27 Августа

Теперь пришло время, когда Лоренс переживал частые смены настроения. Иногда он бывал восхищен новым чувством собственной идентичности, не связанной с тем, что он делал и хорошо ли он это делал. В другое время это понимание казалось ему бессмысленным, как и многие пустые слова. Иногда он приближался к прежнему переживанию страха небытия, но снова наступали периоды, когда он был спокоен и уверен, бессознательно выражая свое бытие в действии. Постепенно появился новый элемент, вспышки которого мы наблюдали и раньше, - давно похороненный гнев. Лоренс стал более раздражительным, менее сдержанным, менее цивилизованным деловым человеком.

- Извините за опоздание, - сказал он, торопливо войдя в мой кабинет, бросив пиджак на стул, ослабив галстук и присев на край кушетки. - Какой-то сукин сын спал всю дорогу на бульваре Санта Моника, где разрыли улицу. Черт! Я готов был врезаться в него. Я сигналил пару раз, но, думаю, что он после этого поехал еще медленнее. Наверное, я слишком поздно вышел из офиса, но этот чертов придурок, задержавший меня, оказался последней каплей. - Он остановился; казалось, первая вспышка прошла.

- Видимо, вы часто сердитесь в эти дни.

- Да. Хм-м. - Его голос стал другим, он обращался не столько ко мне, сколько к своим внутренним размышлениям. Он лег. - Да. Правда, Джим, я чувствую себя немного напуганным тем, с какой яростью я набросился на этого беднягу - медлительного водителя. Думая об этом теперь, я понимаю, что использовал его - так же, как и мою семью, и мою секретаршу - чтобы узаконить вспышки своего гнева. Я слоняюсь туда-сюда, задираясь ко всем и каждому. Я просто хочу, чтобы кто-то что-то натворил, и я бы устроил разгон, но...

- Но?

- Но мне не кажется при этом, что я взбесился. Хм-м. Это больше похоже на то, как будто что-то во мне хочет выйти, что-то, что было спрятано так долго, что я не знаю, что это и что оно будет делать, когда выйдет на свет.

Слова Лоренса были вполне разумными, но я ощутил напряжение между лопатками. В каком-то смысле я приготовился к неожиданностям с его стороны.

- Я имею в виду, что на самом деле я, кажется, озабочен этим чувством. - Казалось, он не был уверен в том, что хочет сказать.

- Вы не знаете, насколько серьезно можно принимать это чувство дикого зверя внутри тебя, Ла... Лоренс.

Что? Я чуть не сказал "Ларри".

- Думаю, лучше принять это всерьез. Я имею в виду, что действительно хотел раздавить сегодня этого парня, и я знаю, что мне нужно следить за тем, как я разговариваю с женой и детьми. В последнее время я постоянно огрызаюсь или кричу на них.

- Кажется, сейчас вы довольно равнодушно говорите об этом.

- Вероятно, да, но... - Он остановился, и когда заговорил снова, его голос уже не казался спокойным. В его тоне слышались напряжение и опасение, которые снова вызвали у меня дискомфорт. - Это старая история, Джим. Я рассказывал вам о своем гневе, но скрывал его подлинную силу и то, насколько я стал бояться совершить нечто такое, о чем впоследствии буду жалеть. - Он снова остановился. Его напряженность стала еще более заметной. - Но дело в том, что я не уверен, что хочу и дальше прятать в себе эти дикие чувства. Я вынужден напоминать себе о том, что может случиться...

- Что может случиться, Лар... Лоренс? - мягко спросил я. Опять чуть не сказал "Ларри". Мое напряжение росло, и я представил себе, как он из последних сил пытается удержать дверь закрытой, а она медленно открывается под действием неконтролируемой и мощной силы. Мне были знакомы эти чувства. Я много лет подавлял свой собственный гнев.

- О, не знаю, я мог бы в самом деле ударить кого-нибудь или разбить что-нибудь.

- Вы сейчас убегаете от своих чувств. Они, должно быть, слишком пугают вас, чтобы взглянуть на них прямо.

- Возможно. Хм-м-м. Я знаю, что не хочу чувствовать, как они растут внутри меня, и не знаю, что с ними делать. - Он помолчал несколько секунд. - Забавно. Не знаю, каким образом, но внезапно я стал думать о том лете, когда мне было семнадцать. - Его голос стал менее напряженным, и я расслабился, хотя и знал, что надвигающаяся гроза еще не прошла. Лоренс продолжал задумчиво. - Я получил работу консультанта в детском лагере. Это должно было быть замечательное лето. Я ждал его с нетерпением, и потом по какой-то причине не поехал, это было большим разочарованием, - закончил он неожиданно слабым и упавшим голосом.

- Что случилось, Ла... Лоренс? - снова я начал называть его уменьшительным именем "Ларри", которое было так неуместно по отношению к этому человеку.

- Я сейчас не помню. Хм-м. Кажется, всегда находились причины для того, чтобы все складывалось не так, как я хотел. - Он беспокойно заерзал на кушетке. - Пожалуй, я сяду, хорошо? - Он спустил ноги на пол.

- Почему ты не поехал в лагерь, Ларри? - ну вот, имя вырвалось; к моему удивлению, он, казалось, не заметил этого. Интуиция подсказывала мне, что его беспокойство означает желание уйти от чего-то неприятного.

- А, это. Я не знаю, Джим. Это неважно. Так случалось не раз. Я уверен, что предки думали, что у них веские причины. Они всегда были такие рассудительные.

- Вы и сами сейчас довольно рассудительны, но, кажется, не можете ни на чем сосредоточиться. - Я решил оставить вопрос о летнем лагере и уделить внимание внезапному падению его интереса.

- Ну да, вероятно. Подождите минуту, позвольте мне просто прислушаться к себе, хорошо? - Он замолчал на минуту, запрокинул голову и, казалось, отключился. Его поведение напомнило мне те месяцы, когда он пытался прийти к внутреннему осознанию, но ограничивался лишь смутными общими фразами о себе. Ларри проделал большой путь, и я был доволен нашей совместной работой.

- Ничего, - сообщил он. - Кажется, что я - чистый лист. Не чувствую ни радости, ни огорчения, ничего абсолютно. Когда я думаю о чем-то, мне вспоминаются только события двадцати-тридцатиминутной давности, например, мой поход в обувную мастерскую или то, что вы назвали меня "Ларри". (Он заметил, я должен был догадаться.) Звучит забавно, меня не называли так много лет.

- Ларри - ты и правда больше похож на Ларри в эти дни - я не понимаю, что происходит, но, думаю, на каком-то уровне ты отгородился от своих чувств. Просто огромный контраст между тем напряжением, которое ты испытывал несколько минут назад, и теперешней опустошенностью.

- Возможно, так, но... - Пауза. - Я не знаю. Просто я чувствую себя каким-то запутавшимся и отрешенным. - Он бессознательно поправил рукой подушку. - Я даже не могу точно припомнить, о чем мы говорили.

- Ты по-прежнему очень рассудителен, но настолько отделен от того, что происходит у тебя внутри, что я не верю, что ты в самом деле открыт для большей эмоциональной вовлеченности.

- Да, возможно. Ну, посмотрим... - Опять молчание. Я мог почувствовать каждый незначительный поворот в нем по направлению к большей внутренней открытости.

- Главное, я осознаю: какое-то отдаленное напряжение, как будто приближение грозы на горизонте. Я боюсь ее - так же, как боялся своих страхов. Ну и ну! Я и не знал об этом. Да, это такое же зловещее предчувствие. - Пауза. - Я и правда научился бояться того, что происходит внутри меня, да? Я чувствую, словно что-то однажды появится оттуда и разрушит меня. Сначала страх небытия, теперь гнев, который хочет уничтожить все вокруг. Хм-м. Джим, я действительно чувствую, что он растет во мне сейчас, и я вовсе не уверен, что хочу рискнуть дать ему волю.

- Он так силен, что ты не знаешь, сможешь ли ты управлять собой, верно? - Я чувствовал, как легкие изменения в атмосфере, все перемены во внутреннем переживании Ларри. Я наблюдал легкое напряжение его мышц, когда он более неподвижно сидел на кушетке, и изменение его дыхания, которое стало короче и несколько чаще. Возможно, я заметил и другие сигналы. Он снова поправлял наволочку на подушке, тщательно расправляя ее и с особой точностью пригоняя друг к другу уголки.

- Я в смятении. - Звук застрял в горле.

- Очевидно, тебе необходимо это смятение, - настаивал я.

- Возможно. Я не в состоянии сейчас думать особенно ясно.

- Было бы слишком страшно позволить себе узнать правду о том, что происходит внутри тебя.

- Да, я знаю, что близок к панике, страшной панике.

- Ты в смятении, потому что не хочешь испытывать страх.

- Я чувствую, что должен сдерживать его, должен.

- Очень важно каким-то образом сдерживать это чувство.

- Да, думаю, да. - Его голос изменился. Он начал отдаляться от ощущения напряжения, к которому подошел так близко. Его руки снова занялись подушкой.

- Теперь ты отступаешь назад и приводишь все в порядок. Совсем как с подушкой, которую оберегаешь, и следишь, чтобы мебель выглядела аккуратно. - Не знаю, почему я сказал "мебель" именно в тот момент; это могло каким-то образом прийти из бессознательного Ларри. Но как бы то ни было, слово проскочило искрой в пороховом погребе.

- К черту мебель! - вскричал Ларри и внезапно запустил подушкой в противоположную стену с такой силой, что оттуда упала картина. Он вскочил на ноги с перекошенным лицом, из глаз брызнули слезы, а с языка срывались нечленораздельные звуки. - Вечно эта идиотская мебель! К дьяволу! И машина! И газон! К дьяволу все! - Он гневно потрясал руками в воздухе. Затем упал на кушетку и начал яростно колотить по ней кулаками, но она оказалась мягкой, слишком несерьезным противником.

Я вздрогнул, когда он взорвался, и на мгновение испугался, когда подушка полетела в стену и сбила картину. Однако теперь я испытывал приятное возбуждение. И в то же время у меня оставалась чисто животная тревога, сдерживаемая готовность к бегству. Тщетность битья по подушке и кушетке раздражала меня, поскольку грозила сорвать все, что Ларри сейчас отыгрывал. Импульсивно я подвинул к нему стул с твердым сиденьем. "Ударь по нему!" - сказал я. Его кулак описал широкую дугу и опустился прямо на сиденье стула. Раздался громкий солидный удар, но я мог предположить, что досталось не только стулу. Казалось, это понравилось Ларри. Он быстро стал колотить по сиденью обоими кулаками.

- Вечно это "Следи за мебелью, Ларри, мальчик мой. Будь осторожен с деревянными изделиями". Вечно! Вечно! Вечно! - Немного запыхавшись, он остановился и взглянул на меня с искрой наслаждения в глазах. - Джим, вы очень привязаны к этому стулу?

- Не особенно, Ларри. Не заботься об этом.

- О, я собираюсь как следует о нем позаботиться.

Он встал, взял стул за спинку, поднял его над головой и с силой стукнул им об пол, тщательно рассчитав угол, чтобы сломать задние ножки. Стул затрещал и что-то в нем сломалось, но ножки выдержали. Ларри снова поднял стул и ударил его еще раз с большей силой. На этот раз треск был победным, и когда он поднял стул в третий раз, ножка отвалилась. Еще три восхитительных удара потребовалось, чтобы сломать другую ножку. Затем с помощью другой серии ударов были ампутированы передние ножки. К этому времени Ларри был поглощен своей задачей с напряжением и концентрацией истинного труженика.

Я был восхищен вырвавшейся яростью и энергией и тем, как Ларри нашел выход своему гневу. Я еще раз убедился, что, доверяя чувственному осознанию человека, я должен быть полностью открыт ему. Если я могу довериться ему, он выберет свой собственный - подходящий и эффективный - маршрут. Гнев Ларри должен был выйти наружу. Когда я продемонстрировал, что понимаю, как он разгневан, и верю в его способность управлять своими эмоциями, он нашел способ - пусть и насильственный - позволить своей страсти проявиться. Потеря стула - ерунда по сравнению с потерянными годами жизни Ларри.

Теперь он педантично наносил по стулу мощные удары ногами, чтобы сломать спинку стула, разорвать сиденье и разломать его на мелкие кусочки. Он испытывал титаническое напряжение, при этом приносящее ему огромное внутреннее удовлетворение. Отрывая пластиковую обивку от спинки с сочным богатым звуком, он взглянул на меня:

- Знаете, почему я не поехал в этот чертов лагерь? - Он усмехнулся. В его усмешке было что-то свирепое.

- Почему, Ларри?

- Потому что я сломал диван в гостиной, когда устроил потасовку с другом, и вынужден был остаться дома и работать все лето, чтобы раздобыть денег на его замену! Чертов диван! - Он рвал и кромсал остатки стула на более мелкие кусочки. - А потом, когда я проработал все лето, они не взяли деньги, а сказали мне положить их на мой счет в пользу колледжа! Они и так собирались заменить диван! Черт бы их побрал! - Он почти плакал теперь.

Я ждал. Ларри нашел свой собственный способ проработать старую обиду; я верил, что он продолжит это. Я на минуту спросил себя, что думают люди в кабинетах этажом ниже о грохоте и треске, который раздается сверху. Я надеялся, что они не сильно обеспокоены, но эта моя забота была скорее поверхностной, чем глубокой. Возможно, мое скрытое убеждение в своей правоте позволяло мне рассматривать собственную работу как более важную, чем их.

Между тем Ларри энергично рвал пластиковую обивку стула на мелкие кусочки.

- Э! Знаете, что? - Он внезапно обрадовался. - А знаете, именно тем летом я впервые был с женщиной, с девушкой по-настоящему! Ха! Они удержали меня от хорошего морального влияния лагеря, и поэтому я совершил страшный грех! Почему-то это радует меня. Знаете, я не представляю, что было большим преступлением - неосторожное обращение с мебелью (с собственностью) или сексуальная связь с девушкой. Думаю, они бы не смогли решить. - Он засмеялся и сломал последнюю оставшуюся ножку стула. Внезапно мы оба поняли, что оргия разрушения закончилась. Ларри отобрал самые большие куски дерева, которые остались, и передал их мне с ритуальными почестями. - Вот, доктор, охотничьи трофеи! - Затем он повернулся, собрал обломки стула и выбросил их в мусорную корзину. Он усмехнулся, сделав жест большим пальцем, означающий, что все в порядке, и вышел. Я был истощен и на двадцать минут опоздал на следующую встречу.

Разрушение стула само по себе бессмысленно. Этот акт был древним ритуалом, первобытной драмой возрождения, бунтом против вещей и бытия, ориентированного на вещи, и бытия вещью. Акт разрушения стула утвердил манифест Ларри, что он больше не вещь, а живое существо со своей жизненной энергией. Очень удачно, что Лоренс получил новое имя, отмечающее его новое рождение, - Ларри.