Босяк - новый герой в русской литературе (По произведениям м. Горького)

Горький м. - Фома гордеев.

Образ Русской деревни в прозе Бунина Русская деревня… Как много писателей и поэтов затрагивали в своем творчестве эту тему. Для меня русская деревня ассоциируется прежде всего с именем Бунина и его «Антоновскими яблоками». Именно в этом бунинском произведением ярко и красочно представлен образ деревни, которая ассоциируется с «ранним, свежим, тихим утром». Мысли автора постоянно возвращают его к прошлому, в котором остался «большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад» с «кленовыми аллеями», где можно насладиться «тонким ароматом опавшей листвы и запахом антоновских яблок, запахом меда и осенней свежести…» Перечитывая бунинское произведение, невольно поражаешься той красоте слова, с которой писатель говорит о ночи в деревне, когда «черное небо чертят огнистыми полосками падающие звезды. Долго глядишь в его темно – синюю глубину, переполненную созвездиями, пока не поплывет земля под ногами. Тогда встрепенешься и, пряча руки в рукава, быстро побежишь по аллее к дому… Как холодно, росисто и как хорошо жить на свете!» При всей изумительной конкретности своих наблюдений Бунин стремился, между тем, запечатлеть обобщенный образ России. Каждому из нас с детства врезается в память что-нибудь такое, что потом на всю жизнь остается образом родины. Именно это знакомое всем чувство и передал писатель в рассказе «Антоновские яблоки». Бунину запомнилось радостные лица осенью, когда в деревне всего вдоволь. Мужик, с гулом ссыпающий в меры и кадушки яблоки, «ест их с сочным треском одно за одним». Чисто деревенские зарисовки, кем уже только ни изображены, у Бунина выглядят как-то по-особенному. Часто такой колорит создается благодаря неожиданным ассоциациям. Он подметил, что поспевающая рожь имеет «матово-серебристый» цвет; белая от изморози трава радужно сияет и так далее. А как удивительно описывает Бунин деревенских жителей! «Старики и старухи жили в Выселках очень подолгу – первый признак богатой деревни, - и были все высокие и белые как лунь… Под стать старикам были и дворцы в Выселках: кирпичные, строенные еще дедами». Добротность, достаток, неповторимый уклад старины – вот она, русская деревня Бунина. Поистине, на редкость заманчива жизнь мужика! Как хорошо косить, молотить, спать на гумне, охотиться. Еще современники Бунина называли писателя певцом осени и грусти, и с этим невозможно не согласиться. В его рассказах чувствуются едва уловимые нотки необъяснимой легкой и светлой печали. Наверное, это ностальгия по прошлому, по старой России: «Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб. Эти дни были так недавно, а меж тем мне кажется, что с тех пор прошло чуть ли не целое столетие… Наступает царство мелкопоместных, обедневших до нищенства. Но хороша и эта нищенская мелко поместная жизнь»! В изображении деревни Бунин продолжал традиции Николая Успенского, которого так высоко ценил Чернышевский за «беспощадную» правдивость. Ещё Горький в свое время указывал, что за Буниным есть особая, никем еще не замеченная правда о русской жизни: «Изымите Бунина из русской литературы, и она потускнеет, что-то утратил от своей прославленной честности и высокой художественности». Эта жесткая честность как нельзя лучше ощущается в рассказе «Деревня». Здесь Бунин просто потрясает читателей безрадостностью картин народной жизни, постановкой серьезных вопросов о судьбе России, бурлящей и кипящей, особенно после революции 1905 года, непримиримыми противоречиями. «Так глубоко, так исторически деревню не брал…», - писал Горький самому автору. В рассказе «Деревня» Бунин описывает быт русского мужика с неприглядной, изнаночной точки зрения, с горечью говорит о вековой народной серости и разорении. И по-своему закономерным, хоть и не очень льстящим самолюбием героев, становиться вывод писателя: «Несчастный народ! Что с него спрашивать»! В данном случае пессимизм Бунина не был клеветой на народ. Эта горькая правда должна была открыть людям глаза, заставить их задуматься: «Что же будет дальше? Куда ты несешься, Русь»? Образ русской деревни, созданный в этом рассказе, резко отличается от того, что мы видим в «Антоновских яблоках». От Выселок словно и следа не осталось. Наверное, это связано с тем, что «Деревня была написана значительно позже «Антоновских яблок», где Бунин отразил образ деревни как отблеск светлых воспоминаний детских и юношеских лет. И мне близка именно такая деревня, где живут старики-долгожители, где весело и шумно справляют престольные праздники и где так упоительно пахнет антоновскими яблоками

ТВОРЧЕСТВО ЛЕОНИДА АНДРЕЕВА

Леонид Андреев открыл в литературе совершенно новый мир, овеянный дыханием мятежных стихий, тревож­ных мыслей, философских раздумий, неутомимых творческих исканий. Человек и властвующий над ним рок — эта проблема всегда волновала. В начале века, в пору всеобщего духовного пробуждения, фило­софское осознание возможностей личности и их ограничения историей, социальным устройством действи­тельности, биологическими законами жизни явля­лось потребностью времени. Именно трагическое миросозерцание писателя стимулировало его интерес к извечным тайнам бытия, к истокам несовершенства человеческой жизни. А. Блок недаром считал веду­щим мотивом творчества Андреева роковое, непреодо­лимое разобщение людей, бессильных в своем одино­честве понять не только других, но и собственную личность.

Но хотя жизнь представлялась Андрееву трагич­ной в ее основах, проповедь безропотного смирения перед всемогуществом рока его не увлекала. Наиболее проницательные современники писателя ощущали в его неистовых «воплях» при виде человеческих стра­даний попытки разорвать «круг железного предначер­тания», утвердить индивидуальную волю человека в его трагическом единоборстве с равнодушными, сле­пыми силами мироздания. Обостренное чувство жиз­ни заставляло Андреева постоянно мучиться ощуще­нием и знанием грядущей смерти. К. Чуковский писал: «Слово смерть он произносил особенно — очень выпукло и чувственно: смерть, — как некоторые сластолюбцы — слово женщина. Тут у Андреева был великий талант, — он умел бояться смерти, как никто. Бояться смерти дело нелегкое; многие пробуют, но у них ничего не выходит: Андрееву оно удавалось отлично; тут было истинное его призвание: испытывать смертельный отчаянный ужас. Этот ужас чувствуется во всех его книгах…». Но тем не менее, бес­компромиссная правда о смертности всего сущего усиливала в нем и его героях чувство жизни, придава­ла ему большую напряженность и одухотворенность. В произведениях Андреева смерть оборачивалась од­новременно и трагедией, и проверкой ценности про­житого, она выступала как естественное завершение жизни, как та высота, с которой глубже всего пости­гается мудрая и потаенная сущность бытия.

Вот как сформулировал философию жизни и творчества В.В. Боровский: «Человек создан для счастья, ему дана могучая мысль, в него вложены благодатные этические порывы, он прекрасен в своей юношеской целомудренности... — но перед ним воздвигнута высокая, толстая стена, о которую тщетно бьется он. Эта стена — все, что враждебно свободному развитию личности: и природа, и человеческое общество, и власть, давящая своей тупой, непреоборимой силой, и грубость, дикость, и предрассудки человека, и даже культурный прогресс, ведущий к обезличению человека. И борьба человека с этой стеной безнадежна. В этом его трагедия. Трагедия добра и красоты, которые поглощает страшная, неумолимая тьма, трагедия разума, которого ждет безумие или преступление, трагедия, наконец, самой жизни, обреченной на смерть и обесцененной смертью. Такова моральная философия Л.

Андреева».

В воплощении больших и серьезных социально-фи­лософских тем, выдвинутых эпохой, Андреев не хотел идти проторенными путями. И в прозе, и в драматур­гии он защищал свое право на эксперимент, на сво­бодный творческий поиск.

Художественный мир Леонида Андреева невозможно представить без его драматургии, новаторской по содержанию и форме. В пьесах «Жизнь человека», «Царь-Голод», «Анатэма», «Океан» даны обобщенные картины человеческой жизни, человеческой истории, других масштабных нравственно-философских проблем и явлений.

В противоположность театру непосредственного эмоционального переживания Андреев создает свой театр философской мысли, пренебрегая жизнеподобием и стремясь дать «широкий синтез», «обобщение целых полос жизни». Тяготение к «грубости, угловатости, даже как будто вульгарной карикатурности», гротесковая сатирическая образность, «депсихологи-зация» и «деиндивидуализация» персонажей, лишен­ных бытовой конкретности, доведение одной укруп­ненной черты характера до крайней степени развития при отсечении «мелочей и второстепенного», резкая стилевая контрастность — все это требовалось писате­лю, чтобы с самого начала разрушить иллюзию реаль­ности происходящего на сцене и беспрепятственно выразить волнующую его философскую идею.

И сегодня мы поговорим именно о драмах Леонида Андреева. Вначале мы обсудим его реалистические драмы. Творчество Андреева-драматурга началось с пьесы «К звездам». Она была написана в 1905 году.

Первый вопрос – Романтические тенденции в пьесе Андреева «К звездам».

1908 год. В сборнике «Знание выходит пьеса Андреева «Дни нашей жизни». Каковы особенности конфликта в этой пьесе? Какие морально-нравственные и бытовые проблемы поднимает автор в ней?

1912 год. Пьеса «Екатерина Ивановна». Сам писатель назвал ее «социально-психологической драмой». Что новое появляется в образе героини?

А теперь перейдем к наиболее сложной пьесе Леонида Андреева – стилизованной драме «Жизнь человека». «Хочу реформировать драму», — писал Андреев А. Серафимовичу в ноябре 1906 года после окончания работы над пьесой «Жизнь человека». В письме Г. Чулкову Андреев также отмечал новаторство свое­го замысла: «Дело в том, что я взял для пьесы совер­шенно новую форму — ни реалистическую, ни симво­листскую, ни романтическую, — что не знаю...» В ра­боте над пьесой писатель испытал немалые трудности. «Скажу откровенно, — признавался он Вл. Немирови­чу-Данченко, — сам я недоволен «Жизнью человека». Приходилось положительно идти ощупью, мысль упрямо сбивалась на старое, привычное, и минутами не было никакой возможности разобраться, хорошо ли ты делаешь или дурно. В самом процессе работы развивалась и выяснялась форма, и только оканчивая пьесу, понял я сам ее сущность... Пусть это будет пер­вым опытом».

По замыслу автора, «Жизнь человека» должна бы­ла быть первой в цикле философских пьес, «связан­ных односторонностью формы и неразрывным единст­вом основной идеи». «За «Жизнью человека» идет «жизнь человеческая», которая будет изображена в четырех пьесах: «Царь-Голод», «Война», «Револю­ция» и «Бог, дьявол и человек», — писал Андреев Не­мировичу-Данченко в мае 1907 года. — Таким обра­зом, «Жизнь человека» является необходимым вступ­лением как по форме, так и по содержанию, в этот цикл, которому я смею придавать весьма большое значение». И хотя этот замысел в своем первоначаль­ном варианте не был осуществлен (из названных была написана лишь пьеса «Царь-Голод»), само по себе намерение Андреева создать цикл драматических произ­ведений, в котором судьбы отдельных людей должны были быть увязаны с судьбами человечества, четко со­относилось с острейшими философскими запросами времени и по-своему отражало потребность в новом уровне философско-исторической и художественной мысли.

Итак, рассмотрим тематику и проблематику пьесы, ее философский смысл. Синтез искусств в ней: роль цвета, света, музыки, пластики.

В «Жизни человека» (как и в некоторых последую­щих пьесах) Андрееву удалось предвосхитить харак­терные особенности экспрессионистской драматур­гии, наиболее сильно развившейся в немецкой лите­ратуре 1910—1920-х годов (в пьесах Г. Кайзера, Э. Толлера и других писателей). Как и немецкие экс­прессионисты, он обостренно воспринимал трагизм существования отчужденного человеческого «я», бес­помощного перед властью рока. Выдвигая на первый план не отражение событий, а эмоциональное, субъ­ективное отношение к ним, Андреев создавал «искус­ство переживания», в котором картины реальной дей­ствительности деформировались под напором бурных, смятенных переживаний художника, тревожно реаги­ровавшего на вопиющие диссонансы истории.

В следующих его пьесах можно увидеть черты экспрессионизма. Это такие пьесы, как «Анатема», «Царь-Голод», «Черные маски». Попытаемся их определить. Какова неореалистическая символика этих пьес?

Считая устаревшим психологический театр, Андреев в своей концепции предвосхищающего экспрессионизма, отстаивал театр «внешней неподвижности», то есть пассивного существования человека, пронизываемого токами психических энергий — мистических, сновиденческих, подсознательных, исчезающих «в тихой глади небытия». Драмы «Реквием» (1913-15) и «Собачий вальс» (1916), наиболее последовательное воплощение этой концепции, были его последними художественными свершениями.

Итак, подведем итоги. Каковы же художественные принципы Андреева-драматурга? В более поздних драматических произведениях внимание Андреева перемещается в более «земную» сферу отношений личности с окружающим миром. Писатель ратует за театр «чистого психизма», театр «души», в котором, по его убеждению, должно быть торжество полной психологической правды, торжест­во истинно трагедийного искусства. Тяготея к философско-психологической трагедии, он возвращается к реалистической образности, заостряет внимание на постижении глубин духовной жизни человека, за­трагивает гражданские, социальные проявления лич­ности.

Правда, лишь в немногих пьесах (в частности, в «поэме одиночества» «Собачий вальс») Андрееву уда­лось приблизиться к идеальному выражению своих требований к новой драме. В большинстве своих пьес 1910-х годов он склоняется к компромиссным худо­жественным решениям: сближает психологический театр с символической драмой, насыщает бытовые сю­жеты дополнительной философской нагрузкой, при­дает обыденным психологическим деталям символич­ность, многозначную обобщенность, чтобы поднять изображение быта до уровня трагического восприя­тия. В последних лирико-драматических «испове­дальных сочинениях Андреева» («Тот, кто получает пощечины», «Реквием», «Собачий вальс») с предель­ной обнаженностью проявилась душевная трагедия писателя, так и не сумевшего приблизиться к разре­шению коренных противоречий жизни и потому чув­ствовавшего себя бесконечно одиноким в окружа­ющем мире.