ПособиеФН2 Часть 2.

Наука и философия науки

Об истории науки можно сказать следующее.

Только человек, понимающий науку (то есть научные проблемы),

может понять ее историю. И только тот, кто хоть в какой-то степени

понимает ее историю, может понять науку.

К.Поппер. Объективное знание.

«… история математики, лишившись руководства

философии, сделалась слепой, тогда как философия

математики, повернувшись спиной к наиболее интригующим

событиям истории математики, сделалась пустой».

И.Лакатос. Доказательства и опровержения.

Что такое наука?

Замечательный немецкий физик-теоретик В.Гейзенберг (1901 – 1976) говорил, что дурная философия исподволь губит хорошую физику, поскольку из множества умозрительных комбинаций исследователь реализует только те из них, которые согласуются с его собственным мировоззрением. А потому следует хорошо разбираться в философских вопросах. И как мы убедились в первой части пособия, нет ни одной идеи в современной философии, которую нельзя было бы проследить в ее истоках вплоть до Древней Греции.

Сейчас нас будет интересовать наука сама по себе. Истоки многих научных проблем современности точно также можно проследить вплоть до античной науки. Отбросим существующее мнение, что наука возникает лишь в 17 веке: у нее не было бы на это никаких шансов, не имей она великих предшественников в лице Пифагора, Демокрита, Платона, Аристотеля, Евклида, Архимеда, Птолемея, Кузанского и Коперника. И здесь мы, вслед за американским философом и логиком Чарльзом Пирсом, не будем забывать, что наукой занимаются живые люди, и что ее самая ярко выраженная особенность в том, что, когда это истинная наука, она непрестанно находится в состоянии метаболизма и роста. Когда мы пытаемся классифицировать науки, мы прибегаем к группировке систематизированного и устоявшегося знания как целостного динамичного явления.

Известный нам уже по первой части учебного пособия Фрэнсис Бэкон (1561 – 1626) сравнивал науку с водой: вода либо падает с неба, либо бьет из недр земли. Подобно воде, наука имеет своим источником или небесные сферы, или землю. Она состоит из двоякого рода знания: один из них внушается богом - это теология, другой ведет свое начало от органов чувств – это философия. Теология имеет своим объектом бога, но тщетно стремление достичь познания бога естественным светом разума. Подобно тому, как полотна мастеров показывают силу и искусство художника, но не рисуют образа его, творения бога свидетельствуют о мудрости и всемогуществе бога, ничего не говоря о его образе. Поэтому бог может быть объектом лишь веры. Два отдела науки не должны вмешиваться друг в друга. Тогда наука практическая сможет указать нам путь к новым полезным изобретениям и открытиям.

В свою очередь Анри Пуанкаре (1854 – 1912), великий французский математик и физик, сравнивал науку с библиотекой, которая должна беспрерывно расширяться; но библиотекарь располагает для этого ограниченными средствами. Такая обязанность делать приобретения лежит на экспериментальной физике, а дело математической физики – составлять каталог. Каталог, указывая библиотекарю на проблемы в его собраниях, позволяет ему дать его финансовым ресурсам рациональное употребление. Математическая физика должна руководить обобщением, руководить так, чтобы увеличивалась производительность науки.

Видный методолог науки И.Лакатос, полагает, что все значительно сложнее. На протяжении столетий знанием считалось то, что доказательно обосновано силой интеллекта или показаниями чувств. Мудрость и непрочность ума требовали воздержания от высказываний, не имеющих такой доказательной основы. Требовалось минимизировать зазор между отвлеченными рассуждениями и несомненным знанием. Но способны ли интеллект или чувства доказательно обосновать знание? Если античные скептики откровенно сомневались в этом, то физика Ньютона утверждала иное. Казалось бы, восторжествовал научный разум. Однако Эйнштейн вновь все перевернул вверх дном, и теперь лишь немногие философы или ученые еще верят, что научное знание является доказательно обоснованным или, по крайней мере, может быть таковым. (Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. – М.: МЕДИУМ, 1995. – 236с.).

В самой постановке вопроса о том, что такое наука, нет никакой банальности: четких ответов нет. Поэтому мы призываем не к запоминанию, а к пониманию. А для лучшего понимания мы обратимся к истокам становления наук и философии. Литература по данному вопросу обширна, выделим книгу М.Гуриной, а также наше исследование. (Гурина М. Философия. – М.: Изд-во Республика, 1998. – 540с., Ловецкий Г.И. Философия и математика: высшие идеи и числа в Древнем мире и античности. – МГТУ им.Н.Э.Баумана, 2009. – 756с.)

Бесспорно, что один из первых мыслителей, имя которого однозначно ассоциируется с наукой, это Аристотель. Название книги Аристотеля, посвященной исследованию природы – «Физика», стало названием физической науки. О целях и задачах этой науки он писал следующее. Так как знание, в том числе научное познание, возникает при всех исследованиях, которые простираются на начала, причины и элементы, путем их уяснения (ведь мы тогда уверены, что знаем ту или иную вещь, когда уясняем ее первые причины, первые начала и разлагаем ее вплоть до элементов), то ясно, что и в науке о природе надо попытаться определить, прежде всего, то, что относится к началам.

Отсюда следует, что наука физика должна изучать основные закономерности (первые причины) и принципы (первые начала) природы и ее элементарные частицы (элементы). А в «Метафизике» следует уточнение следующего плана: все люди от природы стремятся к знанию. Доказательством тому – влечение к чувственным восприятиям: ведь независимо от того, есть от них польза, или нет, их ценят ради них самих. Суть уточнения сводится к тому, что первоисточник философии, как метанауки, находится в чисто человеческой манере наслаждаться чувствами.

Ощущение, о нем мы еще поговорим, это та форма познания, которая, можно сказать, дана нам от природы, ибо присуща и животным, заметил Аристотель. Но если для животных ощущения связаны с непосредственной пользой, то для человека они могут быть предметом незаинтересованного наслаждения, которое можно назвать «эстетическим», чувственным к красоте. А это уже не животное, а окультуренное чувство, отдаленное предвестие искусства и науки.

Отличие науки от искусства сводится к отличию созерцательности от действия, теории от практики. Человек искусства отличается от простого опытного человека знанием причин и оснований, но он и остается практиком и не доходит до созерцания необходимого, которое по-настоящему достигается лишь в научном знании. Но за научным знанием проглядывает еще знание философское.

Если науки возникали как результат раздробления практического знания и разделения труда в искусствах, и это наложило свой отпечаток на различие их предметов и методов, то философия им противостоит как высшее единство знания. Вот почему в нашем исследовании мы указываем на синтез высших идей и высших чисел. В реалии эта наука (философия) не тождественна ни одной из так называемых частных наук.

Вся история греческой философии показывает, с каким трудом было выработано первое определение философии. Традиция считает, что первым, кто определил предмет философии, был Пифагор. В качестве поиска принципов и оснований научного знания его подход можно вполне считать философским, однако он не занимался философией, как дисциплиной, отдельной от науки. Так же обстоит дело со всеми мыслителями-досократиками, а именно с математиками, астрономами, географами, физиками, биологами, логиками. Усилия, которые Платон придавал математическому описанию мира, наложили отпечаток на его понимание философии: например, в «Тимее» предпринята попытка свести чувственные природные феномены к математическим понятиям. В этом он следует Пифагору: все есть число.

Лишь Аристотель ясно и недвусмысленно указал подлинное место науки и философии. Дело в том, что в эту пору возникает опасность, он ее и оценил в качестве таковой, что математика усилиями Платона постепенно трансформировалась в метафизику. Аристотель поспешил упредить эту опасность, показав, что математическое доказательство не имеет универсального применения и потому не способно достичь объединения знания, которое необходимо искать вне всех частных наук, а именно в той первой науке, под которой он сам понимал философию. Порядок очередности, установленный Аристотелем, вовсе не противоречит фактическому положению дел. Философия, завершая научный поиск в каждой области знания, является на деле последней. Секрет в том истины, от которых зависит доказательство, открылись последними, но именно с них мы начинаем любое рассуждение. Это и есть высшая форма знания, философия.

Итак, исторически наука формируется на базе достижений опытного знания искусств, сохраняя в своих методах и результатах нечто важное от своих источников. В частности, математика включает важный операциональный элемент, унаследованный от искусства: чертеж и рассмотрение фигур, прежде всего. Это вносит в научную работу элемент, противоречащий требованиям мысли в ходе доказательства (посмотрим треугольник, проведем линию, произведем наложение). Стремление Платона достичь состояния чистой науки предвосхищает требование полной абстракции, существующее в современной аксиоматике. Евклиду, по крайней мере, не удались усилия в данном направлении, его математический метод включает фундаментальное противоречие, присущее любому обратному анализу. Оно состоит в том, что анализ доходит до оснований, которые, в свою очередь, уже не могут быть обоснованы. В ходе поиска предпосылок приходится останавливаться на некоторых терминах или ограничиваться определенными допущениями, далее которых идти нельзя.

Первые положения математического рассуждения являются лишь гипотезами, или предположениями. Под гипотезами не нужно понимать ни произвольные допущения, что не соответствовало бы научной строгости математики, ни предварительные объяснения, нуждающиеся в проверке фактами, что имеет смысл лишь в опытном знании.

В соответствии с этимологией слов «гипотеза» означает то, что необходимо поставить вначале, чтобы заложить фундамент дедукции. Тем не менее, математик, не имея возможности обосновать гипотезы, вынужден их постулировать, т.е. просить принять их на веру. В диалоге «Государство» (глава 7, 533 bc) Платон аргументировано критикует современную ему науку, однако суть этой критики актуальная и сегодня. Вот что он пишет.

Что касается остальных наук, которые пытаются постичь хоть что-нибудь из бытия, то им всего лишь снится бытие. А наяву им невозможно его увидеть, пока они, пользуясь своими предположениями, будут сохранять их незыблемыми и не отдавать себе в них отчета. У кого началом служит то, чего он не знает, а заключение и середина состоят из того, что нельзя сплести воедино, может ли подобного рода несогласованность когда-нибудь стать знанием, спрашивал Платон. (Платон. Соч. Т. 3. Ч. 1. С. 345).

По итогам своих размышлений, Платон отказывает математике в названии наука, он называет ее рассуждением, или дискурсивным знанием.

Под дискурсивным знанием мы понимаем знание, которое ограничивается рассмотрением следствий из согласия мысли с самой собой, начиная с определенных предположений. Существует следующее суждение: дискурс – это спор (игра) аргументов. Возможно, когда современная эпистемология называет математику гипотетико-дедуктивным методом, она точно передает его мысль. А вторым разделом умопостигаемого он называет то, чего наш разум достигает с помощью диалектической способности ума. Здесь вообще исключен всякий элемент чувственности, пользуются лишь самими идеями в их взаимном отношении. И выводы относятся только к ним. То есть имеет место внезапный скачок от научных гипотез к схватыванию первоначала всего. Проблема перехода от научной мысли к философской ставится, но не решается.

Как мы знаем, основное различие между античной наукой и современным уровнем развития научного знания заключается во введении экспериментального метода, который, все более приближая теоретическую интерпретацию к фактам, избегает произвола и неопределенности мысли.

Экспериментальный метод заключается в том, что из гипотезы (предположения), созданной ученым для объяснения наблюдаемых явлений, выводятся такие следствия, которые можно затем сравнить с экспериментальными фактами. Такого рода метод устраняет ошибки теории и воображения. Интеграция науки в прогресс индустрии вызвала такой огромный рост результатов, что 20-й век насчитывает больше первоклассных ученых и больше научных результатов, чем все тысячелетия прошлой истории.

Из современной концепции научной проверки (верификации) вытекает глубокое изменение в самом понимании истины. Для античной науки истинно то, что подтверждается принципами, главная проблема здесь – поиск оснований. Для современной науки истинность определяется экспериментальной проверкой, т.е. сопоставлением теории с реальностью фактов: здесь налицо критерий истины, той истины, которая уже полностью независима от философской рефлексии.

В таком случае, зачем наукам иметь дело с философией? Наука считается сформировавшейся, когда она располагает собственными принципами и своим методом. Она стремится навсегда разорвать свою зыбкую связь с философией. Об этом довольно основательно размышлял известный американский физик и философ Ф.Франк еще в 1950-е годы. (Франк Ф. Философия науки. Связь между наукой и философией. – М.: УРСС, 2007. – 512с.)

Разобщение ученых и философов произошло в 19 веке, полагает Франк, цитируя Луи де Бройля. Если ранее философия и теология были главными предметами в каждом высшем учебном заведении, и все специальные области познания координировались их идеями, то впоследствии философия становится вполне заурядной дисциплиной, ее делят на философию науки и философию гуманистического профиля, концентрирующуюся на проблемах общества и человека. Разорванными оказались онтологические и гносеологические проблемы целостного мира. Нарушенными оказались смыслы и ментальные конструкции человека, как разумного и действующего существа. А наука ведь еще должна быть неким равновесием нашего ума. Когда же равновесие нарушается, развиваются деструктивные процессы, что и показал 20-й век.

Возврат к единству заключается, в том числе, в изменении последовательности изучаемых в университетах дисциплин: философия должна изучаться не на втором или третьем курсах, когда она предстает в качестве культурологической дисциплины, а на завершающих курсах, когда студентам уже знакомы детали и методы наук. Но тогда мы должны будем освободиться от устаревшей философии. Франк соглашается с Ф.Энгельсом, которому принадлежит следующая глубокая мысль.

Естествоиспытатели воображают, что они освобождаются от философии, когда игнорируют или бранят ее. Но так как они без мышления не могут сдвинуться ни на шаг, а для мышления необходимы логические категории, то эти категории они некритически заимствуют либо из обыденного общего сознания так называемых образованных людей, над которыми господствуют остатки давно умерших философских систем, либо из крох, прослушанных в обязательном порядке университетских курсов по философии, которые являются к тому же мешаниной из самых различных учений, либо из некритического и несистематического чтения всякого рода философских произведений. В итоге наш исследователь оказывается в подчинении у той же самой философии, но в ее худшем варианте. Так что тот, кто больше всех ругает философию, является рабом наихудших остатков наихудших философских систем. (Энгельс Ф. Диалектика природы. – М.: Госполитиздат, 1955, с. 165.). Как мы уже видели, Гейзенберг разделял такой подход.

Какие же существуют пути для воссоединения философии и науки? Их, по крайней мере, два: это энциклопедизм, попытка овладеть результатами научной работы в разных сферах знания; это ценностный подход, реализация которого чрезвычайно затруднена в физике, химии, математике, технических науках. Рассмотрим каждый из них.

Возможности энциклопедизма ограничены в силу экспоненциального развития научного знания. Его уже не охватить, и обобщать, синтезировать, можно лишь, осознавая, что философия в такой процедуре долгое время будет на втором плане. Врач всегда будет более востребован у постели больного, чем философ. Что же касается вопроса о ценностном статусе научного и философского подходов, то здесь следует указать на то, что сциентизм и технократия, провозглашая универсальную ценность науки и техники, отправляют философию в предысторию мысли. А такого рода философия ведет к парадоксу обескровленной морали, которая лишена практической ценности, ибо не имеет действительной связи с реальностью.

Говоря о научных методах, в первую очередь называют индукцию и дедукцию, которые и в математике и в науках о природе выступают как два взаимодополнительных, практически неразделимых приема. Но какой из этих методов обосновывает другой? Согласно эмпиризму, критерием истины является факт, поэтому основной прием тот, который идет от частного к общему, то есть индукция. Дедукция же, где истинность следствий зависит т истинности посылок, оправдывается лишь в том случае, если оправданы общие положения, полученные путем индукции. Но индукция всегда соотносится с частными случаями, обобщением которых она является. Ее результаты всегда условны, так как тесно связаны с наблюдаемыми фактами.

Строя науку на выводах из фактов, эмпиризм неспособен по-настоящему обосновать научные обобщения и, следовательно, объяснить, почему наука обладает истиной. Между тем, восхождение от частного факта к общей идее было бы невозможно, если бы идея не содержалась в факте. Только при первом приближении нам кажется, что опытное рассуждение производится над наблюдаемыми фактами. В сущности же, оно прилагается к идеям, или точнее сказать теориям, побуждаемых в нашем уме видом этих явлений.

Прогресс, достигнутый аксиоматикой, заключается в том, что она четко разграничила логически-формальное от его объективного или наглядного содержания: согласно аксиоматическому подходу, только логически-формальное составляет содержание математики.

А как быть с естествознанием, ведь оно имеет дело не с отношением вещей в условиях идеальной простоты, а с конкретной сложностью реальности. Физическая истина основывается на экспериментальной проверке и требует обращения к чувственному опыту. Однако факты имеют смысл лишь постольку, поскольку они могут быть связаны с принципами. Иными словами, в экспериментальном методе, как и везде, единственным критерием является разум. А из того, что критерий научной истины можно найти как в факте, так и в разуме, следует, что возможна и двоякая интерпретация природы принципов.

Прежде всего, принципы могут рассматриваться как чисто логические истины, то есть выводимые единственно из природы разума. Но эти принципы включены также в сами явления, потому что в экспериментальном рассуждении явления апеллируют к разуму.

И в этой связи называют еще один путь восстановления единства философии и науки, который собственно и реализуется крупными учеными. Эйнштейн, Бор, Планк, например, сами разрабатывали философские основания новых областей знания. В результате они пользовались этими основаниями без всяких натяжек и условностей: так, словно это была органическая часть научной концепции.

М.Гурина предлагает не забывать, что с точки зрения культуры чисто операциональный аспект науки (связующие звенья между абстрактными понятиями науки и терминами наблюдения) является подчиненным. Этот аспект тесно связан с происхождением наук из практической стороны опыта и искусства, но не открывает их собственно спекулятивную сторону. Поскольку науки операциональны, они лишь искусства, которые не освобождают мысль. В эксперименте, в математическом расчете есть нечто докучливое, закрепощающее. Это, по резкому выражению К.Бернара, «ужасная кухня». Единственное освобождение – для мысли, а позже и для практики – уловить общий результат в принципе. Развитие наук делает философию необходимой.

В воспоминаниях В.Н.Первушина из Объединенного института ядерных исследований в Дубне приводится классификация физиков, которую когда-то предложил замечательный русский физик Л.Д.Ландау: он выстроил следующую иерархию физиков – творцы, строители и патологи. Творцы – это те, которые из ничего строят, творят фундаментальные принципы, идеи, понятия. Строители – это те, которые на этом фундаменте из своих кирпичей строят величественное здание науки. А патологи – это те, которые обживают это здание и пытаются иногда безуспешно его разрушить. Естественно, говорил Ландау, что двигают науку в основном, творцы и строители, и главное отличие творца от строителя я вижу в таком аспекте, как персонификация природы. Как правило, творцы представляют свою встречу с природой как встречу с Личностью. Для Ньютона, Фарадея, Максвелла природа – это божественное создание. Для Эйнштейна природа – это космическое сознание, а один из творцов современной физики Ричард Фейнман сравнивал физику с любимой женщиной. Строители обычно прибегают к сухому определению природы как объекта и отказываются от гипотезы ее персонификации. Лаплас говорил Наполеону, что он не нуждается в гипотезе бога, чтобы объяснить мир, но, тем не менее, использует кирпичи и фундамент теории Ньютона. Стивен Хокинг, тот самый, который сейчас занимает кафедру Ньютона в Кембридже, пишет о том, что не нуждается в гипотезе космического сознания, но тем не менее использует кирпичи и фундамент теории Эйнштейна.

А далее В.Н.Первушин делает собственное умозаключение. Если посмотреть историю физики как историю ее творцов, то возникает очень любопытная картина. Вся классическая физика была в основном создана в Англии (это Ньютон, Фарадей, Максвелл), вся квантовая и релятивистская физика сосредоточилась, в основном, в Германии. И это нам говорит о том, что существует некоторое влияние культурного фона на развитие физики.

В Англии была развита очень сильно философия практичности (средневековый номинализм, эмпиризм Нового времени), и природа рассматривалась только как объект. Вообще в познании была одна степень свободы объекта, субъекту даже не разрешалось иметь гипотезы.

В Германии творил Кант, немецкий физик, один из создателей немецкой классической философии. Он ввел понятие «субъекта» и отношение субъекта и объекта – это центральное отношение немецкой классической философии. Субъект и объект объединяет понятие «наблюдаемости», и вся современная физика, начиная с Эйнштейна, Гейзенберга, строится на анализе понятия «наблюдаемости», вплоть до одного из последних предсказаний «очарованных» кварков и построения теории струны.

Продолжением этой традиции является серебряный век русской философии, которая ввела третью степень свободы – цель и понятие смысла, объединяющее объект, субъект и его цель.

Однако наступают какие-то странные времена, когда творцов изгоняют. Вспомним суд над Галилеем в первой трети 17 века и его последствия: инквизиция обрушилась на академические центры Италии, и страна оказалась навсегда отброшенной от стратегических дорог науки, она навсегда выпадает из стран-лидеров научного развития.

Прошло 300 лет, и хаос революции вымел творцов из жизни русского народа: одни погибли, других выслали за границу. То же самое произошло в 1933 году в Германии, Испании, Италии и в Европе в целом. Все творцы тоже в основном уехали в США. В Европе наступило время строителей, поэтому неудивительно, что все творцы современной физики Фейнман, Швингер, Гелл-Манн, Вайнберг, Глэшоу, у которого, кстати, дед имел фамилию Глухов, жили и живут в США.

Фактически наука творцов стала развиваться в Америке и вся мировая физика, вся наука, в том числе и философия, приобрели черты рационализма и практичности американского бизнеса. Это тоже влияние культурного фона. (Цит. по Наука. Философия. Религия. Материалы 1-й и 2-й конференций. Дубна, 1990 и 1991. Типография ВВИА им. Н.Е.Жуковского, 1993. – 170с.).

И еще одно полезное сравнение, оно принадлежит Эйнштейну: он говорил о музыкантах. Есть музыканты открыватели и музыканты изобретатели. Изобретатели – это Бах, Бетховен, которые придумывали законы, исследовали музыку и писали по этим законам свои произведения. Открыватели – это Моцарт, который никаких теорий не выдвигал, а брал откуда-то из воздуха, из космоса. Каким образом к человеку кроме логики приходит еще вдохновение, некий дар, когда человек после долгого размышления говорит «придумал» и уходит от логики, это вопрос довольно сложный.

В последнее время много говорят о синтезе науки и религии. Следует иметь в виду, что исходные посылки науки и религии принципиально различны между собой. Наука стремится к познанию единой, в смысле одной, реальности, к созданию единой теории описания процессов, протекающих в материальном мире. При этом сам ее метод диктует исследователю рассматривать все явления как объекты в неком энергетическом поле. Человек, например, с точки зрения механики Ньютона – не более как материальная точка, имеющая определенную массу, погруженную в непрерывное поле тяготения. Вот, собственно, и все, что может сказать теория гравитации о человеке. Здесь нет места поэзии, живописи, музыке – того, что выражает душевную жизнь человека. Наука исходит из эмпирии, из множества тех явлений и фактов, с которыми мы соприкасаемся, но не имеет единой точки зрения на мир в целом.

Религия исходит из прямо противоположной ситуации. Здесь уже есть единая теория познания, единый принцип, из которого все выходит, и мы лишь смотрим, в какой степени эта теория познания осуществляется в человеческой деятельности, в разных религиях.

Сложилось ли у нас ясное представление о предмете науки? Пока еще нет. Но как можно заниматься научными исследованиями, не представляя себе предмет этих исследований? Для этого человечество и выработало вполне утилитарное представление о науке: это физика, химия, биология, математика. Однако нас будут интересовать не частные науки с их специфическими методами, а более широкое поле исследовательской деятельности, что позволит нам выйти на общие закономерности научного познания.

Здесь существует опасность, о которой предупреждал Э.Гуссерль, заметив, что наука, понятая лишь как эмпирическая наука, формирует лишь сугубо эмпирических людей. В учениях, которые сводят философию к эмпиризму и логическим исследованиям, нет места метафизике, соответственно, нет места богу и морали, что прямо и косвенно негативно сказывается на развитии культуры современно общества. Общества, у которого есть декларация о правах человека, есть гуманистический пафос, но не видно стабильных основ жизни, которые покоились бы на незыблемой морали.

В переводе с латыни наука – это знание, или системы знаний, это познавательный процесс, ориентированный на выявление наиболее общих свойств мира.

Элементы научного знания:

-факты;

-закономерности;

-теории;

-научные картины мира.

Научное знание отражает устойчивые, повторяющиеся связи явлений действительности, выражаемые в законах. Не случайно говорят, что наука – это теории, то есть системы высказываний (законов), связанных между собой определенными логическими отношениями. Второе необходимое требование – теория должна иметь факты, подтверждающие ее и она должна указывать метод проверки своих утверждений, т.е. должна предложить возможность проверки подобных явлений.

Наука может рассматриваться также не только как объективно-истинное знание, но и как деятельность по производству знаний, и результат этой деятельности – систематизированное, достоверное, практически проверенное знание. Тогда говорят, что наука – это процесс генерации знаний, это процесс мышления ученого, или группы ученых, в ходе которого осмысление научных проблем порождает новое знание. Наука – социальная система, состоящая из профессиональных сообществ, основной целью которых является получение, распространение и применение научного знания.

В определении С.А.Лебедева сказанное выше сводится к следующей формуле: наука – это когнитивно-социальная деятельность, имеющая своей главной целью получение нового и практически полезного знания. (Лебедев С.А. Философия науки. – М.: Юрайт, 2011. – 288с.).

Как вид деятельности наука характеризуется:

-определенной системой ценностей (ценность истины, ценность разума);

-определенным набором рабочих инструментов, к которым относят техники работ, используемые технологии, квалификация «рабочей силы»;

-совокупностью методов, используемых для получения результатов;

-способом организации научной деятельности: по этому параметру наука выступает как сложнейший социальный институт, включающий три составляющих: исследования, приложения (или доведение новых знаний до практического использования), подготовку научных кадров.

Для более полного представления о том, что собой представляет современная наука, полезно перечислить ее структурные основания:

-наука – это особая система знания, а именно научного знания. И тогда мы говорим, что наука – это постижение и обустройство мира человеком посредством теорий, элементарными концептами которых выступают понятия;

-наука – это специфический вид познавательной деятельности. И тогда мы говорим, что центральная идея науки заключается в возможности экспериментальной найти законы, управляющие явлениями природы, и сформулировать теории, позволяющие предсказывать новые явления;

-наука – это особый социальный институт;

-наука – это специфическая подсистема культуры и цивилизации;

-наука – это основа инновационной системы современного общества, ведущее звено инновационной экономики;

-наука – это специфическая форма жизни людей, профессиональная деятельность которых связана с развитием науки.

Особенность содержания науки в том, что все перечисленные структурные основания внутреннее взаимосвязаны между собой и влияют друг на друга.

Что производит наука?

Продуктом научной деятельности являются, прежде всего, знания. Производством знаний, согласно структуре внутренних затрат на исследования и разработки, занимаются кроме государственного сектора, предпринимательский сектор и некоммерческие организации, а также высшая школа. Генерация знаний имеет место во всех этих секторах, но наибольшее значение она имеет в секторе высшего образования, где, собственно, и возгорается искра науки в молодых умах.

К сожалению, именно в этом секторе Россия от 5 до 8 раз отстает от развитых стран. (Индикаторы науки. Статистический сборник. – М.: ГУ Высшая школа экономики, 2007. – 344с.). К чему может в дальнейшем привести такого рода расстыковка передовой науки и высшего образования, вряд ли стоит говорить.

Минуем поспешно эту печальную тему и зафиксируем тот факт, что знания приобретаются не только в науке, и в этой связи знания бывают научные и ненаучные.

Уже поэтому понятие «истинное» не эквивалентно понятию «научное». Вполне может быть получено истинное знание, которое не является научным. Понятие «научный» может применяться и в таких ситуациях, когда не гарантировано получение истинных знаний.

И здесь необходимо указать на принципиальное отличие научного и любого другого обобщения, в том числе такого, которое является результатом наблюдения или эксперимента. Рассмотрим две группы обобщений.

Первая. В результате несложных манипуляций с алюминиевой ложкой, мы обнаружили, что, во-первых, нагретая на пламени ложка начинает остывать, как только мы прекращаем ее подогрев, а во-вторых, остывание ложки прекращается, когда температура ложки и окружающего воздуха становится одинаковой.

Вторая группа обобщений касается основных законов термодинамики. Вот они: 1) невозможно построить периодический двигатель, который бы совершал работу без подвода энергии извне или совершал работу, большую, чем количество сообщенной ему извне энергии; 2) невозможен процесс, единственным результатом которого является передача энергии в форме теплоты от холодного тела к горячему.

Вывод таков. Научные обобщения не просто выделяют общие моменты в проделанных наблюдениях и экспериментах, а применяют ряд особых логических приемов. Укажем на эти приемы:

-первый – прием универсализации. Он состоит в том, что общие моменты и свойства, наблюдаемые в ограниченном множестве экспериментов, распространяются на все возможные случаи превращения теплоты в работу, на все процессы передачи теплоты, в том числе еще не наблюдавшиеся или совершающиеся в отдаленных и недоступных наблюдению местах;

-второй – прием идеализации. Данный прием состоит в том, что указываются условия, при которых описываемые в законах процессы происходят в «чистом виде», т.е. так, как в самой действительности они происходить не могут. Предполагается, например, что термодинамическая система (двигатель) совершенно изолирована от внешнего мира и обмен энергией (в том числе приток ее в данную систему из окружающей среды) совершенно невозможен, чего на самом деле никогда не бывает;

-третий – прием концептуализации. Прием состоит в том, что в формулировку законов вводятся понятия (абстракции, концепции), заимствованные из других сложившихся теорий и получивших в них достаточной точный смысл и значение (например, понятия «энергия» и «работа», которые получают смысл и значение в механике и во многом отличаются от аналогичных понятий повседневного языка).

Ученые, используя перечисленные приемы, формулируют законы науки, которые являются эмпирическими обобщениями, отражающими повторяющиеся, необходимые, существенные отношения и связи между отдельными внешне противоположными, но внутренне едиными свойствами и сторонами явлений. И, таким образом, мы можем установить важное различие и зависимость между законами объективного мира и законами науки.

Законы объективного мира существуют независимо от нас в самой действительности. Законы науки являются их отражением, например, в форме эмпирических обобщений. При этом объективные законы мира отражаются в законах науки далеко не полно, условно, приблизительно, с помощью особых научных абстракций, между которыми устанавливаются логические связи, в особой форме воспроизводящие связи объективного мира. Однако далеко не все законы науки возникают как эмпирические обобщения. Первоначально многие из них выступают в форме гипотетического, вероятностного, предположительного знания.

В этой связи выделяют следующие отличительные свойства научного знания:

-объективность, дискурсность, однозначность, обоснованность, верифицируемость, общезначимость.

Вернемся к положению о том, что понятие «истинное» не эквивалентно понятию «научное». Это важная на самом деле тема. Зафиксируем стремление философии осуществить познание истины чисто рациональным путем. И в этом отношении она весьма схожа с наукой. Чтобы указать на недостаточность такого метода, сошлемся на следующую мысль Гейзенберга: с помощью слов и понятий мы никогда не сможем подойти к познанию абсолютной истины, поскольку они, эти слова и понятия, никогда не могут быть точно определены. Вот как он резюмирует итоги обзора концепций познания мира. Во-первых, рациональность имеет в своей природе агностицизм; во-вторых, значения слов не могут точно определить отношение к некоторой реальности; в-третьих, понятия можно точно определить, но нельзя определить точно границы их применимости; в-четвертых, имеющиеся понятия суть инструмент познания и унаследованы от предков. В силу этого их можно считать априорными. (Гейзенберг В. Физика и философия. – М.: Наука, 1989. – 326с.).

В религии данная проблема имеет свои традиции. Почему, говоря о науке, мы затрагиваем вопросы веры, спросит пытливый исследователь. Дело в том, что теологические понятия очень близки опыту обыденного здравого смысла, подметил Ф.Франк. Эти понятия истолковывают создание мира богами по аналогии с изготовлением часов часовым мастером. Данный вид аналогии стал со временем основой всех метафизических истолкований науки, когда для каждого эмпирического объекта находилась соответствующая ему идея. Отсюда намечается путь к тем схемам описания мира, которые называют теориями. Важно, если бы исследователю удавалось не упускать из виду их единство.

Платон много рассуждал над тем, как воспитать будущих вождей общества, чтобы они не стали тиранами над теми, кто поверил в них. Один участник диалога в «Государстве» предлагает включить в курс обучения астрономию. Но Сократ решительно возражает против того, чтобы преподавать астрономию лишь ради ее технических результатов. Однако если мы будем искать интеллигибельные принципы, которые объясняют движение небесных тел, то мы найдем, согласно учению древних греков, что планеты приводятся в движение божественными существами. Эти философские принципы астрономии не очень полезны для технических целей, для действительного вычисления наблюдаемых положений на сфере. Но вера в это философское истолкование оказывает поддержку вере в божественные существа, а эта вера, в свою очередь, полезна для поддержания хорошего поведения граждан. И в этом отношении астрономия чрезвычайно полезна для подготовки будущих вождей. Значит, небесным узором надо пользоваться как пособием для изучения подлинного бытия. Но регулярные движения небесных светил лишь приблизительно отражают законы идеального мира движений. Наблюдая эти искаженные явления, мы не получим правильных знаний. И лишь когда будем изучать их с применением общих правил, а то, что на небе оставим в стороне, нам откроется подлинная реальность, благо.

Французский физик, философ, историк науки Пьер Дюгем указал, что Платон различал три ступени астрономии: наблюдательную, геометрическую и еще теологическую (или философскую). Вот как Дюгем комментирует это. Существуют три ступени познания. Нижняя ступень есть познание через чувственное наблюдение. Высшая ступень есть познание с помощью чистого интеллекта; оно созерцает вечные существа и сверх того верховное благо. Эти две ступени познания совпадают с тем, что мы зовем интеллигибельными принципами или вещами, созерцаемыми непосредственно и вещами, видимыми разумом. Между низшей и высшей ступенью познания находится род смешанного и гибридного рассуждения, который занимает промежуточную ступень. Познание, порожденное этим промежуточным рассуждением, является геометрическим познанием. Этим трем ступеням познания соответствуют три ступени геометрии.

Может показаться странным, что то, что мы называем современной наукой, развилось из этого смешанного и гибридного рассуждения, которое характеризует промежуточную ступень познания.

Чувственное восприятие лежит в основе наблюдательной астрономии. Эта астрономия изучает сложные кривые, описываемые звездами. С помощью геометрического рассуждения ум создает астрономию, которая способна устанавливать точные фигуры и постоянные отношения. Эта «истинная астрономия» (она заменяет неустойчивые траектории, которые наблюдательная астрономия приписывала звездам, простыми и постоянными орбитами сложные и разнообразные явления) – ложное знание. Чистый разум обнаруживает третью и наивысшую астрономию – астрономию теологическую (или философскую). В постоянстве небесных движений она видит доказательство существования божественных духов, которые объединяются с небесными телами.

Грубо говоря, констатирует Ф.Франк, наука в собственном смысле слова снабжает нас техническими средствами, с помощью которых мы можем производить оружие для победы над врагом, а философская интерпретация науки может направлять поведение человека таким образом, что он действительно использует это оружие. По этим и другим причинам мы должны быть внимательны к разнообразным источникам истины.

Когда мы говорим о христианстве и других религиях, пишет видный отечественный богослов А.И.Осипов, то мы вовсе не подразумеваем, что если христианство есть абсолютная истина, то все прочие религии есть абсолютная ложь. (Осипов А.И. Путь разума в поисках истины. Основное богословие. – М.: 1999 – 334с.). Это крайность. Да, христианство есть истинное знание, и мы в этом убеждены, иначе мы бы не были христианами. Но этим самым мы вовсе не хотим сказать, что все другие религии есть абсолютная ложь. Другие религии – это разные степени искажения теории познания единой – в смысле единственной – истины, разные степени преломления познания истины через человеческий ум и человеческие страсти. В этом их опасность – в преломлении, а, следовательно, в искажении. Отсюда мы говорим о той или иной степени искажения в их понимании бога, должных отношениях человека к богу, понимания спасения как такового.

Иоанн Богослов говорил о том, что все, что в мире – это жажда наслаждения (удовлетворения), искание власти и славы. Если мы обратимся к религиям неправославным, то увидим, как эти три элемента присутствуют, преломляясь в поучения разных религий. Подробнее это выглядит так.

Христианство призывает человека не к исканию наслаждений и удовлетворению своих желаний, а к истине. В этой связи всем известен мусульманский рай. Понятно к чему стремятся мусульмане, чего желают язычники, настолько это все элементарно. Возьмем западное христианство. В чем его основной изъян? Это непрерывный торг с богом. В католицизме очень откровенно выражен этот торг, вплоть до идеи сверхдолжных заслуг. Оказывается, я столько могу сделать, что хватит не только мне для спасения, но могу еще и другим дать кое-что, правда не я, простой верующий, а Папа Римский. Этот торг просто поразителен. Я должен сделать вот это и вот то, чтобы таким образом заработать себе Царство божие. Такое отношение человека к богу у них считается нормальным, вот что называется богоподобием.

Протестантизм пошел еще дальше. Он провел более радикальную реформу, утверждая, что католическая доктрина несовершенна. Она призывает не только верить, но и говорит, что надо делать, чтобы купить Царство божие: если ты веруешь, то это и все, что от тебя требуется.

Церковь – это не собрание разномыслей, писал русский философ-славянофил А.С.Хомяков. Истина интолерантна. Но самое важно в том, что где нет искренности, там не будет и истины.

Из всех направлений церковного вероучения один томизм настойчиво пытается навязать ученым ли философам, в чем заключается смысл их деятельности. Но правильно ли будет, если церковь не морально, а реально будет контролировать научную деятельность, на первых порах выдавая ей аксиологическую оценку.

Каково понимание истины в христианстве? Полноценное знание истины человеку возможно, но осуществляется при участии в познавательном процессе всей его природы, а не одной души, тем более не одного разума. Богоподобие в любви – это не только нравственное и эмоциональное благо человека. Любовь не в меньшей степени является и совершенным инструментом познания. Не случайно те, которых церковь в силу особой духовной чистоты именует преподобными, называли духовную жизнь истинной философией, искусством из искусств, наукой из наук. Они ее так именовали потому, что правильная аскеза, приводя душу к совершенной любви, открывает христианину и ведение истины, и созерцание ее нетленной красоты, и познание существа всех творений.

Осипов указывает на четыре характерные особенности современной науки, важные для уяснения достоверности ее выводов. Перечислим их.

Во-первых, сегодня ученые редко говорят о «научном методе» в смысле какого-то единственного универсального метода науки. Они говорят о методах и изобретают новые методы для решения новых проблем. Примеривают успешные методы в новейших науках на свои исследования: а вдруг получится?

Во-вторых, чтобы описать одни и те же явления, ученые создают разные дополнительные модели. Один из наиболее известных примеров относится к природе света, где в зависимости от целей свет рассматривают или как частицы, движущиеся в пространстве с огромной скоростью, или как волны в энергетическом поле (вейвикл). Обе эти, казалось бы, взаимоисключающие модели, вытекают из квантовой механики, но ни к одной из них в отдельности научное представление о свете не сводится. И хотя такая диалектика квантовой механики несовместима с привычным здравым смыслом, ученые признают, что использование этих моделей дает наилучшие возможности для описания природы света.

В-третьих, имеет место переосмысление понятие объективности в науке. Согласно традиционному мышлению, наука давала объективность, совершенно независимую от личных интересов ученых. Что-то от этого идеала еще остается. Но все чаще признают, что научные исследования занимаются решением вопросов, поставленных человеческой личностью, а не какой-то безликой «объективной реальностью». Искомые ответы являются ответами на человеческие вопросы. Более того, особенно со времени появления трудов Гейзенберга, существует понимание, что, по крайней мере, при некоторых тонких опытах, например, связанных с исследованиями микромира, само наблюдение влияет на результаты опыта, а полученное в эксперименте знание является во многих отношениях относительным знанием.

В-четвертых, бурный процесс расширения границ науки делает все более очевидным, что никакое, практически, знание нельзя рассматривать как окончательное. Один из наиболее ярких в этом отношении примеров – это эволюция наших представлений в познании атома.

Несколько затянувшееся введение позволяет нам вполне осмысленно перейти к вопросу о функциях науки.