3. Основная опора

Мне кажется, что основной потенциал, основная опора на­шего российского общества — человеческий потенциал, хотя я далек от того, чтобы полагать, что нашу страну населяют осо­бые люди или особая раса — мы такие же потомки кроманьон­цев, как и те, которые называли себя чистыми арийцами или детьми Солнца. Вот почему, говоря о человеческом потенциа­ле, я имею в виду не особенность генотипа, а особенности традиций, нравов и прежде всего особенности российского образования. Только понимая их, только ориентируясь на них, можно выработать наиболее рациональные способы преодоле­ния кризисных явлений, наиболее разумное использование мирового опыта, принципы успешного участия в мировом рын­ке, более комфортные способы жизни в МИРЕ ТНК. В мире, где нам, увы, предстоит жить, если мы хотим вообще жить!

Сначала об образовании: думаю, что в России была создана лучшая в мире система образования. И это обстоятельство не следует приписывать только советской власти, хотя коммуни­стический режим понимал его значение и место в развитии страны куда лучше, чем это понимает нынешняя власть! Осно­вы нашего образования были заложены еще в далекие дорево­люционные времена, но коммунистический режим многое сде­лал для его сохранения и совершенствования. Возникла цело­стная и весьма эффективная система, в основе которой было превосходное начальное образование, стоявшее на фундамен­те, заложенном системой земских школ в далеком XIX веке. В прошлом же веке возникла хорошо продуманная система гим­назий, реальных и коммерческих училищ, университетов. Их было немного — в Москве, Петербурге, затем в Казани, Кие­ве, Варшаве, Юрьеве (Тарту), позднее в Томске. Но все они были высшего качества. Иногда говорят: мирового стандарта. Но я думаю, что уже тогда они, в среднем, были выше этого стандарта (почему — я объясню позднее).

Большой похвалы заслуживают наши высшие технические учебные заведения, особенно в свете тех потребностей, которые предъявляет к специалистам современный этап научно-техничес­кого прогресса. Сравнивая характер нашего преподавания с пре­подаванием в западных технических вузах, я отдаю пальму пер­венства нашим инженерным школам. Может быть, в узко профес­сиональном плане МВТУ, МЭИ или Физтех не превосходили КАЛТЕКА или MIT, но давали более широкое общетехническое и общенаучное образование. И этот принцип был нашей русской традицией. Наш инженер мог браться за любую работу, даже весь­ма далекую от его исходной “профильной” специальности. Он был приучен легко овладевать новыми знаниями.

В середине 50-х годов я был назначен деканом аэромехани- ческого факультета МФТИ и пошел за советом к академику

М.А.Лаврентьеву, на кафедре которого состоял профессором. Он мне сказал примерно так: “Что понадобится знать Вашим питомцам в будущем, я знаю так же плохо, как и Вы. Учите их так, чтобы им было легко выучить новое”. Это был старый российский принцип. На грани 50-х и 60-х годов мне пришлось провести пару месяцев в Фонтенбло в центре, который в те годы занимался проблемами управления техническими систе­мами. Там я встретил ряд русских инженеров, которые уехали из Советского Союза еще в двадцатые годы. Они прекрасно адаптировались к новым условиям работы и были, по моим представлениям, людьми весьма состоятельными. Они, правда, не умели себя рекламировать так, как это делали французы, но самые квалифицированные работы делали именно они.

Позднее, уже в 70-е годы меня дважды приглашали с цикла­ми лекций для аспирантов в США. Я их готовил, ориентируясь на знания студентов старших курсов Физтеха, профессором ко­торого я состоял более 30 лег. И оба раза я попадал впросак — мои новые слушатели оказывались недостаточно подготовлен­ными для восприятия того материала, который я должен был прочесть по просьбе “заказчика”. Мои американские слушатели меня просто не понимали, и мне приходилось втолковывать им азы, которым мы учили наших студентов на 3-м или 4-м курсах.

Эта широта образования, преодолевающая узкий практи­цизм, свойственный западной высшей школе, способна сыг­рать решающую роль на современной стадии развития научно- технического прогресса. Частое появление новых направлений деятельности, быстрая смена номенклатуры производимой про­дукции требуют от специалиста способности легко переходить от одной профессиональной ориентации к другой, а для этого необходима прежде всего общеобразовательная основа — зна­ние фундаментальных наук и общая образованность.

Резюмирую: сохранение и развитие нашего образования — основная опора в формировании российского будущего. Оно должно стать основной заботой нашего правительства, а граж­данское общество обязано создать общественную атмосферу, обеспечивающую престиж профессии. Именно учителю, т.е. человеку, способному передавать эстафету знаний и культуры во всем многообразии его деятельности, предстоит в новой цивилизации ведущая роль. Еще раз: не политику, генералу и даже ученому, а учителю предстоит стать центральной фигурой наступающей эпохи, если... если она состоится. Все остальное

• производное от образования и нравственности, которая —

тоже от учителя. Это утверждение относится не только к Рос­сии, оно универсально. Убежден, что оно станет основой обще­планетарной цивилизации, которая (повторю еще раз — ес.*и она состоится) не может не стать гуманитарной. И во главе человечества окажутся те народы, которые будут способны его реализовать.

Роль образованности начинают понимать во многих странах. Я уже ссылался на опыт Тайваня, который к 80-м годам пре­вратился в первоклассную постиндустриальную страну. Здесь уместно вспомнить, что эта нищая, без собственных ресурсов страна смогла уже к середине 50-х годов иметь столько же студен­тов университетских колледжей на 1000 человек населения, сколько их имела Англия, а в 60-х годах резко превзойти ее.

Теперь о некоторых, собственно российских, общецивилиза­ционных особенностях.

В первой части этой работы я подробно говорил о тех осо­бенностях цивилизаций, которые связаны с взаимоотношени­ем личности и общества, о существовании двух крайних полю­сов — индивидуализма (предельной “техногенности”), родив­шего протестантскую этику, и традиционности. И постарался объяснить, что оба этих типа цивилизаций способны воспри­нять модернизацию, связанную с “высшими технологиями”. Но эти восприятия очень разные, их сочетание чем-то напоми­нает принцип дополнительности Бора. Гипертрофия личност­ного сначала способна обеспечить, может быть, более интен­сивное появление разных открытий, различных ноу-хау, но мешает развитию тех форм деятельности, которые требуют кол­лективных усилий, коллективного творчества, коллективной жизни. Например, тиражирования ноу-хау.”Техногенность” и “традиционность” как бы дополняют друг друга.

Русская (лучше говорить — восточнославянская) цивилиза­ция несет в себе много чисто “техногенных” качеств. Не слу­чайно русский мужик в поисках земли и ВОЛИ дошел пешком до Тихого океана и освоил Сахалин и Курилы, а не японцы или китайцы, у которых это все было под боком! И в то же время русской культуре очень свойственны многие черты тра­диционности. И прежде всего коллективизм. Или, как иногда говорят, соборность. Что естественно: только миром можно было преодолеть тяготы климата, успеть за короткое лето посадить и убрать хлеб, выжить в тяжелую годину... Но и без энергичного поиска нашим предкам обойтись было нельзя. Подобно скан­динавам, еще в XI веке освоившим Атлантику, русские шли на

Восток и освоили безграничные просторы Севера Евразии. Поэтому наша цивилизация, особость которой отметил 140 лет тому назад Данилевский, несет в себе черты Запада и Востока, не принадлежа ни к какой из них. Хорошо это или худо — другой вопрос, но так оно есть!

Симбиозом традиционности и техногенное™ мы обязаны одному важнейшему феномену — научным школам. Они суще­ствовали разве что еще в Германии, но фашизм их почти извел, а разгром Германии — прикончил. У меня сложилось предста­вление, что они так и не восстановились... Впрочем, исчезнув­шие традиции снова почти никогда не родятся. Восстановить их практически невозможно!

Научная школа — это прежде всего некое неформальное объединение людей вокруг талантливого исследователя или некой идеи, в котором неизбежно возникает лидер, поддержи­вающий такое объединение. Но оно еще не есть школа, такие объединения возникают и в Америке. Объединение лишь тогда превращается в школу, когда в нем возникает ощущение вза­имной ответственности. На семинарах участники школы не только “получают информацию”. Они, особенно докладчики, ищут помощи, и чаще всего они ее получают, ибо люди вместе ду­мают. Возникает эффект коллективного интеллекта, своеобраз­ный автокатализ. Может быть, поэтому наши семинары так непохожи на американские! Там докладчику прежде всего важ­но показать себя, сделать себе рекламу, ибо без нее не получить нового хорошего места. Если у нас идут на семинар для того, чтобы приблизиться к истине, то на Западе семинары — свое­образный рынок мозгов. Так вот, нашим школам и было обяза­но наше высшее образование своим уровнем. С самого рожде­ния университетов.

Я не зря уделил так много места разговору об этой традиции

• она многое объясняет в том феномене послевоенного пери­ода Советского Союза, о котором, к сожалению, говорят сего­дня очень мало и только в негативном ключе. В 1945-м страна лежала в развалинах, и для нас в отличие от Германии и Япо­нии не было плана Маршалла. Но мы встали на ноги своими силами и сделались второй державой мира в области науки и техники. Как такое могло произойти? Думаю, этим явлением еще долго будут заниматься историки, но одно очевидно уже сейчас — это роль наших научных школ.

Мое поколение, сняв погоны, вошло в науку и технику. За нами были фронт, война — лишь где-то там теплились остатки забытых знаний. Мы были первобытно невежественными, но зато нам было у кого учиться, у нас были УЧИТЕЛЯ! И еще: несмотря на послереволюционную эмиграцию, на ГУЛАГ, на потери во время войны, у нас сохранились научные школы. Мы были невероятно бедны, все вместе и каждый в отдельности, но наша работа, не давая особых денег, была престижна — ученость вызывала уважение, и мы, работавшие в науке, были нужны своей стране! И наши научные школы были основой того психологического настроя, который хочется назвать пос­левоенной эйфорией. Мы начали соревноваться с Америкой и не собирались ей проигрывать! Проиграла система.

Итак, одно из важнейших условий, необходимых для постро­ения новой России, — сохранение научных школ. Общество, го­сударство должно следовать старому крестьянскому принципу: хочешь собрать урожай, сохрани любой ценой посевной материал.