем, попытавшимся разграничить пози­ции автора и повествователя, был Р. Патни. Опираясь на опубли­кованное Кертисом научное издание писем Стерна, он утвер­ждал, что Стерн относительно неплохо чувствовал себя физи­чески к началу работы над „Сентиментальным путешествием" и не слишком страдал от любовного увлечения Элизой Драй-пер. Патни убедительно доказывает, что сам автор не разделя­ет чувствительно-патетической позиции своего героя-рассказ­чика. Однако Патни завершает свой анализ неверным, на наш взгляд, выводом. Он упрекает Стерна в неискренности, в жела­нии писать на потребу сентиментально настроенной публики:

77

„Сентиментальная поза Йорика соответствует не чувствам Стерна, а требованиям. широкой публики изображать патети­ческое, в чем Стерн весьма преуспел"²⁹.

Примерно к тем же выводам приходит двумя годами позд­нее Э. Дилуорт в монографии с красноречивым названием — „Несентиментальное путешествие Лоренса Стерна". В сознании критиков именно Дилуорт развеял миф о „чувствительном Стерне".

В полемике с выводами этих двух исследователей выдви­гает свою интерпретацию „Сентиментального путешествия" А. Кэш в монографии „Комедия моральных чувств в творче­стве Стерна". Сопоставление высказываний Йорика с текс­том проповедей Стерна приводит исследователя к выводу, что Стерн противопоставляет спонтанной чувствительности своего героя стабильную добродетель таких персонажей, как монах, старый французский офицер, хозяин осла. Ставя Стерна рядом со Свифтом и Джонсоном, Кэш отмечает, что и он „был одним из рационалистов XVIII века". С такой по­зицией, однако, нельзя согласиться. Помимо недопустимости интерпретации художественного текста на основании прямых высказываний, сделанных в нехудожественном тексте, провоз­глашение таких эпизодических персонажей, как монах или старый французский офицер, выразителями положительной программы автора неубедительно — ведь показанный со сторо­ны (в „Тристраме Шенди"), а не изнутри Йорик выглядит не менее благородным и мудрым, чем они. Однако в книге Кэша ценно то, что автор видит в Стерне не талантливого вир­туоза, ловко подделывающегося под запросы „чувствительной публики", а писателя, проповедующего определенные этиче­ские и эстетические ценности.

В последние десятилетия интерес к этому „самому совре­менному из английских романистов XVIII века" не угасает. Посвященные Стерну исследования охватывают разные ас­пекты жизни и творчества писателя. Однако в целом со­временное стерноведение больше внимания уделяет первому произведению Стерна, находя в „Тристраме Шенди" более благодатный материал для исследования актуальных во­просов современности — проблемы романного времени, проблемы коммуникации в современном мире... вплоть до рассмотрения „Тристрама Шенди" в свете математической теории игр.

Единственным исследованием, посвященным специфике европейского сентиментализма как литературного направления и дающим новую интерпретацию „Сентиментального путешест­вия", была монография австралийского ученого Р. Ф. Бриссен-

78

дена „Страдающая добродетель. Сентиментальный роман от Ричардсона до Сада".

Признавая, что важнейшей задачей при анализе „Сентимен­тального путешествия" остается „понять природу чувств, изо­браженных в книге и цель, которую ставит себе автор, изобра­жая эти чувства", определить „моральный статус Йориковой чувствительности", Бриссенден вступает в полемику с други­ми исследователями, прежде всего с А. Кэшем. Отвергая его концепцию Стерна-рационалиста, Бриссенден утверждает, что „чувство — один из главнейших элементов „Сентиментального путешествия" <...> Стоик - вот истинный враг Стерна, а не че­ловек, отдающийся чувству"³⁰.

Бриссенден завершает, однако свой анализ признанием многогранности этого эпохального произведения: „В каком-то смысле „Сентиментальное путешествие" — наименее сенти­ментальная из всех существующих книг, в каком-то — наибо­лее. В своем уникальном равновесном сочетании остроумия и чувствительности, скептицизма и жизнерадостности, она пред­ставляет собой квинтэссенцию положительности, непосредст­венности и изощренности, характерных для сентиментализма XVIII столетия"³¹.

Творчество Лоренса Стерна оставило свой след не только в литературе Западной Европы. Стерн быстро становился попу­лярен и в России, где уже в конце XVIII в. его читают и в под­линнике, но чаще во французских и немецких переводах. В 1783 г. появляется перевод Стерна на русский язык - „Стерно-во путешествие по Франции и Италии под именем Йорика". За ним следуют и другие — отдельные издания и журнальные публикации . Особенно популяризует Стерна издаваемый Н. М. Карамзиным „Московский журнал".

Отмечая формирующее влияние Стерна на развитие рус­ской литературы XVIII века, В. Маслов писал, что Стерн „при­влекал к себе не как юморист", а „гуманным настроением", „постоянным призывом к чувствительности, в которой... видел могучее средство для улучшения человеческих отношений"³³.

Одним из первых русских писателей, на которого творче­ство Стерна (особенно „Сентиментальное путешествие") ока­зало влияние, был А. Н. Радищев. Об этом говорил и сам Ради­щев в письме к С. И. Шешковскому: „А как случилось мне чи­тать перевод немецкий Йорикова путешествия, то и мне на мысль пришло ему последовать"³⁴. У Радищева вслед за Стер­ном путешествие становится лишь канвой для выражения мыс­лей и чувств повествователя, поэтому в композиционной орга­низации обеих книг есть много общего. Однако созданный Стер-

79

ном жанр свободного путевого очерка Радищев использует для постановки проблем, далеких от стернианства. По своему мировоззрению эти писатели весьма несхожи. Даже когда они обращались к важнейшим для них понятиям „сочувствия", „сострадания", „взаимной любви", они вкладывали в них со­вершенно различный смысл. Стерн говорит о непонимании и нетерпимости, которые существуют между людьми вне зави­симости от социальных устоев, показывает сложность души и то, как неразрывно переплетены в ней хорошее и дурное, „нити вожделения'* и „нити любви". Призывая людей к „взаим­ной терпимости и взаимной любви", он в то же время смотрит со снисходительным скептицизмом на человеческие слабости, видя источник их в самой природе человека. Радищев, рассматривая людские пороки как результат социального зла, гневно обличает и сами пороки, и их источники. Проявление сострадания к ближнему мыслит он в борьбе с этим злом, в истреблении его.

„Чувствительным, нежным, любезным и привлекательным нашим „Стерном"³⁵ называли современники Н. М. Карамзина. Бесспорно, Карамзин многим обязан автору „Сентиментально­го путешествия". Однако намерение русского писателя, с од­ной стороны, показать лирический облик путешественника, а с другой - сообщить соотечественникам массу полезных сведений о жизни Западной Европы, сказалось не только на тематике „Писем" и образе главного героя, но и на манере повествования. „Письма русского путешественника" — это при­мер того, как, творчески преобразуя опыт Стерна, писатель создает свое, оригинальное и по замыслу и по жанру произве­дение, рассчитанное на вкусы и нужды своей страны и своей эпохи.

Лаконичную и содержательную характеристику восприятия Стерна в России в первой половине XIX века даетМ. К. Азадов-ский: „Стернианство в первой половине XIX века было одним из значительных факторов крепнущего литературного про­цесса и общественного сознания — и в частности под стернов-ским обаянием были и некоторые будущие деятели 14 декаб­ря <...> Таким образом, „чувствительный Стерн" оказался призванным для художественного оформления дум и настрое­ний русской революционной интеллигенции двадцатых годов"³⁶.

Во второй половине XIX века обращение к Стерну сыгра­ло существенную роль в формировании творческого метода Л. Н. Толстого. Знаменательно, что работе над ранними редак­циями „Детства" непосредственно предшествовал предприня­тый Толстым, хотя и не доведенный до конца, перевод „Сенти­ментального путешествия". На разных этапах творческого пу-

80

ти Толстого сфера и степень воздействия на него Стерна были различны. В ранних произведениях („История вчерашнего дня", „Четыре эпохи развития") влияние Стерна заметно преж­де всего в чисто внешних приемах организации материала. Позд­нее Толстой перерос свое юношеское увлечение. Прямое влия­ние Стерна он пытается изжить уже в „Детстве". Более того, в своих зрелых произведениях Толстой приходит к художест­венным принципам, многие из которых прямо противополож­ны стерновским. Зыбкая, изменчивая, откровенно субъектив­ная картина мира у Стерна превращается в кристально четкую, поражающую своей полнотой и объективностью у Толстого; всеобъемлющая ироническая (в том числе и автоироническая) позиция повествователя в „Тристраме" и „Путешествии" весь­ма далека от абсолютности и непогрешимости авторского зна­ния в „Войне и мире" и „Анне Карениной". Однако этот, столь отличный от Стерна писатель многим обязан английскому романисту.

Некоторыми своими сторонами творчество Стерна вошло как частица в сложную творческую систему зрелого Толстого: мы ощущаем это и в „Севастополе в мае" (описание смерти Праскухина), и в „Войне и мире" (портретные характеристики героев), и в „Анне Карениной" (последние минуты Анны пе­ред самоубийством). И если от многих внешних приемов стер-новского письма Толстой со временем отказался, то принципы обрисовки персонажа — и его внешности, и его духовного об­лика, — органически усвоенные Толстым и составляющие су­щественную черту его художественного мастерства, связыва­ют его творчество с творчеством Стерна.

В советском литературоведении затронуты самые различ­ные аспекты творчества Стерна. Одной из первых работ, посвя­щенных Стерну в советское время, была брошюра В. Шкловско­го „Тристрам Шенди" Стерна и теория романа". Как отмечает зарубежный литературовед К. Харпер, „в 1921 году это была нетрадиционная интерпретация [Стерна. — К А.] не только для России"³⁷. Шкловский одним из первых в стерноведении обратил внимание на актуализацию Стерном приемов созда­ния романа: „Вообще у него [у Стерна. -К А.] педалировано само строение романа, у него осознание формы путем наруше­ния ее и составляет содержание романа"³⁸. И хотя, разумеет­ся, все „содержание романа" не сводится к этому, однако ана­лиз сознательного обнажения романной структуры в „Три­страме Шенди" был важным этапом в изучении творчества Стерна.

Если в этой ранней работе Шкловского Стерн рассматрива­ется в отрыве от философской мысли своей эпохи и от окру-

6-1406 ₈₁

жающей его литературной среды (в чем, кстати, упрекает Шкловского и К. Харпер), то другие работы советских лите­ратуроведов рассматривают творчество Стерна в философско-этическом и литературном контексте его времени.

Проблемы мировоззрения Стерна (как оно складывалось еще в его проповедях, прежде чем нашло выражение в художест­венных произведениях) были затронуты И. Верцманом³⁹ и все­сторонне развиты в монографии М. Тройской „Немецкий сенти­ментально-юмористический роман эпохи Просвещения" и в ее статье „Стерн-моралист"⁴⁰. В этих работах Тройская показала, что в пределах такого ортодоксального жанра, как церковная проповедь, Стерн ухитряется подвергать сомнению непрелож­ные моральные догмы своего времени: „Функция его пропове­дей — призыв к сомнению, к юмористической проверке как религиозной догматики, так и взглядов на жизнь и человека"⁴¹.

В монографии А. Елистратовой „Английский роман эпохи Просвещения" воссоздана литературная атмосфера, на фоне которой появились „опрокидывающие существующий канон" книги Стерна. Особый интерес представляет, на наш взгляд, вступительная статья А. Елистратовой к изданию Стерна в се­рии „Библиотека всемирной литературы". Отметив сатири­ческую направленность „Тристрама Шенди", высмеивание в нем, как и в других романах эпохи Просвещения, „мракобесия, косности и невежества", т. е. поставив его в ряд с произведения­ми Свифта, Филдинга, Смоллета, Елистратова отмечает, что „по своей манере письма автор „Тристрама Шенди" действитель­но во многих отношениях ближе к современному искусству XX века, чем кто-либо другой из романистов XVIII столетия. А за этой манерой письма, конечно, стоит и особое, новое для XVIII века восприятие и осмысление мира"⁴². В этой же статье при анализе „Сентиментального путешествия" автор впервые обращается к его жанровой специфике — вопросу, до сих пор остававшемуся „белым пятном" и в советском, и в зарубеж­ном стерноведении. При анализе этого произведения Стерна затрагивались многие существенные аспекты творчества англий­ского романиста: своеобразие сочетания сентиментальности и иронии, характер юмора и сатиры, мастерство психологического анализа и т. д. Однако если нетрадиционность романной формы „Тристрама Шенди" вызывает горячее обсуждение и споры (так, Шкловский со свойственным ему парадоксализмом на­зывает „Тристрама Шенди" „самым типичным романом всемирной литературы", в то время как Тройская считает его „анти-романом"), то вопрос о жанровой специфике „Сенти­ментального путешествия", о том своеобразном сочетании черт романа и путевого очерка, которое мы в нем находим,

82

обходится стороной. Исключение представляет вышеупомяну­тая вступительная статья Елистратовой, где отмечается, что „если „Тристрам Шенди" был пародией на классический роман XVIII века, то „Сентиментальное путешествие" было не менее откровенной пародией на традиционный жанр путешествия -один из самых устоявшихся и почтенных жанров тогдашней литературы"⁴³. К сожалению, это утверждение осталось не­достаточно развернутым.

Затрагиваются в советском литературоведении и другие вопросы стерноведения, в частности связь писателя с поздней­шей европейской литературой, в том числе и с русской. Твор­чество Стерна порождает и будет порождать новые исследова­ния, новые дискуссии, новые прочтения, потому что каждое поколение открывает в истинно великом нечто новое, созвуч­ное своему мироощущению.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Творчество Стерна, и в частности его „Сентиментальное путешествие по Франции и Италии'¹, знаменует новый этап в английской литературе позднего Просвещения. Стерн при­ходит к иному аспекту рассмотрения духовного мира челове­ка по сравнению с создателями предшествующего ему просве­тительского романа, анализирует этот духовный мир не в свете лишь одного центрального конфликта (долг — страсть, альтру­изм — эгоизм, разумное — неразумное поведение), а раскрыва­ет его как самодовлеющую ценность. Соответственно расши­ряется и углубляется изображенная в его произведениях ду­ховная деятельность человека.

В „Сентиментальном путешествии" сфера изображения не ограничена коллизией (такой коллизии и нет в этом произ­ведении), а включает всю массу обыденных жизненных впе­чатлений, на которые ежеминутно реагирует человеческое соз­нание. В просветительском романе каждая деталь, как правило, работает на сюжет. У Стерна художественная деталь обретает самостоятельный смысл и ценность, преследует единственную цель — глубже раскрыть психологию персонажа. В творчестве Стерна мимика, жест, интонация, поза приобрели решающее значение для создания психологического портрета.

Необычна для своего времени и роль повествователя в „Сентиментальном путешествии". Стерн актуализирует субъ­ективность повествователя, четко разграничивает (несмотря на обилие автобиографических деталей) позиции реального ав­тора и условного повествователя. Таким образом, Стерн соз­дает многоплановую художественную структуру, адекватную его целям, позволяющую дать „микроанализ" человеческой ду­ши, через малое и незначительное показать существенно важ­ное.

Как всякий истинно великий художник, Стерн не уклады вается в жесткие рамки определенного литературного направ­ления. Являясь крупнейшим представителем сентиментализма в английской литературе, он видит мир и „человеческую при­роду" сложнее, чем его литературные соратники. Создав в

84

„Сентиментальном путешествии" образ Йорика, типичного для литературы сентиментализма „чувствительного героя", Стерн показывает несостоятельность его поведения и ограниченность его морально-этических позиций. В „Сентиментальном путе­шествии" отвергается односторонний подход к человеческой природе. Рассматривая человека в противоречивом единстве дурных и хороших его свойств, „заблуждений сердца и ума" и нравственных „побед" над ними, Стерн делает существенный вклад в развитие европейского психологического романа.

„Сентиментальное путешествие по Франции и Италии" да­ло новую модификацию и жанру путешествия. Стерновский тип путешествия выдвигает новую тематику и оригинальный ас­пект ее рассмотрения. От сухой информативности и объектив­ности, свойственных его предшественикам в этом жанре, Стерн переходит к усилению субъективного, лирического элемента в описании путешествия - перед читателем не картина мира вообще, а мир, изображенный глазами данного путешествен­ника. Этот открытый Стерном новый тип путешествия полу­чает широкое развитие в литературе сентиментализма и роман­тизма.

Творческое наследие Стерна насчитывает всего два круп­ных произведения¹, причем принадлежат они разным жанрам: „Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена" — роман, „Сентиментальное путешествие" тяготеет к жанру путешествий. Однако и в жанре романа, и в жанре путешествия новаторство Стерна имело единую содержательную направленность. И тут и там писатель искал пути и способы отобразить те пласты внут­ренней жизни человека, которые до того были недоступны ху­дожественной литературе. В этом цельность его творчества и глубокое внутреннее единство „Тристрама Шенди" и „Сенти­ментального путешествия".

Литературная судьба Лоренса Стерна оказалась столь же необычной, как и созданные им произведения. Стерн намного опередил свою эпоху, его открытия были не сразу и не в пол­ной мере оценены современниками. Посмертная литературная слава писателя показывает, что его творчество принимали посте­пенно, осваивая то одни его стороны, то другие — в соответст­вии с вкусами и модами времени.

Сентименталисты обожествляли „чувствительного Йорика", романтики оценили в полной мере иронию и юмор писателя, Бальзак и Л. Н. Толстой признали Стерна-психолога, а Джеймс Джойс и Вирджиния Вульф увидели в его творчестве истоки современного романа.

Творчество Стерна имело существенное значение для даль­нейшего развития литературного процесса. Плодотворным

85

было обращение к нему Дидро и Гёте, Радищева и Карамзина, Гейне и Л. Н. Толстого. Опыт Стерна, претворенный в новом историко-литературном контексте, настолько прочно вписался в наше сегодняшнее представление о романе и путешествии, что воспринимается как особенность, естественно присущая этим жанрам, и не ассоциируется более с именем первооткры­вателя. Поэтому хотелось бы повторить сказанные о Стерне слова Гёте: „Обыкновенно при быстром ходе литературного и общественного развития мы забьгоаем о том, кому мы обя­заны первыми впечатлениями, кто впервые влиял на нас. Все происходящее, проистекающее в настоящем, нам кажется впол­не естественным и неизбежным; однако мы попадаем на пере­путье и именно потому, что теряем из виду тех, кто нас направил на верный путь. Вот почему я хочу обратить ваше внимание на человека, который во второй половине прошлого века поло­жил начало и способствовал дальнейшему развитию великой эпохи более чистого понимания человеческой души, эпохи благородной терпимости и нежной любви"².