Иллюстрация:

Ахилл в костюме гоплита

Фрагмент аттической краснофигурной амфоры. Ок. 440 г. до н. э. Музей Ватикана

320

себе соответствия в социальных отношениях микенского времени.

Так как знатные вожди (цари) являются главными действующими лицами в обеих поэмах и носителями идеальных черт «героического» века, в буржуазном литературоведении широко распространено мнение об «аристократизме» мировоззрения Гомера и находятся исследователи, определяющие весь гомеровский эпос как «придворную», «развлекательную» поэзию.

Подобная точка зрения, несомненно, глубоко ошибочна. Героический эпос зарождается в недрах первобытнообщинного строя и окончательно формируется в период его начинающегося распада. Ведущая роль племенных вождей объясняется в этих условиях тем, что в них родовая община видит своих защитников, выделяющихся силой и храбростью среди других соплеменников и поэтому способных отстоять интересы всего племени. Заметим, что и сами гомеровские вожди расценивают оказываемый им почет как обязывающий их стоять в первых рядах воинов и принимать на себя основной удар противника. Тем более естественно для многовековой эпической традиции наделение племенного вождя — героя богатырских сказаний далекого прошлого — идеальными качествами.

К их числу, наряду с отвагой и силой, принадлежит также обостренное чувство собственного достоинства и героической чести, так как слава вождя распространяется на все племя в целом. Поэтому ни Одиссей, попавший в окружение врагов, ни Диомед, встречающийся в бою с Гектором, ни Аякс, отражающий с великим трудом натиск троянцев, не помышляют об отступлении, ибо такой поступок покроет позором их самих, их род и навеки лишит их доброй славы. Забота о посмертной славе для гомеровских героев — далеко не праздные слова.

Поэтому же целиком в русле героической морали находится гнев Ахилла, отказавшегося от участия в боях; поскольку Агамемнон своим поступком оскорбил честь прославленного героя, последнему дозволяется прибегнуть к любому средству, чтобы восстановить свою репутацию. При этом причиной гнева Ахилла вовсе не является отнятая у него Брисеида; его поведение не было бы иным, если бы Агамемнон забрал у него какой-нибудь ценный предмет из доставшейся ему добычи, так как все они символизируют признание его заслуг, а изъятие любого из них — ущемление его чести. Поэтому никому из ахейцев не приходит в голову упрекать Ахилла в предательстве общегреческих интересов и тем более в дезертирстве: предатель или дезертир никогда не был и не мог стать героем народного эпоса, а самое понятие патриотизма ограничивалось в эпоху позднего родового строя защитой интересов собственного племени. Иное дело, что в эту эпоху уже возникают первые ростки государственного сознания, которое также не осталось вне поля зрения автора «Илиады», создавшего обаятельный образ Гектора.

Как и другие эпические вожди, Гектор верен кодексу героической чести, не допуская, в частности, мысли об уклонении от поединка с Ахиллом; но в отличие от ахейских героев он возглавляет борьбу за свою родину, защищая троянских жен и детей от «рокового дня». В бою Гектор в ряде случаев действует не как вождь племени, стремящийся овладеть дорогой добычей, а как начальник гражданского ополчения, для которого высшая цель — спасение отечества и общая победа. Сознание неизбежности падения Трои и готовность защищать ее до последнего вздоха придают фигуре Гектора подлинное трагическое величие.

Признаки отмирания «героической» этики еще отчетливее прослеживаются в «Одиссее». Хотя и здесь герой принадлежит к высшему кругу ахейской знати, отличаясь не сломленной в многолетних испытаниях силой и ловкостью, сплошь да рядом осторожность, скрытность и прямое притворство, немыслимое в Ахилле или Гекторе, оказываются для Одиссея гораздо более ценными свойствами, чем прямолинейная храбрость и всесокрушающая отвага. В отрицательном свете изображены в поэме «богоравные» женихи Пенелопы, нагло разоряющие дом Одиссея; попытка Телемаха обуздать их при помощи народного собрания ни к чему не приводит, и эта длительная безнаказанность обнаглевшей знатной молодежи указывает на далеко зашедшее разложение родовых институтов. Значительно чаще, чем в «Илиаде», говорится в «Одиссее» о рабском труде, хотя в целом рабство носит еще патриархальный характер и ограничивается сферой домашнего обслуживания.

К объективным социальным условиям, в которых действуют гомеровские герои, присоединяется в поэмах не менее важный для эпического автора «божественный» план: события, происходящие вследствие совершенно естественных побуждений и самостоятельных поступков человека, воспринимаются в то же время как предопределенные судьбой или предуказанные богами, главным образом Зевсом. Так, волей Зевса уже в самом начале «Илиады» объясняются многочисленные потери ахейцев, понесенные ими из-за ссоры Ахилла с Агамемноном. Успешное наступление троянцев (кн. XI—XV) становится в дальнейшем возможным не только вследствие отсутствия Ахилла, но опять же по

321

желанию Зевса. Гектор терпит поражение в единоборстве с Ахиллом как потому, что имеет дело с самым могучим ахейским героем, так и потому, что перед их сражением Зевс определил на своих весах волю судьбы: чаша с жребием Гектора опустилась вниз («к Аиду»), и это служит указанием, что участь его решена («Илиада», XXII, 209—213).

Из подобных фактов (перечень их можно продолжить) иногда делают вывод о «связанности», «скованности» героев эпоса чуждой им, непознаваемой силой — судьбой или божественной волей. Между тем гомеровский человек отнюдь не ощущает судьбы как чего-то враждебного, противоположного ему самому: понятие «мойра», переводимое у нас словом «судьба», обозначает не больше, чем «долю», выделенную в жизни каждому человеку, появившемуся на свет и вынужденному рано или поздно его покинуть. При этом осознание неизбежности смерти как естественного закона не обрекает гомеровских героев на бездействие; напротив, поведение их отличается максимальной активностью и полнотой жизненных проявлений, делающих их образы столь привлекательными. Что же касается эпических представлений о судьбе и богах, то они соответствуют уровню развития общественных отношений родового строя, при котором человек воспринимает себя в неразрывном единстве с окружающей его природой и действующими в ней стихийными силами.

Важнее подчеркнуть другое: гомеровскому мировоззрению еще совершенно чуждо представление о богах как высшей силе, призванной судить и карать человека за преступления против нравственности. Гомеровские боги отличаются от человека только бессмертием и физической силой, в отношениях же между собой и с людьми руководствуются отнюдь не требованиями справедливости, а личными симпатиями и антипатиями. Гнев бога, оскорбленного похвальбой или неповиновением смертного, опасен, но в остальном срок жизни человека на земле, предопределенный безучастной судьбой, не зависит от его поведения. Только в более поздней «Одиссее» наблюдаются зародыши религиозно-этической проблематики: боги, хотя и не вмешиваются непосредственно в судьбу спутников Одиссея или женихов Пенелопы, стараются все же предостеречь их от позорных, нечестивых поступков, а гибель женихов расценивается в поэме отчасти как божественная кара за нарушение ими древнего закона гостеприимства и оскорбление домашнего очага Одиссея.