3) Новейший, наиболее актуальный и активный слой концепта.

                            Историк культуры перед лицом этого факта  

    Выше мы уже неоднократно подчеркивали, что предметом науки о культуре вообще и данного Словаря в частности являются не понятия, как они психически существуют в индивидуальных сознаниях (и где в частных случаях то или иное изних может вообще отсутствовать, — сравним, например, концепт «Цивилизация, Цивилизованное общество» и менталитет современных подростков в России), а концепты как некое коллективное достояние русской духовной жизни и всего русского, российского общества. Необходимо, следовательно, определить концепты и с этой, а именно — социальной, стороны. 57       Понятие о коллективном сознании как особом социальном явлении, не сводимом ни к индивидуальному сознанию, ни к суммеиндивидуальных сознаний, было впервые введено в науку французским исследователем, которого мы охотно признаем основателем научной социологии, Эмилем Дюркгеймом (1858—1917). Посвятивсвою первую работу (1893 г.) проблеме разделения общественноготруда, уже во второй работе (1895 г.), Дюркгейм пришел к настоятельной необходимости исследовать метод новой науки. Работа так и называется «Правила социологического метода »  в русском перев. — «Метод социологии », далее цит. рус. перев. по изд.: Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М.: Наука, 1991).  

    Есть, — пишет Дюркгейм, — «категория фактов, отличающихся весьма специфическими свойствами; ее составляют способы мышления, деятельности и чувствования, находящиеся вне индивида инаделенные принудительной силой, вследствие которой они ему навязываются. Поэтому их нельзя смешивать ни с органическими явлениями, так как они состоят из представлений и действий, ни с явлениями психическими, существующими лишь в индивидуальномсознании и через его посредство. Они составляют, следовательно, новый вид, и им-то и должно быть присвоено название социальных» (с. 413). Дюркгейм приводит примеры, важные и для нашей темы.  

    «Когда я действую как брат, супруг или гражданин, когда я выполняю заключенные мною обязательства, я исполняю обязанности, установленные вне меня и моих действий правом и обычаями.Даже когда они согласны с моими собственными чувствами и когда я признаю в душе их реальность, последняя остается все-таки объективной, так как я не сам создал их, а усвоил их благодаря воспитанию.     ...Точно так же верующий при рождении своем находит уже готовыми верования и обряды своей религии; если они существовали до него, то, значит, они существуют вне его. Система знаков, которыми я пользуюсь для выражения моих мыслей, денежная система, употребляемая мною для уплаты долгов, орудия кредита, служащие мне в моих коммерческих сношениях, обычаи, соблюдаемые в моей профессии, и т. д. — все это функционирует независимо от того употребления, которое я из них делаю. Пусть возьмут одногоза другим всех членов, составляющих общество, и все сказанное может быть повторено по поводу каждого из них. Следовательно, эти способы мышления, деятельности и чувствования обладают темпримечательным свойством, что существуют вне индивидуальных сознаний.     Эти типы поведения или мышления не только находятся вне индивида, но и наделены принудительной силой, вследствие которойони навязываются ему независимо от его желания» (с. 412). 58     В предисловии ко 2-му изданию своей книги Э. Дюркгейм ответил на замечания критиков по первому изданию. Два пункта особенно важны для нашей темы, они прямо относятся и к концептам, о которых идет речь в нашем Словаре.  

      Коллективные сознания — как «вещи». «Положение, согласно которому, — замечает Дюркгейм, — социальные факты должны рассматриваться как вещи, — положение, лежащее в самой основе нашего метода, — вызвало больше всего возражений. То, что мы уподобляем реальность социального мира реальностям мира внешнего, нашли парадоксальным и возмутительным. Это значит глубоко заблуждаться относительно смысла и значения данного уподобления, цель которого — не низвести высшие формы бытия до уровня низших форм, но, наоборот, востребовать для первых уровня реальности, по крайней мере равного тому, который все признают за вторыми. На самом деле мы не утверждаем, что социальные факты —это материальные вещи; это вещи того же ранга, что и материальные вещи, хотя и на свой лад.

    Что такое в действительности вещь? Вещь противостоит идее как то, что познается извне, тому, что познается изнутри. Вещь — это всякий объект познания, который сам по себе непроницаем дляума; это все, о чем мы не можем сформулировать себе адекватного понятия простым приемом мысленного анализа; это все, что ум может понять только при условии выхода за пределы самого себя, путем наблюдений и экспериментов, последовательно переходя от наиболее внешних и непосредственно доступных признаков к менее видимым и более глубоким» (с. 394—395).  

      Различие между сознательным (сознаваемым) и бессознательным слоями в коллективных сознаниях или представлениях. Это положение важно еще и потому, что оно — общий пункт, в котором совпадают метод социологии, как он формулируется Дюркгеймом,и метод этнологии, как он понимается, например, К. Леви-Строссом, и как он восходит к «методу Кавелина». В самом деле, Дюркгейм говорит: «Даже тогда, когда речь идет просто о наших частныхпоступках, мы очень плохо представляем себе относительно простые мотивы, управляющие нами. Мы считаем себя бескорыстными, тогда как действуем как эгоисты; мы уверены, что подчиняемся ненависти, когда уступаем любви, разуму — когда являемся пленниками бессмысленных предрассудков и т. д. Как же сможем мы яснее различать значительно более сложные причины, от которых зависят поступки группы?»; «Нужно, чтобы, проникая в социальный мир, социолог осознавал, что вступает в неизведанное. Нужно, чтобы он чувствовал, что находится в присутствии фактов, законы которыхнеизвестны так же, как неизвестны были законы жизни до создания биологии. Нужно, чтобы он был готов совершать открытия, которые его поразят, приведут в замешательство» (с. 396). 59       После прекрасных словДюркгейма мало что остается добавить.Нужно лишь резюмировать, итак — резюмируем.       Метод историка культуры, по крайней мере в части, касающейся концептов культуры, отличается от методов этнолога, историка,социолога; историк культуры, в частности историк концептов культуры, комбинирует все три, используя их соответственно в трех различных пластах содержания культурных концептов.  

    К этому нужно лишь добавить, что историк культуры должен стремиться показать не только коллективные представления, как реальности общества, но и гипотезы, создаваемые об этой реальности наиболее выдающимися членами общества. Признак «наиболее выдающийся член общества» здесь не является субъективной оценкой, он означает просто члена общества, мыслителя или писателя, признанного самим обществом в качестве такового.  

      Поскольку, однако, материалом становятся и гипотезы, то естественно, что и сами описания «духовных ценностей» — концептов, как они даются в этой книге, тоже в известной мере — гипотезы.Но не следует преувеличивать их гипотетичность. Употребляя здесь слово «гипотеза», мы хотим подчеркнуть не какую-то особо большую меру их «гипотетичности», «авторской субъективности» и т. п. Эта мера, во всяком случае, не больше, чем в других гуманитарных исследованиях; например, гипотезами являются все этимологии словв лингвистике, гипотезами являются все описания «коллективных представлений» в социологии, именно потому, что они не даны в непосредственном наблюдении, и т. д. Мы хотим лишь подчеркнуть особую природу, особый характер отношений описаний концептов — к действительности: они описывают действительность, но действительность особого рода — ментальную. И уж во всяком случае, они имеют по крайней мере одно очень твердое основание — буквальный смысл обычая, представления, верования, термина, слова. Это всякий раз — исходная точка и дальнейшего развития концепта в самой ментальной действительности, в действительно существующем коллективном сознании, и в развитии гипотезы исследователя, которую он строит по этому поводу.  

    Отсюда вытекает, между прочим, и одно композиционное требование, относящееся и к определению культурного концепта, как оно дается в Словаре, и построению самого текста статьи Словаря, — это требование генетической последовательности. Определение каждого концепта — процесс, сходный с определением понятия в логике. Но между тем и другим есть очень важное различие. Определение концепта, как мы это выше обрисовали, складывается из исторически разных слоев, различных и по времени образования, ипо происхождению, и по семантике, а поэтому способ их суммирования в определении по самому существу дела является генетическим; концепт получает всегда генетическое определение. 60

 

    Рассмотрим теперь некоторые важные явления в сфере концептов, выходящие за рамки отдельных концептов или даже групп концептов, — то, что мы называем рядами.  

                        В) Эволюционные семиотические ряды концептов

      Если концепт, как мы сказали выше, складывается из слоев различного времени происхождения, то естественно представлять его эволюцию в виде некоей последовательности, или ряда, звеньями которых являются стадии концепта, или, говоря иначе, данный концепт в разные эпохи. Между этими звеньями, стоит расположить их достаточно последовательно, сразу же вскрываются особые отношения преемственности формы и содержания, благодаря которым нечто из старой стадии концепта становится знаком в его новой стадии. Такие отношения должны быть по этой причине связаны с принципом знака, или, что будет точнее, с принципом организации знаковых систем. Поскольку изучение знаковых систем чаще всего называется семиотикой, мы назвали такое расположение концептов в ряды эволюционными семиотическими рядами. Рассмотрим несколько примеров таких рядов, данных разными учеными (иногда в дискуссии друг с другом). Первое место, конечно, по самому существу дела должно быть отдано представителям эволюционной школы — кстати, только они одни и использовали понятие «эволюционного ряда» (другие рассматривали фактически те же самые явления, не называя их так).  

    а. Эволюционные ряды Тайлора занимают здесь, конечно, первое место. Само понятие (без соответствующего термина, термин наш) было введено еще в 70-е гг. прошлого века. Оно является исходным и для исследования эволюции концептов. Но здесь мы рассмотрим его следствия и его производные в самой науке, выстроив в единый ряд то, что авторами отдельных его звеньев в таком качестве не рассматривалось и даже не замечалось.  

    б. Так называемая «функциональная семантика» Н.Я. Марра     Наблюдения, аналогичные тем, которые производил Э.Б. Тайлор на рядах вещей и духовных концептов, провел в России (тогда СССР) акад. Николай Яковлевич Марр (1864—1934) над параллельными рядами вещей и их наименований, т. е. слов естественного языка. Таким образом Н.Я. Марру удалось выявить некоторую специфическую закономерность, которую мы теперь можем назвать именно семиотической, но которую сам Н.Я. Марр назвал «функциональной семантикой». 61

 

    Суть этой закономерности состоит в том, что значения слов — имен изменяются в зависимости от перехода имени с одного предмета (или действия) на другой предмет, заменивший первый предмет в той же самой или сходной функции. Марр установил, например, что с появлением в хозяйстве нового животного на него переходило название того животного, чью функцию приняло новое: так, по Марру, на лошадь (в разных языках) перешло название оленя; на хлеб перешло название желудя, так как желудь в качестве продукта питания был заменен хлебом, и т. п. (Марр Н.Я. Средства передвижения, орудия самозащиты и производства в доистории. К увязке языкознания с историей материальной культуры//Марр Н.Я. Избр. работы. Т.Ш. Язык и общество. Л., 1934, с. 123 и ел.; см. также статью «Происхождение терминов "книга" и "письмо"», — там же, с. 219 и сл.). Наблюдения Н.Я. Марра — в общем виде — подтверждаются архелогическими данными и данными о ритуалах. Так, в Пазырыкском кургане на Алтае были найдены ритуально захороненные останки лошадей в масках оленей (см. об этом в ст. культура, там же илл.). В некоторых языковых деталях эти положения Н.Я. Марра вызвали критику языковедов и должны быть скорректированы. (Два конкретных примера Н.Я. Марра подробно проанализированы ниже в пункте «д»; переход «камень» → «топор» в ст. ремесло, переход «желудь» → «хлеб» в ст. хлеб.)  

      Наличие каких-то неясностей в концепции Н.Я. Марра ощущалось уже в его время, сразу же после его публикаций, хотя природа этих неясностей и недоговоренностей стала ясна лишь теперь и освещена нами здесь. Однако сразу же возникла, в оппозиции к концепции Н.Я. Марра, альтернативная концепция, о которой нужно сказать несколько слов.  

    в. Существование концепта в латентном виде, в «образе» — концепция О.М. Фрейденберг (1890—1955)

      «Вполне сходясь с Марром в практических результатах его лингвистического анализа, — писала эта исследовательница, — я хотела бы подчеркнуть, что вижу здесь не "переход значений по функции", а принципиальный, общий закон для всей системы семантизации, который показывает, что каждое значение имеет иную, особую форму существования, совершенно непохожую на данную, и что эти различные состояния переходят друг в друга, живут в скрытом виде или появляются, теряя свой смысл» (Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М.: Наука, 1978, с. 46).  

    Свою мысль исследовательница пояснила примером: «раб» появляется до появления социального института рабства: «Да, понятие существует до определяемого им факта, и не в силу альтернативы — либо сперва факт, а потом о нем понятие, либо сперва понятие, а потом факт, а потому, что и самый факт, и понятие об этом факте всегда возникают из непохожих на себя, различных в отношении к себе видов (мы видим, как утверждение Марра об именовании в пределах одного эволюционного ряда сменяется прямо противоположным — 62 суть именования в переходе, в перескоке от одного ряда к другому. — Ю.С.}. Так, образ «раба» в отношении к понятию «раб» прогенетичен, до-понятиен. Понятие «раб» создано образом, ничего общего не имевшим с этим понятием, а именно этим образом оно и создано, образом, который логически ничуть не связывает сущность социального явления, раба, со словом, эту сущность определяющим. Так понятие «раб» существует еще до того, как рабы исторически появляются. Как же оно существует? В образе «раба». Явление, когда его нет, живет в другой форме или другом значении; скрытое появляется, явленное принимает форму скрытого. Этот большой закон семантизации (в другом аспекте — формообразования) далеко обгоняет мелкие эмпирические факты отдельных развитии, стадиальных изменений и других видов кажущейся эволюции. Его открытие составляло душу моих работ еще со студенческой скамьи. У Марра этот закон назывался «именованием по функциональным признакам» и был понят Марром как «переход значений слов по функциям в производстве». По Марру, первое, генетическое значение создавалось производственной потребностью; затем оно передавалось по функции. Так, например, первым питанием служили желуди; когда появились злаки и хлеб, они, выполняя функцию желудя, стали называться во многих языках желудями. У Марра и у меня факты одни и те же, но их теоретическое обоснование различно. У Марра — линеарный переход языковых значений по производственной функции нарекаемого предмета. У меня — отрицание того, что первобытное сознание могло понимать производственную функцию: предмет нарекался метафорически, без всякого отношения к его реальной функции в производстве» (там же, с. 45—46).  

    Хотя сама О.М. Фрейденберг настойчиво подчеркивает, что в ее споре с Н.Я. Марром речь идет об «одних и тех же фактах», но в действительности дело обстоит не совсем так. Правда, что непосредственный предмет спора составили одни и те же факты (например, «желудь»=>«злак, хлеб»). Но это лишь небольшая группа фактов, принадлежащая, так сказать, обеим концепциям одновременно. В действительности же концепция Марра относится к предметной области «производство», в то время как концепция Фрейденберг — к предметной области «непроизводственные явления». И в этих — различных — областях обе концепции верны одновременно.  

  К.К. Жоль в 1990 г. обратил внимание на то, что концепция О.М. Фрейденберг сродни концепции Л.С. Берга в области биологии, согласно которому появление органа животного предшествует его работе, т. е. функции, и даже потребности в нем (Л.С. Берг «Номогенез», 1922). Если это так, то обе концепции, Фрейденберг и Берга, могут быть нами поставлены в прямую связь с семиотическими теориями — с учением Якоба фон Икскюля о «цели», о телеологической организации внешнего и внутреннего мира животного: внешний мир, например такой-то вид растений как предмет питания животного, является в мире животного следствием внутреннего плана его организма, — см. об этом далее: Степанов Ю.С. Семиотика. М.: Наука, 1971. 63

 

  Рассмотрим теперь две концепции, которые в логической последовательности должны рассматриваться — как мы видим это теперь — как развитие, при некоторой критике, идей Фрейденберг, хотя в действительной истории авторы этих концепций первоначально никак не связывали свои взгляды со взглядами Фрейденберг, да вряд ли и вообще знали о них.  

    г. Ряды как случайные ассоциации. Именование как случайный выбор отличительного признака, по Б.А. Серебренникову     Первое положение акад. Б.А. Серебренникова (1915—1989) в его концепции именования, очень близко соответствующей идее О.М. Фрейденберг: «Не вдаваясь в полемику по поводу тезиса об обязательном вербальном характере человеческого мышления (который Серебренников отвергает. — Ю.С.), мы постараемся обосновать наш основной тезис: опыт создает инвариантный обобщенный образ предмета, который обычно предшествует его наименованию» (Номинация и проблема выбора//в кн.: Языковая номинация. Общие вопросы. М.: Наука, 1977, с. 148).  

    Наиболее распространенный способ номинации, отмечает далее тот же автор, — это использование уже готового звукового комплекса, т. е. какого-либо существующего слова или звукоподражательного комплекса, означающего один из признаков, присущих новому, называемому предмету. Таким образом, подчеркнем мы, в концепции Серебренникова речь идет о «внепроизводственных» рядах, а существования «производственных» рядов и функциональной семантики (что было основным в концепции Марра) Б.А. Серебренников, находившийся в резкой оппозиции к учению Н.Я. Марра, как бы вообще не замечает.  

      Далее Б.А. Серебренников формулирует свой основной тезис: «Чаще всего выбор признака в качестве основы наименования не зависит от каких-либо внешних условий и является результатом чисто случайных ассоциаций» (там же, с. 155). Такой признак, по Серебренникову, будучи означенным посредством звукового комплекса, сам становится условным знаком нового, называемого предмета, его опознавательной меткой.

 

      Более подробно примеры Б.А. Серебренникова мы рассмотрим ниже, а пока сразу заявим свою концепцию. 64

 

  д. Критика и синтез предшествующих концепций в понятии «концептуализированной области (сферы)»         Как уже было отмечено выше, подход Б.А. Серебренникова не только не учитывал и критически не преодолевал, но просто не замечал концепции Н.Я. Марра, связанной с понятием функциональной семантики. Это должно быть сделано в новой, синтезирующей концепции, соотнесенной с исходным теоретическим понятием эволюционных семиотических рядов. Кроме того, концепция Серебренникова требует критики и по одному специальному пункту, а именно — о случайности именования по признаку.  

  Приведем сначала свой пример — именование «человек». В индоевропейских языках обозначения человека распадаются на два отчетливо разделимых слоя. К одному, по-видимому, исторически новейшему (хотя достаточно древнему), относится праславянское *čelovĕkъ, не имеющее общепризнанной этимологии. Но, согласно наиболее достоверной этимологии, оно представляет собой словосложение; его первая часть, от и.-е. *kel- означает «род, племя, клан», ср. лит. kelis «колено, поколение, род», рус. челядь — 1. «Население феодальной вотчины Древней Руси; 2. Домашняя прислуга (как коллектив)», а его вторая часть — vĕkъ родственна лит. vaikas — «дитя»; т. е. все это сложное слово означает «дитя (нашего, «своего») рода, племени» ¹.  

      Ко второму слою, древнейшему (поскольку он представлен во многих и.-е. языках), относятся названия человека, образованные от корня со значением «земля»: лат. homo при humus —«земля, поверхностный слой земли — почва, перегной»; др.-ирл. duine при du, р. падеж don —«земля»; лит. žmogus при žeme —«земля». Таким образом, все эти наименования в разных, вариативных формах означают одно и то же — «земляной, земной», что и служит обозначением человека. С точки зрения формы, все эти слова восходят к одному и тому же индоевропейскому корню, представленному также в греч. χθών «земля, почва» — *g^zhem- // *g^zhom- (Chantraine, 1959; для первого согласного мы оставляем здесь нотацию автора этого словаря, хотя он имеет и другие обозначения). Очевидно, что все эти разные формы входят в одну-единственную оппозицию «земной» — «небесный», т.е. «земной» (человек) противопоставляется «небесному» (богу). Древнегреческий язык сохранил это противопоставление в развернутой форме, так в «Илиаде» (24, 220): «наземные (или: над-земные) люди» против «небесные (или: над-небесные) боги» (почему боги трактуются как «над-небесные» существа, т. е. находящиеся не просто вверху, на небе, но над небом, разъясняется в связи с представлениями древних об устройстве мира: небеса имели «слои», или «сферы»; древнегреческие боги обитали над той сферой, которая образовывала собственно «небо» — «уранос». -------------------

1 При литовских (а так же при древнегреческих) словах мы часто указываем не только значения, представленные в словарях литературного языка, но и диалектные, архаичные и редкие, они особенно информативны. 65       Таким образом, о «случайности» именования человека говорить, конечно, не приходится. Ведь вариации наименования протекают здесь в рамках одной и той же фундаментальной оппозиции «человек» — «бог».  

  Посмотрим теперь на примеры Б.А. Серебренникова с точки зрения выясненного здесь отношения — «случайность признака» при «неслучайности, фундаментальности основной категории или оппозиции». Мы увидим, что и в других случаях это отношение сохраняется.  

    Понятие «иметь»: пример Серебренникова— нем. haben родственно латин. сарerе «хватать» (т. е. семантическое развитие как будто бы случайно); но ведь связь между понятиями «хватать» и «иметь» прослеживается во множестве языков при самых разных исходных корнях, т. е. при — казалось бы — «случайных» первичных признаках наименования: рус. иметь и имать; литов. tureti «иметь» и tverti «хватать», и т. д., да и в самой латыни глагол, означающий «хватать» точно так же связан с глаголом «иметь»; иными словами, «иметь» есть результат «хватания».  

      Понятие «утро, рано»: пример Серебренникова — нем. Morgen «утро» родственно литов. merkti «смежить глаза » и «пригасить свет» (у Серебренникова ошибочно указано другое значение); в то время как нем. früh связано с индоевропейским корнем *рrо- «вперед»; но — наше добавление — корень, представленный в нем. Morgen и в литов. merkti совершенно очевидно означает не только «прибавление света», т. е. «рассвет, утро», но и «уменьшение света», между тем как корень *pro- точно так же означает нахождение и впереди, перед лицом человека, и позади, за его спиной; таким образом, при кажущейся случайности и разнобое признаков на самом деле здесь перед нами опять-таки одна и та же фундаментальная оппозиция «начало» и «конец», и притом с меня- ющимся порядком этих членов: «положение перед глазами» и «положение за спиной», «начало дня» и «сумерки» (это рус. слово от того же корня, что нем. Morgen, литов. merkti), «будущее и прошлое» — в конечном счете одно и то же противопоставление.  

    Итак, признак первичного наименования (а также и последующего переноса имени, т. е. наименования вторичного) кажется случайным лишь при неправильно выбранной точке зрения, - а именно тогда, если рассматриваются разрозненные случаи вне тех семантических рядов, к которым они принадлежат. Напротив, в пределах своего семантического ряда, — если он 66  

правильно определен исследователем, — признаки именования вовсе не предстают как случайные. Или, говоря точнее, разброс в выборе признаков может быть достаточно велик, но никогда, по-видимому, не выходит за границы определенного семантического ряда; в другом ряду будет другая, возможно столь же «разбросанная» совокупность выбираемых признаков, но опять-таки не нарушающая границ этого ряда. Свобода выбора признака («случайность»), таким образом, ограничена. Но тем самым характер закономерности приобретает не сам конечный результат — наименование, а тот ряд, в пределах которого наименование совершается. Ряд же принадлежит уже не только языку, но сфере культуры, и закономерность наименования из сферы языка переносится в сферу культуры, связанную, в частности, и с языком. Такую сферу, точнее — каждую такую сферу (т. е. «ряд»), мы назовем «концептуализированной областью (сферой)».  

    Здесь ход нашего рассуждения по необходимости раздваивается, возникает «развилка» рассуждения (с этим обстоятельством нам часто приходится иметь дело в настоящем Словаре, также и в других статьях). В данном .случае мы можем сначала пройти дальше по пути темы «О неслучайности именования в концептах культуры», а затем по второй ветви «развилки» — по пути самого явления «концептуализированной области», или же наоборот - сначала по второму пути, а затем по первому, — это не меняет существа дела. Мы все же, по соображениям удобства для читателя, выбираем первый путь для композиции. [...]