5. Пути повышения речевой культуры говорящих

Если принять во внимание важность заботы о языке, то вполне возможно улучшить положение дел с культурой речи. Для этого необходимо:

- разъяснить лицам, чьи выступления попадают в центр общественного внимания, необходимость бережного отношения к родному языку;

- разъяснить руководителям средств массовой информации необходимость качественной редакторской работы над стилем публикуемых текстов;

- организовать консультативную службу русского языка;

- пропагандировать классическую литературу;

- обеспечить библиотеки новыми словарями и учебниками по русскому языку и культуре речи;

- подготовить и издать новую редакцию официального свода правил орфографии и пунктуации;

- пропагандировать бережное отношение к русскому языку.

З в е р о п о л ь с к и й, В.П. Культура речи современной молодежи / В.П.Зверопольский // Вестник образования. - №8.- С.21-24.

*****

10. З а д а н и е:

Составить терминалогический словарь по статье, указать используемую литературу.

Н.В. Исаева

«Творение» новых слов в рекламных текстах

Реклама прочно вошла в нашу повседневность, заполонив радио- и те­леэфир, газетные и журнальные полосы, стала привычным "украшени­ем" городских улиц и площадей. К рекламным объявлениям сегодня предъявляются повышенные требования: они должны быть не только зрелищны, информативны, но и обладать какой-то особой "зацепкой", способной задержаться в памяти потенциальных потребителей. Исследования печатных рекламных объявлений последних лет убеждают в том, что не последнее место в этом занимает использование новых слов, привлекательно звучащих, несущих элемент "свежести", необычных в графическом оформлении.

В рекламные тексты включаются не только неологизмы, широко применяемые и в других областях современной общественной, научной, культурной жизни страны, но и новообразования, созданные для рекламы конкретной продукции. Таким образом, продвигая на покупательский рынок новые товары и услуги, реклама активно внедряет в нашу речь и разнообразные новые слова.

Самую большую группу неологизмов (это понятие рассматриваем широко), используемых в рекламных текстах, составляют внешние заим­ствования из других языков, в основном, английского. Это отражение тех процессов, что происходят в мире, а также, в жизни страны в целом: глобализация экономики, интеграционные, процессы, массовая компьюте­ризация, использование Интернета, развитие рыночной экономики, рас­ширение культурных и научных связей и т.д. Это слова, связанные с на­званиями новейших технологий, новых видов деятельности, предметов быта, спортивных развлечений, досуга (клиринг, консалтинг, лизинг, маркетинг, роуминг, тьюториал, картридж, плоттер, принтер, сайдинг, слайдер, тонер, факс и т.п.):"Международный чемпионат брейк-данса, диджиинга, граффити. Битва лучших граффитчиков! Начало в 13" (SMS-life. 2005. Апрель); "Новый красочный широкоформатный пьезоструйный плоттер для высококачественной цифровой печати фотогра­фического качества" (Фото и видео. 2005. Ноябрь).Часто новые слова даже не обозначаются буквами русского языка, сохраняя свой первозданный облик, это так называемые иноязычные вкрапления: e-mail, Internet, on lain, show и т.п. Освоенные носителями языка, многие заимствованные слова образуют свои словообразовательные гнезда, устанавливают собственную сочетаемость с другими слова­ми, т.е. активно адаптируются в языке: имидж - имиджевый, граффити - граффитчик и т.п..

Среди заимствований особо выделяются новообразования, называю­щие лиц по профессии, специальности, роду занятий. Открыв любое ре­кламное издание, предлагающее работу населению, увидим в перечне наиболее востребованных специалистов - менеджеров всевозможных на­правлений (менеджер по продажам, закупкам, персоналу, логистике, ре­кламе и т.п.), а также рекрутеров, промоутеров, риелторов (и риэлте­ров!), мерчендайзеров, супервайзеров, хостесов и пр. Использование иноязычных слов в названиях профессий объясняется рядом причин как лингвистического, так и социо-психологического свойства. Многие на­звания лиц по профессии носят интернациональный характер и широко используются в других языках (брокер, дилер, менеджер), не имеют экви­валентной лексической замены в русском языке, и, наконец, считаются более престижными у представителей молодого поколения сегодня, со­здавая некий ореол избранности, особенности: «Институт репутационных технологий "Арт£имидж" готовит специалистов нового профиля: PR-менеджер - специалист, управляющий имиджем и репутацией компа­нии; брэнд-менеджер - специалист, отвечающий за конструирование бренда и реализацию продукции под определенной торговой маркой» (Столичное образование. 2004. Декабрь).

Новых слов, созданных на основе словообразовательных элементов, в рекламных объявлениях меньше, чем слов-вхождений из иностранных языков. Рассмотрим некоторые из них. Широко используются словооб­разовательные возможности аффиксов. Наиболее продуктивны суф­фиксы в категории существительных и прилагательных -ист -, -щик-(-щица), -ант-,-ец-,ор, -ов- и др.: багажист, застройщик, клининговый, маркетинговый, заколъщица и т.д.: "СВХ требуется декларант с опытом работы, зарплата по результатам собеседования" (Работа. Уче­ба. Сервис. 2004. Февраль).

Часто употребляются суффиксы, придающие словам оттенок разго­ворности, просторечности, что соответствует стремлению к общепонят­ности, доступности рекламных текстов для всех социальных и возраст­ных слоев населения: анимашка, smsкa и пр.: "Загрузи анимашку! Чтобы получить анимированную картинку, отправь SMS с кодом на номер 5999" (Взрослые игрушки. 2005. Декабрь).

Среди префиксов по частоте употребления особо выделяются де-, сверх-, супер-, причем с использованием последнего в рекламных текстах явный перебор: супершоу, супервыигрыш, суперпрезентация, суперпри­быль, суперакция, суперокна и т.п.: "Суперскидки к празднику для милых дам!" (Арбат Престиж Телегид. 2005. Февраль).

Часто создатели рекламных печатных текстов конструируют новые слова по аналогии с имеющимися в языке словами с использованием укоренившихся в русском языке иноязычных словообразовательных эле­ментов. Например: окнариум (террариум, океанариум); продуктория (территория, обсерватория); билетерия (феерия) и т.п. Не всегда эти новообразования удачны, особенно, когда налицо явное несоответствие претенциозного названия и сущности явления, предмета. Например, вче­рашний обычный продуктовый магазинчик, расположенный в подваль­ном помещении, теперь гордо именуется "Продуктория".

Представлены в рекламных текстах и неологизмы, созданные с помо­щью различных способов сложения. Например, сложение части слова и целого слова: автомир, автоломбард, радиоопрос, инфографика, агромаркетинговый, танцпол и др. Причем чаще всего встречаются слова с одной или всеми заимствованными частями. Например, промоупаковка - это вовсе не промышленная упаковка: первая часть слова образована от английского promotion — содействие распространению, продвижению то­вара на рынке, сбыту товара потребителю. Следовательно, промоупаковка - рекламная комплектация товара с каким-либо подарком покупа­телю: "Промоупаковка! Кофе JAKOBS MONARCH молотый, 250 гр. + чашка с блюдцем" (Дикси. 2006. Апрель). Или: "Современные экофлэты в Крылатском" (рекламная листовка в метро) - от английского flat -квартира.

Нередко сложение целых слов, в том числе с использованием ино­язычных вкраплений, когда наряду со словами, написанными буквами русского алфавита используются английские слова web-дизайн, call-центр, chill-out (и чилл-аут), PR-менеджер: "Профессиональный web-дизайн, представительство, интернет-магазины, порталы" (Сделка. 2005. Март). Это свидетельствует об ориентированности рекламных текстов в первую очередь на молодежь, обладающую знанием английского языка, готовую стать реальным потребителем и производителем рекламной продукции.

В кратком рекламном объявлении сложные и сложносоставные сло­ва стали настоящей находкой, так как отвечают основным рекламным требованиям-лаконичности и информативности. Еще в большей степе­ни с э гой задачей справляются сложносокращенные слова—аббревиату­ры. Чаще всего они встречаются в названиях предприятий, компаний, фирм и т.п.: ТЦ (Торговый центр), ХЦ (Холдинг центр), СП (совместное предприятие), ЧОП (частное охранное предприятие) и т.п. Нарастает тенденция в образовании аббревиатур, созвучных, омонимичных уже имеющимся в языке словам, что способствует более легкому запомина­нию рекламной информации: МИФ — Московский инвестиционный фонд, ПИК - Первая ипотечная компания, СОМ - строительные и отде­лочные материалы и т.г.: "СОМ поможет осуществить все планы в стро­ительстве" (Обустройство и ремонт. 2004. Март).

В рекламных объявлениях встречаются слова, получившие в настоя­щее время новый лексический смысл за счет переосмысления уже имеющихся значений, их расширения или сужения, метафоризации: «Аппара­ты W21S и W22SA выполнены в форм-факторе "раскладушка" с 2-дюй­мовым дисплеем» (SMS-Life. 2005. Апрель). Движущим фактором в этом процессе является стремление к яркости, выразительности, образности рекламных текстов.

Печатная реклама берет на вооружение разнообразные графические возможности письменной речи, создавая новообразования с помощью графических приемов. Например, выделение главного слова внутри дру­гого большими буквами, так называемая гибридизация (тмезис): "ОПТимальное решение для оптовиков!" (Реклама торгового центра "Москва", баннер на дороге); "ОтСМСь себе СТРИМ!" (реклама тарифа МТС в метро); "Золотое разБАЗАРивание!" (рекламная листовка ювелирного магазина). Использование для образования новых слов английских букв, идеограмм (условных графических знаков): "Грузовозoff. Российская транспортно-экспедиционная компания на конкурсной основе приглаша­ет на вакансии" (Работа для вас. 2006. Май); "New! В номинации скан­дальный роман - Александр Еснецкий "Мя$о". Такого вы еще не чита­ли!" (реклама в вагоне пригородной электрички). Безусловно, здесь мы имеем дело с установкой на языковую игру, эмоциональное восприятие информации. Но именно в рекламе очень часты случаи нарушения пра­вил языковой игры, когда создатели рекламных текстов, с увлечением "творя" новые слова, сознательно допускают ошибки в написании из­вестных слов, апеллируют к негативным словесным аналогиям и па­раллелям, находящимся за пределами нормированного литературного языка.

Рекламное словотворчество заставляет задуматься об экологической сохранности языка в рекламных текстах, об ответственности создателей рекламы и их заказчиков перед обществом.

Исаева, Н.В. «Творение» новых слов в рекламных текстах /Н.В.Исаева // Русская речь. – 2007. - № 5.

*****

11. З а д а н и е:

Прочитайте текст. Составьте информативный реферат (реферат-конспект), содержащий в обобщённом виде все основные положения статьи.

Д.С. Кулмаматов

Из истории слов и выражений. Бить челом

Об архаическом выражении бить челом, часто употреблявшемся в письменных памятниках русского языка, «Русская речь» писала не однажды. Однако о его происхождении ни в одной из публикаций ничего не было сказано. Предлагаемое читателям исследование посвящено происхождению этого устойчивого словосочетания.

Фразеологизм бить челом довольно активно употреблялся во всех восточнославянских языках. В памятниках древнерусской письменности самое раннее его упоминание встречается в Договорной грамоте великого князя семена Ивановича с братьями Иваном и Андреем 1340 года: «Имуть бити челом тобе князю великому на наших бояр» (Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1893. Т.I.Стб. 90). Весьма активно употребляется он и в более поздних памятниках XV-XVIII веков (см.: Словарь русского языка XI-XVII вв. М., 1975. Вып. 1. С. 188).

Бить челом встречается и в староукраинском языке. Наиболее раннее употребление выражения бить челом отмечается в значении «обратиться кому-нибудь с прошением, с жалобой»: «Бил нам чолом писарь наш <…> пан Григорей Исаевичь Громыка, о тым, што перво сего дали есьмо ему местце <…> на будованье двора его <…> и бил нам чолом , абыхмо то ему подтвердили листом нашим на вечность (1410)» (Словник староукра «нсько» мови XIV-XV ст. Ки”в, 1977. С. 97). Самая ранняя фиксация бить челом со значением «кланяться, просить» в белорусских письменных источниках регистрируется в Жалованной грамоте литовского великого князя Александра Витовта литовским евреям 1388 года: «…естли бы хрестьянин жиду рану некоторую задал, винный таковый мает вины заплатити, чим мает нам чолом бити, а ранному мает досыт вчинити» (Гiстарычны слоунiк беларускай мовы. Минск, 1983. Т. 2. С. 14).

Устойчивое словосочетание бить челом использовалось в русской деловой письменности XIV-XVIII веков весьма широко, приобретая при этом новые лексические значения. Московская исследовательница Н. И. Тарабасова, показывая «особенности употребления и семантических преобразований характерного для частной переписки XVII в. Фразеологизма бить челом» отмечает следующие его значения: «приветствовать поклоном», «кланяться, приветствовать при прощании», «благодарить», «преподносить», «приносить в дар», «просить», «жаловаться», «сообщать» (Тарабасова Н.И. Об одном фразеологизме в частной переписке XVII в. // Исследования по лингвистическому источниковедению. М., 1963. С. 144-155). С.С. Волков, исследовавший более тысячи русских челобитных XVII века, также указывал ряд значений выражения бить челом: «просить», «жаловаться, предъявлять иск», «кланяясь, почтительно, униженно просить», «кланяясь, почтительно, униженно жаловаться, предъявлять иск» (Волков С.с. Из истории русской лексики. II. Челобитная. // русская историческая лексикология и лексикография. Изд-во ЛГУ. 1972. I. С. 48-49).

Бить челом и образованные на его основе в XVI веке сложные существительные челобитная (из прилагательного челобитный), челобитье, челомбитье, а также появившиеся впоследствии вместо последних синонимичные им слова прошение (XVIII), заявление (XIX), как названия одного из видов русских деловых бумаг, привлекали к себе внимание многих современных историков и языковедов. К сожалению, исследователи не учли исторические соображения об источниках этого выражения, высказанные более чем полтораста лет тому назад А. Ф. Рихтером: «Цари [российские. – Д.К.], следуя Азиатским обыкновениям, заставляли послов повергаться пред троном на землю, от чего произошло и ныне еще употребляемое выражение челом бить, говорить речи, стоя на коленях <…> Таким образом, присланные от Крымского хана Девлет Гирея в 1565 году послы, быв представлены пред царя Ивана Васильевича Грозного, говорили речи, стоя на коленях» (Рихтер А.Ф. Нечто о влиянии монголов на татар на Россию. // Труды высочайше утвержденного Вольного общества любителей российской словесности. СПб., 1822. Ч. XVII. С. 252-253).

Справку о восточных соответствиях старинному русскому выражению бить челом можно найти в «сравнительном словаре турецко-татарских наречий» Л.З. Будагова: «БАШУРМаК вм. БАШ УРМаК тоб. БАШ КУЙМаК бить челом, коснуться лбом земли (делать кит. Kheu-thёu)» СПб., 1869. Т. I. С. 227).

Отметим, что в словаре Л.З. Будагова использованы старинные материалы лишь отдельных тюркских языков. Однако приведенное им выражение употреблялось и продолжает жить почти во всех современных тюрских языках, в чем можно убедиться, заглянув в тюркско-русские двуязычные словари: башкирское баш ороу «бить челом, падать, пасть ниц, кланяться, класть земные поклоны» (Башкирско-русский словарь. М., 1958. С. 84); татарское баш ору «бить челом», «кланяться», «класть земные поклоны» (татарско-русский словарь. М., 1966. С.62); каракалпакское аягына бас Ур «кланяться в ноги», «бить челом» (Каракалпакско-русский словарь. М., 1958. С.87); уйгурское БАШ УРМАК «кланяться, бить челом» (Уйгурско-русский словарь. М., 1974. с. 109); казахское бас ургу «бить челом, выказывать знак покорности, беспрекословно слушаться, подчиняться» (Казахско-русский словарь. Алма-Ата, 1936. С. 40).

Американский исследователь П.Б. Голден в одной из своих статей, опираясь на материалы славянских и тюркских современных и исторических, толковых и тюркско-славянских двуязычных словарей, также приходит к заключению, что выражение бить челом, будучи тюркской калькой, «может быть, восходит к китайскому k’ou t’ou» (см. Golden P. B. Turkic Galques in Medieval Eastern Slavic. – Journal of Turkish studies. Volume 8. Harvard university, 1984. P. 109). Данное китайское выражение в китайско-русском словаре объяснено так: «положить земной поклон: кланяться в ноги» (большой китайско-русский словарь. М., 1983. Т. 2. С. 761).

Не всегда лексикографический материал дает возможность полностью проследить историю того или иного слова и словосочетания. Поэтому для проверки надежности приведенных версий и окончательного выяснения истории фразеологизма бить челом обратимся к фактическому материалу: к старым русским переводам среднеазиатских (написанных арабской графикой) челобитных XVII века. Основанием для этого может служить то, что устойчивое выражение бить челом присутствовало в начальной части всех челобитных – собственно русских и переводных. Например, довольно витиевато написанная часть челобитной хивинского посла Авеза Бакея царю Михаилу Федоровичу от 16 января 1641 года в русском переводе того времени выглядит следующим образом: «Великому государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всеа Руси государю самодержцу и многих государств государю и обладателю Исфендияра царя посол Авез Бака Багатырь бьет челом» (ЦГАДА, ф. 134, оп. 1, 1639, д. 2, л. 206).

В тюркском оригинале русскому выражению бьет челом соответствует БАШ УРУБ ‘АРЗ ЭДиР, что дословно переводится «головной бия челом, делает заявление, просит (жалуется)» (там же, л.205). а начальная часть челобитной другого хивинца Эммина Богатыра царю Михаилу Федоровичу от 6 октября 1642 года в русском переводе XVII века имеет следующий вид: «Великому государю царю <…> Михаилу Федоровичю всеа Русии <…> Исфендеяров царев посол Эммин Багатырь <…> бьет челом» (ЦГАДА, ф. 134, оп. 1, 1641г., д. 3, л. 196). В тюркском оригинале выражению бить челом соответствует АРЗ ЭДУБ <…> БАШ УРуРМАН – «делая заявление, прося (жалуясь), головой бью челом» (там же, л. 195).

Следует особо отметить, что в начальной части отдельных хивинских и бухарских челобитных, написанных по-тюркски и по-персидски, употреблено СаР МИЗаНаД (МИКаНаД), что дословоно значит бьет челом. Вероятно, П. Голдену персидское соответствие СаР МИЗаНаД тюркскому БАШ УРУБ ‘АРЗ КИЛАМаН осталось неизвестным, хотя его значимость для возникновения русского выражения бить челом переоценить едва ли возможно. Как и тюркское выражение, персидское СаР МИЗаНаД, употребленное в начальной части челобитной (написанной по-персидски) бухаркского посла Кузея Ногая царю Михаилу Федоровичу от 11 февраля 1645 года, в старинном русском переводе данной челобитной имеет соответствие челом бьет: «Великому государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всеа Руси самодержцу и многих государств государю и обладателю бухарского Надыр Манамметя царя посол Кюзеи Нагаи челом бьет» (ЦГАДА, ф. 109, оп. 1, 1644 г., д. 1, л. 144 – русский перевод; л. 139 – иноязычный текст).

В данном случае необходимо остановиться на одном очень важном и интересном факте: выражение бить челом, хорошо укоренившееся в русских деловых текстах XVII века, в производном слове челобитная (<челобитный<челобитье< челомбитье), как название одного из видов русских деловых памятников, нередко употреблялось в написанных арабской графикой по-тюркски и по-персидски челобитных хивинских и бухарских послов XVII века в виде ЧеЛАБИТНЭ, ЧеЛАНИНТЭ, ЧеЛЭФиТНЭ. Это объясняется тем, что, наверное, послам была хорошо известна семантика слова челобитная, хотя оно ими произносилось и писалось по-разному.

Из приведенных фактов видно, что устойчивое словосочетание бить челом было привычно для всех восточных языков – тюркского и персидского. Русским языком оно было калькировано с тюркского поскольку взаимосвязь русских и тюркских народов, их языков было более интенсивной. К сказанному следует добавить, что устойчивая этикетная формула – бить челом «просить вышестоящих должностных лиц, особенно правителей государств, стоя на коленах», а азиатский обряд, заимствованный от китайцев, правители России «стали вводить <…> у себя дома» (см. об этом подробнее: Веселовский Н.И. Татарское влияние на посольский церемониал в московский период русской истории. Спб, 1911).

В связи с этим российские цари не только восточных послов, но иногда отдельных лиц заставляли «бить челом» (просить, жаловаться), стоя на коленях. Например, в деле, касающемся «приезда юргейского (хивинского) царевича Авгана Магамета царева арап ханов сына, бежавшего из Хивы по случаю учиненного над родителем его братье убийства, для принятия службы и бытия в вечном российском государям холопстве и с прошением помощи военной против братьв его» (от 1622 года), читаем: «А как царевичь [Авган Мухаммед] вшел в полату и явил его государю околничей <…>. И государь пожаловал велел позвать царевича к руке и клана на него свою царскую руку. А был у государя у руки отшевчив и встав на коленки [царевич Авган Мухаммед] говорил речь» (ЦГАДА, ф.134, оп. 1, 1622г., д. 1, лл. 13-14).

Кулмаматов, Д.С. Из истории слов и выражений. Бить челом. / Д.С.Кулмаматов.-

*****

12. З а д а н и е:

. Составить учебный реферат научной статьи, используя модель реферата. ( По поводу модели см. материалы рубрики « Ответы на вопросы» )

Г. В.Бобровская

Об особенностях современного политического языка

Анализ языка политики как реальной сферы функционирования языковой системы позволяет проследить определенные тенденции в сфере общественного сознания, выявить характеристики и закономерности политической коммуникации.

Современный политический дискурс (называемый нередко также "политическим языком", "русским дискурсом в политической сфере") определяется как "совокупность всех речевых актов, используемых в

политических дискуссиях, а также правил публичной политики, освященных традицией и проверенных опытом", при том, что "политический язык - это особая знаковая система, предназначенная именно для политической коммуникации" (А.Н. Баранов). Е.И. Шейгал также придерживается широкого понимания политического дискурса, под которым подразумеваются "любые речевые образования, субъект, адресат или содержание которых относится к сфере политики". Материалом исследования явились лексические и фразеологические единицы, выбранные из выступлений политиков, политических обозревателей и комментаторов, публикаций в СМИ. Актуальность определенной лексики и фразеологии, частотность их употребления позволяют выделить в современном политическом дискурсе так называемые "ключевые слова текущего момента" (Т.В. Шмелева).

Формирование нового политического словаря сопровождается процессами интенсивного фразео- и словотворчества. Политический дис-

курс характеризуется динамичной сменой пластов словарного состава:

широко употребительные на каком-либо этапе единицы уходят в пассивный запас при смене исторических эпох (коммунистической, перестроечной, демократической); вводятся в обиход принципиально новые

слова и обороты; происходит актуализация старых понятий - наполнение их новым семантическим содержанием.

Образование новых лексических единиц происходит, как правило, по

продуктивным моделям (пропрезидентский, антитеррористический, псевдооемократия). Например, по аналогии с вошедшим в речевой обиход словом криминогенный появляется конфликтогенный (буквально "порождающий, вызывающий конфликты"): "У нас есть продуманная

система упреждения на ранних этапах конфликтогенных проблем".

Чрезвычайно высока словообразовательная активность разговорных номинаций (оборонка, социалка, автогражданка). Лексика, содержащая суффиксы со значением лица, именует обобщенные группы субъектов политической сферы (бюджетник, льготник, налоговик, силовик, управленец).

Яркая особенность политического дискурса - постоянное пополнение политического словаря семантическими неологизмами. Приведем примеры актуальной в настоящий момент лексики данного типа: силовой "осуществляемый с позиции военной или политической силы" ("Силовой вариант развития событий недопустим в сложившейся ситуации"), заморозить "приостановить" ("Правительство решило заморозить выплату вкладов"),реальный "действенный, эффективный" ("Замена некоторых членов правительства помогла бы появлению реальной политики - экономической, промышленной и, как следствие, финансовой"), симметричный "соответствующий, адекватный" ("В обращении подчеркивается готовность принять симметричные меры") и проч.

Особый интерес вызывает собственно политический "метаязык", Переносное употребление лингвистической терминологии: проартикулироватъ предложения "обнародовать"; на вербальном уровне "в виде формулировок": предвыборная риторика "пустые обещания". Ср. в следующих контекстах: "Должен наступить период нормального диалога", "Либеральная риторика чиновников периодически выливается в определенные поблажки частникам"; "Если партия власти начнет в таких интонациях критиковать правительство, то, видимо, дела совсем плохи".

Очевидно, что в современном политическом дискурсе существует большое количество оборотов с опорными словами, которые сигнализируют об определенной тематике повествования, а также об эмоционально-оценочной тональности сообщения (В .И. Максимов). Слова- сигналы функционируют в однотипных контекстах: барьер (таможенный, бюрократический, культурный), поле (административное, антимонопольное, конституционное). Подобные сочетания позволяют достичь информативной насыщенности при экономии языковых средств, обеспечивают лаконичность и популярность изложения информации.

В качестве особых словообразовательных средств выделяются раз-личного рода сокращения (нацбол, нал, единорос, минюст); используются разговорные номинации с экспрессивно-оценочными аффиксами (фальшивка, официоз, либеральничать)', окказиональное словообразование (взяткоемкость, лукашенизация).

Показательно, что категория оценочности проявляется в политическом дискурсе в использовании готовых "ярлыков", негативных характеристик, иногда выходящих за рамки политической корректности, нарушающих этические нормы (антидемократические силы, антиправительственный сговор, басманное правосудие, и даже коммуняки, деръмократы). Появление единиц с ярко выраженной негативной коннотацией - перманентное свойство политического языка. Так, различные периоды советской истории "вербализированы" в номинациях с оценочными суффиксами (сталинщина, ежовщина, ждановщина, брежневщина). Развенчание "эпохи развитого социализма" сопровождалось актуализацией оценочных лексем: бюрократизм, номенклатура, аппарат, тоталитарный, административно-командный и т.п. В период ельцинского правления негативную оценочность приобрело, например, слово семья в значении "президентское окружение", а также иронические прихватизация, прихватизатор. Заметим, что вышеперечисленные номинации особенно популярны в различных публицистических жанрах.

В современном политическом языке отчетливо прослеживается

тенденция к употреблению стилистически сниженной лексики и фразеологии (разговорной, просторечной, жаргонной): наработки, разборки, кидать, мочить, крыша, выбивать деньги, косить от армии, сесть на иглу. Эта особенность во многом характеризует "языковой вкус эпохи" (В.Г. Костомаров).

Другой чертой современного политического дискурса является тяга к использованию заимствований. Как известно, период перестройки привнес в обиход консенсус и плюрализм, саммит; введение института президентства сделало известными слова инаугурация, а затем импичмент. В период рыночных реформ было введено слово секвестр "сокращение средств, предусмотренных бюджетом, в условиях дефицита".

Использование именно данного слова (вместо более определенного сокращение) иллюстрирует такие категории политического дискурса, как эзотеричность и прогностичность (Е.И. Шейгал).

В качестве примера актуальной в современной политической речи лексики назовем заимствования, связанные с интенсивно развивающимися избирательными технологиями: электорат "круг избирателей, голосующих за какую-либо партию, кандидата", экзит-пол (exit ро11)

"опрос избирателей на выходе с участков", пиар (PR, паблик рилейшнз)

"связи с общественностью". Следует отметить большой словообразовательный и семантический потенциал последнего слова, о чем свидетельствуют новообразования пиарщик, пиарить, пиаритъся, черный

пиар, Другая группа широко употребительных заимствований представлена словами-экзотизмами (вакхабизм, джихад, шахид) подобные слова обозначают понятая, ставшие международными политическими реалиями.

Как отмечает В.Г. Костомаров, новый политический язык, пришедший на смену советскому казенному языку, складывается в том числе и за счет появления новой фразеологии. Так, во второй половине 80-х годов в массовый речевой обиход вошло горбачевское выражение процесс пошел, актуализировались сочетания твердая (сильная) рука, бархатная революция (переворот); социально-экономические изменения в начале 90-х обусловили появление фразеологических неологизмов новые русские, богатые Буратино. Фраземика современного политического дискурса представлена, к примеру, следующими словосочетаниями: ближнее зарубежье, адресная помощь, протестное голосование, властная вертикаль, административный ресурс. Из актуальных перифраз следует отметить, в частности, гарант Конституции "президент", партия власти "Единая Россия". В оппозиционных кругах нередко переосмысливаются выражения советского периода: холодная гражданская

война "состояние общественной напряженности", закручивание (завинчивание) гаек "усиление влияния государственного аппарата".

Одной из главных примет современного политического дискурса, по мнению исследователей (А.Н. Баранова, Д.О. Добровольского,

Ю.Н. Караулова, А.П. Чудинова и многих других), является его чрезвычайно богатая метафорика. Характерное использование метафоры как способа оценки явлений и фактов проявляется в различных семантических преобразованиях, на основании чего выделяются "тематические блоки" метафор: растительные - ветви власти, корни реформ; военные - предвыборные баталии, война компроматов; дорожные - политическое бездорожье, эшелоны власти; архитектурные - политическое здание, национальные квартиры; спортивные – предвыборная гонка, мощный старт; медицинские - паралич власти, шоковая терапия; театральные — избирательный фарс, политический сценарий и

другие блоки метафор.

Метафорические употребления различных типов можно проследить, в частности, в следующих контекстах: "Неизвестно, кто в Верховном суде, сыграв в обычный бюрократический футбол, отказал в рассмотрении жалобы"; "Резкое похолодание политического климата заставляет вспомнить о мрачном периоде нашей истории"; "Нашему обществу нужны регулярные инъекции той самой правды - о власти, о стране, о нем самом"; "Всякий входящий во властный Олимп пытается все обустроить так, чтобы никакой другой государственный или общественный институт не смел мешать"; "Политический маятник с такой

огромной амплитудой попросту разнесет государство".

Таким образом, метафоризация играет большую роль в складывании лексики и фразеологии (в том числе терминологизированных сочетаний) современного политического языка.

Названные лексико-фразеологические особенности языка политики доказывают, что социально-оценочная, интерпретирующая составляющая оказывается не менее важной, чем информативная сторона высказываний.

Литература

1. Базылев, В.Н. К изучению политического дискурса в России и российского политического дискурса / В.Н.Базылев // Политический дискурс в России. М., 1998.

2. Баранов, А.Н. Политический дискурс: прощание с ритуалом? / А.Н.Баранов // Человек. - 1997. - №6.

3. Баранов, А.Н., Караулов, Ю.Н. Словарь политических метафор / А.Н.Баранов, Ю.Н.Караулов. - М., 1994.

4. Костомаров, В.Г. языковой вкус эпохи. Из наблюдений над речевой практикой масс-медиа. / В.Г.Костомаров // СПб., 1999.

5. Стилистика и литературное редактирование / Под ред. В.И. Максимова. -М., 2004.

6. Чудинов А.П. Россия в метафорическом зеркале: когнитивное исследование политической метафоры (1991-2000). / А.П.Чудинов // Екатеринбург, 2001.

7. Шейгал, ЕМ. Семиотика политического дискурса. /Е.М.Шейгпл // М., 2004.

8. Шмелева, Т.Б. Ключевые слова текущего момента / Т.Б.Шмелева // Киев, 1993.

Бобровская, Г. В. Об особенностях современного политического языка / Г.В. Бобровская // Русская речь. - № 4. – С. 63 – 67.

*****

13. З а д а н и е:

. Записать статью в виде простых тезисов (выбрать цитаты).

С.И.Виноградов

Выразительные средства в парламентской речи

Красота речи не тождественна красивости и не сводится к искусственному украшательству. Тем не менее, уже в древности знали, что воздействующая сила речи возрастает, если она чем-то выделяется. «Красноречие,— писал М. В. Ломоносов, — есть искусство о всякой данной материи красно говорить и тем преклонять других к своему об оной мнению. Предложенная по сему искусству материя называется речь или слово» (Краткое руководство к красноречию. М., 1958. С. 53). Намеренные отклонения от нейтрального речевого стандарта еще в античной риторике получили название тропов и фигур.

Троп - переносное значение слова, выражения, фрагмента текста. В чем же различия между «обычной» и тропеизированной речью? Вспомним одно из выступлений на Первом съезде народных депутатов СССР. Уже тогда много говорилось об обострении межнациональных отношений в стране. Депутат, посвятивший немалую часть своего выступления этой проблеме, мог бы начать свою речь примерно так: «Дорогие товарищи, проведение перестройки затрудняется национальной рознью, которая порой приводит к кровопролитию». Однако начало выступления — а на трибуне был поэт Е. Евтушенко — оказалось иным: «Дорогие товарищи, нелегко сеять семена перестройки в землю с трещинами национальной розни. Что стоят тосты за дружбу народов, когда под ножки стола подтекает кровь?» Создаваемый образ обогащает текст новыми смысловыми и эмоциональными оттенками, способствует возникновению у слушателя сложного комплекса ассоциаций.

Традиционно тропы разделяются на образованные по смежности и по сходству. Перенос по смежности называется метонимией. Существуют регулярные модели метонимического переноса наименования. Название собрания или какого-нибудь другого социального мероприятия может быть перенесено на его участников (Съезд принял важный закон), именем столицы государства может быть названо его руководство (Лондон представил альтернативный проект договора). Наименование Белый дом в зависимости от контекста и ситуации служит обозначением руководства США или названием российского парламента и т. п.

Значительно большим экспрессивным потенциалом обладают тропы, созданные по сходству, и среди них важнейшее место принадлежит метафоре.

Метафора - перенесение наименования с одного объекта (предмета, лица, явления) на другой, сходный с первым в каком-либо отношении. Метафора — царица тропов, поскольку представляет собой нечто большее, чем прием выразительной речи. Метафора — инструмент познания действительности и способ существования в ней. Разе не метафорой природы является англий-ский парк, разбитый перед домом, и разве не метафоричны, устремленные вверх купола и островерхие завершения соборов? С метафорой связаны многие операции по обработке знаний — их усвоение, преобразование, хранение и передача. Поэтому столь значительна роль метафоры в коммуникации, о чем, в частности, свидетельствует и парламентское общение. С современными взглядами на метафору можно познакомиться в работах: Теория метафоры. М., 1990; Баранов А. Н., Караулов Ю. Н. Русская политическая метафора (материалы к словарю). М., Институт русского языка РАН, 1991; Баранов А. Н., Казакевич Е. Г. Парламентские дебаты: традиции и новации. М., 1991.

Метафора может быть реализована в слове, словосочетании, предложении, фрагменте текста. Метафорическое переосмысление слова ведет к возникновению его нового значения: волна — «водяной вал» —> «сильное, массовое проявление чего-либо» (волна недовольства); базар «место розничного торга» —> «шум, беспорядок» (не заседание, а какой-то базар); зарубить «убить рубящим орудием» —> «воспрепятствовать, лишить возможности сделать что-либо или быть кем-либо» (зарубить кандидатуру). Слова-метафоры нередко используются в каламбурах, основанных на игре разными значениями лексических единиц: «Депутаты! Кончайте базар — переходите к рынку».

Самой распространенной формой выражения метафоры являются двучленные словосочетания. Это могут быть генетивные обороты, построенные по модели «именительный падеж существительного + родительный падеж существительного»: война законов, парад суверенитетов, паралич власти. Или атрибутивные словосочетания «прилагательное + существительное»: обвальная приватизация, инфляционная спираль, идеологический вакуум.

Распространенность метафор этого типа объясняется тем, что в них в наиболее явном виде обнаруживается сам механизм метафоризации. Метафора всегда бинарна (двухчленна), так как в ее основе лежит взаимодействие двух информационно-смысловых комплексов.

Тот объект, характеристики которого переносятся на другой, называется источником (поскольку он служит исходной точкой метафоризации), или метафорической моделью. Предмет или ситуация, которые образно интерпретируются с помощью метафорической модели, принято называть целью или объектом метафорического осмысления. Например, в метафорах война законов и паралич власти в роли источника выступают понятия «война» и «паралич», а целью, или объектом, метафорического осмысления являются законы (законодательная деятельность) и власть.

Метафора, реализуемая в предложении, обычно образно представляет какое-либо явление как действие, состояние, процесс: «Так называемая "сильная рука" всегда готова зловеще прирасти к рыхлому телу слабой экономики» (I Съезд народных депутатов СССР. Стенографический отчет); «Ввиду остаточного финансирования здравоохранения наши покупатели — нищие. Поэтому предприятия медтехники и фармации — два коня, пасущиеся на скудной бюджетной лужайке отечественной медицины, от бескормицы так отощали, что не могут не только скакать или бродить, но давно лежат и тяжело поводят боками» (II Съезд народных депутатов РСФСР).

Метафора — фрагмент текста — представляет собой развернутое и достаточно детализированное описание некоего объекта метафорического осмысления. В качестве примера метафоры этого типа можно привести начало выступления на IV Съезде народных депутатов СССР Президента Казахстана Н. А. Назарбаева: «Уважаемые народные депутаты, уважаемый Президент! Позволю себе еще раз использовать метафору, столь полюбившуюся многим парламентским корреспондентам. Да, мы с вами уже четвертый раз вновь собрались на нашем довольно вместительном и оттого, наверное, слишком тихоходном и неповоротливом корабле. Если раньше политическое море лишь волновалось, то сейчас штормит, и очень крепко. И стоит ли удивляться, что, глядя на неуверенность рулевого, часть команды пытается перехватить управление, изменить курс. Другая спешит к спасательным шлюпкам, надеясь продолжить плавание автономно. А третья полна надежд вернуться к старым берегам, от которых мы не так уж далеко ушли» (Стенографический отчет). Развертывание базовой метафорической модели: Съезд — корабль в штормящем море политической жизни страны — позволяет дать характеристику самому съезду как высшему органу власти (вместительный, но тихоходный и неповоротливый корабль), политическому лидеру (неуверенность рулевого), противоборствующим политическим силам (частям команды, избирающим свою линию политического поведения в сложившейся ситуации).

Как нетрудно увидеть из приведенных примеров, метафоры, реализуемые в предложении и тексте, нередко строятся по принципу «метафорической матрешки»: метафоры более высокого уровня (предложение, текст) как бы вбирают в себя метафоры более низкого уровня (слова и словосочетания).

Обобщенность и образность метафоры делают ее весьма удобным и привлекательным инструментом коммуникации: она освобождает от бремени строго рационального и логически последовательного описания какого-либо объекта и оставляет простор для множественной интерпретации сказанного, а следовательно, предполагает возможность альтернативного вывода. Под «ремонтом общественного здания» может пониматься лишь «побелка фасада» (то есть совокупность поверхностных или даже чисто декоративных изменений), но может пониматься и «капитальный ремонт со сменой перекрытий» (что будет означать кардинальные изменения в экономике, политике, идеологии). «Парад суверенитетов» может подразумевать самые различные суверенные притязания — от требования (региона, национально-территориального образования) предоставить большую экономическую самостоятельность до объявления полной независимости и выхода из федеративного государства.

Нередко метафора используется в качестве аргумента. «Метафора — это приговор суда без разбирательства»,— так афористично сказано о ней в одной лингвистической работе (Арутюнова Н. Д. Метафора и дискурс // Теория метафоры. С. 28). Вместо тщательного поиска логически варифицируемых доводов в пользу, скажем, утверждений о гибельности «глубокой» суверенизации республик парламентский оратор вполне может ограничиться приведением метафорических характеристик типа гангрена суверенизации, парад суверенитетов, синдром (вирус) суверенитета,

Стало общим местом утверждение, что наиболее яркой чертой политической метафорики является широкое распространение «военных» - метафор. В этом справедливо видят одно из проявлений милитаризации сознания человека в советском обществе. «Концептуальный милитаризм» (термин авторов книги «Русская политическая метафора») индуцировался коммунистической идеологией с ее теорией классовой борьбы и закреплялся историческими реалиями революций, войн и террора. Уже в первое послереволюционное десятилетие глобальная «военная» метафора заполнила все коммуникативное пространство — от выступлений вождей (по некоторым подсчетам, в речах Сталина метафоры этого типа составляли 90%) до газетных публикаций на сугубо бытовые темы.

Достаточно широкое использование военной метафорики характерно и для современного парламентского речевого обихода. В выступлениях депутатов, государственных деятелей постоянно встречаются обороты наподобие следующих: атака на демократию, находиться под огнем критики, выйти из окопов, работать на два фронта, война законов, капитуляция перед консерваторами, крестовый поход против партийного и советского аппарата, призвать под знамена демократии, торпедировать объективные экономические законы, открытая диверсия, информационная блокада, товарная интервенция, инфляционная мина и т. д. При этом избыточность военной метафорики и ее скрытый смысл ощущают и сами парламентарии:

Депутат: Если к власти стремятся только ради власти, то в политический язык вторгается военный лексикон, соперник превращается во врага. Всякая политическая культура исчезает, появляются термины «блокада», «оккупация». История развития нашей страны неоднократно доказала, что чем глупее, подозрительнее и злее были такие политиканы, тем больше они видели вокруг себя, среди нормальных людей, злых и подозрительных врагов (IV Съезд народных депутатов СССР. Стенографический отчет).

Конечно, не следует видеть за каждым случаем употребления военного термина в переносном значении коварный замысел захвата власти или природную агрессивность человека. Однако и нельзя забывать о том, что чрезмерный «метафорический милитаризм» оказывает воздействие на сознание, ориентируя человека на борьбу и распри, а не на мир и поиски согласия.

Весьма распространены в парламентском общении и так называемые механистические метафоры, где в роли источника (метафорической модели) выступают понятия из области производства, техники, строительства и т. п.: реконструкция общественного здания, гибкий механизм ценообразования, система сдержек и противовесов президентской власти, нажимать на газ и на тормоз, рычаг власти, демонтаж командно-административной системы, придаток государственной машины, запустить машину голосования и т. д. Механистические метафоры универсальны — они встречаются в разных языках. Однако особое пристрастие к ним в русском политическом общении советского периода можно объяснить сакрализацией, то есть осознанием как чего-то священного, «базиса», сферы материального производства, что было естественным следствием исповедания марксизма-ленинизма как новой религии.

По семантике метафор можно изучать политическую историю страны, по распространенности тех или иных метафорических моделей — составить представление о ситуации, в которой она оказалась. Не случайно ходовыми в наши дни оказались метафоры кризисного положения, катастрофы, тупика и поиска выхода из них: оказаться в тупике — выйти из тупика, повергнуть в бездну — выбраться из бездны, находиться на самом дне пропасти — выбраться из пропасти. Но чаще всего ситуация (или ее фрагменты) метафорически осмысливается как болезнь, аномалия, а выход из нее предстает в образе излечения: экономическая болезнь, поставить диагноз, парламентский кризис, паралич власти, вирус суверенитета, конвульсии системы, прогрессирующая болезнь общества, реанимация партийно-аппаратной структуры, синдром забастовок, общество выздоравливает, выздоровление от глубокой аллергии к рынку и т. д.

Не все метафоры равноценны. Среди них есть удачные и неудачные, оригинальные и стереотипные, уместные и неуместные.

Неудачными следует признать, например, такие метафоры, в которых источник не соответствует объекту метафорического осмысления:

Депутат С. (известный писатель). Я призываю вас, дорогие товарищи, помнить о том, что демократия — еще юная девочка, так скажем. И сразу требовать от нее удовлетворения всех своих страстей, не дав достигнуть ей совершеннолетия хотя бы, - это просто уголовное преступление (Оживление в зале).

Пусть она подрастет, пусть плод созреет, не будем сразу же рвать зеленые яблоки и ждать решения всех наших проблем именно сегодня, именно на этой трибуне, именно в эти дни (I Съезд народных депутатов. Стенографический отчет).

При всей нетривиальности эту метафору нельзя занести в список литературных удач автора: при сакральности понятия «демократия» в обществе, которое только-только начинает выходить из тоталитаризма, представление ее в образе девочки, которая становится или может стать объектом сексуальных домогательств, нельзя расценить иначе, как ничем не оправданную в данной ситуации развязность.

Итак, метафора — острое орудие, но, как и любое оружие, она требует умелого обращения, в противном случае эта метафора может оказаться направленной против того, кто ее применяет.

Виноградов, С. И. Выразительные средства в парламентской речи / С.И.Виноградов // Русская речь. – 1994. - № 1. – С. 28-33.

*****

14. З а д а н и е:

Прочитайте текст. Выделите информативные центры в абзацах. Поставьте и запишите вопросы к ним.

А.Ю. Мусорин

О содержании понятия «мертвые языки»

1

Как и многие понятия, сложившиеся исторически, понятие "мёртвые языки" соотносится с достаточно большим множеством совершенно разнородных объектов. В их число входит и латинский язык, который и ныне остаётся значимым компонентом европейской культуры, и языки тасманийских аборигенов, носители которых были вырезаны британскими колонизаторами. Кроме того, мёртвыми языками часто называют архаичные формы живых, активно употребляемых языков. Так, например, в популярном учебнике А. А. Реформатского, в разделе посвящённом генеалогической классификации языков, мы обнаруживаем в составе индоевропейской семьи греческую группу, в состав которой входят: 1) новогреческий; 2) древнегреческий; 3) среднегреческий или византийский. Между тем, совершенно очевидно, что новогреческий, древнегреческий и среднегреческий - это не три различные языка, а три этапа развития одного языка - греческого.

2

С точки зрения своей востребованности обществом и значимости для культуры в её современном состоянии все мёртвые языки могут быть распределены между четырьмя группами. В первую группу входят языки, которые и поныне активно функционируют в книжно-письменной сфере. Такие языки изучаются в большом количестве разного рода учебных заведений, причём не в первую очередь филологического характера. На этих языках регулярно создаются новые тексты и от разговорных живых языков они отличаются лишь только тем, что ни для кого не являются родными, но усваиваются лишь в процессе формального обучения. В качестве примера таких языков можно привести латинский, церковнославянский, коптский, санскрит, геэз. Языки этой группы даже после выхода из живого разговорного употребления сохраняют способность к развитию: латынь раннего средневековья отличается от латыни Эпохи Возрождения, а последняя вовсе не тождественна латинскому языку Нового и Новейшего времени. Обладая высокой культурной значимостью, такие языки оказывают, как правило, сильное воздействие на живые разговорные языки того социума, в котором они функционируют. Мощный латинский адстрат в большинстве языков Западной Европы сформировался вовсе не в эпоху Римской Империи, но в Средние Века, когда латынь была уже мёртвым книжно-письменным языком. Русский литературный язык испытал в процессе своего исторического развития наиболее сильное воздействие со стороны церковнославянского, а санскрит и поныне остаётся основным источником пополнения научной и культурной терминологии хинди - государственного языка Индии.

Вторую группу составляют языки, значение которых ограничивается сферой историко-филологических штудий. Несмотря на то, что в обществе имеется некоторое количество специалистов, хорошо владеющих такими языками, способных читать на них и делать с них переводы, новые тексты на этих языках не создаются. В качестве примера здесь можно привести шумерский, готский, хеттский, орхоно-енисейский, урартский, мероитский и мн. др. Для таких языков, как и для языков предыдущей группы, характерно существование развитой литературно-письменной традиции в эпоху их функционирования; произведения, созданные на них, часто входят в золотой фонд мировой литературы.

В третью группу входят мёртвые языки о которых мы знаем немногим более того, что они когда-либо существовали. Сохранившиеся памятники (как правило, весьма немногочисленные и малоинформативные краткие надписи) не дают возможности хоть сколько-нибудь полно описать лексику и грамматику языка, однако позволяют иногда установить значения отдельных слов и грамматических форм, определить место языка в генеалогической классификации. В качестве представителей этой группы можно привести герульский, гепидский, вандальский, полабский, прусский, словинский и мн. др.

И, наконец, к четвёртой группе относятся языки, существование которых в прошлом мы лишь предполагаем на основании косвенных данных. Примером здесь может служить прототигридский язык, следы которого сохранились в виде субстратных явлений в шумерском. Наиболее отчётливо они "прослеживают в топонимике и ономастике северного и южного Двуречья. Иногда прототигридский язык называют банановым, что связано с характерной для данного языка структурой некоторых имён собственных, напоминающих английское слово banana - "банан", например, Бунене, Кубаба, Забаба, Билулу и др."

3

Различаются между собой мёртвые языки и по тем обстоятельствам, в связи с которыми они вышли из повседневного разговорного употребления. В соответствие с этим критерием выделяются три группы языков.

Первую группу составляют языки, которые вышли из повседневного разговорного употребления вследствие полного физического уничтожения их носителей. Хрестоматийным примером являются здесь языки тасманийских аборигенов, может быть, язык нагали (нахали). Последний лингвоним так и переводится, как "язык истреблённого племени".

Во вторую группу входят языки, которые вышли из употребления по причине этно-языковой ассимиляции их носителей. Эта группа распадается, в свою очередь, на две подгруппы. К первой подгруппе относятся языки, которые вышли из живого употребления в результате ассимиляции со стороны неродственного или неблизкородственного языка. Ко второй подгруппе относятся языки, вышедшие из живого употребления в результате ассимиляции со стороны близкородственного языка. При ассимиляции со стороны неродственного или неблизкородственного языка нация проходит путь от одного языка к другому через этап массового двуязычия. При ассимиляции со стороны близкородственного языка путь от одного языка к другому идёт не только через двуязычие, но и через смешанные языковые формы. Примером таких смешанных языковых форм могут служить украинский суржик и белорусская трасянка, возникшие в результате частичной русификации украинского и белорусского населения. Классическим примером этно-языковой ассимиляции близкородственным в языковом отношении народом может служить ассимиляция носителей словинского языка поляками в ХХ веке.

Третью группу составляют обособившиеся книжные формы каких-либо языков, получившие в определённых социокультурных условиях самостоятельное развитие и статус отдельного языка. Так, например, церковнославянский язык, сформировавшийся первоначально как литературно-письменная форма древнеболгарского, вследствие своего распространения в качестве книжного языка далеко за пределами южнославянского региона обособился от последнего, породил литературно-письменную традицию, не тождественную собственно болгарской и существует в наше время параллельно с современным болгарским языком. К этой же группе относится и латынь: её диалектно-разговорные варианты дали начало новым романским языкам, в то время как литературно-письменная форма латыни продолжает функционировать в качестве самостоятельного языка наряду с французским, румынским, испанским, окситанским и др.

4

Многие мёртвые языки оказываются связаны с какой-либо этнической группой, существующей и сейчас. Такие языки всегда имеют некоторый шанс на возрождение. И, хотя единственным реально возрождённым языком на текущий момент является только иврит, государственный язык Израиля, не прекращаются попытки возвращения к жизни мэнского (манского), корнского и даже прусского. При этом, для языков, вышедших из употребления несколько веков назад, разрабатываются модернизированные формы, искусственно создаётся современная научно-техническая, культурная и общественно-политическая терминология. Впрочем, реальное возрождение этих языков требует не только усилий со стороны энтузиастов, но также определённой социо-политической ситуации.

Примечания

Язык нагали был распространён в Индии на севере нынешнего штата Мадхья-Прадеш. В 1870 году большая часть носителей языка нагали была истреблена английской карательной экспедицией. Неизвестно, есть ли говорящие на нагали сейчас.

Мусорин, А.Ю. О содержании понятия «мертвые языки» /А.Ю. Мусорин // Язык и культура. – Новосибирск, 2003.

*****

15. З а д а н и е:

Опираясь на типовой план написания рецензии, написать рецензию на научную статью.

С.В.Барышникова

Способы толкования в словарях иностранных слов 19 в.

Русские словари иностранных слов 19 – в. представляют собой своды лексики, заимствованных из разных языков – классических, западноевропейских, восточных. При этом одни составители давали этимологические пометы к толкуемым словам, что, безусловно, для русской лексикографической науки: «Гений, лат.. genius от gignere, рождать, производить: а) чрезвычайно умственные способности или дарование; б) человек, обладающим такими способностями» [1]; «Фанфорон, фр., fanfaron от fanfare, звук трубы. Хвастун, мнимый храбрец, самохвал» [2]. Другие пытались дать более подробные сведения об этимологии слова, представляя информацию, как о языке источнике, так и о языке посреднике: «Фнгломан (анг. – гр.). Странный поклонник англоязычного» [3]; «Проба, нем., испытывать. Испытание» [4]; «Кеффекилит – горное тальковое мыло, мыловка; морская пенка» [5]; «Бивуак – взятое, заимствованное» [6].

Составители таких словарей сталкивались с проблемами омонимичности и многозначности иноязычных заимствований, в связи с этим и их многофункциональностью. Они соотносили семантику заимствований со сферами употребления слова и терминологическими системами русского языка. Это делалось путём присоединения специальных помет к словам или же при самом описании лексического значения слова «Период (греч.). 1. Промежуток времени между двумя важными историческими событиями. 2. В астрономии: то же, что цикл; в арифметике: число цифр, повторяющихся в том же порядке, бесчисленное множество раз. 3. Особенно развитое сложное предложение, отличающейся законченностью мысли и художественной расстановкой членов».

В некоторых в толкующей части, определяя заимствование слово, составители приводили и связанные с ним словообразования. Это, несомненно, имело большое значение в лексикографической практике, так как расширяло словарный запас носителей русского языка.

Составители словарей иностранных слов при объяснении значения не ограничивались переводом слов и приведения к ним русских соответствий. Они использовали практически все известные на тот период способы подачи лексических значений.

Существуют такие способы толкования слова: описание значения путём указания на важные признаки предмета, его целевое назначение, особенности его употребления; подбор синонимов и синонимичных сочетаний; перечисление видовых понятий, в число которых входило и понятие о самом предмете.

В 19 в. русский литературный язык продолжать осваивать общественно – политическую, публицистическую, философскую, эстетическую, и особенно актуально терминологическую лексику естественных и точных наук.

При создании словарей составители пытались собрать и соединить все известные данные, чтобы читатели мог получить исчерпывающую информацию об интересующем его слове. По объему материалов, собранных в словарных статьях, можно судить о работе их составителей.

В слово толкователях 19 в. происходило объединение лексики, как только что заимствованной, так и уже хорошо усвоенной носителями русского языка. Соединения различные по времени заимствования, составители объясняли читателям непонятные слова и ворожения, попутно объединяя в одно целое всю заимствованную к тому времени лексику из разных сфер употребления и терминологических систем. Такое объединение сыграло большую роль в развитии русского литературного языка 19 в. и в становлении лексикографии этого периода.

Барышникова, С.В. Способы толкования в словарях иностранных слов 19 в. / С.В. Барышникова //Русская речь - октябрь – ноябрь. – С. 3 – 4.

*****

16. З а д а н и е:

Опираясь на типовой план написания рецензии, написать рецензию на научную статью.

Сиротинина О.Б.

От кого зависит судьба русского языка?

Еще с 90-х годов ХХ века лингвистов стала тревожить судьба русского языка и эта тревога все возрастала. Огрубление речи, безудержный поток заимствований поток заимствований и жаргонизмов вызывает беспокойство не только лингвистов. Мат, стал не только бранью, потеряв статус непечатных слов, сколько стал словами-паразитами. Был период, когда эти слова можно было прочитать на только в туалетах, но и на страницах газет, книг, услышать со сцены, экрана телевизора. Стали широко издаваться словари мата и жаргонных слов, а словарь Даля из источника живого языка середины ХIХ века превратился в модное для журналистов пособие для поиска нелитературных словечек. Неважно, диалектные они, просторечные или жаргонные - лишь бы не литературные.

Понадобились очень большие усилия созданного в 1995 г. Совета по русскому языку при президенте РФ, чтобы после многолетних обсуждений Государственной Думой был, наконец, принят закон о государственном языке Российской Федерации, призванный защитить литературный русский язык от варваризации и жаргонизации. Прямой мат исчез с телевидения, сменяясь свистком, уменьшился поток нелитературных словечек.

Однако, несмотря на бесконечные судебные разбирательства, наши СМИ продолжают портить русский язык, а ведь для большинства населения России они остаются эталоном хорошей русской речи, на них ориентируются.

В чем эта порча? Чему не надо подражать.

• Каждое слово любого языка имеет свое значение , часто несколько значений, зафиксированных в толковых словарях. Конечно, эти значения могут изменяться, расширяя или сужая свое употребление, а словари за этими изменениями не всегда успевают. Особенно это характерно для слов из другого языка, внутренняя форма которых среднему носителю русского языка непонятна.

В устной речи (радио, телевидение) до сих пор господствуют неправильно склоняемые сложные числительные, часты ударения. И в устной, и в письменной речи слово перпона встречается только в мужском роде.

Конечно, грамотный читатель, телезритель ничему такому подражать не будет, а в случае каких-то сомнений заглянет в словарь., но большинство населения словарями не пользуется.

• Под влияние наших СМИ речь становится грубой и шаблонной, широчайшее распространение в ней получили готовые рекламные фразы даже о людях в том числе и о себе.

• Еще опаснее то, что меняет саму систему русского языка.

То, что порядок слов в русском языке не свободный, доказано еще в середине ХХ века, однако из школьных программ и учебников правила размещения слов были выброшены, в словарях они не могут отражаться, а специальную литературу, видимо, не читают не только большинство населения, но и журналисты и писатели. В результате уменьшились возможности литературного русского языка. Особенно заметны изменения в письменной речи.

Фактически не свойственный раннее русскому языку принцип свободы словорасположения стал в нам работать, хотя такое расположение очень затрудняет чтение, а иногда мешает понять смысл предложения. Свобода расположения слов для пишущего очень привлекательна, так как не требует от него ни каких усилий, но читатель от нее страдает: чтобы понять смысл фразы, ее приходится перечитывать, чтение замедляется. Тем самым уменьшается прагматические возможности языка, причем из-за реального превращения СМИ в тиражировании ошибок. Положение усугубляется тем печальным фактом, что проверить себя людям даже при возникших сомнениях негде.

Сиротинина, О.Б. От кого зависит судьба русского языка? / О.Б.Сиротинина //Научно-популярный журнал Российской академии наук.

Русская речь. - январь-февраль 2007. - С. 44-50.

*****

16. З а д а н и е:

Составить терминологический словарь по статье.

Шапошников, В.Н.

Иностранные слова в современной российской жизни

Русский язык в последнее время пополнился и продолжает по­полняться иностранными словами. Например, недавние, но уже ставшие не самыми свежими: консенсус, бартер, имидж, стагнация, коллапс... или более свежие экономические термины: тендер (официальное предложение выполнить обязательство), транш,, оферта ^формальное предложение заключить сделку с указанием всех необходимых ус­ловий.), венчура...; из других предметных областей: гендер (пробле­матика пола), киднепинг, киллер (обозначения чудовищных промыс­лов) и др.

Иные заимствования неустойчивы в написании. Можно встретить формы: дистрибьютер-дистрибьютор-дистрибутор, селенг-селинг, риэлтер-риэлтор, оффшорный-офшорный-оф-шорный (о последних словах см.: Подчасова СВ. Оффшор- налоговый рай за рубежом// Русская речь. 1996. № 1).

Разговор о приходе новых иностранных слов - зачастую филосо­фический. Плохо или хорошо, опасно или нет? Есть разные стороны этой ситуации.

Не все иностранные слова ясны в употреблении и восприятии. Особенно для массового обихода. И это касается не только узко­профессиональных слов. В сущности, неясными порой оказываются слова, предназначенные, по определению, для самых широких масс. Очевидный пример - слово ваучер: его почти абсолютную непонятность показывали самые несложные психолингвистические эксперименты. Или например, возникло на горизонте слово кондоминиум. Оно взято из современного западного обихода, где в свою очередь восходит к латин. con - русская приставка с-, со- + dominium "владение"; последнее вос­ходит к лат. domus "дом, жилище". Нововведение, стоящее за этим словом, призвано улучшить коллективное проживание. Привилось оно к российской жизни или нет, судить самим жителям России. А что слово кондоминиум с самого начала и по сию пору непонятно, это линг­вистический факт. Не говоря о том, что оно не проникло в массовую речь, приходится отмечать его неосвоенность и в речи профессиональ­ной. Какое-то время назад очень известная газета опубликовала интервью с весьма ответственным работником Госстроя (может быть, он и ответствен за кондоминиум) под названием: "К ваучеру привыкли. Привыкнем ли к кондоминимуму?" Термин собственности и далее во всём тексте связывается не с dominium, а с "минимумом". То, что это речевая ошибка, очевидно и понятно. И таковых показателей совре­менной "речевой культуры" очень много. Но здесь следует отметить и другое: зыбкость понятия и неясность нового слова.

Случаи, подобные последнему, можно списать и на вероятную опечатку (хотя сие не делает чести газете и журналу). Кстати, примета переживаемой эпохи - чудовищное количество опечаток, но я избавляю себя от того, чтобы позабавить читателей полусмешной-полупечальной коллекцией.

Есть в нашей современности и такое, что к опечаткам не отнесешь. Возьмем сферу, более близкую к быту. Например, одна из современных манер употребления слова анонимность: "Анонимность гаран­тируется" - в милицейских и медицинских обращениях, в электронной и печатной прессе. Но тем самым обещается не анонимность, а- сек­ретность, конфиденциальность. С логической точки зрения, перепутаны объект и субъект.

Другой пример: неверно порою употребляются слова легитимный, легитимность — как заменители слов законный, законность. Однако по определению, легитимация - это признание или подтверждение закон­ности какого-либо права или полномочия.

Услугу неверному употреблению слов оказывают некоторые свой­ства языка вообще. Например, паронимия - существование слов, более или менее созвучных, но разных по значению. Так, совершенно без различия порою употребляются паронимы криминальный, криминаль­ность и криминогенный, криминогенность. Однако если криминаль­ный — это уголовный, преступный, а также относящийся к преступ­лениям, то криминогенный - способный привести к преступлениям. Другой пример — употребление слов стабилизация и стабильность в политических инвективах и прогнозах.

У языка и у конкретной эпохи есть свои прихоти. Порою, ошибка становится привлекательной до того, что овладевает массами в силу моды, стремления к броскости, замешанных на неполном знании. Это произошло со словом эпицентр (из геологии - область на поверхности земли над очагом землетрясения, взрыва; греч. компонент эпи- значит "на, после, при, поверх" (сравни эпиграф, эпилог, эпигон). Но в конце 1980-х наши журналисты стали кричать и писать об "эпицентре событий" (я нахожусь в самом эпицентре событий). Такое употребление слова эпицентр коснулось и некоторых других речевых сфер, хотя нельзя сказать, что сдвиг в значении стал массовым. Тем не менее, Толковый словарь русского языка СИ. Ожегова и Н.Ю. Шведовой (1993) выделил самостоятельное значение, правда, отмечая его как "переносное": 2. Место, где что-н. проявляется с наибольшей силой. При этом добавляя, что такое употребление слова эпицентр "книж­ное". Можно бы сформулировать проще и точнее: эпицентр в таком употреблении - это то же, что центр. Отдельное замечание можно сделать и о помете "книжное" в названном словаре. Ранее, дейст­вительно культурная ситуация характеризовалась тем, что "газетно-журналистское" безусловно было "книжным". Ныне культурно-речевой статус журналистики несколько изменился, и потому полный знак равенства между двумя типами лексики проблематичен. По крайней мере, не все в "книжной" сфере склонны употреблять слово эпицентр в значении "центр", да и в ряде других речевых сфер не все склонны к такому употреблению.

Все это - конкретные сдвиги в употреблении слов. Есть и более общие культурные процессы в жизни иностранных заимствований. Один из них- преобразование смысла, приспособление иностранного слова к российской действительности. То есть - отклонение значения от ино­странного прототипа на российской почве.

Возьмем слово дилер. По словарю иностранных слов (1993) это (англ. dealer) - член фондовой биржи и банк, занимающийся куплей-продажей ценных бумаг, валют, драгоценных металлов; действует от своего имени и за собственный счет. В общем, финансовый агент. Может, это и есть в нынешнем реальном русском употреблении. Но только отчасти. В массовом же сознании дилер - это и просто мелкий торговец, перепродавец. Например, парень, ездящий из Самары в Казахстан за куртками, тоже дилер, он так и представляется. Таким образом, в значении слова дилер присутствует элемент просто продажи и пере­продажи.

Слово фермер. В русском языке оно было не слишком широко известно как относящееся к западной цивилизации обозначение "вла­дельца сельскохозяйственного предприятия преимущественно хутор­ского типа, обрабатывающего собственный или, чаще, арендованный участок земли, главным образом, при помощи наемного труда". В западных языках это слово-соотносится со словом ферма - сельско­хозяйственное предприятие на собственной или арендованной земле. Но нет нужды долго пояснять, что совершенно иное значило слово ферма в отечественной языковой традиции. Следовательно, опорный знак для слова фермер в русском языковом сознании отсутствует. Возможно, даже наоборот, происходит некоторое столкновение смыслов в слове фермер при увязывании с (колхозным) словом ферма. Слово фермер на новом российском этапе обозначает не владельца фермы, а, в массовой интерпретации, жителя деревни, не являющегося членом колхоза, нередко новоприезжего, финансово в известной мере самостоятельного, получающего льготные кредиты и проч. И, даже согласно официаль­ным речениям, вроде бы фермер не крестьянин, ср. один из оборотов "крестьянские и фермерские хозяйства". Но это уже начались вопросы не столько к слову, сколько к современной ситуации в российской деревне.

Другой пример изменения содержания ~ слово риэлтер. Если судить по англ. realtor, то это лицо, занятое торговлей недвижимым имущест­вом, домами и угодьями. У нас это слово обозначило квартирного маклера-обменщика.

Следует заметить такое явление в жизни иностранного слова, как смещение иерархии значений, присущих источнику заимствования. Так, слово sponsor в английском значит, во-первых, поручитель, во-вторых, лицо, финансирующее мероприятие, организацию. В русском языке нашего времени первое значение устранилось, вернее, не привилось. Слово спонсор выступает в значении "структура, финансирующая орга­низацию, мероприятие, лицо", причем явен и политический компонент. В сущности, к этому процессу причастно и слово дилер. Аналогичны современные российские преобразования слова бизнес: всё же в массо­вом словопользовании на первом месте в нем не "дело, постоянное занятие, специальность, обязанность, долг", как в англ. business; бизнес в российской интерпретации - это коммерческая деятельность, негосу­дарственная торговля, причем порой замешанная или сопредельная с криминалом.

Любопытную картину дает еще одна группа слов. Своими смысло­выми превращениями они показывают смену культурных ориентиров эпохи. Рассмотрим слова контроль, контролировать. Это давняя принадлежность русского языка, взятая из французского и означающая проверку. В соответствии с этим значением в русском языке возникла и глагольная пара контролировать-проконтролировать. Теперь же, от рубежа 198,0-90 гг. контролировать стало обозначать не проверку, а обладание, управление. Образец же отыскивается в английском языке, где control значит именно "руководство, управление" в первую очередь. Значение "проверка" в новорусском употреблении сдвигается в число второстепенных значений. Аналогичные изменения претерпели слова: аналитик - теперь уже не столько тот, кто анализирует, сколько обозреватель, комментатор; администрация - теперь не только и не столько руководящий орган предприятия, сколько — орган государственной власти; директор - не только глава предприятия, но и соруководитель и даже заместитель; аналогично: либерализация, модель, позиция, политика.

Иностранные слова испытывают те или иные трансформации и в результате такой появившейся тенденции, как излишняя дета­лизация высказывания и его избыточность. Вдумаемся: "некоторая стабилизация", "частичная стабилизация" - что это такое, если помнить о собственном значении слова стабилизация! А это: "завод по произ­водству", "фабрика по производству", "цех по производству"..? Но взять слово фабрика - оно восходит к коренному понятию "производство" и выражает единственно это значение. Сейчас же встречается и "технологическая линия по производству". А как соответствуют со­держанию слова, грамматике и стремлению к экономности выражения: "террор против...", "оппозиция против..."? Пример несколько иного рода: "трагический инцидент". Или: "широко муссируется" (франц. mousser "взбивать пену; раздувать значение чего-л."); "взаимное сотрудничество"?.. Однако самый оптимальный уже попримелькалось и сократилось в активном употреблении.

...В привлечении иностранных слов необходима соразмерность, уме­стность и знание дела.

Шапошников, В.Н. Иностранные слова в современной российской жизни / В.Н.Шапошников // Русская речь. – 1997.-№3.

*****

17. З а д а н и е:

Прочитайте текст. Составьте вопросный план к нему. Выпишите ключевые слова из предложений текста. Опираясь на них и на план, восстановите основное информативное содержание текста. Запишите полученный вариант текста.

Лихолитов П.В.

Компьютерный жаргон

По сведениям газеты "Капитал" (см.: Вострякова Л. Язык рынка // Капитал. 1996. 16 апр.), «с появлением на отечественном рынке в середине 80-х годов персональных компьютеров и выходом в 1988 году поначалу на 100% переводного журнала "PC World", ставшего очень популярным, произошёл "обвал": англоязычные термины и аббревиатуры, зачастую в английском же написании, заполнили страницы журналов и засорили речь специалистов». Одновременно с профессиональным языком программистов начал формироваться специфический жаргон знатоков вычислительной техники и просто людей, увлекающихся компьютерными играми.

Компьютерный жаргон (так для простоты мы будем его именовать) содержит лексику, отличающуюся разговорной, грубо-фамильярной окраской. В нем, как и в профессиональной лексике программистов, довольно много англицизмов. Однако иноязычные заимствования отнюдь не единственный источник пополнения жаргона компьютерщиков.

Воспользовавшись предложенной К.Н. Дубровиной моделью анализа студенческого жаргона (см.: Студенческий жаргон // Филологические науки. 1980. № 1), попробуем выяснить пути и способы образования компьютерного жаргона. Они весьма разнообразны.

Некоторые слова данной лексической системы заимствованы из жаргонов других профессиональных групп: например, "чайник" (неопытный программист) и "движок" (алгоритм - ядро компьютерной программы) взяты из жаргона автомобилистов, где они обозначают соответственно неопытного водителя и автомобильный двигатель. Жаргонизм "макрушник" (программист, использующий язык программирования "макроассемблер") является лексическим заимствованием из уголовного арго, в котором слово "мокрушник" имеет значение "убийца" (см.: Толковый словарь уголовных жаргонов. М., 199.1. С. 108). "Тачкой" в городском фольклоре называется автомобиль (см.: Елистратов B.C. Словарь московского арго. М., 1994. С 465), а в компьютерный жаргон это слово перешло со значением "компьютер". Например, о компьютере Pentium-200 говорят: "Модная тачка с двухсотым мотором" (см.: Как купить компьютер... // Московский комсо­молец. 1996. 1 дек.).

Случается, что заимствования семантически изменяются, например,

в результате метафорического переноса. Так, слово "мофбн" в моло­дёжном интержаргоне означат магнитофон, а в компьютерном жаргоне "мофоном" может быть названо любое устройство с магнитной лентой (скажем, стриммер). Сходство в значении, на основании которого происходит перенос, - это магнитная лента, позволяющая записывать информацию.

Для большинства жаргонных систем продуктивным оказался способ метафоризации. С его помощью в компьютерном жаргоне образованы слова: "блин" - компакт-диск, данные с которого считывает компьютер; "крыса" -мышь советского производства (очень большая, по сравнению со стандартной); "плитка" - печатная плата; "реаниматор" -специалист по "оживлению" отключившейся вычислительной машины; "мусор" - помехи в терминальной или телефонной сети.

Многочисленны глагольные метафоры: "тормозить" - проводить время за компьютерными играми, бездельничать; "сносить" (сов. вид "снести")-удалять из памяти компьютера невостребованную информацию (компьютерную почту); "жужжать" - устанавливать связь при помощи модема и др.

Помимо метафор в компьютерном жаргоне можно обнаружить и другие способы переноса. Например, употребление слов "босс" (от англ. разг. boss - начальник) и "садист" в значении главный "негодяй" (противник) во всех без исключения компьютерных играх представляет собой синекдоху. В журнале "Страна игр" (1996. № 7) читаем: «Любой наиболее трудноубиваемый, сильный и большой враг в игре может быть назван "боссом". Принято считать, что он должен логично завершать своим появлением уровень в игре». В "Энциклопедии компьютерных игр" (СПб., 1995. С. 4) находим еще один пример употребления жаргонизма "босс": «Игровые уровни почти всегда кончаются поединком с "боссом" - особенно большим и вредным противником. Для уничтожения "босса" нужно найти его слабое место и умело использовать его соответствующим применением тактики».

Употребление жаргонизма "железо" в значении "компьютер" (меха­нические и электронные части компьютера) - пример метонимии.

В компьютерном жаргоне встречаются арготизмы. Эти слова не следует понимать как принадлежность тайного, засекреченного языка. Арготизмы просто лишены собственно лингвистической мотивировки, или она непонятна для непосвященных. К подобного рода условным наименованиям можно отнести лексему "пробкотрон" - мощное устройство, создающее помехи в электрической сети. Когда в работе компьютера происходит сбой из-за скачка напряжения в электрической сети, говорят: "Опять соседи пробкотрон включили!" "Обуть" дискету — значит подготовить её к загрузке в компьютер. Программный продукт, производящий только видеоэффекты и не содержащий диалогов, называют "глюкалом" (или "глюкалой"). О самопроизвольно отклю­чившемся компьютере говорят, что он "висит". Неопытного программиста, чей компьютер часто "зависает" (то есть отказывается работать), называют "висельником".

Особое место в компьютерном жаргоне занимают слова, не имеющие семантической мотивировки. От арготизмов их отличает связь с теми общенародными словами и компьютерными терминами, вместо которых они используются в жаргонной системе. Связь эта строится на отношениях частичной омонимии: словам, не имеющим семантической мотивировки, свойственны отдельные морфо-фонетические совпадения с общеупотребительными словами и профессиональными терминами программистов (явление фонетической мимикрии).

Например, программисты называют лазерный принтер (печатающее устройство) "лазарем" вследствие частичных звуковых совпадений в корнях семантически несхожих слов: Лазарь и лазерный. Так, слово, имеющее в общенародном языке значение мужского имени Лазарь, в компьютерном жаргоне приобрело совершенно новое содержание.

К лексике подобного рода можно отнести жаргонизмы: "вакса" (операционная система VAX) и "сивуха" (жаргонное название компьютерной игры "Civilization" - "Цивилизация"), а также "пентюх" -компьютер модификации Pentium (Пентиум).

Многие слова компьютерного жаргона образуются по словообразо­вательным моделям, принятым в русском языке. Аффиксальным способом, например, образован жаргонизм "леталка". От глагола летать при помощи характерного для разговорной речи суффикса -«--образовано существительное "леталка" - компьютерная игра, имитирующая полет на боевом самолете или космическом корабле. В журнале "Мир развлечений" (1996. № 7) читаем: «Любителям же леталок можно напомнить об игре "US Navy Fighters", предыдущем авиасиму-ляторе в рамках целой серии "Jane's Combat Simulations"».

По одной модели со словом "леталка" образованы жаргонизмы "бродйлка" и "стрелялка". "Бродйлка" - это игра, в которой вам предлагается отбыть в "путешествие" по неизвестной местности, где необходимо найти некий предмет ("артифакт"). "Стрелялкой" именуют, как правило, простую по сюжету компьютерную игру. Выигрыш в такой игре зависит только от быстроты реакции игрока и его умения пользоваться клавиатурой компьютера. В "Энциклопедии компьютерных игр" находим такой пример: «...есть разработанные шаблонные темы и жанры, все равно, что жанры "вестерна" или "любовного романа" в мире литературы. В первую очередьэто самые примитивные "стрелялки"... Самолетики, сокрушающие мириады врагов, одиночки-супермены с супероружием в руках... Всех различных тем и не перечислить..! За примитивность некоторые "стрелялки" получили прозвище "спиномозговики"».

В словах "писюк" (от англ. аббрев. PC [personal computer] персо­нальный компьютер) и "сидкэк" (от англ. аббрев. CD [compact disc] -компакт-диск) встречается суффикс -юк, характерный для просторечия. Вот примеры употребления этих жаргонизмов: "...всё это вы узнаете из вступления, полностью занимающего первый диск (всего в игре 3 сидюка)" (Мир развлечений. 1996. № 7). В "Московском комсомольце" читаем: "Попросите человека, который утверждает, что он программист, показать свой писюк. Если он покажет вам что-либо, отличающееся от PC, можете дать ему пощёчину и прогнать вон".

Одним из путей пополнения компьютерного жаргона является заим­ствование лексики из английского языка. К заимствованиям, грамматически не освоенным русским языком, можно отнести слова: "гамбвер" — несанкционированная остановка компьютерной программы (от англ. game over - конец игры); "смайли" (от англ. smily) - смешная рожица, представляющая собой последовательность знаков препинания (: -)), набранных на клавиатуре компьютера.

Среди грамматически освоенных заимствований следует назвать жаргонизмы: "мэйло" (от англ. mail - почта) - письмо, переданное по компьютерной сети; "геймер" (от англ. жарг. gamer) - любитель компьютерных игр. Грамматическое освоение русским языком некоторых заимствований сопровождается их словообразовательной русификацией. Здесь мы имеем в виду жаргонизмы: "коннектиться" (от англ. to connect) -связываться при помощи компьютеров; "принтавать" (от англ. to print) —печатать; "килять" (от англ. to kill — полностью остановить) - прекратить какие-либо операции, выполняемые вычислительной машиной; "программить" (от англ. to programm) - заниматься программированием; "кликать" (от англ. to click - звукоподражание "клик") - нажимать на клавиши мыши.

Как пример семантического заимствования следует привести слово пинать (сов. вид пнуть). Русское пинать в компьютерном жаргоне получило переносное значение "загружать в компьютер операционную систему или программу", возникшее под влиянием переносного значения английского to boot "пинать". Возможно, благодаря еще одному переносному значению английского выражения to boot русское пнуть стало означать в жаргонной речи программистов также "отправить по компьютерной связи письмо или файл". Говорят: "Давай попросим Microsoft пнуть нам исходники Windows" (Давай попросим фирму "Microsoft" передать нам исходные материалы к программе Windows).

Примечательно, что стилистически нейтральные в английском языке слова в жаргоне российских программистов приобретают функционально обусловленную сниженную стилистическую окраску: грубовато-фамильярную, иронически-пренебрежительную или просто разговорно-непринужденную.

В жаргонной речи программистов нередко встречаются сокращения. Например, "маками" называют компьютеры марки Macintosh. Вот пример: "Персональные компьютеры бывают IBM-совместимые и Macintosh. Сегодня мы поговорим только о первой разновидности, а владельцам маков остается только пожелать выдержки до следующего выпуска" (Моск. коме. 1996. 1 дек.)

Иногда словосочетания сводятся к одному слову (приём универ­бизации). Так, название компьютерной игры "Wolfenstein" (в переводе с немецкого "Волчье логово") сократилось до жаргонизма "вольф" (от нем. Wolf "волк"). В августовском номере журнала "Страна игр" за 1996 год читаем: «Фанаты быстренько окрестили вышедшую демо-версию "вольфом" и с огромным удовольствием принялись спасать своего героя из фашистских застенков».

Примером универбизации может также служить жаргонизм стратегия, образованный от словосочетания "стратегическая игра". К категории "стратегий" относятся все компьютерные игры, где необходимо руководить военными действиями на уровне командира любого ранга. Часто в этих играх надо управлять не только войсками, но и экономическими ресурсами, то есть "тылом" (См.: "Энциклопедия компьютерных игр". С. 6, 7). Вот пример употребления жаргонизма стратегия из журнала "Pro игры" (1996. № 6): "Стратегии, стратегии... Сколько их уже было! Что ж, Close Combat (название новой компьютерной игры. -П.Л.) не так уж отличается от своих сородичей, но все же заслуживает нашего внимания".

Лексика компьютерного жаргона содержит слова с тождественным или предельно близким значением — синонимы. Можно даже выделить целые синонимические ряды: "компутер"-"тачка"-"аппарат"-"машина" (компьютер); "повис"-"упал"-"рухнул"-"скорчился"-"потух" (так говорят о компьютере, который отказался работать); "винт"-"хард"-"диск"-"бердан"-"тяжёлый драйв" (винчестер - жёсткий диск, установленный внутри компьютера, где помещены все программы).

В компьютерном жаргоне можно наблюдать и явление омонимии. Например, "тормозить" (плохо, медленно работать- о компьютере) и "тормозить" (убивать время, играя в компьютерные игры). Причем можно найти примеры омонимии как внутренней (между словами самого жаргона), так и внешней (со словами общенародного языка). Сравним, например, такие омонимы, как "кликать" ("звать кого-либо" в русской разговорной речи), с одной стороны, и "кликать" в приведенном выше жаргонном значении - с другой.

В некоторых случаях можно говорить об омонимических отношениях, возникающих между словами из разных жаргонных систем. Например, в молодежном интержаргоне слово "глюк" имеет значение "галлюцинация, мираж, видение". А в компьютерном жаргоне "глюк" -это непреднамеренная ошибка в программе, дающая непредсказуемый результат.

Отечественные программисты пополнили язык многочисленными фразеологическими оборотами. Большинство их характеризуется яркой эмоциональной окраской и стилистической сниженностью. Среди гла­гольных фразеологизмов можно назвать следующие: "топтать кнопки" -работать на клавиатуре компьютера; "жать батоны" - работать с мышью; "глюкало полировать" - заниматься излишним украшательством уже написанной компьютерной программы и др. К субстантивным следует отнести фразеологические обороты: "фаза Луны" - популярное объяснение для неожиданного включения компьютера или программы, которая вдруг "ожила" и принялась делать то, что от нее требуют; "трехпальцевый салют" ("выход тремя пальцами") - выключение компьютера одновременным нажатием клавиш Ctrl-Alt-Del; "мама родная" - основная (или материнская) плата в вычислительной машине и т.д.

Интересен своеобразный фольклор программистов, в котором терми­нологическая лексика употребляется в широком переносном смысле в различных ситуациях, не имеющих непосредственного отношения к профессиональной деятельности специалистов по компьютерной технике. Например, когда программист не хочет выполнять чью-либо просьбу, он может сказать: "Can't open (или "Invalid reguest") - "Не могу открыть" (или "Необоснованный запрос"). Именно такой англоязычный текст высвечивается на экране компьютера, когда машина не может выполнить поставленную перед ней задачу. "Divide overflom" ("перегрузка") - говорит компьютерщик, когда он из-за усталости оказывается не в состоянии воспринимать поступающую информацию. В аналогичной ситуации такую фразу выдает вычислительная машина! Засыпающий вечером трудного дня программист напутствует себя на сон грядущий словами: "System halted" ("Система остановлена"). То же самое, отключаясь, "говорит" и компьютер.

В профессиональной речи программистов есть выражение "загружать компьютер", то есть вводить в машину некую программу. Слово "грузить" сегодня в жаргоне компьютерщиков и молодежном интержаргоне получило новое значение «утомлять кого-либо длинными и "заумными" речами». Корреспондентка "Московского комсомольца" пишет: "Чтоб не грузить народ, приведу некоторые интересные места из ее работы..." (МК. 1996. 12 дек.).

В чем состоит отличие компьютерного жаргона от диалектов иного Tina? Эмоционально окрашенная лексика программистов отличается от русской разговорной речи и просторечия "зацикленностью" на реалиях мира компьютеров. Явления, не относящиеся к этому миру, не побуждают программистов давать им жаргонные названия.

Следует отметить, что жаргонизмы часто оказываются производными от профессиональных терминов, заимствованных из английского языка.

От профессиональной терминологии программистов жаргонная лек­сика отличается эмоциональной окраской и некоторой размытостью значений слов, не характерными для терминов. Как правило, жаргонизмы выступают в качестве стилистических синонимов профессиональных терминов. Сравним, например, синонимичные конструкции: "стрелялка" (жарг.) и аркада (проф.); "бродилка" (жарг.) и квест (проф.); "леталка" (жарг.) и авиационный симулятор (проф.) и др.

Компьютерный жаргон - явление в русском языке новое. Новизна его определяется тем, что носители и создатели данной лексики - представители сравнительно молодой профессии - программисты. Существование компьютерного жаргона позволяет специалистам в области программирования не только понимать друг друга с полуслова. Благодаря знанию этого специального языка компьютерщики чувствуют себя членами некоей замкнутой общности, обособленной от "непосвященных". Явление подобного языкового обособления свойственно практически всем профессиональным группам, а не только программистам.

Мы лишь слегка затронули широкий пласт лексики, который пред­ставляет собой компьютерный жаргон. Развитие этого языкового явления и его распространение среди все большего числа носителей русского языка обуславливается внедрением компьютерной техники в жизнь современного общества. Думается, что компьютерный жаргон должен стать объектом пристального внимания ученых-языковедов, ведь, как показывают примеры других жаргонных систем, специальная лексика иногда проникает в литературный язык и закрепляется там на долгие годы.

Автор благодарит Саламатина Е.В., предоставившего, сведения и материалы, использованные при подготовке данной статьи.

Лихолитов, П.В. Компьютерный жаргон / П.В.Лихолитов // Русская речь. - 1997.-№3

*****

18. З а д а н и е:

. Написать отзыв о прочитанной статье.

Молдован, А.М.

Слыхали мы и не такие лясы

Ошибочность традиционной этимологии выражения лясы точить сегодня можно считать окончательно доказанной. Но поддерживаемая едва ли не самым популярным сегодня словарем В.И. Даля, эта этимология продолжает существовать в каком-то своем параллельном мире, отражаясь в новых словарях, пособиях. Так, в 1987 году был издан «Опыт этимологического словаря русской фразеологии», в котором о происхождении выражения точить лясы сообщается: «Балясы (лясы) – точеные столбики для перил. Вытачивая их, развлекались разговорами». Версию о происхождении слова лясы от названия точения столбиков для перил повторил и очередной выпуск «Этимологического словаря русского языка». К сожалению, именно эта версия, обрастая новыми подробностями, живет во всех популярных изданиях и в Интернете, например: «Лясы (балясы) – это точеные фигурные столбики перил у крылечка. Изготовить такую красоту мог только настоящий мастер. Наверное, сначала «точить балясы» означало вести изящную, причудливую, витиеватую (как балясы) беседу. Но умельцев вести такую беседу к нашему времени становилось меньше и меньше. Вот и стало это выражение обозначать пустую болтовню».

История объяснения выражения лясы точить такова. Сначала В.И. Даль слову балясина дал такое определение: «точеный столбик под поручни, перила, ограду», а далее – «лясы, белентрясы, балы, шутки, веселые россказни», тем самым представив их в качестве родственных слов. С.В. Максимов облек это представление в форму свидетельства очевидца: «В глазах ложкарей, приготавливающих нужных всем и полезные вещи, такое веселое занятие кажется менее внушающим уважение».

Потом А.И. Соболевский предположил, что лясы – сокращенное балясы (как шлык из башлык и стрюк – из бастрюк) и что «оригинал русского слова – польск. balasa, balasy – забор, загородка, которое в свою очередь восходит к итал. balaustro – столбик в балюстраде. Первоначальное значение русского выражения: вытачивать столбики для перил».

Позднее В.В. Виноградов обратил внимание на то, что в русских говорах встречаются слова ляс в значении «вздор, шутки, пустословие» и «льстец, пустослов», а также лясить «балагурить»; в подобном значении он отметил у Станюковича слово лясничать. В «Опыте областного великорусского словаря» лясы зафиксировано со значениями – 1) лесть, ласкательство; 2) шутка. На этом основании В.В.Виноградов сделал закономерный вывод о том, что выражение точить лясы пришло из народных говоров.

Но гипнотическая сила идеи о связи этого выражения с про-изводственным процессом побудила В.В. Виноградова искать источник лясов в токарном и строительном деле. Он предложил, что слово может быть заимствованным из польского lasa – «решетка, сетка»; в строительном деле – «грохот»; и, значит, можно говорить о параллелизме в семантической эволюции выражений точить лясы и точить балясы, в ремесленном происхождении которого В.В. Виноградов не сомневался. Эти соображения он высказал в связи с объяснением выражения точить балы, которое, по его мнению, предшествовало идиоме точить балясы. Таким образом, он предлагал рассматривать выражение точить балы, точить балясы, точить лясы как реализацию общей модели развития переносных значений у ремесленных терминов. Слово балы в выражении точить балы В.В. Виноградов считал заимствованием из голландского или немецкого (нем. Ball «шар»), или польского (bal «шар, брус, бревно»), с чем едва ли можно согласиться.

Данное А.И. Соболевским объяснение выражения точить лясы было принято и другими исследователями, зафиксировано этимологическими словарями русского языка и растиражировано в различных специальных и популярных изданиях. Их авторов почему-то не смутило то, что А.И. Соболевский оставил без ответа существенный вопрос: если выражение точить лясы пришло из ремесленной сферы, почему нет ни одного документального свидетельства его употребления в этой сфере в прямом значении? Более того нет ни одной фиксации слова лясы в значении «балясины» - притом, что, с другой стороны, есть множество диалектных данных русского и других славянских языков, согласно которым корень ляс- обозначает пустую болтовню.

Справедливости ради заметим, что многие материалы А.И. Соболевскому были недоступны. Семантическая неосновательность его объяснения состоит в том, что название однообразного и потому неприятного, но при этом полезно дела не может стать обозначением праздной, шутливой болтовни, веселого вздора – занятия приятного и бесполезного. Если бы выражение точить лясы было символом простого и легкого дела, мы должны были бы ожидать его переноса в первую очередь на другие аналогичные несложные, но продуктивные процессы – изготовление каких-нибудь примитивных предметов, прополку грядок, уборку помещений и улиц и т.п., - чего, однако, не происходит. Уже одно то, что использование этого выражения ограничивается разговорной сферой, и при этом оба его члена (и глагол, и существительное) могут заменяться синонимами, относящимися исключительно к разговорной сфере, не оставляет сомнений в том, что ремесленная деятельность к этому выражению не имеет отношения, а слово точить выступает в своем древнем значении «источать, проливать; испускать».

Полагая, что употребление слова балы за пределами словосочетания точить балы и менее распространенного – подпускать (подпущать) балы – не было очень широким, В.В. Виноградов посчитал это доказательством его изначальной идиоматической связанности. Он не заметил в доступных ему текстах, что слово лясы употребляется т теми же глаголами, что и балы, то есть не только точить лясы, наточить лясы, но и упражняться в точении ляс, рассказывать лясы, подпускать (подпущать) лясы, с лясами подъезжать. С другой стороны, не был учтен материал других славянских языков, прежде всего украинского, в котором с глаголом точить употребляется целый ряд слов, то есть говорят не только точити ляси, но и точити баляси, точити баляндраси, точити теревенi, точити тари-бари, точити брехню и т.п.

А.Ф. Журавлев высказал сомнение о том, что слова балы, балясы, лясы в идиоматических сочетаниях с глаголом точить являются заимствованиями. Он привел из «Словаря русских народных говоров» ряд однокоренных и близких по словообразовательной модели диалектных и просторечных слов: рязанские – байбала «болтун, пустомеля», балаболка, балагур, балакать, балалайка, имеющие в некоторых диалектах значения «пустые речи, вздор», балантряс «повеса», балендрясы «небылицы»; вологодские – баляга «пустомеля», балясить «шутить, пустословить», «разговаривать»; пермские – баяла «говорун, рассказчик», белендрясить; владимирские и ярославские – калабалы «сплетни, вздор, пустые разговоры», ляса «о болтливом человеке», «молва»; псковские и тверские – ляскалы «зубы», ляскотать «болтать». А.Ф. Журавлев предположил, что слова балы, балясы, лясы входят в звукоизобразительный ряд, в частности, лясы могут быть связаны с разговорным ля(-ля). Это замечание, безусловно, верно, поскольку вообще в раговорных и просторечных обозначениях речи говорящие склонны обращаться к звукоподражаниям. Особенно справедливо оно по отношению к словам с корнем бал-/бол-, который, с одной стороны, может быть и звукоподражательным, например: балабон «звонок», балаболить «болтать», балаболка, балабола, балабон «пустомеля» и т.д., с другой – связан с праславянским *bal «разговаривать».

Однако еще ранее, анализируя праславянские образования от основы bal- «разговаривать», А.С. Мельничук указал на родство русских диалектных балить «шутить», балеть «болтать», балы «лясы, шутки»; украинского бали «лясы» в выражении бали точити, балакати «разговаривать»; сербохорватского балити «говорить вздор» и др. В этом отношении показательны такие слова, как русские диалектные балясы «лясы, россказни», балясник, балясничать, украинские баляси «россказни», балясник, балясувати «балагурить, шуметь, шалить», белорусское баляснiк и др. Касаясь в связи с этим традиционной этимологии слова балясы, А.С. Мельничук привел такие опровергающие ее данные, как русское балезник «болтун», украинское баляс «шум», чешское диалектное balasat «уговаривать», сербохорватское бальезгати «нести вздор» и др. По его мнению, то, что выражение точить балясы «находиться в одном ряду с несомненно давними выражениями типа точить лясы, точить балы, укр. точити ляси, точити теревенi «разговор идет, ведется», делает очевидной непосредственную связь слова балясы и родственных ему образований с общеславянской основой *bal- «разговаривать»».

В соответствии с этим в 1-м томе «Этимологического словаря украинского языка», вышедшем в 1982 году, были выделены в качестве омонимов слова баляс «гомон», мн.ч. баляси «пустословие» и подчеркнуто, что «этимологическое отожествление баляси «пустословие» с баляси «поручни, столбики балюстрады» является ошибочным». Но в статье ляси этого словаря, к сожалению, мнение А.С. Мельничука не учтено и слово интерпретируется как «не вполне ясное; возможно, связанное с лясками «пустословие»», после чего повторяется традиционная этимология А.И. Соболевского.

Сомнения в том, что лясы произошли от названия точеных столбиков для перил, высказал и В.М. Мокиенко. Кроме уже упоминавшихся слов, он указал на «Словарь областного архангельского наречия», который содержит не только оборот лясы подпускать «льстить, заискивать», но и примеры свободного употребления слова лясы в значении «лесть, искательство»»; а также и производные: ляса, лясарь «льстивец, льстивый человек», лясить «льстить, угодствовать», подлясить «подольстить». Кроме того, Мокиенко привел материалы картотеки СРНГ на слово лясы в значениях «хитрые и льстивые слова», иллюстрирующие распространение этих значений и в других русских говорах. Опубликованный позднее том СРНГ не оставляет сомнения в том, что, с одной стороны, слово лясы в значении «болтовня, пустые разговоры» употребляются в разных областях России и самостоятельно, но при этом, заметим, нигде не зафиксировано употребление этого слова в значении «столбики для перил». С другой стороны, оно использовалось при различных глаголах – то есть не только лясы точить, но и лясы веять, лясы городить, лясы подводить, лясы разводить, лясы распускать, лясы сказывать, лясы строить, лясы строчить и т.п.

Подводя итог нашим наблюдениям, приведем слова немецкого ученого Р. Эккерта, который также занимался этим выражением: «Варианты и синонимы к фразеологизму точить лясы (балясы, балы) связаны с производными корнями *bal- «раговаривать», ср. рус. диал. балы, балясы «разговоры, шутки» и с производными от корня *l’as-, ср. рус. диал. лясать «говорить вздор, болтать пустяки»; ляскать «говорить пустое, болтать попусту и т.д.».

Молдован, А.М. Слыхали мы и не такие лясы /А.М. Молдован // Русская речь. - № 1.

*****

19. З а д а н и е:

Прочитайте текст. Какие самостоятельные части (блоки) можно выделить в этом тексте. Нарисуйте схему построения текста, в которой будут отражены главные понятия.

Елистратов В.

В трехмерном пространстве русского языка

Хочется начать с, казалось бы, банальности. Банальности — для лингвистов. Но не для тех, кто не знаком (и не обязан быть знаком) с лингвистической терминологией.

Когда мы говорим о «порче языка», об «обеднении языка» и т.д. и т.п., то мы - в сущности - произносим абсурдные для науки лингвистики словосочетания. «Портит­ся» и «беднеет» не «язык», а «речь». Язык — это система, речь - ее реализация. Это один из основных постулатов языкознания. Система — одна, реализаций — миллионы. «Портится» ли математика от того, что какой-нибудь, извините, сопливый школьник-двоечник неправильно решил задачу по математике? Нет. Аналогично: если школьник, некультурно утерев сопли рукавом, сказал «ложит» вместо «кладет», он испортил свою, «личную» речь. А языковой системе от его «ложит» ни жарко ни холодно.

С другой стороны, если в течение десятилетий миллионы и миллионы людей будут говорить (обращусь к сакраментальнейшему!) «неправильное» областное «творог» вме­сто «правильного» литературного «творог», то, возможно, рано или поздно система при­мет этот самый «творог» в свое лоно и разрешит ему там жить вместе с «творогом». Что она и сделала. Форме же «ложит», по крайней мере в ближайшие несколько десятиле­тий, думаю, подобная «прописка в системе» не грозит.

Но, во-первых, все это, честно говоря, — вопиющие мелочи, на которые почему-то СМИ и обращают внимание. Во-вторых, такие вещи, как эволюция ударения в слове «творог», происходят очень «медленно и печально». Например, Испанская Королевская Академия до сих пор обсуждает вопрос о «прописке» в литературном испанском (кас­тильском) языке некоторых слов, которые стали претендентами на прописку еще в 20— 30-е годы прошлого века. И ничего. Нормальный темп.

Еще более «медленно и печально» эволюционируют по-настоящему системные составляющие языка. Для эволюции системы глагольных времен, например, требуют­ся века, а иногда и тысячелетия.

Все это я вот к чему.

В нашем обществе произошли за последние десятилетия действительно колоссаль­ные, поистине тектонические изменения. Было ожидание, что эти изменения напря­мую отразятся на системе языка. Эти ожидания не оправдались. Система выстояла. Создается впечатление, что система даже не заметила всех этих грозных сдвигов. Чест­но говоря, меня не покидает некое мистико-физиологическое ощущение (если, конеч­но, такое бывает) какой-то невероятной, совершенно неподвластной человеческой воле

Силы Языка, некоего Соляриса, управляющего всеми нами. Очень хорошо понимаю романтиков, восхищавшихся Божественным Духом Языка и Народа.

Но это - «лирика». Теперь о «прозе». Язык «членят», «классифицируют», «систематизируют» и «подразделяют» десятка­ми способов. Есть и так называемые уровни языка (фонетика, лексика, словообразова­ние, грамматика). Язык может быть «литературным» и «нелитературным».

С точки зрения стилистической дифференциации язык может быть «высоким», «средним» и «низким» (это - древнейшее представление о небе, земле и подземной «хтонике», переформулированное для нового времени классицистами). С функциональ­ной точки зрения стиль может быть обиходно-бытовым, художественным, официаль­но-деловым, научным, газетно-публицистическим. И т.д. и т.п.

Если говорить о глубинном, мировоззренческом плане языка, то еще в античности Платон четко отделил диалектику от риторики. И соответственно — язык диалектики от языка риторики. Диалектика - это то, что мы сейчас называем философией и куль­турологией. Риторика — это наука об убеждении, т.е. идеология.

Оставив в покое античность, скажем так: язык может мыслиться, во-первых, в не­коем культурном измерении - как ценность сама по себе, ценность «свыше», которую надо хранить, которой надо служить, которую надо лелеять, преумножать, очищать от липшего и проч. Это - «культурное» измерение языка.

Язык, во-вторых, может быть средством воздействия на умы, т.е. риторикой. При­чем изначально — с благородной целью: доказать, внушить все ту же ценность, «идею». Это — идеологическое измерение языка.

И наконец, язык может быть товаром среди других товаров. Товаром самим по себе и средством продавать другие товары. Риторическая составляющая здесь сохраня­ется, но «высокая ценность» уходит. Остается — цена. В античности это называли софи­стикой. Сейчас называют прагматикой. То есть главное — продать. Верить в ценность продаваемого необязательно. И все средства хороши.

Понимаю, что мое теоретическое построение уязвимо (как и любое построение). Предлагаю принять его как некую рабочую схему.

В отличие от языка как системы русская речь переживает, мягко говоря, «интерес­ные» времена. Конечно, подобных «интересных» времен в истории русской речи было уже много: это и Петровская, и эпоха Просвещения, и затем — Пушкинская с ее наплы­вом галлицизмов, и первые десятилетия Советской власти. В эти времена многое меня­лось. И все-таки, мне кажется, наше время имеет ряд принципиальных отличий от всех предыдущих. По крайней мере — именно для России. Помимо «американизации», «жаргонизации» и других широко обсуждаемых явлений. Рискну высказать свое мнение, с которым наверняка далеко не все согласятся. И все же - рискну.

По отношению к языку (здесь и далее я буду употреблять слово «язык» в его расхо­жем «синтетическом» значении: и как язык-систему и как речь-реализацию), итак, по отношению к языку у значительной части его носителей появилось совершенно особое с мировоззренческой точки зрения отношение.

Дело в том, что в России начала XXI века впервые за всю ее историю русский язык полностью и безоговорочно превратился в товар. То есть стал тем, что включается в классическую триаду «деньги-товар-деньги».

Конечно, и пятьдесят, и сто, и сто пятьдесят лет назад существовала мощная кни­готорговля, позволявшая «рукопись продать». И «рекламные слоганы» слагались на Руси не один век. И коммерческая риторика московских торговых рядов удивляет своим бо­гатством и разнообразием (я сам собирал ее и собрал в «Языке старой Москвы», М., 2004). И Маяковский с его «нигде кроме...» мог бы в наши дни стать гением менедж­мента, пиара, копирайтерства и проч., и проч. И вообще, вопреки устоявшимся (заме­чу — культурным!) стереотипам Русь — страна не Обломовых и Онегиных, а «купчин толстопузых». И древний Киев, стоявший на пути «из варяг в греки», — классический «город-коммерсант». Гигантский посредник и «финансовый насос». Что-то вроде Нью-Йорка. Только не «океанического», а «речного», если пользоваться терминологией Л. Мечникова. И замечательным образом эту коммерческую жилку потом переймет Москва. И навсегда останется загадкой для советологов, почему высоколобый и совестли­вый до невозможности советский интеллигент после объявления перестроечной воль­ницы первым делом не поехал на поклон искусству в Лувр (увы, очень немногие устре­мились в Лувр!), а приобрел большой (клетчатый такой бело-сине-красный) баул и взял­ся челночить по маршруту Москва — Стамбул. А никакая это не загадка. Просто архетипически, на уровне нацподсознания он повторил коммерческий «проект» тысячелет­ней давности: повесить свой баул «на вратах Цареграда». А потом — дунул в Китай и воспроизвел евразийский «шелковый проект». И т.д. и т.п.

Все это так. Но есть одно «но». Поясню.

Итак, русский язык, как и любой другой язык, всегда находился как бы в трехмер­ном пространстве. Условно говоря: культуры, идеологии и коммерции. Разумеется, связь между этими «измерениями» в высшей степени очевидна. Но очевидна и специ­фика каждой из сфер. Например, культура — это в первую очередь, как уже говорилось, «диалектика», а кроме того — метафоры и синонимия. Идеология — это «риторика», а также преимущественно метонимия (особенно — синекдоха) и антонимия. Коммер­ция, как это ни парадоксально, с одной стороны, очень близка к первобытному искусст­ву. Например, т.н. визуальная реклама, как показывают исследования рекламоведов, иногда до смешного повторяет древнейшую примитивнейшую пиктографию. Напри­мер, месопотамскую. Иначе говоря, визуальная реклама глубинно, «онтологически» = та же наскальная живопись. И рассчитана на психологию дикаря (если, конечно, у него есть «психология»). С другой стороны, коммерция очень близка к идеологии. Здесь тоже, скажем, антонимия «забивает» синонимию. И т.д.

Так вот. В истории России, при всей предрасположенности россиян к коммерче­ской деятельности, русский язык никогда еще в столь значительной мере не выходил из-под «опеки» идеологии и культуры и не «отдавался» столь самозабвенно сфере ком­мерческой. Всякое бывало, но такого - никогда.

Язык, повторяю, всегда в той или иной мере был товаром. Но столь тотально как товар он еще не воспринимался. Двадцатый век (вернее, полвека) в России-СССР (с начала 30-х по конец 80-х) прошел под знаком глобального противостояния «языка куль­туры» и «языка идеологии». «Выяснение отношений» между «языком идеологии» и «язы­ком культуры» — при всем его трагизме — увлекательнейший роман, который еще, по большому счету, не написан. Это что-то типа «Войны и мира», где оба слова в высшей степени неоднозначны, где «мир» переходит в «войну», и наоборот. Все это мы помним из школьной программы. Идеология и культура в советские времена переплелись столь причудливо, что распутать их невозможно до сих пор. Язык же как товар отошел не на второй и даже не на третий план, а куда-то в сферу «санкционированного небытия». Причем — санкционированного как культурой, так и идеологией. Русская культура, про­должая доминанту «православного нестяжательства», в данном пункте, может быть, единственном, полностью сошлась с «марксистской антибуржуазностью». Язык — это: а) культурная ценность, б) идеологическое средство воздействия на массы. Но — никак не «товар». Товар — он там, в «мире чистогана», а не здесь. Здесь вам не там.

Идеологию сейчас принято ругать. Идеология — значит репрессии, высылки ина­комыслящих, цензура и т.п. Все это так. Но идеология, как писал основоположник «гу­манитарной кибернетики» А.А. Богданов в своей книге «Тектология»,—это «социальная дегрессия», т.е. «сдерживающий фактор», не дающий обществу сойти с ума. О близких вещах писал и Питирим Сорокин в «Системе социологии». И еще многие совсем не глу­пые люди. Идеология советской эпохи, с одной стороны, конечно же, дала нам образцы вопиюшей словесной ждановско-сусловской некрофилии, но с другой — идея языко­вой нормы, опирающейся на классическую словесность ХГХ пека, была не только под­держана официальной идеологией, но и по сути своей санкционирована ею. 1937 год стал и годом репрессивного культа Сталина, и годом культа Пушкина, которого именно официальная идеология не разрешила скидывать с «корабля современности». Хотя це­лая плеяда людей «новой культуры» собиралась поступить с Пушкиным именно так. Пушкин получился, конечно, сусальным, но он — остался. И создание серии всем нам хорошо известных блестящих словарей русского языка было осуществлено, в конечном счете, по директиве ЦК. Сейчас, например, Институт русского языка АН никак не мо­жет в силу непробиваемой глухоты власти осуществить издание уникального «Словаря языка Достоевского» (три тома вышли и - стоп машина), а полвека назад «Словарь языка Пушкина» вышел. То же — и со «Словарем современного русского литературного языка». Сорок лет назад он вышел, а сейчас затормозился на первых томах: денег нет.

Никак не могу согласиться с пафосом Гасана Гусейнова (статья «Жесть», «Знамя», № 4), который пишет: «Институты, ведавшие русским языком на всем протяжении со­ветского века, десятилетиями жили в фальшивой модальности долженствования. Как пингвины на верхушке айсберга, ответственные за язык толкались крыльями и клюва­ми, расхваливая эту сияющую на солнце верхушку и понукая новые вылупливающиеся поколения нужду отправлять, по возможности, в океане. Но и самые незасранные (так у автора. — £.£.) айсберги переворачиваются. Айсберг, вроде бы, тот же самый, вот только верхушка у него теперь немножко другая, да и кое-кого из пингвинов смыло как раз туда, куда прежде отлучался молодняк. В такой обстановке можно только посочув­ствовать тем, которые пытаются внушить носителям русского языка ценность соблю­дения нормы. Зачем, если этот ваш айсберг, неровен час, снова перевернется, а вы так и не удосужитесь признаться изумленной публике, что норма — это только верхушка? Что для уразумения ее места в айсберге необходимо понырять и посмотреть на девять десятых его подводного целого. Тем, кто вчера отворачивался от подводной части айс­берга, невозможно доверять сегодня, что бы они ни говорили о нормах и святынях».

Вот вам всем! Пингвины проклятые!

Уж очень тут автор увлекся своей развернутой метафорой «засранного» айсберга и нехороших пингвинов, среди которых, надо думать, был и В.В. Виноградов, и Б Л. Ла­рин, и Л.В. Щерба, и СИ. Ожегов, и десятки других, ушедших и ныне, слава Богу, здрав­ствующих языковедов, посвятивших, кстати, еще в советское время классические тру­ды таким «засранным» сферам языка, как просторечие, диалекты, жаргоны и т.д.

Конечно, идеологический пресс был суровым. И лингвистическая лысенковщина существовала. И, выражаясь терминами А.Л. Богданова, система советской идеологии начиная с 30-х годов была абсолютно «скелетной», т.е. окостенело-мертвой, а оптималь­ная система идеологии — «пластичная». Но она - должна быть.

Последние полтора десятилетия в России «язык идеологии» смолк. И мгновенно началось «выяснение отношений» между «языком культуры» и «языком коммерции». Только, в отличие от ситуации бинарной оппозиции «идеология — культура», которая была все-таки оппозицией, оппозиция «культура — коммерция» выглядит принципиально иначе. Иносказательно выражаясь, Сталин лично все-таки звонил Булгакову, и «небожителя» Пастернака приказал «не трогать», а вот Абрамович что-то ни Ивану Жданову, ни Ольге Седаковой лично не звонит. Мамут Гришковца печатает. Но Гршпковец — не Булгаков. Путин, правда, по привычке, вернее, по «генетической памяти», к Солженицыну наведался. И сделал свою жену «главной по языку». Уже неплохо. Намек на «пластичную дегрессию».

Замечу (в скобках), что «язык коммерции» в наши дни обладает цензурой почище советской. Я с ней постоянно сталкиваюсь в «глянцах». В одном рассказе, помню, напи­сал о богатом яхтсмене. Что он «поднялся на мебели». Рассказ запретили печатать, по­тому что оказалось, что и на самом деле один из «боссов» Клязьминского яхт-клуба «под­нялся на мебели». У меня — около полутора десятков таких текстов, которые «заверну­ты» исключительно по коммерчески-цензурным соображениям.

Вернемся к идеологии. Некие признаки реанимации «языка идеологии» присут­ствуют. Не ставлю здесь ни знака «плюс», ни знака «минус». Констатирую факты. Вот, например, 7 февраля 2006 года заместитель руководителя администрации Президен­та — помощник Президента РФ Владислав Сурков - (по кремлевскому прозвищу Сурок; там, кстати, у всех, как в большевистские времена, есть прозвища: Михаил Леонтьев, например, — Пастор и т.п.), так вот: В. Сурков произнес речь перед слушателями Цент­ра партийной учебы и подготовки кадров ВВП «Единая Россия». Интересная речь. Очень все околокремлевско-приправительственные сферы после нее разволновались. Там много чего было сказано. А вот под конец разговор зашел именно о языке идеологии. «Что касается основных задач партии, — сказал В. Сурков,.— я прежде всего хотел бы выделить еще раз и еще раз подчеркнуть: овладевайте ее идеологией, вы ее знаете, но она слабо вербализирована, мы ей мало уделяем внимания».

Далее:

«И поскольку по мере развития демократии сила силы сменяется на силу слова (в другой части речи эта мысль звучит иначе: «по мере развития демократии информаци­онная борьба обостряется». — В.Е.), прошу развивать возможности для нашей пропа­ганды в каждом регионе. В том числе активно работать по вопросам местного патрио­тизма. Надо, чтобы все видели, что партия знает местные проблемы и реагирует на них. Нужно создавать целый класс агитаторов, которые способны примерно, хотя бы как я сегодня, изложить наши позиции, обсудить, подискутировать.

Развивайте внутреннюю дискуссию, не стесняйтесь обсуждать между собой, если что-то непонятно, спорьте. Конечно, не в ущерб партийной дисциплине. Но партийная дискуссия должна развиваться. Если ее не будет в партии, то ее не будет и вовне. Если вы не будете спорить между собой, как вы сможете переубедить других, я не очень себе это представляю.

Забудьте о том, правые или левые. И у нас есть место и бизнесменам, и рабочим, и учителям, и врачам, и военным — всем».

И еще: «Надо работать со сторонниками и привлекать всех тех, кого только можно при­влечь, если это, конечно, не экстремисты и не какие-то жулики. Я бы сказал так, что все те, кто не против нас, тот за нас. Такова специфика политического момента».

«Скелетный» горьковский слоган советской эпохи «кто не с нами, тот против нас» заменен в речи помощника президента, как видим, вполне «пластичным» — «кто не против нас, тот за нас». Троцкистская (а затем - сталинская) идеологема об усилении классовой борьбы по мере продвижения к социализму-коммунизму, имевшая вполне людоедские последствия, — смягченной идеологемой об усилении информационной борьбы по мере развития демократии. Не могу сказать, что процитированная здесь речь В. Суркова вызвала у меня слезы умиления. Нет. Но и сказать, что это совретро с соот­ветствующим душком, тоже не могу. Есть некая новая тенденция, и это чувствуется. Совершенно по Достоевскому: идея (новой идеологии) «витает в воздухе».

То есть ясно, что начался сознательный процесс вербализации новой идеологии, создания некоего нового идеологического языка. «Двухмерность» языка последнего десятилетия (культура, коммерция) с явной тенденцией к переходу в «одномерность» (коммерция) проявляет первые признаки «трех-мерности». Многие откровенно боятся этого процесса, помятуя об идеологии XX века. Многие относятся к этому процессу иро­нично-скептически. Как к некой постмодернистской игре, пародии. Не воспринимая всерьез перспектив языка идеологии.

Вообще игровое языковое начало, лингво-рекреативная составляющая культуры — одна из доминирующих в последние пятнадцать—двадцать лет. Об этом очень много писалось. На страницах «Знамени», например, данной теме посвятила свою статью М. Захарова («Языковая игра как факт современного этапа развития русского литера­турного языка», № 5). Единственное, в чем можно не до конца согласиться с М. Захаро­вой, так это в том, что языковая игра актуальна именно на современном этапе разви­тия языка. Скорее можно говорить о конце, «излете» данного этапа, как в целом и об «излете» постмодернистской эпохи. Человек играл и будет играть всегда. Об этом нам вполне убедительно написал Й. Хейзинга в своей классической книге «Homo ludens». Но игра как самоцель, как практически единственный способ бытования во всех трех измерениях — почти пройденный этап развития русского языка.

Как же относиться к приходу нового языка идеологии? Думаю, бояться его и сме­яться над ним — не вполне разумно. Это — данность, факт. Как цунами или наводне­ние. Или — наоборот — как конец цунами или наводнения.

Рискуя вызвать обвинение в «заигрывании с властями», все-таки скажу: именно «язык идеологии» может внести некий разумный баланс во взаимоотношения между «языком культуры» и «языком коммерции», если, конечно, его «пластичность» не перейдет в «скелетность». Что, кстати, маловероятно, поскольку переходу в «скелетность» идеологии явно препятствует коммерция. Полному же доминированию коммерции начинает препятствовать культура, к которой, в свою очередь, начинает апеллировать идеология. Робко, вяло, но начинает.

Вообще: рискну-таки (опять же) высказать сдержанный оптимизм. У русского языка сейчас появился, как говорится, реальный исторический шанс вернуться в состояние, я бы сказал, «онтологической устойчивости», если угодно — «нормальности». А имен­но — в такое состояние, когда все три языковых измерения могут образовать систему сдерживающих друг друга противовесов, не дающих ни одному из них шанса абсолют­но доминировать. Как пытался доминировать «язык идеологии» в советскую эпоху и как пытался и пытается доминировать «язык коммерции» в эпоху постсоветскую.

Для аналогии. Существует три вида государственного устройства. Это — монар­хия, аристократия и демократия. Власть одного, власть группы и власть всех. Ничего другого, принципиально иного не придумано. Это — «архетипы архе». Какой из этих видов «хороший»? Все — «плохие». Потому что монархия вырождается в тиранию, ари­стократия — в олигархию, а демократия — в охлократию. А что «хорошо»? Их разум­ный баланс. Это азы историософии. «Третий класс, вторая четверть».

Есть язык, который живет в измерениях культуры, идеологии и коммерции. Какое из этих измерений «хорошее»? Никакое. «Культурный тоталитаризм» описан, напри­мер, С. Довлатовым в «Заповеднике». Это и есть та самая «незасранная» часть айсберга с пингвинами, соревнующимися в любви к сусальному Александру Сергеевичу. «Идео­логический тоталитаризм» нам тоже хорошо известен, например, по постановлению о журналах «Звезда» и «Ленинград». «Коммерческий тоталитаризм» мы видим и слышим каждый день во время рекламных пауз. И от всего от этого тошнит. И от лубочных ба­кенбардов Пушкина, и от гранитной бороды Карла Маркса, и от гламурной шевелюры какой-нибудь топ-модели.

Я понимаю, что это звучит более чем гипотетично, но убежден, что именно русский язык призван «помирить» культуру, идеологию (политику) и бизнес (коммерцию, эконо­мику и шире — вообще «деловую» сферу жизни), которые ну никак не помирятся в на­шей несчастной стране! Может быть, это и есть та самая пресловутая «национальная идея». Пусть так и будет. Национальная идея—это национальный язык, такой национальный язык, который не ставит в непримиримую оппозицию друг к другу язык тургеневских девушек, предвыборную речь кандидата в президенты и терминологию брокеров.

То, что происходило с русским языком в последние десятилетия, — это не «хоро­шо» и не «плохо». Это — происходило. По всей видимости, мы можем найти в этих про­цессах и отрицательные, и положительные моменты. Положительные ищут реже. Но они есть.

И.Г. Милославский («Русский язык как культурная и интеллектуальная ценность и как школьный предмет», «Знамя», № 3) затрагивает проблему, даже комплекс проблем, который не так часто затрагивают лингвисты. «...Не без робости, — пишет он, — при­ступаю я к обсуждению вопроса о том, насколько совершенным орудием по отноше­нию к осмыслению окружающей действительности является русский язык». И далее исследователь выносит, можно сказать, ряд диагнозов. С которыми трудно не согла­ситься. Например: «Русскому языку вообще глубоко свойственна доверчивость к зна­ниям и интеллекту собеседников. Зачем специально называть то, что и так для всех очевидно или кажется понятно?.. Можно утверждать, что для науки, юриспруденции, сугубо формализованных деловых отношений это недостаток. Поскольку очевидное и понятное для одного человека не всегда столь же очевидно и понятно для другого. И в результате разные ситуации могут быть обозначены одинаково, и одно и то же предло­жение может получить различные интерпретации». Если несколько «генерализировать» идеи, высказанные И.Г. Милославским, то можно утверждать примерно следующее: русский язык «силен» в нюансах, в оттенках, в «коннотациях», но «слаб» в сфере логики, «рацио», прагматики. Мы любим вести беседы на психологических полутонах, глубо­комысленно недоговаривать в стиле мхатовского «подводного течения», трепетно на­мекать, искрометно догадываться и т.д. И при этом даже не знаем, как друг к другу официально обращаться (девушка? гражданин? товарищ? сударь? мадемуазель? гос­пода?). Известно, что самым мучительным делом для российских предпринимателей первой половины 90-х годов было вести деловые переговоры, особенно с иностранны­ми партнерами, скрупулезно оговаривая все пункты коммерческого договора, т.е., по сути, устанавливать точные значения слов в договоре. А иностранцы мучились с «на­шими» и с нашим «великим и ужасным» языком. Правильно. Потому что в русском язы­ке (пишет И.Г. Милославский) «содержатся и такие элементы, которые затрудняют чу­жому, тому, для кого русский язык неродной, вхождение в эту общность. Что-то вроде замка с различными секретами, которые совсем не секреты для своих, поскольку со­гласно* их традициям и опыту иначе и быть не может, и необъяснимые странности для чужих, поскольку базируются на иррациональной основе». И это понятно. Все мы выш­ли из «иррациональной» «Шинели» Гоголя, из надрывных диалогов Достоевского, из «плетения словес» Ремизова и Белого, и т.д. и т.п.

В последние десятилетия россияне с их «иррациональным» языком активно вхо­дят в сугубо деловые отношения друг с другом и с другими народами. А тут уже не до «полутонов» и «намеков». Не до «плетения словес». Как ответил один профессор на жа­лобы другого профессор» по поводу американизации русской культуры и русского язы­ка: «Они нас кодируют». Жестко, но доля истины здесь присутствует.

Опьяненные «цветущей сложностью» культурного измерения русского языка, мы решили, что в нем можно жить и успешно решать практические задачи жизни. Не вы­ходит. Языком Достоевского пресс-релиз почему-то не пишется. Языком Суслова, кста­ти, тоже. «Наевшись» официальной советской идеологии, мы решили, что — хватит. Будем жить совсем без идеологии. Не получается. Язык власти невнятен. «Верхи» что-то там говорят, «низы» ничего не понимают.

Не имея опыта коммерции, вернее, отучившись от нее за несколько десятилетий, мы слизали «их» образцы. Не работает. Начали создавать, опираясь на «их» опыт, свои образцы. Идет, но туго. Поняли, благодаря вступлению в «глобальное экономическое пространство», скажем, простую, элементарнейшую вещь: чтобы выжить, нам нужны свои национальные бренды, в том числе словесные. То есть свои символы, «образцы», опять же, «национальные идеи», если угодно. Ведь что такое «идея»?

«Эйдоо> — это, по сути, образ. А образы бывают разные. Зрительные, слуховые. Обонятельные и осязательные. Вкус «лукового супа» у французов - это посильнее «Мар­сельезы». Бывают и словесные. Хотя, строго говоря, греческая «идея» - это «видимость», «форма». Но я буду понимать слово шире. У каждой страны, у каждого народа есть на­бор неких «зрительных квинтэссенций» своей сущности: это и флаг, и герб, и силуэт какого-нибудь «знакового» здания, типа Биг-Бэна, и тотем, вроде волка у чеченцев. Есть набор слуховых образов. Музыка гимна, например. Или «Катюши». Или «Сулико». А есть слова. Или сочетания слов. Или тексты тех же гимнов и песен. Тексты большие и ма­лые. У американцев есть слово «просперити», выражающее их национальную идею, и есть текст Конституции, тоже ее выражающий. У индусов есть «Ом», который они эксп­луатируют по полной в турбизнесе, а есть «Веды», «Рамаяна» и «Махабхарата». И герб, и луковый суп, и «Катюша» и «Ом» — все это материализованные нацидеи. И без этих самых материализованных национальных идей мы просто не выживем в современной глобалистской конкурентной вакханалии. Привожу простые примеры: визуальные брен­ды авиакомпаний. Статистические исследования показывают: наш «Аэрофлот» плохо узнаваем. Или: наш флаг путается чуть ли не с десятком аналогичных триколоров — «вертикальных» и «горизонтальных». Пришлось народу задействовать «вербальную запоминалку»: это блондинка с синими глазами и красными губами. Кощунство, а ни­чего не поделаешь. А как можно было продавать оружие, если крупнейшая государствен­ная фирма называется «Росвооружение» или «Рособоронэкспорт»? Какой француз или араб это проартикулирует? Вроде бы мелочь, а — не совсем мелочь.

Думаю, мы только вступаем на тот путь, который сделает наш язык наконец-то полноценно трехмерным, таким же, как и окружающее нас пространство. Уже вступили. И, надеюсь, обратного пути нет.

Елистратов, В. В трехмерном пространстве русского языка / В.Елистратов: // Знамя. - М., 2006. - № 9. - С. 186-192.

*****

20. З а д а н и е:

Прочитайте текст. Составьте вопросный план к нему. Выпишите ключевые слова из предложений текста. Опираясь на них и на план, восстановите основное информативное содержание текста. Запишите полученный вариант текста.

Харченко В. К.

Метафорический строй русской загадки

Малый фольклорный жанр - загад­ка - представляет собой явление уникальное и по своему содержанию, и по своей форме. В словаре литера­туроведческих терминов дано следую­щее определение; «Загадка — вид устного творчества: замысловатое ино­сказательное описание предмета или яв­ления, предлагаемое как вопрос для отгадывания; задается с целью испы­тать сообразительность, развивает спо­собность к поэтической выдумке»¹. Обратим внимание на слова сообрази­тельность и поэтическая выдумка. Загадка дает пищу «физикам и лирикам». С загадки начинается путь к точным наукам, ибо она развивает мышление, требует оригинального под­хода, отказа от банальных ассоциаций; с загадки же начинается и путь 'к поэзии, так как почти каждая загадка — метафора. Оставляя в сто­роне вопрос о познавательной цен­ности загадок, обратимся непосред­ственно к их материи, языку. Су­ществует по меньшей мере три способа исследования языка русской загадки.

Первое направление — наиболее об­щее и традиционное — описание языка загадок с ориентацией на языковые уровни. Сначала раскрываются особен­ности лексики загадок, в частности пре­обладание конкретной лексики, наличие антонимов, цветовых прилагательных, слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами. Затем описываются син­таксические особенности загадок: отри­цательные конструкции и эллипсисы, параллелизм частей и свободное, бес­союзное присоединение предложений. Представляет интерес не только синтак­сис, но и морфология загадок, в частно­сти обилие глагольных форм настояще­го потенциального времени. Предметом анализа может быть и фонетическая ин­струментовка, ритм, музыкальность на­родных загадок. Тематика подобных исследований чрезвычайно интересна и, безусловно, необходима, поскольку позволяет установить сходство загадки с другими фольклорными жанрами и в то же время выявить специфику языка загадки.

Второе, более частное направление — это описание загадок с ориентацией прежде всего на структуру, синтакси­ческую формулу. Все многообразие народных загадок можно свести к ко­нечному числу типов, например: загад­ка-отрицание (Не огонь, а жжется.— Крапива); загадка-вопрос (Что вы­ше лесу? - Солнце); загадка в фор­ме двусоставного распространенного предложения (Черная корова весь мир поборола. - Ночь). Хотя у загадок, как было сказано, есть нечто общее в ритмике и лексике, морфологии и синтаксисе, дальнейшее их изучение требует детального описания структур­ных разновидностей, типов загадок.

Наконец, можно выделить третье, тоже частное направление в исследова­нии языка загадки, а именно описа­ние семантики загадок через соотне­сение загадки с отгадкой и, таким образом, анализ метафорического строя русских загадок. Такое описание опи­рается на результаты и аспектного и структурного направлений. Действи­тельно, сложно вести речь о метафо­рическом «устройстве» загадки, не на­зывая особенностей лексики или пол­ностью игнорируя структурный тип дан­ной загадки. Изучение метафоры в загадках — это продолжение ана­лиза их языка, но в таком ключе, ко­торый позволил бы уточнить некоторые вопросы теории метафоры, теории развития лексических значений слова. Данная статья и посвящена исследованию семантики загадок.

Итак, загадка метафорична. Еще Аристотель называл загадку хорошо составленной метафорой. «Чтобы фор­мально стать метафорой, загадке до­статочно отбросить и ответ».

Анализ загадок мы начнем с прямых смыслов, потому что между загадкой-метафорой и загадкой — не-метафорой есть немаловажное сходство. За­гадки, не содержащие метафор, мож­но разделить на две подгруппы: загадки позитивные, утверждающие наличие каких-либо признаков, и загадки, по­строенные на отрицании.

Первую из указанных подгрупп составляют загадки типа:

Маленький, беленький по лесочку прыг-прыг! По снежочку тык-тык! (Заяц); Согнута в дугу, летом на лугу, зимой на крюку. (Коса),

Подобные загадки держатся только на умолчании. Пожалуй, это самый легкий тип народной загадки. Заметим, что умолчание как сквозной стилисти­ческий или, точнее, жанрообразующий, прием (наряду с другими приемами) присутствует во многих загадках.

Вторую подгруппу составляют загад­ки, построенные на отрицании, выра­женном отрицательной частицей не либо предлогом без, обозначающим от­сутствие признака:

Не море, не земля, корабли не плавают, и ходить нельзя. (Болото); С бородой, а не старик, с рогами, а не бык, доят, а не корова. Лыки дерет, а лаптей не пле­тет. (Коза); Ехал не дорогой, стегал не кнутом, сшибал не палкой, ловил не галку, щипал не перья, ел не мясо. (О рыб­ной ловле); С ногами — без рук, с баками — без ребер, с сиденьем - без живо­та, со спиной - без головы. (Стул):

Замысловатость подобных загадок в их избыточной информации. Действи­тельно, «с бородой, с рогами, доят…» или «с ногами, с боками, с сиденьем» - такие детали свести воедино легче, чем цепочку мнимых парадоксов: «и не старик, и не бык, и не корова» или «без рук, без ребер, без живота, без головы». Отрицание, ломка привычных связей имеют своим следствием развитие так называемого бокового мышления (вспомним известный афоризм: Мыс­лить - значит думать около). Если какая-то банальная связь в загадке отрицается, то тем самым одномоментно развивается смысл, пони­мание, восприятие подсказывающей ча­сти. Любая загадка парадоксальна. Любая загадка подчиняется формуле: информация — энтропия - образ. Чтобы создать неизвестное, энтропию, смысловой диссонанс, и можно исполь­зовать прием отрицания, подчеркнутую, но на поверку мнимую парадоксаль­ность. Запомним, что для неметафори­ческих загадок очень важно отрицание. Запомним также, что загадка, не содер­жащая ни одной метафоры, «на выходе» дает образ.

Другую, противоположную группу составляют загадки, целиком построен­ные на иносказании, загадки, пред­ставляющие собой «стопроцентные» ме­тафоры. Это наиболее трудный для разгадывания тип народных загадок, так как надо «схватить» весь образ­ный ряд, разглядеть в нем ключ к ситуа­ции. Правда, когда знаешь ответ, такие загадки кажутся легкими, но если попробовать восстановить первоначаль­ное незнание, то обнаружится, что поиск отгадки требует довольно высоко­го уровня развития образного мышле­ния.

Сестра к брату в гости идет, а он от нее пятится. (День и ночь); Без окошек, без дверей полна горница людей. (Огу­рец); Утка в море, хвост на заборе. (Ковш); Ходила щучка по заводи, леса потронула, леса-то пали, а горы встали. (Жатва).

Загадки подобного типа мы перево­дим с русского языка на русский. Как и в обычной метафоре, для понима­ния подтекста которой необходимо при­глушить одни признаки и высветить другие, в метафорических загадках происходит аналогичный процесс игро­вой редукции признаков. По сравне­нию с первой группой загадок (вспом­ним, что многие из них строятся на отрицании) загадки-метафоры кажутся позитивными, утверждающими, однако это не совсем верно. Отрицание сохра­нилось, но оно ушло вглубь, тем бо­лее что сам процесс отгадывания пред­ставляет собой игровое отрицание ка­ких-либо признаков.

Третью группу составляют загадки промежуточного типа, загадки, содер­жащие прямые и образные смыслы, по­нятийный и образный ряд. Таких зага­док большинство. Для исследователя они представляют наиболее интересную группу. Попробуем выяснить, какие слова в загадках сохраняют прямые значения, не поддаются переосмысле­нию, становятся контрольными, под­сказывающими, ключевыми. На первый взгляд, эти слова составляют довольно пеструю группу, однако при достаточ­ном объеме материала сравнительно легко вырисовываются следующие группы слов, сохраняющих прямые зна­чения.

Прямые значения сохраняют цве­товые прилагательные, причем цвета в загадках всегда яркие, коло­ритные: черный, красный, белый, синий:

Идет в баню черен, а выходит красен. (Рак); Белое поле, черное семя, кто его сеет, тот и разумеет. (Книга, письмо); Под ярусом-ярусом висит зипун с красным гарусом. (Рябина).

Исключение составляет, пожалуй, желтый цвет, наряду с которым в загад­ках часто используется более образ­ный, насыщенный эпитет золотой. Впро­чем, такая замена не усложняет загад­ку, так как золотой — один из излюб­ленных эпитетов в русской поэтике:

Около кола золотая голова. (Подсолнух); Лежит мужичок в золотом кафтане, подпоясан, да не поясом, сам встать не может, люди поднимают. (Сноп); Золо­той хозяин - на поле, серебрян пастух — с поля. (Солнце, месяц).

В прямом смысле в загадках вы­ступают различные обсто-ятель­ства, и прежде всего обстоятельства времени и места:

Зимой греет, весной тлеет, летом умирает, осенью оживает. (Снег); Зимой нет теплей, летом нет холодней. (Погреб); В лесу вы­росло, из лесу вынесли, в руках плачет, а кто слушает — скачет. (Балалайка); В камне спал, по железу встал, по дереву пошел, в поднебесье ушел. (Огонь в печи).

Исключения, конечно, бывают, и об­стоятельства времени могут получить образный заряд, как, например, в из­вестной с античных времен загадке:

Утром - на четырех ногах, в полдень - на двух, вечером - на трех. (Человек).

В прямом смысле обычно употреб­ляются числительные:

У одной головы одно ухо. (Гиря).

Но при обозначении большого коли­чества в загадках используется прием преувеличения, гиперболы:

Сто одежек, и все без застежек. (Ко­чан); На тычине городок, в нем семьсот воевод. (Маковка).

Цвет, обстоятельства, число — дале­ко не полный перечень понятий, сохра­няющих в загадке прямой смысл.

Рассмотрим теперь образный ряд загадки. Какие слова чаще всего ухо­дят в подтекст, «работают» на образ, метафоризируются? Какие слова мы скорее всего зачеркиваем в поисках отгадки?

На первое место может быть постав­лено обозначение субъекта дей­ствия, заменяющегося своеобразным псевдосубъектом. Здесь выделяются два типа слов. Первый тип состав­ляют имена собственные, которые в си­лу своей непонятийной, условной семан­тики довольно легко «вычеркиваются» нашим сознанием:

Сидит Пахом на коне верхом, сам негра­мотный, а читать помогает. (Очки); По­смотрю я в окошко: идет длинный Антошка. (Дождь); Стоит Егорий в полуугорье, копьем подпирается, шапкой покрывается. (Стог); Дарья да Марья глядятся, а не сойдутся. (Пол и потолок); Под бере­гом сидит Тарас — кричать горазд. (Лягушка).

Второй тип псевдосубъектов в загад­ке составляют нарицательные наимено­вания лиц по родственным отношениям, полу, возрасту. Одно из ведущих мест в этом списке занимает слово брат:

Четыре брата стоят под одной шляпой, одним кушаком подпоясаны. (Стол); Пять братьев годами равные, ростом разные. (Пальцы); Заря-заряница, красная деви­ца, по лугам ходила, ключи обронила. Брат встал, ключи подобрал. (Роса, солнце).

Интересно, что слово брат в совре­менном языке подвергается прономина­лизации, переходу в местоимения: свой брат, нашего брата. Помимо этого сло­ва игровыми субъектами загадок стано­вятся слова мужичок, мальчишка, мать, дочь, сын, пан и др.:

Стоит старик над водой, качает головой. (Камыш); Мальчишка в сером армячишке по дворам шныряет, крохи подбирает, по полям ночует, коноплю ворует. (Воро­бей); Мать толста, дочь красна, сын куд­реват, отец горбоват. (Печь, огонь, дым, кочерга).

Если субъект действия обозначен наименованием животного, он тоже, как правило, переосмысляется, входит в метафорический строй загадки, в ее образное, игровое начало:

Прилетела пава, села на лаву, распу­стила перья для всякого зелья. (Весна).

Реже субъектом действия в загадке становится какой-либо предмет:

Шило-мотрошило без углов избу сошило. (Клюв птицы); Скатерть бела весь свет одела. (Снег).

Впрочем, не следует забывать, что многие загадки — об этом говорилось выше - вообще лишены субъекта, строятся на умолчании.

Помимо наименований людей и жи­вотных в образном смысле в загад­ках употребляются названия одежды: зипун, кушак, шляпа, шап­ка, ермолка, кафтан, пояс:

Без рук, без ног, а рубашку носит. (Подушка); Стоит Егорка в красной ермолке, кто ни пройдет, всяк наклонится. (Земляника); Шапочка алая, жилеточка нетканая, кафтанчик рябенький. (Кури­ца).

Мы коснулись сейчас логического и образного начал в загадке. Островки образности, так же как островки пря­мого смысла, в загадках могут быть разной величины. В следующих приме­рах выделим курсивом слова и слово­формы, требующие переосмысления:

В темной темнице красны девицы без нитки, без спицы вяжут вязеницы. (Пче­лы в улье); Сплетен липовый куст; ночью отперт, а днем заперт. (Лапти); Малые детки сидят на поветке, как подрастут — на землю спрыгнут. (Орехи); На крайчике, на сарайчике две куколки сидят, обе врозь глядят. (Рога коровы).

Как видим, получается довольно сложное переплетение прямых и пере­носных смыслов, поэтических шифров и ключей к этим шифрам, поскольку и в древности и сейчас загадывалась обычно не одна загадка, а целый кас­кад легких и трудных, затейливых и элементарных, хитрых и прозрачных загадок.

Прямые и переносные смыслы в загадке не разделены высокой стеной. Во-первых, сама природа загадки раз­решает употребление слова и в пря­мом и в переносном смысле одновремен­но. О феномене такого словоупотребле­ния писал Р. А. Будагов⁴. Ср.:

Стучит, бренчит, ходит весь век, а не че­ловек. (Часы); Мост мостит без топора, без клиньев, без подклинков. (Мороз); Высокая и строгая, ходит, пол не трогая. Кто ни выйдет, ни зайдет, ручку ей всегда пожмет. (Дверь).

Во-вторых, в загадках встречаются традиционные образы, языковые, при­вычные метафоры, как, например: по­крыла весь мир (Синенька шубенка покрыла весь мир. - Ночь); через реку повисло (Красное коромысло через реку повисло - Радуга). «Старая» образность в загадках работает на их смыс­лы, облегчает отгадывание. Загадка блестяще доказывает принцип неединственности описания. Более того, она подтверждает известный афо­ризм: не мысль рождает образ, а об­раз рождает множество мыслей. С чем, например, сравниваются зубы?

Белые овечки глядят из-под печки; Около прорубки сидят белые голубки; В темном подполье стадо белых лебедей; Белые сила­чи рубят калачи, красный говорун подкладывает; За белыми березами соловушка сви­щет.

При исследовании загадок стало своеобразной традицией подсчитывать, с чем можно сравнить тот или иной предмет. «Так, глаза человека именуют­ся в загадках братьями, собольками, птицами, яичками, куколками, яблока­ми, горошинами, лубочками, денеж­ками, звездочками, камушками, нож­ками и др. (...) В сборнике Садовникова сорок четыре варианта загадок по­священо луку... двадцать шесть зага­док посвящено репе ... двадцать одна — огурцам, девятнадцать — капусте, двадцать две — репейнику»⁵.

Сам по себе такой подсчет доста­точно информативен, но из него можно сделать еще один вывод — о поэтапном формировании наших представлений. В свое время эта мысль получила раз­витие в трудах И. М. Сеченова, в иссле­довании А. Валлона, в работах А. Н. Ле­онтьева⁶. Загадки — живая жизнь представлений. Анализируя загадки, можно произвести и противоположный подсчет: в структуру каких загадок вошел тот или иной образ, скажем, об­раз воеводы. Ср.:

Стоит город не на земле, не на воде, в том городе воевода спит. (Ребенок в колыбели); На тычине городок, в нем семьсот воевод. (Маковка); И рать и вое­воду — всех повалил. (Сон); Вот воевода к нам ползет, щетинку в зубах несет. (Рак).

В общей системе загадок понятия и представления, предметы и образы этих предметов находятся как бы в зер­кальном взаимодействии, взаимоотра­жении. Одно и то же слово работает и на предмет, и на его художествен­ное прочтение, поэтическое видение. Разумеется, это не могло не сказаться на дальнейшей судьбе слова. Своими жанрообразующими свойствами загад­ка дает импульс для развития лекси­ческих значений и, следовательно, для обогащения, развития языка в целом.

Загадку можно рассматривать как экспериментальную лабораторию со­здания метафор. Приведем несколько загадок на тему «яйцо»:

В одной бочке два пива; Крепь-город, да Бел-город, а в Беле-городе воску брат; В доме еда, а дверь заперта; Избушка но­ва — жильца нет, жилец появится — изба развалится.

Поэтическую палитру этих загадок создает разнообразие свойств одного и того же предмета и разнообразие спо­собов «шифровки», «конспирации» этих свойств. Дополнительным препятствием разгадыванию загадки становятся грамматические значения рода и числа, часто не совпадающие в загадке и от­гадке:

Не часы (мн. ч.), а тикают. (Сердце; ед. ч); Маленький-маленький мужичок (м. р.), а острый топорок (м. р.). (Пчел а; ж. р.; жал о; ср. р.)

Классификация загадок по шкале метафоричности, деление их на загад­ки — не-метафоры, загадки — развер­нутые образы и загадки смешанного типа - такое деление, разумеется, не более чем исследовательский прием, позволяющий сделать следующие вы­воды.

1. По своему метафорическому уст­ройству и образному потенциалу рус­ские народные загадки исключительно разнообразны. Можно сказать, что вся­кое разнообразие поэтики — законо­мерное следствие развития любого жанра. Однако по отношению к загадкам такое утверждение недостаточно глубо­ко. Для загадок разнообразие и структурного, и метафорического строя — не­обходимое условие, оно составляет как бы ядро жанра, специфическую особен­ность загадок. Без этого загадкам гро­зит шаблон, а значит, легкость отга­дывания. Нарушится внутреннее сцепление: информация — энтропия — об­раз. Если энтропию свести к мини­муму, если убрать «паузу незнания», загадка превратится в обычную пери­фразу, что и происходит с общеизвестными, ходовыми загадками типа Зи­мой и летом одним цветом.

2. Народные загадки являются своего рода лабораторией создания метафор. Соотношение прямых и переносных смыслов в загадках причудливо и многогранно: либо в образном строе встре­чаются островки прямого смысла, либо, наоборот, неметафорическая по преи­муществу загадка содержит образные вкрапления. По богатству и виртуоз­ности метафор народные загадки до сих пор способны конкурировать с са­мыми изысканными поэтическими тек­стами. Загадки питают образный строй речи, поддерживают всю выразитель­ность наших обыденных представлений, делают эти представления неугасимы­ми, ясными, привлекательными.

3. Изучение загадок подводит иссле­дователя к сложной методологической проблеме соотношения языка и жанра. С одной стороны, загадка отражает особенности развития лексических зна­чений. С другой стороны, она воздействует на язык, показывает потенциальную многозначность слова, которая впоследствии может стать реальной многозначностью. Иносказанием, олицетворением предметов, неожиданной мозаикой признаков предмета загадка способствует развитию языка, и прежде всего его эстетики.

4. Особенностями жанра и языка загадка подтверждает единство анали­за и синтеза нашего мышления. Загадка подтверждает также необходимость метафоры, роль метафоры как средства познания мира. «Переносные смыслы! Кто бы мог додуматься до такого смыслового препятствия, если бы оно не явилось в человеческом сознании в силу объективных гносеологических законов!». В загадке всегда есть маленькое препятствие, преодолевая которое мы порой забываем, что перед нами минимум формы, но максимум поэзии.

5. Метафоры в русской народной загадке — это не безликие метафоры вненационального образца, а плоть и кровь национального быта, нацио­нального самосознания. Интересной и малоисследованной проблемой являет­ся изучение национально-культурного компонента, заложенного в загадках. Загадки взаимодействуют друг с другом, образуя свои системы, несущие печать определенного диалекта. Даль­нейшего изучения требует также соот­ношение языка загадок и пословиц, так как между этими звеньями нет стро­гой границы. Первые собиратели уст­ного народного творчества не разграни­чивали пословицы и загадки, да и сей­час некоторые загадки «звучат посло­вицами, и, наоборот, многие пословицы вполне могут быть использованы как загадки».

Мы остановились лишь на некоторых вопросах метафорической семантики русских загадок. Как видим, это дале­ко не частное направление в иссле­довании языка загадок, поскольку в перспективе оно даст возможность уточнить целый ряд смежных проблем.

Литература

1. Белов, В. И. Лад: Очерки о народной эс­тетике / В.И.Белов // Избр. произв.: В 3 т.- М., 1984.- Т. 3.- С. 284.

2. Будагов, Р. А. К сравнительно-сопо­ставительному изучению словосочетаний / Р.А.Будагов // Филол. науки. 1983.- № I.- С. 27.

3. Валлон Анри. От действия к мысли /Анри Валлон. - М., 1956. - С. 161.

4. Леонтьев, А. Н. Деятель­ность. Сознание. Личность / А.Н.Леонтьев. - М., 1975. - С. 71.

5. Русское народное поэтическое творчество / Под ред. проф. А. М. Новиковой и проф. А. В. Кокорева.- М., 1969.- С. 141, 146.

6. Сеченов, И. М. Элементы мысли / И.Сеченов //Избр. произв.- М., 1952.- Т. I.- С. 346- 362.

7. Словарь литературоведческих терминов / Ред.-сост. Л. И. Тимофеев и С. В. Тураев.- М., 1974.- С. 85.

8. Фрейденберг, О. М. Миф и литература древности. /О.М.Фрейденберг. - М., 1978. - С. 194.

Харченко, В. К. Метафорический строй русской загадки /В. К. Харченко // Русский язык в школе.- №4.- С.76-81.

*****

21. З а д а н и е:

. Составить аннотацию статьи по целевому назначению - рекомендательную (дать характеристику и оценку текста относительно его пригодности для студенческой аудитории).

Михейкина С.Г.

Секреты устной речи

В одной притче говорится: “Строил Петр Великий город на Неве. Вот как-то однажды решил он тайно пойти в город и посмотреть, как работают, о чем говорят люди. Переоделся он в простое платье и вышел на дорогу. Видит, подводы едут. Спрашивает он первого возницу: “Что ты тут делаешь, добрый человек?” Тот отвечает: ”Да вот, камни вожу”. Задает вопрос другому работнику, а в ответ слышит: “Да вот, семью кормлю”. Третий сказал: ”Я Исаакиевский собор строю”. Четвертый “А я город строю”. Пятый произнес: “Я прорубаю окно в Европу!” И тогда Петр I первого оставил возницею, второго назначил десятником, третьего – помощником архитектора, четвертого – помощником городского головы, а пятого – своим советником”. О чем эта легенда? Иногда бывает достаточно одного лишь слова, чтобы сразу стало ясно, с кем вы разговариваете. Слово может изменить судьбу человека.

В чем секрет устного общения? Почему люди не всегда находят общий язык? Почему собеседник иногда вызывает неприязненное чувство? Мало кому родители в детстве преподнесли уроки риторического мастерства, а в школе, как известно, учат всему, кроме того, что может пригодиться в жизни. Даже введенный предмет “Риторика” не улучшает ситуацию, так как занятия ведут не специалисты, а учителя начальных классов (в лучшем случае) или те, кому не хватило часов (в худшем случае). Эта же участь постигла предметы “Москвоведение” и “Мировая художественная культура”. Устные предметы в школе превращаются в сплошные доклады учеников. А ведь выступлению с докладом, реферированию текста надо тоже учить, о чем учителя общеобразовательных школ забывают.

Автор этих строк до сих пор помнит инфузорию туфельку, вылепленную собственноручно из пластилина по заданию учителя (кому, спрашивается, она была нужна?) и свое ежедневное безумное волнение, когда вызывали отвечать к доске. Школа, кстати, была окончена с 5-балльным аттестатом. От учащенного сердцебиения, пунцовых щек, внезапно возникающего заикания и других признаков социофобии, к счастью, не осталось и следа. Но почему азам устного выступления не научить детей в школе? Когда моим собственным детям дали задание по физике сделать макет действующего фонтана, а по географии – макет вулкана в разрезе, я поняла, что школа намного продвинулась вперед, но в основах культуры речи так и не вспомнила.

Приступая к изучению предмета “Русский язык и культура речи”, мы со студентами ставим перед собой цель – приобрести практические навыки владения грамотной речью (как устной, так и письменной), а это требует активного участия в выполнении всех заданий и упражнений. Далее перечисляем всё, что в нас, как в собеседнике или докладчике, может раздражать: плохая дикция, неверно выработанный тон разговора, неумение ясно формулировать свои мысли, нудный стиль изложения, монотонный голос, “бегающий” взгляд. Оказывается, подводных камней довольно много и для начала необходимо критически посмотреть на себя со стороны.

Выразительность речи достигается четким произношением, правильной интонацией, умением расставлять паузы. Большую роль здесь играют также темп речи, сила голоса, убедительность тона. Устная речь, прежде всего, зависит от артикуляции, то есть от работы губ и всего речевого аппарата. Произнести любую фразу, наблюдая за собой в зеркале. Если при этом ваши губы остаются малоподвижными, это говорит о слабой артикуляции и необходимости механической тренировке губ и голосового аппарата.

Тон и голос человека. Исследователи языка подсчитали, что положительных определений тона и голоса в русском языке около 30 (бархатистый, дружеский, спокойный, шутливый, приветливый и др.), а отрицательных – более 90! Не правда ли, странно? Неужели люди чаще говорят неприятным голосом?

Соревнования по легкой атлетике “Moscow challenge”. В.А. Фетисов приветствует спортсменов, называя их легкоатлетами. Ошибки следуют одна за другой на международном турнире. А в дополнение к ним - весьма своеобразная интонация.

О тоне и голосе важно помнить при разговоре по телефону. Тембр голоса не всегда располагает к общению на расстоянии, особенно когда ничего не знаешь о личных качествах человека. А ведь от результата разговора может зависеть очень многое. Итак, перед началом разговора поставьте перед собой зеркало, улыбнитесь и только после этого начинайте говорить. Тембр голоса смягчится. В будущем вы научитесь представлять перед собой зеркало и умело вести диалог дружелюбным тоном независимо от вашего настроения.

При личном контакте с человеком, от которого зависит что-то важное для вас, постарайтесь для начала сказать такую фразу, на которую он, не задумываясь, ответит “да”, а уже затем переходите к делу.

У вас нет друзей, а вы нуждаетесь в общении? Не ждите, когда вас выделят из толпы, идите на встречу общению. Секрет прост: умейте терпеливо выслушать другого и не скупитесь на добрые слова. Очень скоро для всех вы станете приятным собеседником. Обычно в этом месте лекции студенты пытаются меня уличить: “Вы ратуете за то, чтобы люди говорили неправду, лицемерили… Разве из этого складывается дружеское общение?” Нет, не из этого. Надо выработать в себе привычку замечать в людях хорошее и не стесняться сказать об этом. В качестве примера предлагаю студентам выслушать комплимент, который относится одновременно ко всей аудитории, и гарантирую, что все поверят в мою искренность. А комплимент следующий: ”Передо мной 200 человек. И каждый из вас, студентов технического вуза, в свои 18-20 лет в области точных наук знает гораздо больше, чем вся взятая кафедра русского языка. Это достойно восхищения!” Как правило, со мной соглашаются.

Вам предстоит выступление перед большой аудиторией. Вы волнуетесь? Это естественно. Есть несколько способов, как справиться с волнением.

Во-первых, надо четко уяснить себе, что даже если вы ошибетесь, ничего страшного не произойдет. Во-вторых, иногда помогает перед выступлением на какое-то время крепко сжать в руке некий предмет. В-третьих, во время выступления представляйте себе, что вы говорите для самого близкого человека и проецируйте его лицо перед собой.

Как и в любом деле, в публичных выступлениях важен опыт. Каждый ваш последующий выход в аудиторию будет более удачным. Успех выступления зависит от тщательной подготовки доклада или какого-либо сообщения.

Михейкина, С.Г, Секреты устной речи /C.Г. Михейкина// Русская Речь. – №3. - 2007 – С. 75-78.

*****

22. З а д а н и е:

Прочитайте текст. Составьте индикативный реферат (реферат-резюме), раскрывая лишь те основные положения, которые тесно связаны с темой статьи ( второстепенные темы не учитываются).

А.Т. Гулак

Служение реальности

О формах повествования в рассказе А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича»

"Один день Ивана Денисовича" - первое опубликованное произве­дение А.И. Солженицына. Оно появилось в 11 номере журнала "Но­вый мир" за 1962 год и сразу сделало автора знаменитым. Читателей привлекла и увлекала не только тематическая новизна материала, но и новая, необычная для советской литературы система словесно-худо­жественного! воспроизведения мира.

Уже в этом рассказе ярко проявились основные достоинства Со­лженицына-художника: суровая, ни перед чем не останавливающаяся правда; по-толстовски глубокое проникновение в сущность вещей и характеров; вера в человека, убежденность в том, что в самых тяже­лых условиях "человек спасается своим человеческим достоинством" (Ж. Нива).

В телеинтервью с Никитой Струве в марте 1976 года в Париже Солже­ницын, отвечая на вопрос о соотношении реальности и вымысла в его произведениях, подчеркнул: "...я действительно не вижу перед собой задачи выше, чем служить реальности, то есть воссоздавать растоп­танную, уничтоженную, оболганную у нас реальность, а вымысел я не считаю своей задачей или целью. Я вовсе не хочу никогда блеснуть вымыслом, но просто вымысел есть для художника средство концен­трации действительности. Он помогает концентрировать действи­тельность - вот только в этом его роль".

Стилистическая новизна рассказа проявилась прежде всего в структуре повествования, в специфике форм изложения. В "Одном дне Ивана Денисовича" используется главным образом повествование, изо­бражающее действительность с познавательно-оценочной перспекти­вы главного действующего лица - "мужика каменщика из Рязанской гу­бернии, который сделался чуть ли не вечным каторжником!'. Пове­ствователь большей частью как бы отождествляет себя с персонажем, смотрит на все его глазами и характеризует увиденное в свете его со­знания. Такого рода повествование, ориентированное на речь персо­нажа и на характер его мышления, в современной науке о литературе называют персональным

Характерологические средства, концентрируясь на отдельных (многочисленных) участках текста, отчетливо обозначают зону пер­сонажа. При помощи этих средств создается образ героя, его речевой облик, включающий в себя и индивидуальные особенности его речи, и речевой колорит среды, в которой он находится и жизнь которой он освещает. Ср.: "Он не видел, но по звукам все понимал, что делалось в бараке и в их бригадном углу. Вот, тяжело ступая по коридору, дне­вальные понесли одну из восьмиведерных параш. Считается инвалид, легкая работа, а ну-ка поди вынеси, не пролья! Вот в 75-й бригаде хлопнули об пол связку валенок из сушилки. А вот — и в нашей (и наша была сегодня очередь валенки сушить). Бригадир и помбригадир обу­ваются молча, а вагонка их скрипит. Помбригадир сейчас в хлеборез­ку пойдет, а бригадир - в штабной барак, к нарядчикам.

Да не просто к нарядчикам, как каждый день ходит, - Шухов вспомнил: сегодня судьба решается - хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект "Соцгородок". А Соц­городок тот - поле голое, в увалах снежных, и прежде чем, что там де­лать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать - чтоб не убежать. А потом строить.

Там, верное дело, месяц погреться негде будет - ни конурки. И ко­стры не разведешь - чем топить? Вкалывай на совесть - одно спасе­ние".

Приведем отрывок, в котором речь Ивана Денисовича включается в повествовательную ткань как ее особый конструктивный элемент, сохраняя "конструктивную упругость чуждого высказывания" (Волошинов); текст максимально субъективизируется экспрессивно окра­шенными элементами внутренней речи персонажа.

Через все повествование проходят разнообразные формы выра­жения, оценки лагерной жизни с точки зрения бывалого зэка, в ко­торых как бы сконденсирован его горький личный опыт: "Работа - она как палка, конца в ней два: для людей делаешь - качество дай, для начальника делаешь - дай показуху"; "Бригадир в лагере - это все: хороший бригадир тебе жизнь вторую даст, плохой бригадир в деревянный бушлат загонит"; "Это верно, кряхтя да гнись. А уп­решься - переломишься"; "Сколь раз Шухов замечал: дни в лагере катятся - не оглянешься. А срок там - ничуть не идет, не убавляется его вовсе".

Нередко в качестве обобщающих оценивающих формул во внут­ренней речи Ивана Денисовича выступают пословицы и поговорки: "Легкие деньги - они и не весят ничего, и чутья такого нет, что вот, мол, ты заработал. Правильно старики говорили: за что не запла­тишь, того не доносишь"; "А в лагерях Кильдигс только два года, но уже все понимает: не выкусишь - не выпросишь"; "И здесь воруют, и на зоне воруют, и еще раньше на складе воруют. И все те, кто воруют, киркой сами не вкалывают. А ты - вкалывай и бери, что дают. И отходи от окошка. Кто кого сможет, тот того и гложет"; "Подобрал кусок ножовки, сунул в карман брюк. Спрятал ее на ТЭЦ. Запасливый лучше богатого"; "Так вот быстрая вошка всегда первая на гребешок попадает" и т.д. По словам Ж. Нива, пословичные формы в произве­дениях Солженицына "всегда создают необходимость (и возможность) суждения, приемлемого для всех, поскольку свою картинную и «отразимую краткость оно заимствует у народной мудрости, поскольку всем деяниям сообщает глубокомысленное истолкование". Благодаря этому приему широкого привлечения глубоко личных экспрессивно-смысловых внутренних форм речи зэка-крестьянина Шухова лагерная жизнь раскрывается как бы изнутри, как бы сама в себе, что придает изображаемому характер большей объективности. Вспомним в этой связи замечание В.В. Виноградова в работе "О языке Толстого": «...изображение событий с точки зрения непосредст­венного наблюдателя усиливает и подчеркивает реалистический "тон" и стиль воспроизводимых сцен, создавая иллюзию прямого от­ражения действительности. Несмотря на субъективную призму персонажа и именно благодаря ей, возрастает "объективная" точность, достоверность изображения».

Соотношение между двумя субъектными сферами (повествовате­лем из изображаемой среды и персонажем, сквозь призму сознания которого в основном преломляется изображаемая действительность) многообразно и динамично. Время от времени повествователь, наделенный если не всеведением, то, во всяком случае иным, большим зна­нием, чем то, которым располагает герой, отодвигает последнего на второй план, расширяя изображаемую картину: «А Вдовушкин писал свое. Он вправду занимался работой "левой", но для Шухова непости­жимой. Он переписывал новое длинное стихотворение, которое вчера отделал, а сегодня обещал показать Степану Григорьевичу, тому са­мому врачу».

Если говорить о типе повествователя в "Одном дне Ивана Дени­совича", то это, по терминологии американского теоретика литера­туры У.К. Бута, достоверный повествователь. Его взгляды и убеждения близки, скорее даже идентичны взглядам и убеждениям самого автора. Он - надежный проводник читателя по изображенно­му в произведении миру, досконально знающий этот мир, тонко ха­рактеризующий его мельчайшие бытовые и психологические по­дробности. Но он вмешивается в персональное повествование толь­ко в тех случаях когда "речь идет о вещах, находящихся, так сказать, вне шуховской компетенции", когда требуется большая, чем у ге­роя-посредника, широта охвата явления и глубина проникновения в его суть, а также большая степень обобщенности психологии лагер­ной жизни:

"Вот на этом-то вечернем пересчете, сквозь лагерные ворота воз­вращаясь, зэк за весь день более всего обветрен, вымерз, выголодал и черпак обжигающих вечерних пустых щей для него сейчас что дождь в сухмень, - разом втянет он их начисто. Этот черпак для него сейчас дороже воли, дороже жизни всей прежней и всей будущей жизни.

Входя сквозь лагерные ворота, зэки, как воины с похода, - звонки, кованы, размашисты -па-сторонись!

Придурку от штабного барака смотреть на вал входящих зэков -страшно.

Вот с этого-то пересчета, в первый раз с тех пор, как в полседьмо­го утра дали звонок на развод, зэк становится свободным человеком".

Ближе к концу рассказа в структуру повествования вплетаются такие словесные построения, которые идут непосредственно от ав­тора - его бойцовского темперамента, горькой иронии, неприятия рабской психологии, осуждения разобщенности среди заключенных. Таковы, например, его комментарии после обгона "шуховской" ко­лонной колонны мехзаводской: "Ну, теперь спокойно пошли. Рады все в колонне. Заячья радость: мол, лягушки еще и нас боятся". Ср. также чуть ниже: "Кто арестанту главный враг? Другой арестант. Если б зэки друг с другом не сучились, не имело б над ними силы на­чальство".

Иногда повествование как бы скользит по грани двух сознаний -персонажа и рассказчика из среды, срываясь то в одну, то в другую се­мантическую сферу: «Трусцой побежал Шухов в барак. Линейка на­пролет была вся пуста, и лагерь весь стоял пуст. Была та минута, ко­роткая, разморчивая, когда уже все оторвано, но прикидываются, что нет, что не будет развода. Конвой сидит в теплых казармах, сонные головы прислоня к винтовкам, - тоже им не масло сливочное в такой мороз на вышках топтаться. Вахтеры на главной вахте подбрасывают в печку угля. Надзиратели в надзирательской докуривают последнюю цигарку перед обыском. А заключенные, уже одетые во всю свою рвань, перепоясанные всеми веревочками, обмотавшись от подбород­ка до глаз тряпками от мороза, - лежат на нарах поверх одеял в вален­ках и, глаза закрыв, обмирают. Аж пока бригадир крикнет: "Па-дъем!"». Ср. также: "Оглянулся - и на бригадира лицом попал, тот в задней пятерке шел. Бригадир в плечах здоров, да и образ у него ши­рокий. Хмур стоит. Смехуечками он бригаду свою не жалует, а кормит - ничего, о большой пайке заботлив. Сидит он второй срок, сын ГУЛАГа, лагерный обычай знает напрожог". Во втором примере повествова­ние движется в русле языкового сознания персонажа, и только в самом конце (последнее предложение) включаются словесные формы, передающие точку зрения повествователя из среды: "Сидит он второй срок, сын ГУЛАГа, лагерный обычай знает напрожог".

Взаимодействие различных субъектных сфер то сокращает, то от­даляет эпическую дистанцию. Когда повествование сдвигается в субъ­ектную сферу персонажа, эпическая дистанция резко сокращается, по­является крупный план. И, наоборот, когда включается точка зрения повествователя из среды, изображение дается более общим планом. Так, например, дается общая панорама местности в районе строитель­ства ТЭЦ, показанная не с точки зрения Шухова, но с позиции повест­вователя - непосредственного наблюдателя, который находится в тех же условиях, что и герой, но видит и больше, и четче, и отмечает то, что для Шухова стало уже привычным: "Далеко видно с верха ТЭЦ: и вся зона вокруг заснеженная, пустынная (попрятались зэки, греются до гудка), и вышки черные, и столбы заостренные, под колючку. Сама ко­лючка по солнцу видна, а против - нет. Солнце яро блещет, глаз не раскроешь. И тут же композиционный переход в субъектный план персо­нажа: "А еще невдали видно - энергопоезд. Ну, дымит, небо коптит! И - задышал тяжко. Хрип такой больной всегда у него перед гудком. Вот и загудел. Не много и переработали". Во втором примере в по­вествование включаются оценки, принадлежащие герою и облечен­ные в формы его речи. План изображения укрупняется и сводится к минимуму, к отдельному явлению, вызывающему внутреннюю реак­цию героя.

Чуть дальше появляется вербально оформленное подчеркнутое противопоставление двух планов изображения: общего - с точки зре­ния хорошо осведомленного повествователя, и крупного - с точки зрения Шухова: "И не видел больше Шухов ни озора дальнего, где солнце блеснило по снегу, ни как по зоне разбредались из обогрева­лок работяги - кто ямки долбать, с утра не додолбанные, кто армату­ру крепить, кто стропила поднимать на мастерских. Шухов видел только стену свою - от развязки слева, где кладка поднималась сту­пеньками выше пояса, и направо до угла, где сходилась его стена и Кильдигсова... Шухов обвыкал со стеной, как со своей. Вот тут - провалина, ее выровнять за один ряд нельзя, придется ряда за три, всякий раз подбавляя раствора потолще. Вот тут наружу стена пузом выда­лась - это спрямить ряда за два".

М.П. Брандес замечает, что «повествование "разными планами" придает разным фазам события не только особый акцент, но и выры­вает его из монотонного течения времени, придавая отдельным участ­кам повествования живость, непосредственность, представляя их как нечто новое»

В некоторых местах рассказа границы повествования раздвигают­ся посредством включения коллективной несобственно-прямой речи, отражающей различные голоса изображаемой среды - как бы выхва­ченные из возбужденной толпы вопросы, восклицания, отрывочные суждения заключенных, пронизанные их экспрессией, их отношением к обсуждаемому объекту:

"Кого ж нет? Пантелеева нет. Да разве он болен? И сразу шу-шу-шу по бригаде: Пантелеев, сука, опять в зоне остал­ся. Ничего он не болен, опер [курсив А. Солженицына] его оставил. Опять будет стучать на кого-то".

Или еще: "А толпу всю и Шухова зло берет. Ведь это что за стерва, гад, падаль, паскуда, загребанец? Уж небо темное, свет, считай, от ме­сяца идет, звезды вон, мороз силу ночную забирает - а его, пащенка, нет! Что, не наработался, падло? Казенного дня мало, одиннадцать часов от света до света? Прокурор добавит, подожди!".

По мнению одного из первых исследователей языка и стиля солженицынского рассказа Т.Г. Винокур, основным композиционным прин­ципом "Одного дня Ивана Денисовича" является намеренная бессю­жетность: "строго последовательное во времени, равномерное в тща­тельной детализации разнохарактерных явлений описание событий одного дня, трагедийный масштаб которых разрастается в сознании чи­тателя, как организм чудовищного насекомого под сильным микроско­пом".

Но в рассказе Солженицына есть своя, внутренняя, психологичес­кая интрига, моменты ее наивысшего напряжения. Действие достига­ет впечатляющей выразительности в сцене кладки стен ТЭЦ, когда зэки, охваченные азартом труда, в лютый мороз увлеченно, творчески "гонят кладку" - даже после сигнала об окончании работ, почти рис­куя попасть за это в карцер. Второй высший кульминационный мо­мент - столкновение со строительным десятником Дэром, когда за­ключенные сообща отстаивают свое человеческое достоинство.

Картина кладки стен ТЭЦ изображена в рассказе в динамике и экс­прессии. Способствует этому "сценическое" повествование, развитие действия в подробностях и частностях. Повествование как бы прони­зано драматическим внутренним монологом Шухова, формы внутрен­ней речи которого очень выразительны:

"Пошла работа. Два ряда как выложим да старые огрехи подров­няем, так и вовсе гладко пойдет. А сейчас - зорче смотреть!

И погнал, и погнал наружный ряд к Сеньке навстречу. И Сенька там на углу с бригадиром разошелся, тоже сюда идет.

Подносчикам мигнул Шухов -раствор, раствор под руку перета­скивайте, живо! Такая пошла работа - недосуг носу утереть...

Принесли носилки. Вычерпали, сколько было жидкого, а уж по стенкам схватился — выцарапывай сами! Нарастет коростой — вам же таскать вверх-вниз. Отваливай! Следущий!" (Курсив здесь и да­лее наш. - А.Г., В.Ю.).

Еще пример: "Кому-то вниз бригадир кричит. Оказывается, еще одна машина со шлакоблоками подошла. То полгода ни одной не бы­ло, то как прорвало их. Пока и работать, что шлакоблоки возят. Первый день. А потом простой будет, не разгонишься".

"Подошли подносчики, рассказали: пришел монтер на подъемнике мотор исправлять и с ним прораб по электроработам, вольный. Мон­тер копается, прораб смотрит.

Это -.как положено: один работает, один смотрит".

Повествование, идущее от персонажа, иногда перемежается с по­вествованием, "организованным" точкой зрения, близкой к всеведению:

"Шухов и другие каменщики перестали чувствовать мороз. От быстрой захватчивой работы прошел по ним сперва первый жарок -тот жарок, от которого под бушлатом, под телогрейкой, под верхней и нижней; рубахами мокреет. Но они ни на миг не останавливались и гнали кладку дальше и дальше. И часом спустя пробил их второй жарок - тот, от которого пот высыхает. В ноги их мороз не брал, это главное, а остальное ничто, ни ветерок легкий, потягивающий - не могли их мыслей отвлечь от кладки. Только Клевшин нога бо ногу постукивал: у него, бессчастного, сорок шестой размер, валенки ему подобрали от разных пар, тесноватые".

Разные сцены окружающей жизни воспроизводятся в рассказе в их драматическом течении. Таков эпизод столкновения с Дэром, прелом­ленный через восприятие Ивана Денисовича. Здесь используется свое­образная кинематографическая манера представления события. Об­щая картина складывается из нескольких зрительных "кадров" - "не­мых сцен", развертывающихся перед глазами главного героя рассказа, и экспрессивно-напряженных драматических актов. Основной способ создания "немых сцен" - комбинирование речевых форм "динамичес­кого описания" и "собственно описания". Драматические сцены изобра­жаются с сохранением характерологической естественности диалога, его напряженного драматизма.

"Нет, не свалился Дэр, только споткнулся раз. Взбежал наверх чуть не бегом.

- Тю-урин! - кричит, и Глаза навыкате. - Тю-рин! А вслед ему по трапу Павло взбегает с лопатой, как был. Бушлат у Дэра лагерный, но новенький, чистенький. Шапка отлич­ная, кожаная. А номер и на ней, как у всех: Б-731.

- Ну? - Тюрин к нему с мастерком вышел. Шапка бригадирова съе­хала накось, на один глаз.

Что-то небывалое. И пропустить никак нельзя, и раствор стынет в корытце. Кладет Шухов, кладет и слушает.

- Да ты что?! - Дэр кричит, слюной брызгает. - Это не карцером пахнет! Это уголовное дело, Тюрин! Третий срок получишь!

Только тут прострельнуло Шухова, в чем дело. На Кальдигса гля­нул - и тот уж понял. Толь! Толь увидал на окнах".

Текст, воспроизводящий сцену столкновения заключенных с Дэром, строится по принципу малой дозировки информации. Отбирает­ся небольшое количество атрибутов внешнего мира, попадающих в данный момент в поле зрения Ивана Денисовича, что создает впечат­ление хорошо обозримой действительности, предстающей в виде по­степенного накопления впечатлений персонажа, который находится "внутри" событий и остро-эмоционально воспринимает увиденное. Повествование фиксирует не только внешние факты, но и его (персо­нажа) отрывочные взволванные рассуждения о них. При этом факты дробятся на отдельные составные элементы. Это поддерживает эф­фект быстрой смены действий, напрягает экспрессию, усиливает субъективную тональность. Создается впечатление прямого, сиюми­нутного отражения действительности:

"Ух, как лицо бригадирово перекосило! Ка-ак швырнет мастерок под ноги! И к Дэру - шаг! Дэр оглянулся - Павло лопату неотмашь подымает.

Лопату-то! Лопату он не зря прихватил...

И Сенька, даром что глухой, - понял: тоже руки в боки и подошел. А он здоровый, леший.

Дэр заморгал, забеспокоился, смотрит, где пятый угол.

Бригадир наклонился к Дэру и тихо так совсем, а явственно здесь наверху:

- Прошло ваше время, заразы, срока давать. Ессли ты слово ска­жешь, кровосос, - день последний живешь, запомни! Трясет бригадира всего. Трясет, не уймется никак. И Павло остролицый прямо глазом Дэра режет, прямо режет.

- Ну что вы, что вы, ребята! - Дэр бледный стал - и от трапа по­дальше.

Ничего бригадир больше не сказал, поправил шапку, мастерок поднял изогнутый и пошел к своей стене.

И Павло с лопатой медленно пошел вниз.

Ме-едленно.

Да-а... Вот она, кровь-то резаных этих... Троих зарезали, а лагеря не узнать".

Эмоциональное напряжение героя, через субъектную призму ко­торого преломляются восприятие, осмысление и изображение собы­тий, определяет и направляет повествовательное движение. Быстрое и взволнованное воспроизведение действий персонажей в момент их столкновения усиливается короткими эмоциональными восклицания­ми, динамическим изображением внутренних реакций главного героя в форме догадок, озарений, своеобразных "прорывов" внутренней ре­чи: "Толь! Толь увидал на окнах"; "Лопату-то! Лопату он не зря при­хватил"; "Да-а... Вот она, кровь-то резаных этих... Троих зарезали, а лагеря не узнать". Лексические повторы акцентируют важнейшие в субъективном восприятии персонажа моменты, символизируют его небезразличное отношение к происходящему.

Через весь рассказ А. Солженицына проводится противопоставле­ние двух враждебных друг другу миров, двух абсолютно разных, анта­гонистических мировосприятий - противопоставление, обозначенное и подчеркнутое оппозицией местоимений они (их) - мы (наш), кото­рые выступают в функции экспрессивно окрашенных. Местоимение они в рассказе обозначает лагерное начальство, надзирателей, конво­иров. Мы соотнесено с понятием зэки: "В чем тут они, враги, распола­гали выгадать - нельзя додуматься, а скорей, чтоб людей мучить..."; "Они по утрам-то не любят в карцер брать: человеко-выход теряет­ся"; "Они перед разводом всегда разжигают костер - чтобы греться и чтоб считать виднее"; "Опять у них не хватает. Хоть бы считать-то умели, собаки!"; "Больше всего им, наверно, досаждает, если зэк спит после завтрака"; "Это уж их устав, старые арестанты знают"; ср. в прямой речи Тюрина: "Прошло ваше время, заразы, срока давать"; "Вот этот-то наш миг и есть!"; "Тем ясней полоз санный и тропка све­жая, глубокие следы - наши прошли"; "Вроде не обидно никому, всем ведь поровну, а экономят на нашем брюхе"; "Да бывает, конвою тоже скорее нас сдать - да к себе в лагерь"; "Зэки и не сговариваясь поняли все: вы нас держали - теперь мы вас подержим"; "Нам уже терять не­чего, все равно в лагерь последние". Но местоимение они (их) упо­требляется в солженицынском рассказе и с более широким значением применительно ко всей тоталитарной системе: "Неуж и солнце ихим декретам подчиняется?"

Создавая яркие, запоминающиеся образы и картины лагерной жиз­ни, Солженицын стремился правдиво воспроизвести лагерную жизнь, и массовый читатель, одурманенный коммунистической идеологией, смог задуматься над тем, так ли хорош этот мир, как об этом трубит официальная пропаганда. И писатель достиг своей цели: рассказ "Один день Ивана Денисовича" буквально перевернул сознание многих совет­ских людей. Пророчески написал В. Лакшин в своей развернутой ста­тье-разборе солженицынского произведения, опубликованной в № 1 "Нового мира" за 1964 год: "Чем дальше будет жить эта книга среди чи­тателей, тем резче будет выясняться ее значение в нашей литературе, тем глубже будем мы сознавать, как необходимо было ей появиться. Повести об Иване Денисовиче Шухове суждена долгая жизнь".

Гулак, А.Т. Служение реальности / А.Т. Гулак, В.Ю. Юровский // Русская речь. - №3. – С. 40-46.

*****

23. З а д а н и е:

Составить терминологический словарь по статье, используя толковые, лингвистические и др. словари.

Фаткабрарова Ю.М.

Слова-«хамелеоны» в языке СМИ

Современные технологии позволяют прессе не только оперативно освещать события, но и управлять коммуникационными потоками ин­формационного пространства. Благодаря СМИ формируется обще­ственное мнение – состояние массового сознания, заключающее в себе скрытое или явное отношение различных социальных общностей к проблемам действительности.

Многие исследователи указывают, что в СМИ сегодня широко ис­пользуются методы подсознательного воздействия на восприятие полу­чаемой информации [1]. С.Г. Кара-Мурза отмечает: '"Фактически про­блема ставится так: заставить такого-то и такого-то думать то-то или, точнее, заставить определенную группу людей действовать определен­ным образом. Людям не говорят прямо: "Действуйте так, а не иначе", – но находят психологический трюк, который вызывает соответствую­щую реакцию. Этот психологический трюк называют стимулом. Речь идет теперь не о том, чтобы распространять идеи, а о том, чтобы рас­пространять '"стимулы", то есть психологические и психоаналитиче­ские трюки, которые вызывают определенные действия, определен­ные чувства, определенные мистические порывы [2].

Психоаналитические приемы освещения событий в СМИ многочис­ленны и разнообразны и позволяют менять оценки, установки, мнения адресатов СМИ, их взгляды на жизнь в целом и на отдельные события. Традиционное описание подобных техник выявляет значимость ис­пользования в СМИ таких языковых средств, как, например, энантиосемия, которая определяется как частный случай антонимии и наблю­дается при наличии противоположных значений у одного и того же сло­ва. Например, переизбрать может значить "избрать на новый срок" или "не избрать на новый срок"; наверное имеет значения: 1) "может быть" и 2) "несомненно, точно"; миновать - 1) "случиться и закончить­ся" и 2) "не случиться"[3].

В.В. Виноградов отмечал, что энантиосемия в русском языке часто является следствием омоморфемности глагольных приставок. Одна и та же приставка, присоединенная к одному и тому же глаголу, нередко приводит к образованию разных слов, значения которых могут быть прямо противоположны. Например, просмотреть в значениях: 1) "про­смотреть до конца", "быстро проглядеть" (просмотреть весь спектакль, просмотреть книгу) и 2) "не разглядеть" (просмотреть ошибку); прослу­шать - 1) "ознакомиться до конца" (прослушать до конца всю пьесу) и 2) "не услышать" (пропустить, прослушать вопрос и уточнить); отойти в значениях: 1) "опомниться, приходить в себя" и 2) "умереть" и др. [4].

В языке СМИ энантиосемия как дополнительный фактор регуляр­но накладывается на антонимию, например, при ироническом употреб­лении оценочных слов. Медиатекстам, в которых употребляется данный прием, присуща экспрессивно-оценочная и информативно-рекламная функции. Например, спасибо- 1) выражение благодарности; 2) ирониче­ский упрек.

Энантиосемия в медиатекстах бывает и окказиональной, сознатель­но вносимой в речь. Данное явление может рассматриваться в трех ас­пектах: семантическом, контекстуальном и психологическом.

Семантический аспект энантиосемии выявляется при анализе номи­нативного обозначения события. Противоположное содержание реа­лизуется переносными значениями слов и выражении, имеющими по­вышенное ассоциативное содержание относительно усредненной сло­варной нормы; механизмом языковой образности является вторичное замещение: просчет – 1) ошибка, промах; 2) анализ, процесс рассчиты­вания; все запушено - 1) ничего не работает (Как все запущено!) 2) все введено в рабочее состояние.

Примером окказиональной энантиосемии может быть использова­ние иноязычных лексем и интернациональных слов для построения в СМИ сложных политических эвфемизмов (не просто подмены слов и понятий, а создания языковых конструкций с точно измеренными эф­фектами воздействия). В сообщениях нередко лексика, имеющая отри­цательную коннотацию (война, наступление, оружие массового уничто­жения), отождествляется с нейтральной (конфликт, операция, устрой­ство, умиротворение, наведение порядка и т.п.). Такое различие в проекции восприятия создает реальность, в контексте которой описыва­емая ситуация воспринимается аудиторией иным образом: умиротворе­ние – 1) установление мира; 2) война; наведение порядка - 1) устранение недостатков; 2) война.

Данные примеры показывают способность средств массовой ин­формации формировать определенный образ мышления читательской аудитории. В этом смысле примечательно высказывание В.Г. Костома­рова: "Язык скорее похож на единый круг, который функционально способен смещаться в разные (курсив наш. - Ю.Ф.) плоскости, выдвигая вперед то одни, то другие свои единицы. Разные употребления языка суть не что иное, как разные проекции этого единого круга в многомер­ном пространстве..." [5].

Выбор автором того или иного значения слова зависит от цели со­общения. Влиянием коммуникативно-прагматической ориентации объясняется различное наполнение языковой формы.

В то же время использование энантиосемии как художественного выразительного приема позволяет придать медиатексту образность, экспрессивность, достичь сложной смысловой организации, выразить языковую личность автора. Однако это может привести и к отсутствию точности, адекватности текстовых формул, представленных в сообще­нии, где необходимо использование универсальных языковых клише, однозначно интерпретируемых широкой аудиторией.

Литература

1. Виноградов, В.В. Об омонимии и смежных явлениях / В.В.Виноградов // Исследова­ния по русской грамматике. - М., 1975.

2. Володина, М.Н. Язык СМИ - особый язык социального взаимо­действия /М.Н.Володина //Язык СМИ как объект междисциплинарного исследова­ния.Ч. 2. М., 2004.

3. Демьянков, В.З. Семиотика событийности в СМИ / В.З.Демьянков // Там же.

4. Кара-Мурза, С.Г. Манипуляция сознанием. / С.Г.Кара-Мурза. - М., 2005.

5. Костомаров, В.Т. Наш язык в действии: Очерки современной рус­ской стилистики / В.Т.Костомаров. - М., 2005.

6. Ярцева, В.Н. Лингвистический энциклопедический словарь. /В.Н.Ярцева. - М., 2005.

Фаткабрарова, Ю.М. Слова-«хамелеоны» в языке СМИ / Ю.М.Фаткабрарова // Русская Речь. - № 5. – С. 15 – 17.

*****

24. З а д а н и е:

. К каждому абзацу научной статьи составить вопросы, выясняющие основную мысль

Сорокина, Т. Н.

«Совесть» или «Со+весть»?

Характеризуя ту или иную морфему в системе языка, мы опираемся на два важных показателя: регулярность, т. е. постоянную воспроизводимость в составе слов, и продуктивность, т. е. способность активно образовывать новые слова по определенному структурному образцу словообразовательной модели.

Приставка со- является регулярной, она выделяется во многих словах. Современные словари русского языка фиксируют только одних существительных около двухсот. Часто в литературе (и не только нашего времени) можно встретить образования, оставшиеся на уровне единичного употребления, слова с очень слабой словарной устойчивостью; в лингвистической литературе они называются окказионализмами. К ним можно отнести такие слова, как сочеловек (у Карамзина, Радищева), сопрофессор (у Плетнева), сообедник (у Тургенева), соохотник (у Чехова), сопляжник, соопекун (в современной литературе). Ср. некоторые имена, существовавшие когда-то и зафиксированные словарями XVII-XIX вв.: сопронырник (соучастник в каком-нибудь деле), содруг, содружие, сословесие, соснедник (от слова снедь), соведатель, соработник, согадатель, собратан, сораб и т. д. А вот, казалось бы, очень современные по образованию слова, которые можно встретить в исторических словарях русского языка: современник (Российский Целлариус, 1771), соискатель (Словарь Нордстета, 1782), сотрудник (Словарь Поликарпова, 1704), соученик (там же), собутыльник (Словарь Академии Российской, 1847), сослуживец (там же), спутник (Лексикон Берынды, 1627).

Все приведенные выше факты подтверждают регулярность морфемы со-. В современном русском языке эта приставка входит в словообразовательную модель, по которой создаются новые слова: со-постановщик, со-творчество, со-председатель, со-доклад, со-автор и т. д. Перечисленные слова осознаются образованными с помощью приставки.

Иначе дело обстоит с такими словами, как сосуществование, содокладчик, соприсутствие. Для каждого из этих слов в качестве производящей могут выступать две основы, а следовательно, словообразовательных структур у них будет тоже две: сосуществова+ниj(е) и со+существование (соответственно от слов сосуществовать и существование), содоклад+чик и со+докладчик (от слов содоклад и докладчик), соприсутств+иj(е) и со+присутствие (от слов соприсутствовать и присутствие). Важным здесь является вопрос о месте приставки в словообразовательной структуре слов: является она словообразующим элементом в структуре слова или достается ему как бы по наследству от другого слова.

В таких случаях мы сталкиваемся с понятием множественности структуры слова, т.е. с явлением, когда в слове можно выявить не одну словообразовательную структуру, что, естественно, вытекает из наличия двух производящих. Причем соотнесения слов с разными производящими правомерны и равноправны.

Два раза двумя разными путями одно слово образоваться не может. Почему же тем не менее вполне правомерно выделять в отдельных случаях две словообразовательные структуры?

Дело в том, что, во-первых, термин «словообразовательная структура» указывает не на реальное образование слова, а лишь на определенные связи между морфемами внутри слова в данный период времени. Другими словами, мы совсем не имеем в виду, что слова типа сосуществование, сострадание были на самом деле образованы или с помощью приставки, или с помощью суффикса; когда говорим, что они имеют две словообразовательные структуры, мы лишь указываем на ассоциативные связи между производящим и производным.

Во-вторых, сам акт словотворчества не происходит (за редким исключением) на наших глазах. Не проводя специального исторического исследования, этимологического анализа, мы не можем с уверенностью сказать, что слово образовалось именно так, а не иначе. Устанавливая отношения «производящее — производное», мы опираемся на словарный материал, который имеется в языке в данный момент, слово же может быть образовано очень давно. Вне поля нашего зрения практически всегда остается та «черновая» работа, в результате которой, собствённо, и возникло слово.

До сих пор слово рассматривалось нами в синхронном аспекте, т. е. мы брали один временной пласт, принимая во внимание лишь то, что имеется в языке сейчас. Слово же, как и все в языке,— явление развивающееся: оно появляется, может изменяться и умирать, поэтому его изучают также и в историческом плане. При изучении словообразовательной структуры можно проследить исторические изменения, происходящие в слове.

Рассмотрим несколько одноструктурных слов: собеседник, соплеменник, сотрапезник. Эти слова мыслятся сейчас как образованные с помощью одновременного присоединения приставки со- и суффикса -ник к производящей основе: со+бесед+ник, со+племен+ник, со+трапез+ник.

В ХVII—ХIХ вв. существовали исчезнувшие сейчас слова «беседник», «племенник», «трапезник». Это означает, что словообразовательная структура этих слов была такой: со+беседник, со+трапезник, со +племенник.

В процессе развития языка меняются не только словообразовательные структуры слов, слова могут утрачивать родственные отношения, вычленяемые прежде морфемы перестают выделяться. Сейчас, например, нельзя соотнести слова с четко осознаваемой приставкой со- (сокурсник, сорежиссер и т. д.) со словами сугроб, сознание, совесть. Последние три слова в современном языке являются нечленимыми и непроизводными: слово сугроб не связано со словом гроб, к тому же сейчас трудно определить значение приставки су-, тем более что она в настоящее время является непродуктивной и встречается в очень малом количестве слов; слова сознание и совесть больше не имеют связей с глаголами знать и ведать. Однако с помощью историко-этимологического анализа в этих словах все же можно выделить приставку со- в значении совместности. Более того, анализ позволяет объединять приставки со-, су-, с- (в слове спутник, например), так как прототипом для всех них была одна приставка *съ- ,которая в свою очередь образовалась из предлога *съ. Как видим, историческое исследование слова позволяет нам увидеть динамику развития слова, его морфологической структуры, раскрывает процессы, происшедшие в этой структуре. В наших примерах мы имеем дело с опрощением, т. е. с явлением, когда производная основа (су+гроб, со+весть и т. д.) становится непроизводной.

Установив с помощью привлечения исторического материала словообразовательную структуру слова совесть в предшествующий период (со+весть), мы все-таки не будем утверждать, что это слово возникло путем присоединения приставки со- к основе -весть.

Слово совесть является калькой латинского слова conscientia. С помощью русских морфем со-, -весть, имеющих те же значения, что и морфемы в языке-источнике, была передана структура соответствующего латинского слова.

Любопытный факт. В русском языке существуют два слова, скалькированные с одного латинского слова. Это — совесть и сознание. Причем если в латинском языке два понятия — «совесть» и «сознание» —выражались одним словом (ср. с близкими латинскому языками итальянским, французским, испанским), то в русском — двумя словами с синонимичными корнями: -вес- (от ведать) и -зна- (от знать).

Приведем еще несколько словообразовательных калек с греческого и латыни. В настоящее время в словообразовательных структурах слов сострадание, созвучие, соплодие, созвездие выделяют сложную морфему (конфикс) со-...-ниj- и со-...-иj-: со+страда+ниj-е, со+звуч+иj-е. Кажущиеся исконно русскими по внешнему виду, эти слова поморфемно переведены на русский язык по заданной — латинскими или греческими словами — структуре, причем одна морфема следует за другой в той последовательности, в какой эквивалентные морфемы идут в словах-оригиналах.

Интересно отметить также, что в русский язык вошли не только выше названные кальки, но и иностранные слова, с которых эти кальки были сделаны. Историческое исследование позволяет нам провести параллели между словами сострадание и симпатия, созвучие и симфония.

Параллельно существующими, строго говоря, эти слова не назовешь: значения слов разошлись. Первое слово обозначает сочувствие, жалость, вызываемые страданием другого человека; второе слово — влечение, расположение к кому-, чему-либо. Смысловая дифференциация произошла и в другой паре.

Подводя итоги сказанному, хотелось бы отметить следующее. Язык обогащается и за счет собственных ресурсов, и за счет структурных (а также смысловых) образцов других языков, т. е. калек, и за счет прямых заимствований из других языков.

Важно также понять, что слово — явление постоянно меняющегося и, следовательно, развивающегося языка. В силу этого оно может подвергаться изменениям, не всегда видимым в тот или иной момент существования языка.

Сорокина, Т. Н. «Совесть» или «Со+весть»? / Т. Н. Сорокина // Русский язык в школе. −3.- С.89-91

*****

25. З а д а н и е:

Прочитайте текст. Какие самостоятельные части (блоки) можно выделить в этом тексте. Нарисуйте схему построения текста, в которой будут отражены главные понятия.

В.Э. Морозов

Заметки о культуре речи и культуре общения

Слово культура многозначно. С одной стороны, под культурой понимается весь духовный и материальный опыт человечества, познавать который можно до бесконечности. Это мировая культура и национальные культуры, в том числе культура этого народа, язык которого является родным для человека. Языки, древние и современные, и созданные на них произведения так или иначе отражают эту культуру и сами относятся к ней. Этой личность овладевает в процессе изучения мира.

С другой стороны, существует личная культура человека, под которой И. Кант понимал, во-первых, способность произвольно ставить самому себе цели, во-вторых, умение их осуществлять, используя необходимые средства, в-третьих, способность человека как свободного существа сделать самого себя конечной целью своего существования [1]. Эта культура формируется, взращивается в процессе воспитания личности, в частности, находит свое выражение в речевой деятельности человека, проявляясь в ней в виде того или иного уровня так называемой речевой культуры.

Между культурой человечества и культурой человека, в том числе его речевой культурой, существует несомненная связь, которая заключается в том, что цели индивидуума и выбираемые им средства их осуществления должны соответствовать культурным традициям народа и общечеловеческим ценностям. Уровень владения обеими этими культурами и совокупности составляет культурную компетенцию человека.

Связь между личной и общей культурой прежде всего находит выражение в готовности человека овладевать общепринятыми правилами, в том числе и языковыми нормами. Наиболее очевидным образом эта связь представлена в аспектах культуры речи и культуры общения [2]. В области культуры речи можно наблюдать разные по силе своей обязательности нормы. Например, морфологические нормы русского языка, не считая ударения в словоформах, должны соблюдаться весьма тщательно. Отступление от них обычно считается очевидной ошибкой, явным признаком низкого уровня речевой культуры, например: «Вместе со всеми людями» (вм.: людьми). Хотя в этой области возможны постепенные изменения, например, уже давно свершившееся костями (костьми сохранилось только в качестве фразеологически связанного варианта: лечь костьми) и происходящее на наших глазах, все более активное даже на радио и телевидении использование формы дверями: «Переговоры прошли за закрытыми дверями». В письменной публицистической речи, однако, устойчиво сохраняет свои позиции форма дверьми.

Менее обязательными представляются орфоэпические и ак-центологические нормы. Этому способствует существование трех вариантов литературного произношения(ново- и старомосковского, а также петербургского) и многочисленных говоров, вполне приемлемых в соответствующих местностях. Видимо, благодаря этому такие факты, как твердое, а не мягкое произношение [д] в слове деканат, употребление [а] вместо [ы] в предударном слоге словоформы лошадей, не говоря уже о редуцированном произношении предударного слога в существительном поэт, да и такая передвижка ударения, как Мы будем тверды, вм. твёрды воспринимаются не столько как ошибки, сколько как индивидуальная манера произнесения.

Какое отношение все это имеет к культуре? Дело в том, что человек, претендующий если не на элитарный, то на среднелитературный уровень речевой культуры, должен стремиться знать языковые нормы, имея право отступать от тех из них, которые представляются ему факультативными, а, быть может, и устаревшими, поэтому не соответствующими реальным речевым потребностям; или сковывающими речь, требующими необоснованного пристального контроля за формой выражения мысли.

Полный отказ от соблюдения языковых норм приводит фрустрациям, типа той, которая произошла в результате недавней попытки внедрить через Интернет (сайт udaff.com) фонетический принцип в русское письмо. Думается, что эксперимент закончился провалом. Так называемый «народ» воспринял идею как отмену всех правил, и вместо того, чтобы придерживаться какого-либо принципа, все стали писать, как заблагорассудится, руководствуясь единственным: чем чудней - тем милей: «Но ниутамимый Метволь не успакоился и стал пристольно всматривацо в неспакойные воды Омура, пако ево падчиненные с помащью динамита и багрофф изучали папуляцию дальневасточных карпавых и карпаабразных. И вот к какому вываду я прешол. Пачти цытато». Читать такие тексты весьма затруднительно. Подобная демонстрация «неограниченно свободногоЭ, проще сказать, безответственного отношения к ызыку годится для игры[3], а не для серьезного общения В то же время у такого отношения к орфографии есть и объективные причины. Кроме практики школьного преподавания, не добавляющей любви к орфографии и пунктуации, следует отметить нелогичность многих правил. Почему, к примеру, поодиночке пишется вместе, а в одиночку отдельно? Вообще, из людей, получивших удовлетворительное школьное образование, мало кто поставит «а» вместо требуемого «о», разве что в редких непроверяемых словах. Например, практически никто не пишет смешила вместо смешило. Это подкрепляется грамматическими различиями, выражаемыми при помощи данных букв. Учащиеся легко усваивают првила об отсутствии запятых перед одиночным союзом «И» между однородными членами предложения. Не создает особых проблем раздельное правописание «НЕ» с глаголами.

В других случаях выбор слитного или раздельного написания «НЕ» подчас вызывает затруднения также у самих филологов. С другой стороны, при любом выборе содержание фразы не вызывает затруднения для понимания, будет ли написано не смешно или несмешно. Правила целесообразны лишь в той степени, в которой они помогают носителям языка общаться, не принуждая нефилологов предпринимать анализ структуры слова или фразы там, где это не диктуется коммуникативными потребностями. Поэтому, если нефилолог ставит запятые между повторяющимися союзами «И» или не утруждает себя размышлениями о слитном/раздельном написании»НЕ», в этом стоит видеть не признак низкой культуры, а вполне естественное для неспециалиста отношение к языку именно как к средству общения.

Важную роль культурный компонент играет в усвоении слов. Причем, речь идет не только об иноязычных словах, которые отражают новые понятия, но и о так называемых агнонимах, имеющих исконные архаичные значения, но в настоящее время употребляющихся в иных, вторичных, значениях, например: быдло, вертеп, злачный. Кроме того, важно точно понимать смысл слов, отражающих реалии, плохо осознаваемые многими современными людьми. Сюда относятся, например, семантическая разница между существительными дьяк(он) и дьячок; село и деревня; храм, церковь, собор.

Что касается иноязычных слов, то необходимо избирательное отношение к ним с точки зрения целесообразности применения заимствований. Употребление одних из них, таких, как гастарбайтер, оправдано актуальностью явления и отсутствием русского слова для его точного обозначения (ср., например, двусмысленное сочетание иностранный рабочий). Другие же нежелательны. Их использование провоцирует недопонимание или даже ложное понимание высказывания или ситуации. Например, в одном из телевизионных репортажей прозвучало примерно следующее: «Засилье крыс привело к появлению в Англии новой профессии - деретезаитора». Если вспомнить русское существительное крысолов, то сомнение возникает не только в необходимости употребления варваризма, но и в том, что в данном случае следует говорить о возникновении новой профессии, а не о возрождении ранее существовавшей.

Примером неудачного употребления иноязычного заимствования может послужить фраза, сказанная писательницей Арбатовой генералу милиции в телепередаче Вл. Соловьева «К барьеру»:»Вчера у меня состоялась коммуникация с двумя сотрудниками ГИБДД». На настойчивую просьбу генерала объяснить, что имела ввиду писательница, употребляя слово коммуникация, а не общение, последняя ничего понятного ответить не смогла. Наконец, некоторые заимствования вообще не желательны в силу их особенностей в самом языке источнике. Так, широко употребляющееся слово путана является не чем иным, как грубым, нецензурным существительным из испанского языка.

Особая проблема- использование жаргонных слов, большинство из которых порождено стихией так называемых субкультур. Оставаясь в пределах этих субкультур, такие слова не представляют собой опасности. Но, врываясь в повседневную речь они засоряют ее, особенно те, которые омонимичны словам литературной лексики, делая двусмысленным ее употребление и тем самым обедняя литературный язык. Например, глагол кончать в своем прямом значении выражает прекращение некоторого действия без указания на то, было ли действие доведено до результата. В отличие от этого глагол заканчивать подчеркивает достижение результата, в силу чего в некоторых случаях эти синонимы могут становиться контекстными антонимами (Кончай работу!/Заканчивай работу). Повсеместное употребление глагола кончать в сексуальном смысле фактически привело к его вытеснению из литературного употребления, плоть до того, что представители молодого поколения, особенно девушки предпочитают говорить: «Заканчивай шутить»; «Заканчивай сидеть»; «Я сразу закончила разговаривать, как только вы мне сделали замечание», грубо нарушая сочетаемость лексики.

Подобное переосмысление литературных слов в речи молодежи отмечал еще А.П. Чехов. Но в нашу эпоху оно приобрело, можно сказать без преувеличения, агрессивный характер, разрушительный для нормального выражения мысли. Возвращению слов в их исконных значениях может способствовать анализ отрывков из художественных произведений, в которых они употребляются: «Я раньше начал, кончу ране,/Мой ум немного совершит…» (Лермонтов. «Нет, я не Байрон…»), а также пословиц, например: Кончил дело - гуляй смело.

Наиболее явно связь языка с культурой проявляется в аспекте культуры общения, особенно с точки зрения речевого этикета. Нетрудно заметить, что не только юноши, но и девушки затрудняются, а зачастую и не озабочиваются тем, чтобы общаясь проявить вежливость к собеседнику. Большинство молодых людей ко времени окончания средней школы усваивает лишь элементарные приветствия типа Здравствуйте, До свидания, и «волшебные слова» Спасибо, Пожалуйста, ориентируются в выборе Ты - и Вы - форм. Большего разнообразия в употреблении средств речевого этикета не наблюдается. О следовании «максимам общения» [4], таким, как требование подчеркивать доброжелательность к собеседнику, и говорить не приходится! Например, несогласие с мнением собеседника молодые люди, не задумываясь, выражают высказыванием Нет!, не пытаясь использовать другие возможные средства, такие, как Да? Но ведь..., А я думал(а), что.., А как же в таком случае..? Думается, что обучать этому нужно уже старшеклассников, чтобы, вступая во взрослую жизнь, они владели основами культуры общения.

Безусловно, овладение речевым этикетом должно сопрягаться с изучением основ этикета в широком смысле этого слова. Например, известно, что при официальном знакомстве женщина, как правило, сама называет свое имя, мужчину же можно представить по имени. Мужчина должен обмениваться рукопожатием не только с представителями своего пола, но и с женщинами. Однако при этом знакомстве женщина подает ему руку первой, чтобы он знал, соответствует ли соприкосновение с чужим мужчиной ее религиозным убеждениям, нет. Нелишне также отметить, что представитель некоторых национальностей, например, японцы, предпочитают обходиться без рукопожатия, ограничиваясь поклоном. Умение сделать уместный поклон тоже желательно выработать вместе с изучением этикетных средств приветствия/прощания и знакомства.

Особую роль аспект культуры общения играет в профессиональной подготовке преподавателей. Общаясь со своими учащимися, преподаватель должен не только соблюдать максимы общения, но и творчески подходить к ним: знать, в каком случае необходимо кратко, в каком более пространно выразить свою мысль, когда похвалить учащегося, когда сделать ему замечание, в каком случае выразить свою мысль публично, в каком приватно, по поводу чего высказываться мягче или, наоборот, тверже, что можно и нужно обсудить с учениками, а о чем лучше промолчать. Кроме того преподаватель должен проявлять терпение и личную доброжелательность по отношению к ученику в любых ситуациях. Эти умения достигаются специальной тренировкой, но для ее сознательного осуществления необходим высокий уровень личной культуры, в первую очередь духовно-нравственной, а также значение психологии и педагогики

Литература:

1. Кант, И. Соч. в 6-ти т.М., 1963-1966.

2. Морозов, В.Э. Культура русской речи как национальное достояние и как учебный предмет //Филология и культуроведение: Наука, практика, преподавание: Материалы Научных чтений памяти академика РАО Ю.В. Рождественского. / Гос. ИРЯ им. А.С. Пушкина. М.: Флинта: Наука. 2006. Вып. 1. С. 39-51.

3. Костомаров, В.Г., Бурвикова, Н.Д. Старые мехи и новое вино: Из наблюдений над русским словоупотреблением конца XX в. / В.Г.Костомаров, Н.Д.Бурвикова. - СПб., 2001.

4. Формановская Н.И. Культура общения и речевой этикет. / Н.И.Формановская. - М., 2004.

Морозов, В.Э. Заметки о культуре речи и культуре общения /В.Э. Морозов //Русская речь.- 2007. -№4. - С.1-128.

*****

26. З а д а н и е:

Прочитайте текст. Выделите информативные центры в абзацах. Поставьте и запишите вопросы к ним.

А.Борисов

Происхождение доллара

Слово `доллар` и его знак гораздо старше, чем сама американская нация и ее валюта - ему уже почти 500 лет. В печатном виде символ доллара появился в США 207 лет назад, хотя намного раньше уже использовался в бухгалтерских книгах.

Пиастры, талеры, доллары

Но сначала о том, откуда взялось слово `доллар`. На заре XVI века в горной долине Святого Иоахима в северо-западной Богемии начала действовать шахта по добыче серебра. Рядом возник германский город Санкт-Иоахимсталь (тал, или таль, - по-немецки `долина`), впоследствии - чешский Яхимов. В 1519 году там стала чеканиться для Римской империи монета в одну унцию серебра с изображением святого Иоахима, получившая название `иоахимсталер`. Со временем ее стали называть талером. (Кстати, маркой талер был заменен только в 1873 году, после объединения Германии.)

Талер получил широкое хождение в Европе. В Швеции `далеры` чеканили с 1534 года, в Дании - с 1544-го. В Англии его называли даллером, затем далларом и, наконец, долларом. Помните, у Шекспира в `Макбете` (перевод Ю. Корнеева)...

`Свенон,

Король Норвежский, мира запросил,

Но прежде чем придать земле убитых,

Ему пришлось на острове Сент-Кольм

Нам десять тысяч долларов вручить`.

В переводе Б. Пастернака в этом месте говорится о `десяти тысячах золотыми`, а у М. Лозинского - о `десяти тысячах серебром`. Название `доллар` встречается у Шекспира также в `Буре` (перевод А. Борисова)...

`Гонзало. Тот, кто в себе переживает

Все мыслимые огорченья,

Тому наградой будет...

Себастьян. Один лишь доллар`.

(У М. Кузмина доллар переведен как `грош`, а у М. Донского - как `пенни`).

Премьеры обеих пьес Шекспира состоялись в 1611 году, а знаменитые `отцы-пилигримы` отчалили из Туманного Альбиона в Америку в 1620-м. Название `доллар`, таким образом, появилось в Англии в самом начале английской колонизации Северной Америки. (В России же, кстати говоря, иоахимсталер назывался ефимком.)

Во времена господства Испании на море одной из самых твердых валют мира были испанские серебряные реалы и золотые дублоны. Их также называли долларами (в Португалии - даларами). В Банке Англии хранилось такое огромное их количество, захваченное как военные трофеи или полученное в качестве оплаты долгов, что английский король Георг III приказал использовать испанские реалы в обращении. Каждый реал стоил 1/8 английского фунта и поэтому стал называться `осьмушкой`... piece of eight (в русском произношении - пис-овэйт), что со временем превратилось в `песо` (peso). Песо попали в североамериканские колонии, где, как и другие крупные серебряные монеты, также стали называться долларами. (Слово `талер` тоже прижилось; в американской литературе отмечены случаи его употребления в быту даже в 1899 году.)

В некоторых странах осьмушку (песо, доллар) разрезали на восемь частей. В Соединенных Штатах по сей день четвертак (двадцатипятицентовую монету) иногда называют `двумя кусочками` (two bits). (Имеется и версия происхождения современного жаргонного названия доллара - `бак`, идущего якобы от слова `buckskin` - оленья шкура`. Эти шкуры служили средством платежа для первопроходцев-американцев в их торговых сделках еще в 1748 году.)

После завоевания американцами независимости пользоваться английскими фунтами и шиллингами для янки стало дурным тоном. 6 июня 1785 года по предложению Томаса Джефферсона Континентальный Конгресс Соединенных Штатов принял решение о том, что денежной единицей страны является доллар. Таким образом, США стали первым государством, принявшим слово `доллар` в качестве официального названия национальной валюты.

Александр БОРИСОВ. http://www.feldpost.ru. опубликовано 29 марта 2004 г.

*****

27. З а д а н и е:

Прочитайте текст. Составьте информативный реферат (реферат-конспект), содержащий в обобщённом виде все основные положения статьи.

Е.А. Попова

Об особенностях речи мужчин и женщин

"Важнейшее деление людского рода на две части (мужчины - жен­щины) до недавнего времени не привлекало к себе специального внима­ния лингвистов.

Социолингвистика, психолингвистика, этнолингвистика изучали различия в языке и его употреблении, связанные с различиями между разными группами людей, не обращая внимания при этом на различия по полу. Изучались группировки иного рода, отражающие дифферен­циацию социальную, возрастную, профессиональную, локальную (ме­сто рождения и жительства), этническую и др. И лишь сравнительно недавно ученые стали обращать специальное внимание на особенности мужской и женской речи" [1]. Этими словами начиналось одно из пер­вых отечественных исследований по тендерной лингвистике, принадле­жащее Е.А. Земской, М.В. Китайгородской, Н.Н. Розановой. Этими же авторами была написана первая в советском языкознании статья по ген-дерной проблематике, опубликованная в журнале "Русская речь" [2].

Термином гендер (gender) называется пол как социокультурный фе­номен, противопоставленный биологическому полу (sex, Sems), и пер­вый термин шире второго, включает его б свой состав. Использование термина гендер призвано подчеркнуть не природную, а социокультур­ную причину межполовых различий.

В науке о языке тендерные исследования заняли прочное место, по­лучив статус самостоятельного лингвистического направления - ген-дерной лингвистики, или лингвистической гендерологии. Предметом этой дисциплины, представляющей собой новое направление преиму­щественно социолингвистических исследований, является выяснение того, как фактор пола влияет на использование языка мужчинами и женщинами, какими средствами располагает язык для конструирова­ния тендерной идентичности, чем различаются мужское и женское ком­муникативное поведение (как вербальное, так и невербальное).

У мужчин и женщин, пользующихся одним и тем же этническим языком, будут разные языковые вкусы и предпочтения, разное ком­муникативное поведение и другие различия подобного рода. Пред­ставления о речи мужчин и женщин имеются у всех народов, причем "эти представления живут не только в трудах и умах лингвистов, но свойственны и народному сознанию", что находит "подтверждение в наличии пословиц, поговорок, устойчивых выражений, ориентиро­ванных на эту проблематику" [1J. Например: С бабой не сговоришься. Бабу не переговоришь. Бабий язык, куда ни завались, достанет. Жен­ское слово, что клей пристает. Приехала баба из города, привезла вестей три короба. Бабий язык - чертово помело [3].

Все пословицы негативно оценивают женскую речь, которая по тра­диции всегда противопоставлялась мужской (в силу социальных причин мужская, речь рассматривалась и рассматривается как норма, а женская -как отклонение от нее). Полярность оценок мужской и женской речи обусловлена тем фактом, что все человеческое сознание, "независимо от его пола, насквозь пропитано идеями и ценностями мужской идеоло­гии с ее приоритетами мужского начала, логики, рациональности и объектности женщины" [41.

Народнолингвистические представления о женской речи по сравне­нию с мужской выглядят следующим образом: женщины очень болтли­вы; они меньше сквернословят и употребляют грубые, резкие выраже­ния, чем мужчины; женщины более вежливы; они предпочитают исполь­зовать не прямые, а косвенные просьбы и приказы, чаще употребляют эвфемизмы; женщины пристрастны к чрезмерностни в оценках и обра­щениях; они любят переспрашивать и меньше перебивают собеседни­ка; женщины часто не заканчивают свою речь и т.д.

Рассмотрим, как соотносятся эти и другие представления народной лингвистики с научными данными, полученными в результате лингви­стического анализа.

Мужские голоса всегда ниже, грубее женских, что обусловлено не только особенностями анатомического строения голосового тракта мужчин и женщин (у мужчин гортань шире, чем у женщин, голосовые связки длиннее и толще), но и различными социальными ролями, и куль­турологическими установками. Мужчины стремятся разговаривать так.

как если бы они были крупнее и значительнее, чем они есть на самом деле. Женщины, наоборот, и в реш стараются казаться миниатюрнее. Нет ни одной женщины, которая стремилась бы говорить более низким голосом.

Женщинам, когда они общаются с мужчинами, следует знать, что мужчины, "как правило, плохо понимают интонационные различия в оформлении речи, поскольку у мужчин хуже, чем у женщин, развит звуковысотный слух: нюансы интонации, ее оттенки мужчины пони­мают хуже, чем женщины" [5]. В целом «мужчины сравнительно мало внимания уделяют форме (здесь и далее курсив автора. — Е.П.) речи, а больше внимания се содержанию; вопрос "каким тоном ты мне это сказал!?" - это типично женский, а не мужской. <...> типично муж­ской вопрос - "Так что же ты в конце концов хочешь?"» f6"].

Особенности женской речи наиболее ярко проявляются и сфере во­кализма, мужской - в сфере консонантизма. Для женщин характерно удлинение (растяжка) ударного гласного звука (Не де-е-лап больше так), а для мужчин, наряду с растяжкой гласного, - не свойственное женщинам удлинение согласного (Я дд-у-мал о твоем предложении). По наблюдению Е.А. Земской, М.В. Китайгородской и Н.Н. Розано­вой, "типично женским средством усиления эмоционального впечатле­ния является широкое использование растяжки ударного гласного в словах-экспрессивах"[1. С. 107]: Ну о-очень, о-очень симпатичные ту­фельки!: Ужа-а-сный фильм!: Какой кошма-а-р!

Для выражения оценки женщины обычно используют интонаци­онные средства, например удлинение гласных в предударных слогах, тогда как мужчины для этих же целей чаще прибегают к лексическим средствам (отличный, классный, здорово, просто замечательно, не к чему придраться и др.). Выражая положительную оценку, женщины часто употребляют конструкции со словами такой, до того, растя­гивая при этом безударные гласные: Он та-о-кой симпатичный!; Молодой я была та-а-кая хорошенькая!; Торт был до та-а-го вкус­ный!

В целом женщины говорят быстрее мужчин, общая длительность пауз в их речи меньше, чем и речи мужчин. В.В. Колесов приводит сле­дующие данные: ",. .В разговоре мужчины сохраняют молчание 3,21 се­кунды, женщины только 1,35" [7].

Мужчины и женщины говорят о разном: тематикой женских бесед обычно являются дети, дом, семья, кулинария, мода, покупки; мужских -политика, техника, работа, спорт, армия. Эти различия связаны с харак­тером традиционных социальных ролей предстаиителей двух полов: для женщин — это мать, жена, хозяйка дома; мужскими ролями в обще­стве являются хозяин (но не только дома, а всей жизни, в том числе и женщины), защитник, добытчик (кормилец всей семьи), мастер, специ­алист, профессионал (мужчины любят демонстрировать свою компе­тентность и друг Другу, и особенно женщинам).

Следствие подобных различий - разная степень владения лексикой ряда тематических групп. Даже в бытовых ситуациях мужчины стре­мятся к терминологичности словоупотребления, в то время как женщи­ны используют приблизительные обозначения, поэтому, объясняя что-либо женщине, мужчина "переводит" терминологическую лексику на "язык", ей понятный: "У тебя светодиод на радиотрубке загорается? Ну, зеленая лампочка.1"

В мужской речи, по сравнению с женской, обнаруживается более сильное влияние профессионального фактора, поэтому мужчинам да­же в непринужденном общении, в том числе с женщинами, свойственно частое употребление профессиональной терминологии. Например: "[Мужчина]: Дверь мы здесь поставим филенчатую. [Женщина): Ты думаешь, я знаю, что такое филенчатая дверь? Ты попроще можешь сказать?" Чаще всего именно в технической сфере мужчины черпают средства для создания образной речи: "У нашего начальника процессор перегрелся" (не совсем в порядке с головой).

Лингвисты склоняются в пользу большей нормативности женской речи, объясняя это тем, что женщины оказывают большее влияние на воспитание детей, вследствие чего они стремятся говорить более или менее правильно. Мужчины чаще женщин используют в своей речи стилистически сниженные слова, в том числе вульгарные, бранные, не­цензурные. Даже при проявлении нежных чувств (общение с детьми, домашними животными и разговоры о них) мужчины намеренно огруб­ляют свою речь. Например: (обращаясь к кошке): "Иди сюда, зараза. На, жри\ Это не кошка, а настоящая свинья кошачьей породы"; (жен­щина к той же кошке]: "Ешь, кисанька'." Мужчины часто используют отрицательно-оценочную и бранную лексику для выражения положи­тельной оценки: похвалы, восхищения и т.д. Например: (мужчина смот­рит телевизионную передачу о лыжных соревнованиях и говорит о спортсмене): "Собака, как чешет)" (быстро идет на лыжах).

Женщины очень любят употреблять слова с уменьшительно-ласка­тельными суффиксами (диминутивы). Подобные слова - характерная черта разговоров взрослых с детьми, особенно маленькими, но в жен­ской речи эта черта выражена наиболее ярко: "Мороженое облизывай по капельке"; "Сейчас кашку есть будем"; "Осторожненько, смотри под ножки"; "Давай книжечку почитаем"; "Держи спинку прямо".

Уменьшительные слова прочно входят в женскую речь с детства (в процессе игр в дочки-матери, общения с малышами, домашними жи­вотными и т.д.).

Чрезмерной склонностью женщин к словам с уменьшительно-лас­кательными суффиксами В.В. Колесои объясняет появление ряда слов в русском языке: «Пока на пишущей машинке работал мужчина, это была машина. С начала XX в. его сменила "пишбарышня" — и машина обернулась машинкой. Все старинные русские слова вроде чаша, миса,

ложица, таз, тарелка, вилы (в "Домострое" XVI в. они еще таковы) именно женщина в своей речи последовательно изменила в чашку, ча­шечку, миску, ложечку, тазик, тарелочку, вилку, превратив уменьши­тельно-ласкательный суффикс -к- в обязательный знак принадлежно­сти слова к именам существительным (обозначают вещи, существую­щие реально)» [8].

Типичная стилистическая характеристика женской речи - тенденция к гиперболизованной экспрессии, что проявляется в широком употреб­лении ело в-интенсивов: невероятный, невероятно, безумно, жутко {ср. жутко обидно вместо очень обидно; жутко переживаю вместо сильно переживаю), жуть (слово из лексикона Эллочки-людоедки), ужасно, ужас (ужас сколько), коишар, кошмарный, противный, противно, пре­лесть, восхитительно и др. Лингвистами замечено, что «прибегать к крайним формам экспрессии - характерный штрих женской речи. На­пример, довольно трудно встретить мужчину, который, увидев своего приятеля в новом костюме, мог бы воскликнуть: "С ума сойти можно!" Для женской речи это типично, хотя ни одна женщина на свете еще не со­шла с ума после лицезрения нового наряда своей подруги» [2].

Женщины наиболее склонны к употреблению междометий, являю­щихся специфическим средством грамматики, предназначенным для выражения эмоций, чувств. Установлено, что в женской речи чаще все­го используется междометие ой, типичной позицией которого является начало фразы. Например: Ой, как красиво!; Ой, я совсем забыла! Меж­дометие ой женщины часто используют для выражения извинения: (по телефону): А: Светулёчек! Это ты? Б: Вы не туда попали. А: Ой, из­вините. Ой в соединении с нет служит а женской речи средством экс­прессивного возражения: Ой нет, он мне совсем не нравится; Ой пет, сегодня я занята.

В женской речи значительно чаще, чем в мужской присутствуют вводные конструкции со значением неуверенности (кажется, наверное, может быть, возможно и др.), в том числе и при отсутствии самой не­уверенности (наверное, да - женское выражение согласия). Эти языко­вые средства обычно занимают позицию начала предложения. Мужчи­ны, напротив, чаще употребляют вводные конструкции со значением констатации {конечно, разумеется и др.). Это связано с тем, что мужчи­ны говорят намного категоричнее женщин (Я сказал.'), более безапел­ляционным тоном формулируют свои утверждения.

Для женской речи характерны назывные восклицательные предло­жения: "Что за прелесть!"; "Что за безобразие!"; " - Какой веселенький ситчик! - воскликнула во всех отношениях приятная дама, глядя на пла­тье просто приятной дамы" (Гоголь. Мертвые души).

Женщины отличаются от мужчин большей эмоциональностью ре­чи, так как женщины больше мужчин сосредоточены на своем внутрен­нем мире, отсюда и больше слов, грамматических конструкций, переда-

ющих чувства, эмоции. «Мужчина "генетически" грубоват в выраже­нии и проявлении чувств, - отмечает И.А. Стернин, - он не умеет словами выражать эмоции и не старается этому учиться, так как неэмо­циональность рассматривает как важную составляющую мужского по­ведения. Говорить эмоционально - это, в мужском восприятии, "не по-мужски". <...>Всгюре мужчина старается перевести разговор с уровня чувств на уровень интеллекта, логики - в этой сфере ему легче вести диалог, здесь он в большей степени способен контролировать ситуа­цию, увереннее себя чувствует» [5. С. 12-13].

Мужчины выражают оценку умеренно, они не любят крайних и слишком эмоциональных оценок и восклицаний и не умеют давать раз­вернутых оценок, предпочитая слова неплохо, ничего, подходяще и под. Традиционно мужчины связываются с разумным, рациональным началом, женщины - с началом иррациональным, эмоциональным. Стендаль, например, в трактате "О любви" отмечал, что "женщины предпочитают чувства разуму".

Считается, что женщины говорят больше мужчин. По наблюдениям американских ученых, мужчины говорят не меньше женщин, но с од­ной существенной особенностью - они говорят на определенную тему или по конкретному поводу, в то время как женщины говорят просто так, для собственного удовольствия, часто мысля вслух. "... В речевом общении женщин, по сравнению с мужчинами, более значительна доля фактических коммуникативных актов, т. е. тех, основная цель которых -само общение, контакт" fl. С. 111].

Типичная черта женской речи - включение в разговор той темати­ки, которая порождается конситуацией. Даже говоря о "высоких мате­риях", женщины чутко реагируют на то, что находится и происходит вокруг них. Мужчины, напротив, отличаются "психологической глухо­той", т.е. сосредоточенностью на определенной тематике разговора, неумением и нежеланием переключаться на окружающую обстановку.

Женщины превосходят мужчин в вербальных навыках. Девочки приобретают языковые навыки быстрее мальчиков и, как правило, на­чинают говорить раньше, постепенно осваивая звук за звуком в про­стейших сочетаниях и так - до осмысленной фразы. По сравнению с мальчиками, девочки добиваются больших успехов в таких критериях, как начало лепетания, произнесение первого слова, словарный запас в полтора года. Мальчики долго отмалчиваются, пугая неопытных роди­телей, но зато начинают говорить сразу целыми предложениями, долго пренебрегая деталями произношения. Только примерно к восьми годам силы уравниваются. Таким образом, пол человека является мощным фактором усвоения языка.

По сравнению с мужчинами, женщины тоньше понимают слово, лучше различают функциональные стили, больше любят поэзию. Па­радокс состоит в том, женщины реже мужчин пишут хорошие стихи.

предпочитая выступать в роли читательниц, большинство же поэтов -это мужчины, которые чаще всего сочиняют стихи о любви к женщине. Опираясь на исследование Г.Е. Крейдлина "Мужчины и женщины в невербальной коммуникации" [9J, назовем тендерные коммуникатив­ные стереотипы, характерные для европейской, в том числе русской, культуры. Тендерные стереотипы - это "сложившиеся в обществе в це­лом или в некотором общественном коллективе мнения о характери­стиках полов и о нормах мужского и женского поведения" [9. С. 11].

1) Женщины обладают большей коммуникативной чувствительно­стью, по сравнению с мужчинами.

В силу того, что женщины, в отличие от мужчин, ощущают боль­шую ответственность за свой дом, за рождение и воспитание детей, им свойственна большая социализация, коммуникативная направленность на говорящего и предмет разговора, соблюдение норм этикета и терпи­мость. Речевые стили представителей разных полов отличаются друг от друга прежде всего тем, в какой степени учитывается реакция парт­нера на предшествующее высказывание. Мужчины в большей степени ориентируются на собственное предыдущее высказывание, а женщины -на высказывание коммуникативного партнера. В случае несовпадения тематики высказывания собеседника с их собственным женщины ста­раются переориентироваться, учесть интересы другого человека; муж­чины воспринимают подобную ситуацию как отклонение от правиль­ного хода беседы и продолжают строить свои высказывания с прежней тематической ориентацией.

2) Добродетелью мужчины считается красноречие, причем не толь­ко словесное, но и жестовое, а добродетелью женщины - молчание, ко­торое непосредственно связывается с послушанием.

В произведениях художественной литературы и живописи, авторами которых были по преимуществу мужчины, добропорядочная женщина всегда была изображена молчащей, что свидетельствовало о се сдержан­ности, скромности, самоограничении и самоуглублении. Молчание - это идеал, к которому женщина, по мнению мужчины, должна стремиться.

В коммуникативном поведении женщин эмоций, экспрессии, пере­живаний больше, чем у мужчин. Женщины чаще плачут, срываются на крик, смеются. Мужчинам многовековыми традициями предписывает­ся не проявлять слабость, стараться избегать сентиментальности и не выражать, особенно на людях, такие "женские" эмоции, как ласка, нежность (разговорный фразеологизм телячьи нежности — "чрезмер­ное или неуместное выражение нежных чувств" [10] - имеет отрица­тельную оценочность, пренебрежительную и ироничную характери­стику). Мальчиков с детства учат не плакать, сохранять мужество и до­стоинство в любой ситуации. Когда мужчина ведет себя чересчур эмоционально, что считается чертой женского поведения, то это вызы­вает осуждение со стороны окружающих как немужское качество.

3) Преобладание подсознания, интуиции у женщин И логики, рацио­нальности мышления у мужчин.

Логичность и рациональность мышления считаются исключитель­но мужскими качествами, что нашло отражение во фразеологии. Шут­ливый, ироничный фразеологизм женская логика имеет следующее значение: "о суждениях, отличающихся отсутствием логичности, осно­ванных не на доводах рассудка, а на чувствах" |11]. Крылатым стало выражение из романа И.С. Тургенева "Рудин": Дважды два - стеари­новая свечка. Герой этого романа - Пигасов, говоря о разнице, суще­ствующей между логическими ошибками мужчины и женщины, гово­рит: "...мужчина может, например, сказать, что дважды два не четыре, а пять или три с половиною, а женщина скажет, что дважды два - стеа­риновая свечка".

4) Коммуникативное поведение мужчин направлено на самоутвер­ждение, выполнение социальных задач, познание и переустройство внешнего мира; коммуникативное поведение женщин - на внутренний мир и комфортность общения.

"При изменении ситуации женщина демонсгрирует консервативную (здесь и далее курсив наш. - E.I1.) стратегию -стремление приспособить­ся, адаптироваться к изменившимся условиям. Мужчина же демонстри­рует активную стратегию — он старается активно воздействовать на окружающую среду, обстоятельства, изменить их в соответствии со сво­им планом, со своими представлениями и намерениями" [5. С. 6].

Мужчина всегда настроен на то, чтобы что-то предпринять. Не слу­чайно женщина, не знающая, что ей делать в той или иной ситуации, ча­сто говорит мужчине: "Ты же мужчина, так придумай что-нибудь"; "Ты мужчина или кто'.' Делай (предпринимай) что-нибудь!"

5) Мужчинам свойственна коммуникативная агрессивность, женщи­нам - коммуникативная терпимость.

В общении мужчины более настойчивы, самодостаточны, жестки, иногда грубы; женщины, напротив, более уступчивы, мягки, они чаще, чем мужчины, склонны видеть хорошее и в самих коммуникативных партнерах, и в их поведении. Мужчина старается доминировать в бесе­де, управлять ее развитием, свои намерения выражать прямо, без ис­пользования корректных и чересчур вежливых форм. Это связано с та­кой особенностью мужского характера, как агрессивность, под которой следует понимать высокую соревновательность, энергию, предприимчи­вость, готовность и умение отстаивать свои интересы, стремление к вла­сти и т.п. Именно коммуникативной терпимостью женщин и коммуни­кативной агрессивностью мужчин можно, по мнению Г.Е. Крейдлина, объяснить отсутствие пауз в женской речи и их наличие в мужской: "Долгие паузы, будучи ничем не мотивированными, часто воспринима­ются как агрессивные, как таящие в себе угрозу. Быть может, поэтому в речи русских женщин паузы заметно короче, а относительно недол-

roe молчание обычно сопровождается жестами рук и головы, сменами поз, особыми взглядами" [9]. Так как в коммуникации женщины менее агрессивны, чем мужчины, то в диалогах они принимают более спокой­ные позы, их жесты и телодвижения тоже более спокойные, неагрес­сивные, т.е. не задевающие партнера ни в физическом, ни в психиче­ском смысле. Как правило, женщины контролируют свое поведение лучше, чем мужчины; поведение женщин отличается большей осознан­ностью.

6) Для женщин характерна большая степень эмпатни с партнерами по коммуникации, чем мужчинам.

Женщины лучше чувствуют состояние окружающих, т. е. проявля­ют больше эмпатии (сострадания, сочувствия) к партнерам по обще­нию. Типично женскими являются следующие суждения: "Я больше нервничаю (переживаю, тревожусь), если рядом нервничают"; "Я так чувствительна к настроению других, что..."; "Твое плохое (хорошее) настроение передается мне".

В. Гумбольдт в работе "О различии между полами н его влиянии на органическую природу", которую можно считать одним из первых ис­следований по тендерной проблематике, отмечал: "Все мужское выка­зывает больше самостоятельности, все женское - больше страдатель­ной восприимчивости" [12].

7) Женщины менее склонны, чем мужчины, обосновывать свои не­удачи отсутствием знаний, способностей или другими объективными причинами, а объясняют их невезением, злым роком, судьбой (не повез­ло).

Таким образом, мужчины и женщины, по-разному воспринимая мир и себя в нем, различно оценивая одно и то же, в прямом смысле слона говорят на разных языках, когда выражают свои мысли, чувства, эмо­ции. Этим вызваны многие коммуникативные неудачи между лицами противоположного пола. Грамотность в общении с противоположным полом - важнейшая составляющая коммуникативной грамотности че­ловека, предполагающая, что мужчины должны знать и учитывать осо­бенности женского поведения и общения, женщины - мужского. В нау­ку о языке с полным правом могут быть введены понятия "мужская языковая личность" и "женская языковая личность". Хотя в ряде работ, посвященных мужской и женской речи и невербальной коммуникации, подчеркивается, что в общении между мужчинами и женщинами нет резкой непроходимой границы, а имеются лишь определенные тенден­ции.

Как указывал еще В. Гумбольдт, "высшее единство предполагает всегда направленность в две противоположные стороны" [21. С. 154]. Мир обладает целостностью именно потому, что в нем существует оп­позиция мужского и женского, являющаяся одним из главных доказа­тельств закона диалектики о единстве и борьбе противоположностей.

Литература

1. Земская Е.А., Китайгородская М.В., Розанова И.И. Особенности мужской и женской речи // Русский язык в его функционировании. Коммуникативно-прагматический аспект. М., 1993. С. 90,

2. Земская Е.А., Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. О чем и как говорят женщины и мужчины // Русская речь. 1989. № 1.

3. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1989-1991. Т. I. С. 32; Т. III. С. 271; Пословицы русского народа: Сборник В. Даля: В 3 т. М., 1993. Т. 2. С. 63-68.

4. Кирилина А.И. Тендерные исследования в лингвистических дисци­плинах//Тендер и язык. М., 2005. С. 13.

5. Стернин И.А. Общение с мужчинами и женщинами. Воронеж, 2002. С. 14.

6. Там же.

7. Колесов В.В. Язык и ментальность. СПб., 2004. С. 216.

8. Там же. С. 217.

9. Крейдлин Г.Е. Мужчины и женщины в невербальной коммуника­ции. М., 2005. С. 146.

10. Фразеологический словарь русского литературного языка; В 2 т. Сост. А.И. Федоров. М., 1997. Т. 2. С. 24.

11. Словарь современного русского литературного языка: В 20 т. Гл. ред. К.С. Горбачевич. М., 1994. Т. 5-6. С. 105.

12. Гумбольдт В. О различии между полами и его влиянии на органическую природу // Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры. М., 1985. С. 148.

Попова, Е.А Об особенностях речи мужчин и женщин / Е.А.Попова //Русская речь.- 2007.-№3.

*****

28. З а д а н и е:

Прочитайте текст. Выделите главную информацию из вопроса и из ответа на него в статье. Составьте индикативный реферат (реферат-резюме), раскрывая лишь те основные положения, которые тесно связаны с темой статьи ( второстепенные темы не учитываются).

М.Ю.Григорьева