20) Повести о Куликовской битве («Сказание о Мамаевом побоище», «Задонщина»)

В 1380 г. произошла Куликовская битва, в которой был нане­сён сокрушительный удар татарам коалицией русских князей, воз­главлявшейся московским князем Дмитрием Ивановичем Донским, за год до этого разбившим татарское войско на реке Воже. Исход Ку­ликовской битвы был очень крупным политическим событием в истории Руси. С одной стороны, победа русских на Куликовом поле явилась первой очень серьёзной попыткой освобождения Руси от татарского ига, длившегося уже более 150 лет, и предвестием окон­чательного освобождения её от чужеземного порабощения, с дру­гой — она возвысила и укрепила власть московского князя, глав­ного организатора победы. С событиями битвы связано несколько литературных произве­дений, прежде всего летописная повесть, возникшая в конце XIV века. Она в позднейшей распространённой переработке вошла во все редакции Новгородской IV летописи, затем в Софийскую I, в Воскресенскую и некоторые другие. В этой повести уже выдви­гается на первый план московский князь Дмитрий Иванович, ко­торый, в союзе с двоюродным братом князем Владимиром Андрее­вичем Серпуховским, с другими русскими князьями и с двумя Ольгердовичами, Андреем Полоцким и Дмитрием Брянским, одержал победу над татарами.

Повесть рассказывает о том, что на Русь пришёл нечестивый царь Мамай при поддержке изменника — рязанского князя Олега Ивановича и литовского князя Ягайла. Дмитрий Иванович, стоя­щий во главе коалиции, выступившей против татар, как благочести­вый человек, перед отправлением в поход молится богу и просит благословения у епископа Герасима.

В обычном стиле воинских повестей описывается столкновение русских с татарами в день рождества богородицы, т. е. 8 сентября, и поражение татар на реке Непрядве. Мамай затем терпит пора­жение ещё от хана Тохтамыша и убегает в Каффу, нынешнюю Феодосию, где и погибает. Дмитрий Иванович возвращается побе­дителем, с добычей. Узнав о насилиях Олега Рязанского, он соби­рается послать против него войско. Рязанские бояре бьют ему че­лом, и он сажает в Рязани своих наместников.

В литературном отношении летописная повесть связана с тра­диционной стилистикой и риторическими украшениями, заимство­ванными из летописных повестей и в особенности из позднейшей, новгородской редакции жития Александра Невского. По Сино­дику были приведены имена убитых князей и воевод.

 «Сказание ο Мамаевом побоище» — основной памятник Куликовского цикла. Это самый подробный рассказ ο победе Дмитрия Донского над Мамаем и самое увлекательное сюжетное повествование ο событиях на Куликовом поле.

«Сказание ο Мамаевом побоище», вероятнее всего, было написано в первой четверти XV в. Особый интерес κ Куликовской битве, ο которой в это время еще хорошо помнили, объяснялся вновь обострившимися взаимоотношениями с Ордой и, в частности, нашествием Едигея на Русь в 1408 г. Нашествие Едигея, успех которого объяснялся недостаточной сплоченностью и единодушием русских князей, вновь с особой остротой поставило вопрос ο необходимости единения всех князей под руководством великого князя московского для борьбы с Ордой. Эта мысль является основной в «Сказании ο Мамаевом побоище».

По сюжету и содержанию многих эпизодов «Сказание ο Мамаевом побоище» близко κ пространной летописной повести ο Куликовской битве. Большинством исследователей это объясняется зависимостью «Сказания...» от летописной повести. Текстуальные же совпадения столь малочисленны и имеют такой характер, что у нас отнюдь не меньше оснований предполагать обратную зависимость, а именно — зависимость пространной летописной повести от «Сказания...».

«Сказание ο Мамаевом побоище» сообщает значительно больше всевозможных подробностей как ο подготовке к битве, так и ο самом сражении, чем пространная летописная повесть. He приходится сомневаться, что многие из этих подробностей являются отражением действительных исторических фактов, более нигде не зафиксированных. Так, например, только в «Сказании...» обстоятельно рассказано ο действиях засадного полка Владимира Андреевича, решившего исход боя в пользу великого князя московского, только в «Сказании...» перечисляются купцы-сурожане, отправившиеся на Куликово поле, только в «Сказании...» приводятся подробные данные об «уряжении» (расстановке) полков во время подготовки κ сражению и в ходе битвы и т. п.

Немало в памятнике и книжно-риторических эпизодов, явно легендарных сообщений, элементов церковно-религиозного характера. Стремясь нарисовать идеальный образ великого князя московского, автор «Сказания...», в соответствии с мировоззрением своей эпохи, трактует своего героя в ярко выраженном религиозном плане.

Β соответствии с публицистической направленностью произведения автор его допускает исторические анахронизмы. Β «Сказании...» поход Дмитрия благословляет не только Сергий Радонежский, но и митрополит Киприан, литовский союзник Мамая назван Ольгердом. Между тем Киприана в 1380 г. в Москве не было — он находился в это время в Киеве, литовским союзником Мамая был сын Ольгерда Ягайло — Ольгерд умер в 1377 г., за три года до Куликовской битвы. Это не ошибки, а умышленный литературно-публицистический прием. Для феодального периода объединение княжеской и духовной власти было типичным. Для того чтобы подчеркнуть силу и общерусское значение великого князя московского, автор «Сказания...» показывает его тесный союз с митрополитом, изображает дело так, будто все поступки, все действия великого князя одобрены и благословлены митрополитом всея Руси. Великий князь литовский Ольгерд был опасным противником московского князя, его набеги на Москву и опустошения, причиненные им Московскому княжеству, делали это имя ненавистным в Москве. Ягайло же ни до этого, ни после не воевал против московского князя. Поэтому называя литовского союзника Мамая Ольгердом, автор «Сказания...» тем самым с особой силой подчеркивал могущество московского князя. На этот раз, когда с московским князем объединились все остальные русские князья и биться вышел весь народ, потерпели поражение.

Автор «Сказания...» широко использовал в своем произведении изобразительные средства «Задонщины». Вставки из «Задонщины» были сделаны автором «Сказания...» не механически, он не просто выписывал понравившиеся ему отрывки из этого произведения, а перерабатывал их в соответствии с основным идейным и художественным замыслом. Κ «Задонщине» обращался не только автор первоначального текста «Сказания...», но и последующие редакторы этого произведения.

«Сказание ο Мамаевом побоище» дошло до нас в очень большом количестве списков, датируемых периодом времени с XVI по XIX в. включительно.

Ближайшей хронологически после летописной повести литера­турной обработкой сюжета о Мамаевом побоище нужно считать поэтическую повесть, известную под именем «Слово о великом кня­зе Дмитрии Ивановиче и о брате его князе Владимире Андреевиче. Писание Софония старца рязанца», или «Задонщина».

Стиль «Задонщины», образные средства и целый ряд сюжет­ных подробностей определились сильнейшим влиянием на неё «Слова о полку Игореве», а также устнопоэтических источников.

Возникновение «Задонщины» следует относить к концу XIV в. Автором её, судя по свидетельству её списков, был рязанский священник Софония. «Задонщина» дошла до нас в пяти списках XV, XVI и XVII вв., из которых три, в том числе древнейший, полностью не сохрани­лись.

Списки явно дефектны. Они обнаруживают порой малую грамотность и небрежность переписчиков. Ни один из списков не воспроизводит сколько-нибудь точно оригинала, хотя все восходят к общему оригиналу. Дела­лись попытки дать сводный текст «Задонщины» (И. И. Срезневским, позднее С. К. Шамбинаго, В. П. Адриановой-Перетц). Но эти попытки должны рассматриваться как спорные и условные ввиду несовершенства дошедших до нас списков.

«Задонщина», в подражание «Слову о полку Игореве», начиналась, со вступления, в котором автор приглашает собраться и составить слово к сло­ву, возвеселить Русскую землю и низвергнуть печаль на восточ­ную страну, провозгласить победу над Мамаем, а великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Влади­миру Андреевичу воздать хвалу. Как и во многих других местах «Задонщины», нелегко определить, что оказывается порчей текста, допущенной переписчиком, и что является результатом порой неумелого, чисто внешнего подражания автора стилю «Слова». В той же манере, с той же внимательной оглядкой на «Слово о полку Игореве» далее поминается вещий Боян: «Но проразимся мыслию (т. е. вознесёмся мыслями) над землями, помянем первых лет времена, похвалим вещаго Бояна».

Похвала эта мотивируется тем, что у Дмитрия Ивановича и бра­та его Владимира Андреевича «было мужьство их и желание за землю Рускую и за веру крестьянскую» постоять. Перед нами в иных местах буквальное заимствование из «Слова» с характерной, но с характерной для эпохи прибавкой: «и за веру крестьянскую».

В параллель сказанному в «Слове о полку Игореве» о том, как готовятся русские войска к походу, в «Задонщине» находим соот­ветствующее место, также говорящее о сборе русских войск:

Автор «Слова» предпочёл бы, чтобы поход Игоря воспел Боян, и сравнивает Бояна с соловьем. Автор «Задонщины» также обра­щается к соловью.

Как Всеволод в «Слове» обращается к Игорю с предложением седлать своих борзых коней, так и Дмитрий почти в тех же сло­вах предлагает Андрею Полоцкому.

Участников похода Дми­трия Ивановича так же сопровождают зловещие знамения природы: вста­ют сильные ветры с моря, пригоняют они тучу великую к устью Днепра. Из тучи выступили кровавые зори, а в них трепещут синие молнии. Быть стуку и грому великому меж­ду Доном и Днепром, пролиться крови на речке Непрядве.

Зловещий крик птиц и зверей, о котором мы читаем в «Слове», звучит и в «Задонщине». Русские сталкиваются с татарами на поле Куликовом. На том поле сильные тучи столкнулись, а из них часто сверкали молнии и загремел сильный гром. Это сразились сыновья русские с «поганы­ми татарами».

В «Слове о полку Игореве» брат Игоря Всеволод сравнивается с туром; в «Задонщине» с турами сравниваются русские воины.

В «Задонщине» события развивают­ся в обратном порядке: в «Слове»—сначала победа русских, по­том их поражение, в «Задонщине» наоборот: русские войска сна­чала терпят поражение, а потом, оправившись, наносят татарам сокрушительный удар.

Вслед за рассказом о победе татар автор в манере «Слова» скорбит о том, что трава кровью полита, а деревья с тос­кой к земле приклонились, птицы жалобными песнями откликают­ся на поражение русских. Княгини и боярыни и все воеводские жёны плачут по убитым мужьям.

В «Задон­щине» передаётся плач воеводиных жён, из которых одна обращает­ся с просьбой к Дону «прилелеять» её господина, как о том же просит Ярославна, обращаясь к Днепру.

Решительное столкновение русских с татарами происходит то­гда, когда выходит из засады запасный полк двоюродного брата Дмитрия, Владимира Андреевича, который изображается в «За­донщине» приблизительно в таких же чертах, как брат Игоря Все­волод в «Слове о полку Игореве».

Вместе с воеводой Дмитрием Волынцем, сплачивающим вокруг себя князей и бояр, Владимир Андреевич бросается на татар.

Русские сыновья разграбили татарское узорочье.

«Задонщина» заканчивается рассказом о том, что Дмитрий Иванович на поле Куликовом, на реке Непрядве, вместе с братом своим Владимиром Андреевичем и со своими воеводами стано­вится на костях павших русских воинов и произносит им похваль­ное слово.

Будучи в основном подражанием «Слову о полку Игореве», «Задонщина» не лишена, однако, самостоятельных поэтических достоинств; в ней имеются яркие художественные образы, хотя бы такая картина: «Подобно соколам, ястребам, нападающим на гусей и лебедей, хотят напасть богатыри русские на силы поганого Мамая».

Литературные достоинства «Задонщины», в частности, обус­ловлены её связью с устным поэтическим творчеством. Эта связь обнаруживается в довольно частом употреблении «За-донщиной» отрицательного параллелизма, например: «Не стук стучить, ни гром гремит... стучить силная рать... гремят удалцы рускыя».

Как и в былинном эпосе, в «Задонщине» гуси и лебеди, в отли­чие от «Слова о полку Игореве»,— символы вражеских сил. В образе бы­линных богатырей выступают в «Задонщине» два воина-монаха: Пересвет и Ослябя.

При всей своей зависимости от «Слова» «Задонщина» всё же не следует за «Словом» там, где в нём выступают языческие реми­нисценции. Ни разу в ней не упоминаются языческие божества, а из мифических существ, присутствующих в «Слове», фигурирует лишь один Див, к тому же он пере­несён в «Задонщину» чисто механически, без попытки уяснения его мифологической природы. В «Задонщине» проступает церковно-религиозная струя, правда, довольно умеренная. Несколько раз Дмитрий Ива­нович о борьбе с татарами говорит не только как о борьбе за «землю Рускую», но и как о борьбе «за веру христианскую» и да­же «за святыя церкви».

От «Слова» «Задонщина» значительно отличается и в идеоло­гическом отношении. Понятие Русской земли в ней уже готово ассоциироваться с понятием Московского княжества во главе с ве­ликим князем Дмитрием Ивановичем, объединяющим вокруг себя русских князей для борьбы с татарами. Показательно, что, вопре­ки исторической действительности, автор «Задонщины» говорит о том, что к московскому князю «съехалися вси князи руския», тогда как мы знаем, что это было не так и что Олег Рязанский вместе с Ягайлом Ольгердовичем Литовским был в союзе с Мама­ем против коалиции князей, возглавлявшейся Дмитрием Иванови­чем. Характерно и то, что князья Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич в «Задонщине» трижды именуются правнуками ки­евского князя Владимира Святославича, совершенно очевидно, для того, чтобы указанием на эту генеалогию повысить их авто­ритет.

Автор «Задонщины», с одной сторо­ны, не решается лишний раз компрометировать и без того уже скомпрометированного рязанского князя и потому вовсе не упоминает о его союзе с Мамаем против Дмитрия, с другой стороны, обнаруживает свою приверженность к московскому князю, по от­ношению к которому Рязанская земля заявила свою полную лояльность.

Характерно, что «Задонщина», написанная на тему о победе русского народа под предводительством московского князя над по­работителями Руси — татарами, создана в подражание «Слову о полку Игореве» — произведению, в котором с исключительной мощью и с наибольшей художественной силой звучал призыв к единству Русской земли в пору гибельной для неё феодальной раздробленности.

Поэт, воспевший русскую победу на Куликовом поле, сознательно и намеренно подчинился своему ге­ниальному предшественнику и теми словами, какими тот поведал о горестном поражении русского войска, рассказал о поражении та­тарских полчищ.

Очень показательно, как «Задонщина» переосмысляет некото­рые выражения «Слова» в прямо противоположном смысле: там, где в «Слове» говорилось о горестях Русской земли, в «Задонщи­не» в ряде случаев говорится о торжестве русских сил. Так, если в «Слове» «солнце ему (Игорю) тьмою путь заступаше», то в «За­донщине» «солнце ему (Дмитрию Ивановичу) ясно на востоцы сияеть, путь поведает».

«СКАЗАНИЕ О ПОБОИЩЕ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ДМИТРИЯ ИВАНОВИЧА»

Третье произведение, посвященное Куликовской битве, извест­но под именем «Сказания о побоище великого князя Дмитрия Ива­новича». Оно дошло до нас в большом количестве списков, распределяемых по четырём основным редакци­ям, одна из которых вошла в Никоновскую летопись. Возникло «Сказание», нужно думать, в первой четверти XV в. В 1408 г. Москва подверглась набегу татарского хана Едигея. Великий князь Василий Дмитриевич, сын Дмитрия Донского, оказался неспособ­ным защитить Москву и покинул её при приближении Едигея. «Сказание», возможно, создалось с целью противопоставить пове­дению Василия Дмитриевича поведение русских князей во главе с Дмитрием Донским. В основу «сказания» легли распространённая летописная повесть, «Задонщина», а также устные народно-поэтические источники и перевод­ные исторические произведения. Есть основания утверждать, что на «Сказание» повлияло и «Слово о полку Игореве». Не совпадают отдельные редакции «Сказания» по своей идейной тенденции. Так, в одной из них усиленно подчёрки­вается в действиях Дмитрия Донского руководящая роль митро­полита Киприана, по отношению к которому Дмитрий проявляет сугубое сыновнее послушание и исключительное уважение. Такое освещение отношения Дмит­рия к Киприану понадобилось для того, чтобы подчеркнуть актуальную в ту пору тенденцию едине­ния княжеской власти с властью церковной в лице митрополита.

Подробности, характеризующие благочестие Дмитрия Донского и преданность его церкви, представляют собой дополни­тельный материал.

В «Сказании» имеются отдельные удачные поэтические карти­ны, не покрывающиеся текстом «Задонщины» и самостоятельно связанные с народно-поэтической традицией. Такова картина русского войска, открывающаяся глазам Дмитрия с вы­сокого места. На знамёнах выделяется Спасов образ, у богатырей хоругви, как живые, колышутся.

Сбор русского войска в Москве, отправление в поход изо­бражается несколько по-другому.

Накануне Куликовской битвы, Дмитрий Иванович, с князем Владимиром Андреевичем и с литовскими князьями отправляется на Куликово поле выведывать приметы. Они становятся между русским и татарским станами и, повернув­шись к стану татарскому, слышат сильный шум. Волынец предложил князю повернуться к русским полкам. И была там большая тишина, и ни­чего не слышно было, только многие огни и зори полыхали. Уверив князя, что это добрые приметы, Волынец советует ему молиться богу, а сам припадает ухом к земле. Встав, поник головой и по настоянию князя сказал ему: «Одна примета - на пользу, другая - не на пользу. С одной стороны — как некая жена, татарка рыдающая. С другой стороны — как некая девица, вопящая, как свирель в скорби». Значит, татары будут побеждены, но и русских много падёт.

В одном из списков «Сказания» описание выезжающего против Пересвета татарского богатыря, восходящее к былинному описанию встречи Ильи Муромца с Идолищем поганым. В конце XV в. возникла ре­дакция «Сказания», пополнившая текст целым рядом вставных эпизодов.

Победа русского войска над татарами в 1380 г., будучи очень важным шагом по пути к свержению татарского ига, не обеспечила Русь даже на ближайшие годы от реванша со стороны татар. В 1382 г. Москва была осаждена, сожжена и разорена Тохтамышем. При этом, как мы уже знаем, погибло множество книг, све­зённых в московские соборы. В 1395 г. Москве угрожал Тамерлан; в 1408 г. Москва вновь была разорена татарами под предводитель­ством Едигея.