7. Природа символизма

Итак, мы рассмотрели некоторые закономерности эволюции человека как вида; показали, на каком основании, когда и в связи с чем возникает специфически человеческое сознание, какие эволюционные задачи оно решает, какие способности обусловливает. Среди них – одна из важнейших – та, что связана с использованием языковой способности как средства самовыражения и освоения мира.

Однако известно, что, наряду с естественным языком, существует так называемый “язык символов”. В человеческой культуре он играет чрезвычайно значимую роль. Во-первых, с помощью именно этого языка выражается какой-то глубинный пласт содержаний, по-иному не выразимых. В их числе будут как те, которые имеют общечеловеческий характер и отражены в мифах, преданиях, легендах, сказках, так и те, которые по своей природе индивидуальны. Последние непосредственно связаны с глубинами бессознательного каждого отдельного человека. В символах сновидений и фантазий они пытаются донести до нас информацию, которая жизненно необходимо для здорового, нормального функционирования психики, для успешного взаимодействия индивида с миром, с социумом и с самим собой, а также для обеспечения его личностного роста.

Можно без преувеличения сказать, что нет никаких шансов понять природу человеческих мыслительных способностей (как сознательных, так и бессознательных), если мы будем пренебрегать языком символов, т.к. именно в нем находят свое выражение содержания, имеющие отношение к фундаментальным основам человеческого существования (а точнее, бытия).

Однако исследовать вопросы, связанные с языком символов, чрезвычайно сложно. Это обусловлено и тем, что сами по себе проблемы символизма носят глубинный характер (именно потому, что этот язык используется для выражения самых основ бытия – и мира, и человека), и из-за терминологических трудностей (между прочим, абсолютно объективных), и из-за теснейшей связи языка символов с неосознаваемыми содержаниями. Вместе с тем, и оставить в стороне эти вопросы совершенно невозможно, поскольку они имеют отношение и к сознанию, и к бессознательному; и к общечеловеческому, и к индивидуальному; и к сновидениям, и к дневным фантазиям. Короче, самые разные, причем чрезвычайно значимые, сферы человеческой жизнедеятельности оказываются существенным образом замкнутыми на язык символов. Это и явилось причиной того, почему я обратилась к его анализу.

Но прежде чем рассматривать вопросы, имеющие отношение к логике формирования символов, к их роли в человеческой культуре, необходимо прояснить некоторые моменты, относящиеся к терминологии и к природе этого языка, как своеобразного эпистемологического феномена.

7.1. Язык символов как эпистемологический феномен

Вопрос о символах можно рассматривать в разных плоскостях. Например, речь может идти о конкретных понятиях, их значениях в тех или иных культурах, в различные исторические отрезки времени, об их сочетаемости в сложных текстах и т.п.

Но мы можем говорить о символе и как о неком целостном мыслительном феномене, как об особой форме отсылки к подразумеваемому содержанию, играющей чрезвычайно сложную роль в развитии человеческой культуры. И та, и другая плоскости рассмотрения вполне оправданны. Возможно, первая интереснее. Но решать конкретные вопросы удобнее тогда, когда мы определили для себя ключевые моменты, касающиеся природы не каждого отдельного случая, а явления в целом.

Как я уже отмечала, сделать это не так просто по ряду причин.

Во-первых, символ, как форма непрямого адресования к содержанию, не столько указывает, сколько намекает, подразумевает, подсказывает. Но раз нет жесткой фиксации содержания, мы не можем быть абсолютно уверены, что правильно интерпретируем символ, что приписали ему то самое содержание, которое имел в виду человек, оставивший нам данный текст или изобразительный фрагмент. Иначе говоря, обращаясь к языку символов, мы попадаем в сферу неопределенности, недосказанности, а то и прямых умолчаний. Кстати, именно эта особенность привела к тому, что большинство людей считают его предназначенным для сокрытия некоторого важного культурно ценного знания от непосвященных и передачи его небольшому кругу посвященных.

Во-вторых, говорить о природе символа как особого эпистемологического феномена сложно и потому, что сами символы чрезвычайно разнообразны. Это и вербальные символы, адресующие к содержанию с помощью языковых средств (легенды, мифы, притчи, сказки). Это и образные символы, где мысль передается с помощью изобразительных (в широком смысле) приемов: некоторые типы архитектурных и культовых сооружений (пирамиды, соборы, могильники), орнаментальные мотивы, алхимические рисунки и т.п.

Нетрудно видеть, что понятия “вербальные символы” и “изобразительные символы” – всего лишь стилистически приемлемые формы. На самом же деле, речь идет о символах, представленных с использованием символических средств (своего рода “символические символы”), и символах, представленных с использованием образных средств (“образные символы”).

И здесь еще один источник затруднений. Дело в том, что если мы беремся анализировать природу символа как целостного эпистемологического феномена, нам необходимо коснуться вопроса о происхождении этой специфической формы выражения содержания, иначе сложно понять, какие параметры являются характеристическими, а какие обусловлены нашим сегодняшним уровнем понимания проблемы. Это значит, что приходится использовать понятие “символ” в двух смыслах: как особого приема указания на подразумеваемое содержание и как формы репрезентации информации, альтернативной по отношению к образной. Причем это затруднение нельзя устранить, сославшись на то, что дальше под символом будет пониматься или первое, или второе значение, поскольку используются оба. Вряд ли оправданным было бы и изобретение новых названий: оба употребления устоялись и без особых оснований менять их вряд ли следует. Поэтому придется в сомнительных случаях уточнять, какое из пониманий имеется в виду. Но, в любом случае, я отдаю себе отчет в том, что такая двойственность затрудняет восприятие текста.

Ну и наконец, многозначность символа имеет как бы две плоскости: условно говоря, “горизонтальную” и “вертикальную”. “Вертикальная” – это, своего рода, двойная референция, которая, на мой взгляд, характерна для символизации как эпистемологического приема. Что имеется в виду? Если мы задумаемся над отличием символов от обычных выражений, то обнаружим, что хотя и те, и другие адресуют воспринимающего к своему содержанию, но по-разному. Например, обычные понятия могут быть пустыми, неопределенными, двусмысленными, но все эти характеристики относятся к тому содержанию, которое непосредственно задается понятием: так, говоря о косе, мы можем иметь в виду и орудие для срезания травы, и вариант женской прически. Но оба эти значения приписываются непосредственно понятию “коса”, а не одно другому.

Если же мы возьмем символ, например, “уроборос”, то его значением будет “змея, кусающая свой хвост”. Последнее, не зависимо от того, представлено ли оно в символической форме, как языковое выражение (т.е., своего рода, “символический символ”) или в образной, в виде соответствующего рисунка (“образный символ”), в свою очередь, отсылает нас к другим значениям: “вечность”, “круговорот жизни”, “мировые прародители” и т.п. Такого рода набор значений будет проявлением горизонтальной многозначности символа, а цепочка ““уроборос” – “змея, кусающая свой хвост” – “вечность”” – вертикальной. В последнем случае как раз и заметна двойная референция: символ адресует к поверхностному содержанию, а то, в свою очередь, к глубинному. Причем существование подобного рода зависимости не связано с тем, что в качестве первого звена в приведенном примере используется необычное слово (“уроборос”) или загадочный графический образ (кольцо, один конец которого помещен в другой конец, имеющий форму пасти). Может быть использовано и вполне знакомое выражение, например, “дурак”. (Известно, что в русских народных сказках дурак является одним из любимых персонажей. Как символ, это понятие будет иметь две плоскости смыслов: поверхностную и глубинную. Поверхностное, всем известное содержание отсылает к глубинному, связанному с русской эзотерической традицией¹³⁷.

Иначе говоря, хотелось бы зафиксировать следующий момент¹³⁸.

Символическое словоупотребление отличается от обыденного тем, что выражение, выступающее как содержание символа, не является конечным смыслом, а в свою очередь, адресует к более глубоким пластам содержаний. Это может быть и многократная референция: глубина понимания символа зависит от способности человека раскрывать все более глубокие содержания и в этом смысле практически безгранична.

Однако что представляют собой эти поверхностные и глубинные содержания?

На мой взгляд, взаимодействие человека с миром происходит на разных уровнях. Это может быть соприкосновение, когда человек скользит по поверхности событий незаинтересованным взглядом, замечая лишь то, что само бросается в глаза. В этом случае контакт минимальный. Человек может сосредоточиться на предмете. При этом он как бы вбирает его в себя. (Соответствующий уровень в психотехниках характеризуется следующим образом: “Не только субъект притягивает объект, но и наоборот”.) И, наконец, растворение друг в друге. Человек и мир становятся одним целым. Вспомним, как Д.Судзуки говорил, что для того, чтобы правдиво изобразить растение, надо стать им¹³⁹. Понятно, что в этом случае степень взаимодействия и взаимопроникновения человека и мира максимальна.

Я полагаю, что сама возможность символизации содержания обусловлена следующим: то, что человек воспринимает, взаимодействуя с миром поверхностно и глубинно, не есть два независимых и не связанных между собой содержания. Хотя они и различаются (иногда радикально), но на самом деле представляют собой лишь альтернативные формы проявления действия одних и тех же универсальных сил: на поверхности – в той форме, которая доступна большинству членов сообщества при нормальных условиях в обычном состоянии сознания; глубинно – в том варианте, который некоторым индивидам дается или в измененном состоянии сознания, или в экстраординарных условиях (угроза жизни, стресс, сильная усталость, состояние сенсорной депривации и многое другое).

В основе глубинного взаимодействия с миром, на мой взгляд, лежат такие особенности восприятия, которые были характерны для ранних этапов эволюции человека (известны символические изображения, относящиеся к эпохе палеолита, причем это именно изображения символов, а не сценок из жизни): личностное, острое, всеобъемлющее переживание альтернативной реальности, как данной здесь и теперь, в собственных ощущениях. Именно оно составляет подлинную основу эзотерического знания, религиозных верований, мифологических представлений. Средством их выражения и является язык символов. Но чем он отличается от обычного языка? Почему с его помощью люди выражают “предельное”, а не повседневное содержание?

Я исхожу из того, что язык символов является неотъемлемой составной частью естественного языка и развивается в процессе естественной эволюции последнего. Различие между ними, на мой взгляд, в том, какой тип взаимодействия с миром оказывается доминирующим. Ранее я упоминала три уровня: поверхностный – когда внимание субъекта лишь скользит по воспринимаемому; углубленный, – когда субъект заинтересован объектом и стремится его изучать; и глубинный, – когда субъект полностью концентрируется на объекте, становясь с ним одним целым.

Первый уровень взаимодействия с миром как раз и обусловит формирование повседневного естественного языка. Последний – создаст предпосылки для появления символов как особой эпистемологической формы репрезентации информации. Почему?

Дело в том, что знак или образ могут начать функционировать как символы только в том случае, если будут иметь, как минимум, два пласта смыслов, ни один из которых не является простым уточнением, детализацией, разработкой другого (т.е. не производен от него, а выражает результат личностного переживания субъектом иного пласта реальности). И поскольку, как уже отмечалось, в основе символизации содержания лежит принцип двойной референции, для появления символа необходимо: а) чтобы субъект был способен воспринимать и в собственном опыте непосредственно переживать не только поверхностный, но и глубинный пласт значений; и в) чтобы эти два пласта представляли собой не изолированные сферы опыта, а являлись разными формами проявления (манифестации) одних и тех же универсальных сил, определяющих природу мира и человека (в противном случае связь символа с выраженным в нем содержанием будет произвольной).

В начале человеческой истории в основе всех типов взаимодействия с миром лежало реликтовое восприятие. Поэтому, если мы хотим понять природу языка символов, мы должны принять во внимание те параметры архаической ментальности, о которых речь уже шла выше: возможность использования необычных для современного человека каналов поступления информации о мире, безграничное доверие к показаниям своих органов чувств относительно существования альтернативной реальности, ощущение происходящего в мире, как “со мной и во мне совершающегося”, непосредственность переживания, полнота вовлеченности в происходящее и т.п. Именно такого рода характеристики реликтового мировосприятия обусловят как особенности структур, с помощью которых человек репрезентирует свой опыт взаимодействия с миром, так и специфику психических содержаний, формирующихся на этой основе.