К. Маркс. Заметки по поводу книги джемса милля

языка мы не поняли бы, и он остался бы недейственным; одной стороной он ощущался бы и сознавался бы как просьба, как мольба [XXXIII] и потому как унижение и вследствие этого применялся бы с чувством стыда и отверженности, а другой стороной он воспринимался бы и отвергался бы как бесстыдство или сумасбродство. Мы взаимно до такой степени отчуждены [entfremdet! от человеческой сущности, что непосредственный язык этой сущности представляется нам оскорблением человеческого достоинства и, наоборот, отчужденный [entfremdete] язык вещных стоимостей представляется чем-то таким, что вполне соответствует законному, уверенному в себе и признающему само себя человеческому достоинству.

Конечно, в твоих глазах твой продукт является орудием, средством для овладения моим продуктом и поэтому для удовлетворения твоей потребности. Но в моих глазах он есть цель нашего обмена. Наоборот, ты имеешь в моих глазах значение орудия и средства для производства того предмета, который для меня является целью, а ты, в свою очередь, находишься в таком же отношении к моему предмету. Но 1) каждый из нас действительно делает себя тем, чем он является в глазах другого: ты действительно превратил себя в средство, в орудие, в производителя твоего собственного предмета для того, чтобы овладеть моим предметом; 2) твой собственный предмет есть для тебя лишь чувственная оболочка, скрытая форма моего предмета; ибо твое производство означает, стремится выразить приобретение моего предмета. Следовательно, на деле ты для самого себя стал средством, орудием твоего предмета, рабом которого является твое желание, и ты поработал как раб ради того, чтобы предмет твоего желания никогда вновь не оказал тебе милости. Если это взаимное порабощение нас предметом в начале развития также и реально выступает как отношение господина и раба, то это есть лишь грубое и прямодушное выражение нашего существенного отношения.

Наша взаимная ценность есть для нас стоимость имеющихся у каждого из нас предметов. Следовательно, сам человек у нас представляет собой друг для друга нечто лишенное ценности.

Предположим, что мы производили бы как люди. В таком случае каждый из нас в процессе своего производства двояким образом утверждал бы и самого себя и другого:

1) Я в моем производстве опредмечивал бы мою индивидуальности, ее своеобразие, и благодаря этому во время деятельности я наслаждался бы индивидуальным проявлением жизни, а в созерцании произведенного предмета испытывал бы индивидуальную радость от сознания того, что моя личность выступает как предметная, чувственно созерцаемая и потому стоящая вне всяких сомнений сила.

2) В твоем наслаждении, или твоем потреблении моего продукта я бы непосредственно наслаждался сознанием того, что моим трудом удовлетворена человеческая потребность, опредмечена человеческая сущность, и что поэтому создан предмет, соответствующий потребности другого человеческого существа.

3) Я был бы для тебя посредником между тобою и родом и сознавался бы и воспринимался бы тобою как восполнение твоей собственной сущности, как неотъемлемая часть тебя самого,— и тем самым я сознавал бы самого себя утверждаемым в твоем мышлении и в твоей любви.

4) В моем индивидуальном жизненном проявлении я непосредственно создавал бы твое жизненное проявление, и, следовательно, в моей индивидуальной деятельности я непосредственно утверждал бы и осуществлял бы мою истинную сущность, мою человеческую, мою общественную сущность.

Каждый из производимых нами продуктов был бы зеркалом, из которого наша сущность лучезарно сияла бы навстречу самой себе.