2 Там же. С. 5. Подробнее см.: Сафонов м. М. Конституционный проект н. И. Панина—д. И. Фонвизина // вид. Л:, 1974. Т. 6. С. 261—280.

7 Власть и реформы 193

конкретного самодержца и который отменял петровский «Устав» 1722г.³

Но отмечая стабилизирующий момент закона 5 апреля 1797 г., историки мало обращают внимания на то, что этот закон ничуть не спас Россию от нестабильности при смене власти. В сущности, Па­вел I издал очередной «Тестамент» Екатерины!, который должен был регулировать престолонаследие его потомков-самодержцев, обладавших полной властью изменить любой неудобный им закон. Так, собственно, и было. В 1881ir.lH. И. Дитятин писал: «В течение всего XVIII столетия ни один носитель верховной власти не назна­чался на престол „законом самим" — он вступал на него или по во­ле прежде царствовавшего императора, или в силу переворота».⁴ К сказанному Дитятиным добавим, что об этом же говорит и история XIX в. Известно, что сам Павел I, автор «фундаментального зако­на» 1797 г., был в немалом затруднении, думая о том, что престол его отойдет к старшему сыну, весьма далекому от отца по своим взглядам, скрытному и двуличному. Дочь Павла I, нидерландская королева Анна, впоследствии вспоминала, что в последние годы жизни отецсособой нежностью относился к младшим детям, гово­ря, «что поскольку его отдалили отхтарших детей, забирая их у не­го, как только они появлялись на свет, то он бы хотел окружать себя младшими детьми, чтобы быть с ними ближе».⁵ Это подтверждает некоторые соображения современников о том, что Павел I хотел пе­редать престол не чуждому ему Александру, а воспитанному по его системе Николаю, что явно противоречило бы норнам закона 1797 г. События 1825 г., приведшие к мятежу на Сенатской площа­ди, в немалой степени произошли из-за возникшей в декабре про­блемы престолонаследия. Они тоже свидетельствуют, что исход­ным моментом династического кризиса, породившего политиче­ский кризис, стала передача престола Александром не по букве закона 1797 г., а по воле царствующего монарха, тайно назначив­шего наследником Николая, а не следующего за императором по династическому «счету» Константина. Могла обостриться династи­ческая ситуация и позже — при Александре II, любившем своих де­тей от морганатической супруги княгини Юрьевской и готовившем им более завидный удел.

Философия шласти цесаревича Павла Петровича была противо­речива. Он пытался сочетать самодержавие и человеческие свобо­ды, «власть закона», исходя из представлений о традициях, идеалов и даже географического фактора. В записке 1783 г. он так выражает эту обсужденную с Паниным мысль: «Поверено было о неудобствах и злоупотреблениях нынешняго рода администрации нашей, про­ходя разныя части и сравнивая.с таковою в других землях и опять с обстоятельствами нашей, нашли за лутчее согласовать необходимо

3 Шумигорский е. С. Император Павел I. С. 58—59; пс31. Т. 24. № 17910.

4 Дитятин н. И. Верховная власть в России XVIII .Столетия // Русская мысль. 1881. Кн. 4. С. 23.

⁵ гКррф М. А. Материалы >и >черты к биографии императора Николая I и к ис­ тории его царствования: Рождение и первые двадцать лет жизни (1796—1817 гг.) // Сб. РИО. СПб., 1896. Т. 98. С. 20.

,194

нужную монархическую екзекутивную власть по обширности госу­дарства, с преимуществом той вольности, которая нужна каждому состоянию для предохранения себя от деспотизма или самого госу­даря или частичного чего-либо. Сие все полагается уже вследствие установления и учреждения порядка наследства, без которого ничего не может, которой и есть закон фундаментальный».⁶

♦ ♦ *

Как уже отмечалось, закон о престолонаследии был принят по­сле прихода Павла I к власти, но продолжения в других «фунда­ментальных» законах не получил. Н. Я. Эйдельман справедливо заметил, что хотя Павел и разделял внушаемые ему Паниным и другими советниками конституционные идеи, но в его сознании они каким-то образом уживались с идеями типично «самодержав-но-централизаторскими». Именно так можно интерпретировать составленную в 1774 г. записку Павла «Рассуждения о государстве вообще относительно числа войск, потребных для защиты оного и касательно обороны всех пределов», так же как и многие другие проекты цесаревича.⁷ В них, как и во всей гатчинской «модели жизни», отчетливо выражены идеи ужесточения дисциплины, вве­дения строгой регламентации, «непременного порядка», усиления полицейского начала. Так сложился жизненный путь Павла Г, что он большую часть жизни прождал, волнуясь, своей «очереди» на трон и к моменту вступления на престол растерял все свои пре­краснодушные идеи конституционного устройства, продиктован­ные мыслями Панина и желанием делать добро. Став самодерж­цем, он начал осуществлять «гатчинский» вариант преобразова­ний, строить не «царство разума и закона», о котором они так много говорили с Н. И. Паниным, а грубое «екзекутивное» госу­дарство. Не нужно упрощать личность самого Павла I, видеть в нем романтического адепта конституционалистов. Известно, что генерал П. И. Панин долго размышлял перед тем, как вручить на­следнику престола составленный его братом перед самой смертью в 1783 г. проект конституционной реформы. Сочинения Павла Петровича на эту тему казались П. И. Панину «больше одним же­ланием к доказательству превосходности своей в авторских мудр­ствованиях, нежели существительном сердечном примышлении к истинному благу».⁸

Основой всего Павел I считал армию, и, став императором, он с реформы армии и начал. Очевидно, что екатерининская армия при всех ее блестящих победах нуждалась в преобразованиях, ес­тественных улучшениях, связанных с самим существованием ар­мии как живого, развивающегося организма. Однако армейские преобразования Павла I не касались ни социальных (рекрутчина), ни тактико-стратегических аспектов. Они коснулись внешней сторо­ны армейской жизни, привели к наведению порядка в строевой

⁶ Цит. по.: Сафонов М. М. Конституционный проект ... С. 266.

⁷ Эйдельман Н. Я. Грань веков. М., 1982. С. 44.

⁸ Сафонов М. М. Конституционный проект... С. 279.

195

подготовке, разработке новых уставов, улучшению материального довольствия войск, ужесточению дисциплины, ликвидации про­цветавшего в полках произвола офицеров, казнокрадства, беспо­рядков, формализма в отношении службы. Но при этом пресече­ние «распущенности» (по словам Павла I) в армии осуществлялось непривычно жесткими, чрезмерно строгими, весьма поспешными' мерами, что производило крайне тягостное впечатление на армию и общество, было сопряжено с новыми злоупотреблениями, наси­лием, оскорблениями и репрессиями. Борьба с «распущенностью» означала прежде всего ущемление дворянства, которое, по приня­той после Петра I традиции, записывалось (ради выслуги лет и званий) в полки с младенчества, а также получало длительные, фактически бессрочные отпуска. С этой практикой Павел I реши­тельно покончил.

Но в борьбе, которую император повел с трехлетними сержан­тами — «нетчиками» и пожизненными отпускниками была зало­жена цель ббльшая, чем просто достижение порядка в армии или фанатичное желание изжить «потемкинский дух». Для Павла I была неприемлема сама сословная свобода, которой, благодаря ре­формам Екатерины II, пользовались дворяне. Утверженное зако­ном право дворянина служить или не служить казалось Павлу I оскорбительным, рассматривалось как продолжение той «распу­щенности», которую он видел при дворе. И за этим стоял не просто каприз, а иная, чем у Екатерины II, система взглядов на социаль­ный строй и внутреннюю политику.

Идеи Павла I о соотношении свобод и службы так же силлогич-ны, как и идеи Никиты Панина о «фундаментальных законах»: 1. Замеченные в армии «распущенность», «разврат по службе» и не­порядки — во многом следствие злоупотребления свободами и при­вилегиями, предоставленными Екатериной II дворянству. 2. Свобо­дами и привилегиями может пользоваться только просвещенный, со­знательный человек. 3. Сознательный же, просвещенный дворянин понимает, что привилегии и обязанности тесно связаны между со­бой и, думая о процветании Отечества и служении престолу, он ни­когда не злоупотребит своими вольностями. Следовательно, такой дворянин прилежно служит, а злоупотребляющий этими привиле­гиями — недостойный их бездельник.

Эта по-своему вполне-логичная схема с неизбежностью прихо­дила в противоречие с екатерининской схемой развития граждан­ского, сознательного общества через сословные привилегии, свободы, права. Итогом конфликта идей стала политика Павла I, нацелен­ная на сворачивание перспективной сословной программы Екате­рины И. Это проявилось как в фактической ликвидации свободы дворян служить, в отмене дарованной им Екатериной II свободы от телесных наказаний, в сужении полномочий дворянских выборных органов с последующей в 1799 г. отменой губернских выборов дво­рянства, так и в ограничении системы сословного управления у ку­печества и мещан.

Развитием идей Павла I стала переориентация всей системы управления и внутренней политики. В системе управления при Павле I преобладающее значение приобретает административный,

196

бюрократический момент. Именно бюрократами заменяются дво­рянские выборные должности, губернаторы получают большую ад­министративную свободу за счет прав сословий, управление начи­нает осуществляться по военно-полицейскому принципу. Тогда же наносится серьезный удар по складывавшейся системе нового суда, которая подменяется администрированием чиновников и полицей­ских. В этих условиях ни о какой планируемой Екатериной II ре­форме Сената уже не могло идти речи, как и вообще о расширении принципа сословного управления. Административные меры осуще­ствлялись, как и в армии, поспешно, грубо, приводили к возраста­нию в управлении роли не «твердоустановленного» закона, а адми­нистратора, полиции, политического сыска, доносительства. Это неизбежно плодило злоупотребления, нелепости и неразбериху.

Важно заметить, что многочисленные и подчас доведенные до абсурда полицейские мероприятия Павла I возникли не на голом месте, не были импортированы из королевства Фридриха II, перед которым Павел I преклонялся. Полицейское начало, «регуляр­ность» входили в идеологию самодержавия XVIII в., являлись ее не­пременным элементом и проявлялись — разумеется, с разной пол­нотой — при всех правителях. То же самое можно сказать и о сыс­ке, и о доносах. Если Павел I запрещал употреблять слова «курносый» или «Машка», то Екатерина II знаменита «гонениями» на названия реки Яик и станицы Зимовейской — мест, связанных с Пугачевским восстанием. Павел I запрещал танцевать вальс, но­сить круглые шляпы, а Екатерина II, пытаясь добиться тишины в церкви, издала указ о вешании на болтунов, несмотря на их чины и звания, цепей и ящика для милостыни. И во многом другом Павел I был продолжателем дел своих предшественников. Он впервые стал награждать церковных иерархов светскими орденами, но это логич­но вытекало из всей церковной политики самодержавия, которая была с петровских времен направлена на превращение церкви в го­сударственную контору с чиновниками в рясе, которых можно было наказывать и награждать. Да и в системе управления, и во внутрен­ней политике Павла I было много схожего с тем, что делалось до не­го. И Екатерина II, и Павел I в теории и практике управления исхо­дили из опоры на доверенных, лично преданных людей. Если при Екатерине II огромную роль в управлении играл генерал-прокурор Сената Вяземский, то Павел I усилил роль своего генерал-прокуро­ра А. А. Беклемишева. Как и Екатерина II, Павел I последователь­но и жестко проводил личное, «министерское» начало в управле­нии. Он восстановил коллегии, но не для возрождения принципа коллегиальности, а для превращения их в разновидность мини­стерств. От упраздненных екатерининских наместников власть пере­няли губернаторы, особые управители, наделенные, как А. А. Арак­чеев или Н. П. Архаров, гигантской властью в пределах, определен­ных поручением императора. В итоге ту систему единоличной власти, которую сумела сохранить Екатерина II, усилил ее сын.'