Сексуальная культура в России
Дореволюционная Россия
Традиционная русская сексуальная культура всегда отличалась крайней противоречивостью как на бытовом, так и на символическом уровне.
Жесткий патриархатный порядок, логическим завершением которого была пословица «не бьет - не любит», сочетается с женственным национальным характером и синдромом «сильной женщины». Откровенный крестьянский натурализм, не знающий закрытости и интимности, соседствует с суровым внемирским православным аскетизмом. Разобщенность телесности и духовности проявляется и в языке, и в телесном каноне, и в представлениях о любви. Изощренная матерщина и иное сквернословие соседствуют с отсутствием высокой эротической лексики.
Мы плохо знаем русскую сексуально-эротическую культуру не потому, что ее не было, а потому что цензура не позволяла публиковать соответствующие источники.
Судя по историко-этнографическим данным, отношение к сексуальности в Древней Руси было таким же противоречивым, как и в Западной Европе. Древнеславянское язычество не отличалось ни особым целомудрием, ни особой вольностью нравов. Сексуальность была космическим принципом. Женственная березка нежно и страстно сплеталась с могучим дубом; мать сыра земля оплодотворялась небесным дождем. Наряду с женскими божествами плодородия существовал и фаллический бог - Род. Во время многочисленных оргиастических праздников мужчины и женщины сообща купались голыми, мужчины символически оплодотворяли землю, женщины вызывали дождь и т. д. Типичный древнерусский фаллический образ - животное, чаще лев, с длинным не то хвостом, не то половым членом. Такие изображения представлены даже в скульптурном декоре некоторых церквей (например, Дмитриевского собора во Владимире).
Православие, как и вообще христианство, считает секс порождением дьявола. Сексуальное желание, похоть обычно изображались в женском обличье. Целомудрие, девственность, отказ от половых сношений почитались «святым делом», отступления от этого принципа признавались законными только в браке («В своей бо жене нет греха») и «чадородия ради», а не «слабости ради». Половое воздержание было обязательным по всем воскресеньям, праздникам, пятницам и субботам, а также во все постные дни. Считалось, что ребенок, зачатый в неположенный день, уже несет на себе бремя греха.
«Прелюбодеяние» считалось гораздо более серьезным прегрешением, нежели «блуд». Сексуальные грехи занимали важное место в исповеди.
Однако ограничения эти касались в основном «официального» поведения, реальные бытовые отношения сильно отличались от предписанных. В глубинах народной культуры всегда существовали мощные пласты эротического.
В ХVIв. немецкий путешественник Адам Олеарий свидетельствовал, что русские часто «говорят о сладострастии, постыдных пороках, разврате и любодеянии их самих или других лиц, рассказывают всякого рода срамные сказки, и тот, кто наиболее сквернословит и отпускает самые неприличные шутки, сопровождает их непристойными телодвижениями, тот и считается у них лучшим и приятнейшим в обществе»!.
Как и на Западе, в России ХVII - ХVIII вв. сексуальные мотивы не имели решающего значения при заключении брака.
Известный мемуарист XVIII в. А. Т. Болотов так рассказывает о своих взаимоотношениях с женой: «Я, полюбив ее с первого дня искренней супружескою любовью, сколько ни старался к ней со своей стороны ласкаться и как ни приискивал и ни употреблял все, что мог, чем бы ее забавить, увеселить и к себе теснее прилепить можно было, но успех имел в том очень малый ... Не мог я от ней получить ни малейших взаимных и таких ласк и приветливостей, какие обыкновенно молодые жены оказывают и при людях и без них мужьям своим. Нет, сие удовольствие не имел я в жизни!» Но чему тут удивляться, когда зрелый мужчина женится на 13-14-летней девочке? Тем не менее Болотов считает, что должен быть «женитьбою своею довольным и благодарить Бога».
Реальный быт и нравы дореволюционного русского крестьянства были довольно противоречивы и не совceм одинаковы в разных районах.
С одной стороны, высоко ценилась девственность.
Само слово «невеста» обозначает «неведомая», «неизвестная» (в сексуальном смысле). В русской свадебной обрядности был широко распространен обычай «посада»: невеста должна была сесть на особое священное место, но не смела сделать этого, если уже потеряла целомудрие. Интересно, что такое же требование сохранения девственности предъявлялось и к жениху. Если в первую брачную ночь невеста не оказывалась целомудренной, ей (в некоторых местах - ее родителям или свахе) надевали на шею хомут, который символизировал женские гениталии и одновременно как бы относил согрешившую к миру животных, не знающих культурных запретов.
С другой стороны, в Поморье, по сведениям конца XIX - начала ХХ в., на добрачные половые связи молодежи родители и селяне смотрели сквозь пальцы. Случаи публичного оповещения о «нечестности» молодухи на следующий день после свадьбы были редки. Даже в районах, находившихся под сильным влиянием старообрядчества, довольно часты были добрачные («сколотные») дети, причем и они в редких случаях являлись препятствием к браку. Нарушения не отменяли общей нормы, считались греховными, их старались скрыть от посторонних глаз, а страх разоблачения был весьма действенным сдерживающим фактором.
Тем не менее повсеместно принятые формы группового общения молодежи («посиделки», «поседки», «вечерки» и т.д.) допускали, а порой и требовали некоторой вольности в обращении, так что девушка, чересчур усердно сопротивлявшаяся ухаживанию и шуткам, могла быть исключена из собрания. В некоторых деревнях существовал обычай «подночевывания» или «ночевки», когда парень (иногда двое-трое парней) оставался с девушкой до утра. Правда, считалось, что они при этом сохраняли целомудрие.
Один из корреспондентов этнографического бюро князя В. Н. Тенишева писал в 1890-x гг. о Пошехонском уезде Ярославской губернии, что хотя ныне такого обычая не существует, однако «в старину, говорят, в некоторых глухих местах уезда, как, например, в Подорвановской волости, на деревенских беседах ... были "гаски". Молодежь, оставшись одна, гасила лучину и вступала между собой в свальный грех. Ныне только кое-где сохранилось одно слово "гаски"».
В некоторых календарных и свадебных обрядах сохранялись пережитки оргиастических праздников. На русском Севере в конце XIX – начале XX вв. еще сохранялись «яровуха» и «скакания», которые уже Стоглавый собор в середине ХVI в. именовал «бесовскими». «Скакания» происходили в день перед венцом в доме жениха, куда молодежь, исключая невесту, ходила «вина пить», после чего все становились в круг, обхватив друг друга за плечи, и скакали, высоко вскидывая ноги, задирая подол и распевая песни откровенно эротического содержания. Заканчивалось веселье сном вповалку. «Яровуха» (от языческого божества плодородия Ярилы) состояла в том, что после вечеринки в доме невесты вся молодежь оставалась спать вповалку в невестином доме, причем допускалась большая свобода отношений, за исключением последней интимной близости».
Очень много сексуально-эротических моментов было в народной культуре. Многочисленные «эротические сказки» рассказывают о многоженстве героев, сочувственно описывают их сексуальные шалости, вроде овладения спящей красавицей, считают допустимым обесчестить (изнасиловать) девушку в отместку за отказ выйти замуж за героя и т.д.
В Гатчинском дворце, подаренном Екатериной II Григорию Орлову были сделаны по его приказу чрезвычайно вольные фрески и специальная мебель (ныне она хранится в Эрмитаже), где, например, ножки стола выточены в форме фаллосов.
Все это не было чем-то исключительно российским, нечто подобное тогда же или немного раньше происходило и в Западной Европе.
Эстетически сложное эротическое искусство возникает в России только в эпоху Серебряного века - стихи Алексея Апухтина, Константина Бальмонта, Валерия Брюсова, Николая Минского, Mиppы Лохвицкой, роман «Санин» Михаила Арцыбашева, «Навьи чары» и «Мелкий бес» Федора Сологуба. В произведениях Михаила Кузмина («Крылья») и Лидии Зиновьевой-Аннибaл впервые в русской художественной литературе изображается однополая любовь. Все эти произведения вызвали яростную полемику. В защиту эротической темы в литературе выступили Д. Мережковский и М. Тригорин. В то же время Л. Н. Толстой, сам натерпевшийся обвинений в безнравственности по поводу «Анны Карениной» и «Крейцеровой сонаты», решительно не принял роман «Яма» А. И. Куприна, описывающий мир публичного дома. Споры о природе любви и сексуальности захватывают и философию. Если Владимир Соловьев в статье «Смысл любви» (1892) связывает любовь-эрос не с родом, а с личностью, утверждая, что она не имеет ничего общего с инстинктом продолжения рода, то Василий Розанов поэтизирует и защищает именно плотскую любовь.