«Голштинская история» в Зимнем дворце
Автор : Марина Владимировна Петрова
(О Екатерине Великой)
Марина Владимировна Петрова — кандидат искусствоведения, ведущий научный сотрудник Государственной Третьяковской галереи. автор цикла статей на тему «Духовные искания в русском искусстве второй половины ХIХ века».
О Екатерине Великой написаны многочисленные труды. И в каждом из них она предстает прежде всего как императрица, как один из выдающихся государственных деятелей своей эпохи. Но отдельные стороны ее частной жизни так и остались во многом закрытыми и неизвестными до сих пор. Между тем именно они позволяют увидеть императрицу в совершенно новом и даже неожиданном свете.
В центре нашего исторического расследования — образ Екатерины-матери. Нас будет интересовать не проблема ее отношений со своим наследственным сыном, что уже давно стало притчей во языцех. Герой наших изысканий — не великий князь Павел Петрович, а Алексей Григорьевич Бобринский, внебрачный сын императрицы и графа, а позже Светлейшего князя Григория Григорьевича Орлова (1734–1783). И хотя данный факт отнюдь не новость, тем не менее материнские качества Екатерины и во взаимоотношениях со своим «левым», как говорили в ХVIII веке, сыном всегда характеризовались весьма негативно. Квинтэссенцией такой оценки стало красноречивое название отдельной главы в объемном труде К.Валишевского «Роман императрицы» — «Плохая мать и лучшая из бабушек».
Практически все исследователи, перефразируя друг друга, пишут о равнодушии государыни к своему бастарду, о формальном исполнении ею своих материнских обязанностей, о дистанции, всегда сохранявшейся между ними. В немалой степени такой устойчивости негативного портрета Екатерины-матери способствовала в дальнейшем и советская историография. Мало что изменилось в данных оценках и в последнее время. В своей монографии «Императрица» О.Чайковская, касаясь интересующего нас вопроса, смело заявляет, что к Алексею у Екатерины «в душе... тепла было не больше, чем к первенцу, наследнику престола».
В другой публикации 1990-х годов «потаенный сын императрицы» предстает «беспризорным котенком», которому, как утверждает автор, Екатерина пресекла, возможно, поселившиеся «в его сердце смятение и робкие надежды», указав «раз и навсегда дворянину Бобринскому его место».
Но мы не станем полемизировать с авторами, упрекая их во внешнем подходе к общеизвестным фактам, поскольку главное для нас как раз и состоит в выявлении того «места», которое готовила своему «левому» сыну императрица.
Глава I
Тайна Императорского дома
Наша история началась 11 апреля 1762 года, когда в Зимнем дворце в четверг, на пасхальной неделе, в обстановке глубочайшей секретности императрица Екатерина, еще не коронованная, но уже живущая под угрозой развода со своим мужем, родила мальчика, названного Алексеем. Этот ребенок — плод ее любви к молодому офицеру Григорию Григорьевичу Орлову. Еще будучи великой княгиней, она приметила его в конце 1750-х годов. Он был тогда невысокого чина, всего лишь армейский капитан, да и моложе ее на пять лет. Но зато своим ростом, гордой статью и какой-то особой, чувственной красотой приглянулся тридцатилетней Екатерине. С этого момента началась головокружительная карьера малозаметного офицера. Последствия бурного романа не заставили себя долго ждать. В августе 1761 года Екатерина поняла, что она беременна. Но списать эту «радость» на счет Петра Федоровича великая княгиня уже не могла, так как супруги настолько ненавидели друг друга, что даже сама мысль о какой-то интимной близости была для них чудовищной. Потому и роды были тайные.
Чтобы выманить Петра III из дворца, камердинер Екатерины В.Г. Шкурин поджег даже свой дом, так как смотреть на пожары было известной страстью императора. За время его отсутствия Екатерина успела разродиться мальчиком. Новорожденного быстро обмыли, завернули в огромную бобровую шубу и не мешкая вынесли из дворца.
После переворота 28 июня 1762 года и своего воцарения Екатерина в благодарность за самопожертвование Шкурина пожаловала ему 57 000 рублей, а 6 августа того же года — 1027 душ, сопровождая этот дар словами: «Для незабвенной памяти нашего к нему благоволения». А через год, когда праздновалась первая годовщина ее восшествия на престол, «за особливую, долговременную при нас службу и отличную к нам верность» Шкурин, ставший за это время уже бригадиром, был пожалован в действительные камергеры. А это — II класс Табели о рангах. Тогда же ему было поручено «главное надзирание над всеми нашими собственными казенными», то есть кладовыми. К тому же в течение нескольких лет императрица выплачивала своему бывшему камердинеру долг (?!) в 230 000 рублей. Но и это еще не все. Она подарила Василию Григорьевичу Елизаветино — с охотничьим домиком, построенным еще при Елизавете Петровне, что любила охотиться в тех местах. Отсюда и название местности. Здесь, в семье Шкуриных, и провел свои первые годы жизни потаенный сын новоявленной императрицы Алеша.
Есть основания предполагать, что впервые Екатерина увидела Алешу лишь через год после его рождения, а то и позже. Сначала нельзя было, чтоб не навлечь подозрения мужа, затем — государственный переворот, который тогда предпочитали называть революцией, и уже через три месяца, в сентябре, коронация в Москве.
Сроки по всем статьям рекордно короткие, поскольку обычно подготовка к этому событию занимала, как правило, не менее, а то и более года, так как всей материальной части и атрибутам коронационного действа полагалось быть абсолютно новыми. Для соблюдения протокола требовались, кроме всего прочего, коронационное платье из новой ткани и балдахин, под которым коронующаяся особа по заведенному правилу выходит из Грановитой палаты, спускается по Красному крыльцу и шествует в Успенский собор. В немалой степени сроки коронации зависели также от продолжительности времени, требуемого для изготовления специальной — коронационной — кареты. На все это нужно было очень много времени, которого у Екатерины не было. Ей надо было спешить, чтобы самим фактом коронации, которой, кстати, не было у Петра III, утвердить свое пребывание на русском престоле. Поэтому обошлись старой колымагой — огромной, неповоротливой каретой, в которой короновалась еще Елизавета Петровна. Подновили кое-как кое-где и балдахин. Из елизаветинских же запасов сшили и платье. Единственно, что было здесь новым, — это корона, в изготовлении которой были использованы фрагменты модных тогда женских нагрудных украшений из золота и драгоценных камней. А в целом на новую корону пошли 58 крупных и 4878 мелких бриллиантов, большой рубин и 75 больших жемчугов. В сентябре 1762 года в Успенском соборе эту бриллиантовую корону, переливающуюся всеми цветами радуги, Екатерина, как некогда императрица Елизавета, сама водрузила твердой рукой на свою голову. Но и по окончании коронационных торжеств сразу возвращаться в Петербург она не могла. Ей было очень важно заполучить не только официальное, но и общенародное признание. Именно в это время мощи святого Димитрия Ростовского крестным ходом должны были перенести в Ростов Великий — город его пастырского служения. И Екатерина II, ставшая одновременно и императрицей, и главой Церкви, приняла самое непосредственное участие в этом ходе, не раз подставляя под раку со святыми мощами и свое плечо в надежде произвести особое впечатление на православный народ и заручиться его доверием.
Потом надо было переждать, пока улягутся политические страсти и жизнь начнет более или менее входить в свою колею.
Словом, в Петербург коронованная императрица вернулась только весной 1763 года. А вскоре Г.Г. Орлов стал предъявлять ей вексель для оплаты. Еще год назад Екатерина посвятила Григория Орлова в тайны своего замысла и обещала — в случае, разумеется, успешного исхода дела — выйти за него замуж, почему все пять братьев Орловых и приняли самое активное участие в свержении Петра III.
Вот теперь, как казалось новоиспеченному графу, уже облагодетельствованному деньгами, наградами и имениями, пришел час расплаты. И для большей гарантии за поддержкой он обратился к графу А.П. Бестужеву, тому самому, который в свое время был мозговым центром заговора 1757–1758 годов. А суть заговора заключалась в отстранении после смерти императрицы Елизаветы Петровны от власти ее наследника — Великого князя Петра Федоровича, не скрывавшего своего отвращения ко всему русскому и потому восстановившего против себя, можно сказать, весь двор. А вместо него возвести на престол его жену — Екатерину Алексеевну, как раз преуспевшую в завоевании симпатий русского общества.
Тогда, в ходе расследования, Великой княгине удалось выйти сухой из воды. А на долю Бестужева, прикрывшего собой свою соучастницу, выпала долговременная ссылка, в которой ему и оставаться, может быть, пожизненно, если бы не смерть государыни 25 декабря 1761 года и не свержение Петра III.
Поэтому обращение Орлова к Бестужеву было неслучайным. А тот, благодарный Екатерине за свое возвращение из продолжительной ссылки и, разумеется, в надежде на новые милости и должности за стародавние дела, был готов для нее сделать все.
Именно граф Бестужев инициировал предложение и даже разработал проект о присвоении Екатерине титула «Матерь Отечества», который «не по ласкательству и раболепству, — говорилось в документе, — а точно по истинным достойным добродетелям ей принадлежит». Титул этот предполагалось «принесть торжественно» после коронации «Ея Величества* именем всего Российского народа при благодарении за Ея попечения и труды не только оберегая, но не щадя собственной своей особы для пользы верноподданных своих...». И хотя получить такой титул Екатерине было, безусловно, очень лестно, но, как политик и прагматик, она хорошо понимала, что пока эта затея преждевременна. Потому и дала соответствующую резолюцию: «Видится мне, что сей проект еще рано предложить, потому что разталкуют в свете за тщеславие а за ваше усердие благодарствую». когда же ее положение на троне стало укрепляться, она вновь вспомнила об идее Бестужева и способствовала ее реанимации. Так вслед за Петром Великим — «Отцом Отечества» — Екатерина II обрела звание «Матерь Отечества».
Поскольку в сентябре 1762 года инициатива Бестужева была отклонена, а желание отблагодарить, да и выслужиться было велико, он и поддержал тогда Орлова в его просьбе. Бывший канцлер, он знал и умел обставить дело так, чтобы придать ему политический вес и силу государственной значимости. Вскоре им был составлен «национальный адрес», умолявший императрицу «почтить усердныя желания любезных ея подданных избранием супруга достойнаго ея царской руки». Для реализации замысла были собраны подписи многих сановников, выявлен прецедент подобного венчания Елизаветы Петровны и графа А.Г. Разумовского, получено согласие Православной Церкви, которая, между прочим, не только не противилась, но даже поддерживала такие морганатические браки, ведь они закрывали вакантное место супруга Российской императрицы и тем самым пресекали поползновения со стороны иностранных, а точнее, инославных претендентов, пусть даже и королевской крови.
Дело оставалось за Сенатом, на решение которого Екатерина почему-то и вынесла сей вопрос. Тогда-то на его заседании Никита Иванович Панин, канцлер и одновременно воспитатель наследника престола Великого князя Павла Петровича, и произнес свою знаменитую фразу о том, что императрица вольна делать все, что ей заблагорассудится, но графине Орловой не быть на престоле. Фраза, разрушившая до основания брачные притязания Г.Орлова.
Одни исследователи, включая и современников всей этой истории, рассматривают данный факт как истинную причину несостоявшегося замужества Екатерины — из-за наложенного на него Сенатом официального запрета. Другие же авторы, напротив, считали, что сцена в Сенате была разыграна по взаимной договоренности с Паниным, так как полученную столь дорогой ценой власть Екатерина ни с кем делить не собиралась.
Согласиться и с этой точкой зрения полностью довольно трудно, поскольку хорошо известно, как выговаривала императрица Панину за инцидент в Сенате. «Я никогда не уполномочивала этого старого интригана на этот поступок, — заявила она Панину, имея в виду Бестужева,— что же касается до вас, я вижу в вашем откровенном и честном поведении слишком много приверженности ко мне, хотя вы всегда невпопад ее употребляете». Недоброжелательность к «старому интригану» была абсолютно напускной. Панин не мог не сознавать этого, поскольку ему был хорошо известен текст «Манифеста», которым императрица высвободила Бестужева из ссылки, «возвратя ему прежныя чины действительного тайного советника и ранг Генерал-фельдмаршала, сенатора, обоих российских орденов кавалера и сверх того жалуем его, — излагалось в “Манифесте”, — первым Императорским советником и первым членом нового учреждаемого при дворе Нашем Императорского Совета с пенсию в нем 20 000 руб. в год». А далее всех «Наших верноподданных» призывали к «уважению и надлежащему почтению» графа Бестужева-Рюмина, согласно «многим его долголетним в Империи заслугам». Поэтому благосклонность императрицы к «приверженности» Панина к себе, его «откровенному и честному поведению» не более чем фраза.
Вполне возможно, что Екатерина в принципе действительно хотела выйти замуж за Орлова, потому «Гри-Гри», как ласково называла его императрица, и взялся за дело так рьяно. Но в данный конкретный момент эта «акция», хоть и желанная, была абсолютно несвоевременна: неожиданно возникла серьезнейшая угроза коронованной императрице в одночасье потерять только что обретенную власть.
Простудился и очень тяжело заболел девятилетний Павел. Настолько тяжело, что врачи предрекали даже летальный исход. В случае смерти Павла Екатерина сразу же лишается всяких прав на российскую корону. И она как за соломинку ухватилась за мысль объявить Алешу сыном Петра III и, следовательно, наследником престола, что, в свою очередь, оправдывало бы и ее собственное, уже узаконенное пребывание на троне.
Учитывая народное воодушевление во время переворота, поддержку армии, и прежде всего гвардии, а также хорошо известное всему двору грубое обхождение с ней покойного мужа, желавшего не только развестись с ней, но и заточить вместе с Павлом в Шлиссельбургскую крепость, Екатерина могла смело начать разыгрывать эту карту. Замаячившая перед Екатериной перспектива надвигающейся жизненной катастрофы, с одной стороны, и спасительного Алешиного престолонаследия— с другой, взяла верх над соблазном стать женой любимого мужчины.
В связи с этим одно из двух: или Екатерина не посвятила Орлова в свой далеко идущий план, или же Орлов не поверил ей, заподозрив в попытке оттянуть исполнение данного ею слова, а затем и полностью все свести на нет. И тогда решил действовать наскоком, не понимая всей сложности момента. Потому Екатерине и нужна была форма не личного, но официального отказа в бракосочетании, что позволяло тем не менее оставить Орлова при себе.
Отсюда то спокойствие, с которым она выслушала слова своего канцлера. После чего там же, в Сенате, театральным жестом надорвала уж было заготовленную грамоту, и инцидент был исчерпан. Павел, слава Богу, выздоровел, а второй раз поднимать вопрос о замужестве было уже неуместно.
Из всей этой истории с сохранением за собой престола Екатерина вынесла очень важный урок: как все непрочно в этом мире. От случайностей не застрахован никто. И потому, не откладывая в дальний ящик, она, несмотря ни на что, стала активно заниматься материальным обустройством Алеши.
Еще будучи на Москве, в 1763 году, она приобрела у офицера лейб-гвардии Конного полка Ладыженского за 100 000 рублей заложенное и перезаложенное им имение в Тульской губернии, состоявшее из сел Бобрики и Богородицкое с прилегающими деревнями общей площадью 200 000 десятин и насчитывающее 11 000 душ крепостных. Чтобы освободить огромное тульское имение от долгов, императрица чуть позже, уже в Петербурге, специальным Указом от 21.V.1763 года повелела: «...колико у кого ис того движимого в закладе состоит, или просрочившие указанный срок к выкупу не миновать, оное все надлежащим порядком выкупить и закладные принять с подписанием». Так как выкуп закладных осуществлялся из общей суммы, в которую было оценено все имение, то в результате Ладыженский получил только голый остаток, что также было предусмотрено этим указом.
Поскольку в Богородицком был конный завод, то по специальному указу только что приобретенные земли были приписаны к императорской Конюшенной конторе, где и состояли в ведомстве князя Сергея Гагарина, бывшего одновременно Тульским губернатором. Ему же «в смотрение поручены» были также и все доходы с этого имения. Затем императрица заготовила проект «Указа нашей Вотчинной коллегии» о передаче Тульского имения «еще малолетнему Алексею Григорьеву сыну Сицкому».
«Указ Нашей Вотчинной коллегии» (проект)
«Село Бобриково с приписными т.к. оно куплено Нами от лейбгвардии конного полку офицера Ладыженского, и в ведомстве князя Сергея Гагарина по Нашему указу состояло, также Богородицкое с приписными что было конюшенное... тому же князю Сергею Гагарину по нашему указу в смотрение поручено со всеми из сих деревень от 1763 и 1764 годов собранными доходами и есть ли доходы отданы в рост, то и с процентами то для (неразборчиво) сего указа отдать ныне в 1763 г. еще малолетнему князю Алексею Григорьеву сыну Сицкому, который от нас поручен для воспитания нашему камергеру Василию Григорьеву сыну Шкурину, который укажет... его воспитанник, обретается... известна и жена его, Анна Григорьевна Шкурина, а для большей вероятности и избежании дальней и всякой трудной исследовании особливо естьлиб следование кому во вред обратилось, что сим найкрепчайше запрещаем, понеже наша воля есть милостивая и желаем наградить оного князя Сицкого из любви и благодарности к отцу его бывшего армейского капитана, который за нас потерпел: при сем прилагаем половину переломленной печати и кто принесет другая половина тому отдать все то, что в сем указу означено а хто сей наш указ в исполнении помешает или хто дерзнет у того князя Алексея Григорьева сына Сицкого все или часть отымет, тот да будет проклят он и потомки его и на нем Страшный суд божий взыщет».
Фамилия Сицкий, принадлежавшая древнему роду, кровно связанному с Романовыми, была выбрана с дальним прицелом. Данный документ при наличии подписи «Екатерина» должен был узаконить официальный статус Алексея Григорьевича: дворянин, князь, но и юридический владелец огромного имения. Но указ этот не подписала. Видимо, в последнюю минуту спохватилась. Ведь род Сицких давно вымер, и попытка его официально «оживить» может выглядеть смешной и незаконной. А поскольку другой подходящей фамилии для Алеши пока не нашлось, то и отложила указ до лучших времен. И Алексей вплоть до 1775 года продолжал считаться младшим ребенком в семье Шкуриных. Поскольку, скрывая беременность, Екатерине приходилось все время затягиваться, то в результате ребенок родился слабым, что, безусловно, беспокоило Екатерину. И когда тому исполнилось годика три-четыре, она отправила его на целый год в Швейцарию. Сопровождал его в этой поездке Иван Иванович Бецкой (1704–1795). Действительный тайный советник, Президент Академии художеств, Главный директор канцелярии от строений Ее Величества домов и садов, возглавивший Воспитательный дом, созданный по указу Ее Величества в 1760-е годы, и назначенный почти одновременно Главным директором Второго Сухопутного шляхетского кадетского корпуса.
Имя Бецкого не случайно всплывает в нашей истории. Оно постоянно будет встречаться в ней, сопутствуя Алексею Григорьевичу вплоть до 1787 года, и уже поэтому о нем следует сказать несколько слов.
Иван Иванович Бецкой (Бецкий) был сыном князя Ивана Юрьевича Трубецкого — офицера петровской армии. Во время войны со шведами он попал в плен. Там женился на баронессе фон Вреде, скрыв от всех, что уже женат и даже имеет дочь. В 1718 году за ним в Швецию приехала его законная супруга, разоблачившая вероломство двоеженца. Брак с баронессой, разумеется, был расторгнут, а родившийся уже к тому времени сын Иван сразу же попал в разряд незаконнорожденных. Отсюда у Ивана Ивановича и усеченная фамилия, как было тогда принято в подобных случаях. Но, возвращаясь к себе на родину, Трубецкой (Трубецкий) не оставил мальчика, а взял его с собой. При этом все время держал его при себе, дал хорошее образование, приобщил к государственной службе.
В 1728 году мы застаем 24-летнего Ивана Бецкого во Франции, где он служил секретарем русского посольства в Париже. Здесь же, в Париже, молодой атташе увлекся 17-летней Иоганной-Елизаветой, бывшей к тому времени уже женой герцога Ангальт-Цербстского. Через несколько месяцев герцогиня вернулась к себе в Померанию. Туда же за ней полетел и Бецкой. А 21 апреля 1729 года в Штеттине (ныне польский город Шецин) принцесса Ангальт-Цербстская родила дочь — Софию-Августу-Фредерику, которую мы больше знаем под именем Екатерина II.
Не секрет, что в свое время, когда Елизавета Петровна начала подыскивать невесту для своего племянника, именно Трубецкие приложили немало усилий и в конце концов, переиграв другие партии при дворе, склонили все же государыню остановить выбор своей будущей невестки на 15-летней дочери герцога Ангальт-Цербстского.
Известно также, что когда Екатерина посещала Бецкого в его доме на Миллионной улице, а он, к слову сказать, был одним из очень немногих, к кому императрица ездила в гости, то, оставаясь с ним наедине, по свидетельству секретаря Бецкого, всегда целовала ему руку. В те времена так было принято в отношениях между родителями и детьми.
Когда в 1769 году Екатерине делали прививку от оспы (в те поры это была кровавая операция), лежавшая в постели и, можно сказать, истекавшая кровью государыня шутила: «Пусть вся немецкая кровь вытечет, а русская останется». Что она имела в виду, знала лишь она сама. Сохранились также сведения о том, что 30 августа 1795 года императрица провела у постели умирающего Бецкого всю ночь и горько плакала, когда тот испустил дух.
Кроме того, доподлинно известно, что все свои письма на Высочайшее имя, а их сохранилось в архиве немало, Иван Иванович всегда подписывал так: «Вашего Императорского Величества Иван Бецкой», а то и просто «Бецкой». Такой вольности не позволял себе даже Павел, а тем более Потемкин, не говоря уже о всех остальных. Свои послания они всегда заканчивали общепринятой тогда формулой: «Ваш верноподданный раб имярек». За исключением, может быть, Павла, который слово «раб» не употреблял, а заменял его на «сын». Но сама формула сохранялась всегда.
Наконец, свою самую сокровенную тайну — Алешу — императрица со временем доверила не кому-нибудь, а только Бецкому, передав в его руки все нити, связывавшие ее с сыном, опекуном которого он оставался до 1787 года.
Поэтому только ему, Бецкому, и поручила в 1766 году отвезти мальчика в Швейцарию. А оформлено все было вполне официально. Бецкой написал на Высочайшее имя прошение: «...отпустить меня с милостию в чужие края до излечения моего и поправления тамошними водами с помощью климата, разоренного моего здоровья». На что, естественно, получил милостивое соизволение. Поскольку ребенка увозили на целый год, то предварительно Ф.С. Рокотову, хоть и молодому, но уже известному тогда художнику, заказали написать с него портрет. На нем Алеша изображен в красивом платьице, чепчике и с погремушкой в руках. Этот портрет потом много лет висел в комнатах Екатерины. Отныне каждый раз перед долгой разлукой она будет заказывать его портреты, чтобы, не расставаясь с ним в мыслях, иметь перед глазами его живой образ.
Кроме Бецкого, Алешу сопровождала и старшая дочь В.Г. Шкурина — Маша, четырнадцатилетняя девушка, очень любившая мальчика, который также был к ней очень привязан. Вообще, годы, проведенные в семье Шкуриных, были, может быть, самыми светлыми в его жизни. Он рос в тепле и любви, и единственное, о чем беспокоилась мать, — чтобы ребенка не избаловали.
Спустя много лет, узнав о смерти Шкурина, Алексей запишет в своем дневнике: «Я узнал, что в прошедшую среду умер Вас. Григ. Шкурин. Это меня очень огорчило. Он был очень добр ко мне, и я обязан всей его семье. Ночью я не мог заснуть. Мне все представлялся покойный Василий Григорьевич Шкурин. Я целый час плакал; но такова воля Провидения!»
Пробыв целый год в Швейцарии, Бецкой с Алешей и Машей вернулись весной 1767 года в Россию. И тогда же, в конце мая, мать взяла мальчика с собой в свое путешествие по Волге. Дав отдых Бецкому, которому было уже за 60, она приставила к Алеше Василия Григорьевича Шкурина и Машу. А приболевший в то время Павел остался дома с Н.И. Паниным, почему она и смогла позволить себе такую вольность. Путешествие будет сравнительно недолгим — не более трех недель, в течение которых Екатерина, останавливаясь во всех крупных приволжских городах, доехала до Нижнего Новгорода. Размещаясь всякий раз в доме губернатора, она принимала там различные делегации, петиции, вела беседы с хозяином дома и наместником о положении дел, обсуждала вопросы экономики и управления во вверенной им территории — словом, знакомилась со своей страной непосредственно и обстоятельно, не забывая при этом о текущих государственных делах. И однажды даже попеняла Панину за то, что она не получила от него своевременно документов и поэтому целый день провела «праздно».
Пока плыли по Волге, Алеша со Шкуриным и Машей находился на одной из галер, отдельно от императрицы, а когда приставали к берегу, то мальчика переселяли к ней, в дом губернатора. Больше возможности жить под одной крышей со своим «левым» сыном у нее уже не будет никогда.
У нас есть все основания утверждать, что императрица не желала мириться с подобной ситуацией. И дело было не только в материнских чувствах, но и в ее амбициозности. Она не могла согласиться со статусом своего сына как незаконнорожденного, то есть бесправного и незащищенного.
И уже в самом начале своего царствования она поставила перед собой задачу порушить эту несправедливость.
Как и ее современники, государыня уповала на законы, полагая, что ими вполне можно «вымостить» дорогу к счастью. Достаточно вспомнить ее знаменитый «Наказ», над которым она трудилась в течение двух лет, и уже весной 1767 года рукопись была наконец закончена, а вскоре и напечатана.
И в нашем случае, дабы избежать всевозможных претензий, нападок, а тем более обвинений, мать решила исключительно законами проложить Алексею путь наверх. Расчистить этот путь было непросто. С первого же дня своего воцарения она испытывала постоянную угрозу, гнездившуюся в ее собственном доме и исходившую от ее вечного политического конкурента — великого князя Павла Петровича. Уступать ему трон она, как известно, не собиралась. Но во имя собственного укрепления во власти ей было жизненно необходимо основательно понизить его политические акции, к чему и побуждали ее вполне конкретные обстоятельства.