В.Н. Топоров - Миф. Ритуал. Символ. Образ

прилетевшим им на смену, и продолжали паразитировать на мозге и мыслях человека, растравляя пустым жалом — свои старые укусы. Этим

несчастным плохо пришлось в дни недавней революции: в них не было ...

м-м... и м м у н и т е т а в р е м е н и»48.

Главным открытием «умаленного» человека было осознание неверности своего первоначального плана — «то, чего я искал з а стеклом, оказалось тут, под стеклом». И, следовательно, — «Всё прошлое моей возлюбленной, правда разорванное на мгновения, ползало и роилось вокруг меня». Однажды случайно, изловив одну из юрких Секунд, крепко сжав

еемеж ладоней и всматриваясь внутрь ее яростно извивавшегося тела, он заметил вдруг, как на прозрачных извивах Секунды стали проступать какие-то контуры и краски, более того, услышал, как «цокающий писк

еевдруг превратился в нежный звук давно знакомого и милого-милого голоса, прошептавшего тихо, но внятно мое имя». Это было другим главным открытием «умаленного» человека в невидимом слое времени. Дальнейшая охота за бациллами времени подтверждала первое впечат-

ление и позволила сформулировать гипотезу, близкую к очевидности: «бациллы длительностей, введя в человека время, вбирали в себя из человека в свои ставшие полыми желёзки содержания времени, то есть движения, слова, мысли, — и, наполнившисьими, уползали назад в свое старое циферблатное гнездовье, где и продолжали жить, как живут отслужившие ветераны и оттрудившиесярабочие». Обмен времени на содержание, длительностей на смыслы как тайный нерв бытия человека во времени, — этот вывод мог бы стать третьим главнымоткры-

тием автора во временнойглуби (собственно, он это и имел в виду, хотя и не назвал ключевого слова — обмен, которое позволяет объединить в нерасторжимое по существу целое — человека «природного» (жизнь, биология), человека «социального» (общество), человека «знакопроизводящего» и «знакопотребляющего» (знаковое пространство) с человеком «временнйм» (сфера космических энергий).

Однако временной опыт «умаленного» человека, соблазны и искушения времени, тяготы и страдания, связанныес ним, наконец, активное мучительство, претерпеваемое со стороны времени (и, как можно предполагать, заглянув глубже, мучительство времени со стороны человека,

как бы упустившего в неравноценном обмене содержание-смысл, чтобы заразиться временнымидлительностями,и мстящего за это «разбогатевшему» времени), на этом не кончились: служба человека времени, как, впрочем.и времени — человеку, продолжалась. Слишкомбыстрое сплющивание тела ученика привело к тому, что бациллы времени, жившие в порах, были сильно ущемлены и с трудом выползли наружу. «Этиг-то инвалиды и обвиняли меня в злонамеренном покушениина их жизнь», а так как «умаленный» человек еще плохо понимал «металлически-цока-

ющие и тикающие звуки бациллового языка», то он не смог предусмотреть опасность — тем более что и самое время восстало против него. Всё

складывалось не в пользу человека. Общее настроение склонило те самые крохотные бациллы длительностей, которые все-таки жили в «умаленном» человеке, несмотря на огромный масштаб умаления, к бойкоту

531

человека, и онна некоторое время остался без в р е м е н и49. «Обезвременность» была скорее моральной пыткой пустотой, временной опустошенностью. Но когда спустя некоторое время бациллы времени вернулись к человеку, то начались «физические» мучения. Бациллы времени вернулись с единственной целью — «чтобы подвергнуть мучительнейшей из пыток: пытке длительностям и». Жертва их свидетельствует о перенесенных ею страданиях50: «[...] Пытка продолжалась без перерыва: и я знал, что моя возлюбленная, оставшаяся там, за стеклом, каждый день заводит свои часики, толкающие лезвия, к которым я был привязан, всё снова и снова вперед». Ждать избавления от мучений не приходилось: это стало ясно, когда однажды «умаленный» человек при прохождении над ним часовой стрелки услыхал тихий, шуршащий голос, произнесший по-латыни: — Omnia vulnerant, ultima necat (надпись над секундными делениями старинных цюрихских часов). Голос принадлежал прозрачно-серому, кристаллической формы существу, крохотному кварцевому человечку, предупреждавшему о смертельной опасности5^. Он, раскрывший «умаленному» человеку многие секреты «фабрики времени», врагом которой он был, способствовал высвобождению его из этих пут времени и новой встрече его со своей возлюбленной.

В этих странствиях и связанных с ними злоключениях «умаленного» человека открывается тот уровень, на котором «носителем» времени выступает пространство — от зубцов и шестеренок часового механизма до стрелок часов, а субъектом восприятиявремени («насыщения» им) оказывается человек, который «умален» настолько, что становится способным фиксировать поток квантов времени, «продергивающихся» сквозь него или мимо него, но где-то поблизости, рядом. В этом контексте часы уже не только инструмент для измерения времени, но и как бы «родимое лоно», в котором куются эти временные потоки. Очень похоже, что еще в детстве часы как вполне конкретныйпредмет, механизм связались в сознании писателя с той абстрактной «часовой конструкцией», которая открыла ему тайну становления времени и связи его с пространством — ив практически-эмпирическом планер в плане высокой теории. Возможно, всё началось с чего-то подобного сказке о Тике и Таке, которую отец четырехлетнего Макса Штерера рассказывал своему сыну. Персонификация элементов хода времени и элементов пространства, этот ход обеспечивающих (как и сама художественная, что особенно важно в данном случае — ритмизованная форма введения в элементарный курс «времеведения»), открывала, думается, далекие перспективы. Отец начинал: «— Сказку эту рассказываюттак: жили-были часы (в часах пружина), а у часов два сына — Тик и Так. Чтобы научить Тика с Таком ходить, часы, хоть и кряхтя,дали себя заводить. Ичернаястрелка — за особую плату — гуляла с Тик-Таком по циферблату. Но выросли Тик и Так: всё им не то, всё имне так. Ушли с цифр и сблата — назад не идут. А часыищут стрелами, кряхтят и зовут: "Тик-Так, Так-Тик, Так!" Так рассказано или не так?» Первым ответом мальчика было — «Не так», а на вопрос отца — «Ну а как же?» Макс Штерер ответил тридцать лет спустя. Но «заболел» временем Макс именно тогда, за 30 лет до своего ответа-открытия. «Бо-

532

лезнь» состояла в одержимости идеей времени в широчайшей амплитуде проблемы — от устройства часов и хода времени до включения в свой мир в качестве вполне реальных своих друзей двух временных персонификаций — Тика и Така. Этими полюсами были обозначены пределы того ог-

ромного временного пространства, на котором только и можнобыло предложить и обосновать гениальную теорию времени.

Однажды мальчик исчез из дома. Всюночь в доме горел свет. Беглеца нашли только к утру в десяти верстах от дома: он собирался путешество-

вать. На гневные окрики отца, требовавшего чистосердечного признания, мальчик ответил: «Это не я, а Так и Тик бежали. А я ходил их искать».

Поиск тайнывремени начался, и отец счел за благо ввести сына в принципы устройства часов. Водя пальцем по зубчатым контурам механизма, он объяснял: «гири, оттого что онитяжелые, тянут зубья, зубья за зубцы, а зубцы за зубчики — ивсёэтодля того, чтобы мерить врем я»52. НоМакса уже тогда более интересовало не то, как устроены ч а с ы, ното, как ус-

троено с а м о в р е м я , часами измеряемое, тоесть что может время, каков полный круг его возможностей, и эксперименты, к которым онприступил, подтверждали именно такую направленность его творческих поисков: «[...]легенда о Тике и Такс, изгнанная было из штерерского дома, возвратилась восвояси. Штерер-младший, производя свой первый опыт, заставил часовые стрелки поменяться осями: минутнуюна часовую — часовую на минутную. Ионмогубедиться, что даже такая простая перестановка нарушает ход п с и х и ч е с к и х механизмов»53. Так Макс стал учиться у часов, вступать с ними в диалог, ставить вопросы и добиваться ответов. К часам онотносился как к человеку — учителю из Цюриха. Конечно, тот был несколько «напружен, точен и методичен», даже механичен, как, впрочем, многие из учителей. «Ногений и не нуждается в том, чтобы его учили фантазии; страдая от своей чрезмерности, он ищет у людей лишь одного — меры. Таким образом — преподаватель и ученик вполне подходили друг к другу». Когда отец погружался в послеобеденный сон, сын, «придвинувтабурет к проблеме времени, начинал свои расспросы». Однажды механическийучитель споткнулся и перестал отчеканивать свой урок. «Папа, часы у м е р л и , — воскликнулсквозь всхлипы мальчик. — Но я не виноват». Эта «биологичность» часов, отношение к

времени как к оппоненту в каком-то серьезном споре, на которого можно и должно воздействовать и которыйвызывает эмоции, уместные при об-

щении с человеком54, чрезвычайно важная особенность Штерера-млад- шего. Это эмоциональное отношение к времени какими-то невидимыми нитями связано с глубинными свойствами самого времени — с его нежеланием раскрыть эти свойства.'Рассказывая однокашникуо своей идее темпорального переключателя, Штерер заключает указанием на цель эксперимента: «время, прячущеесяпод черепом, надо прикрытьшапкой,

как мотылька сачком. Но оно миллиардо-мириадокрыло и много пугливее — иначе как в шапку-невидимку его не изловить. И я не понимаю, как смысл шапки-невидимки, придуманнойсказочниками, остался... невидимым для ученых. Я беру свое отовсюду . Ты видишь,исказки могут на что-нибудьпригодиться».

533

Когда Штерера спросили, как будет работать этот темпоральный переключатель, он объяснил, и в этом объяснении легко увидеть тот же принцип, который лежал в основе перемены осей часовой и минутной стрелок в его детских опытах. Это объяснение столь важно и для характеристики задуманного Штерером опыта, и для его метода экспериментирования, и, более того, для особенностей психоментальной структуры самого исследователя, что оно заслуживает приведения его здесь в полном виде:

«[...] любой учебник физиологической психологии признает принцип так называемой специфичности энергии. Так, если бы можно было, отделив внутреннее окончание слухового нерва, врастить его в зрительный центр мозга, то мы видели бы звуки и приобратного рода операции слышали бы контуры и цвет а55. Теперь слушай внимательно: все наши восприятия, втекающие по множеству нервных при-

водов в мозг, либо пространственного, либо временного характера. Разумеется, длительности и протяженности спутаны так, что никакому ножу хирурга их не разделить. Впрочем, и мысль моя, по-видимому, не изостреннее стального острия, ей тоже трудно расцепить миги и блики, но уже и сейчас я на верном пути, уже и сейчас я пусть смутно, но угадываю разность в интенсии этих двух типов восприятий. И когда я научусь отделять в мозгу секунды от кубических миллиметров [...], мне остается только доработать идею моего нейромагнита. Видишь ли, и обыкновенный магнит отклоняет электроны с их пути; мой нейромагнит, охватывающий в виде шапки мозг, будет проделывать то же, но не с потоком электронов, а с потоком длительностей, временных точек, устремляющихся к своему центру: перехватив поток на полпути, мощный нейромагнит будет перенаправлять лёт временных восприятий мимо привычных путей в пространственные центры. Так геометр, желая превратить линию в плоскость, принужден отклонять ее от нее самой под прямым углом к ее обычному длению. И в миг, когда он, так сказать, впрыгнув в блик, отрёхмерится, настоящее, прошлое и будущее можно будет заставить как угодно меняться местами, как костяшки домино, игра в которое требует минимумдвух мер. Третья мера — для беспроигрышное™. Ведь для челна, потерявшего весла, один только путь — по течению вниз, из прошлого в будущее, и только [... ] То, что я даю им, людям, это простое весло, лопасть, перегораживающая бег секунд. Только и всего. Действуя им — и ты, и всякий — вы можете грести и против дней, и в обгон им, и, наконец, поперек времени... к берегу».

Последовательность в работе со временем и над временем на глубине, в развертывании рефлексивных конструкций, имеющих время своим предметом, не означала отвлечений от круга новых идей, от у-влечений. Уже говорилось о «черной философической оспе шопенгауэризма» и связанной с нею гипотезе о прошлом как результате вытесненияодного восприятия другим и о тех эффектах, которые связаныс усилением сопротивляемости («мелодическое время» и «гармоническая форма» его), о боли, заставляющей сознание выстраивать прошлое. Время, пространство, сознание, психология идут в этот период как бы в однойсвязке. Жгучая по-

534

требность в о-пределении времени и боли вынуждает молодого ученого к попыткам как бы наложения их друг на друга. В этот период физика на первый взгляд оттесняется метафизикой (тем более что и «полуигрушечный ящик-лаборатория», который использовал Штерер, оказывается слишком несовершенным инструментом для физических опытов). Нонекое облако философских представлений овремени всё более оплотневает: «Время [... ]подобно лучу, убегающему от своего источника, есть уход от самого себя, чистая безместность, минус из минуса; боль есть испытание,

проникнутое тенденцией к неиспытыванию; боль постигаема своим настигаемым — и никак иначе», — рассуждает он. Илиже запись в тетради

— «Сегодня мне исполнилось 22. Я медлю и медитирую, а тем временем время в борьбе за тему времени выигрывает темп. [... ] Время побеждает всегда тем, что приходит. Илионо отнимет у меня жизнь, прежде чем я отниму у него смысл, или...» (запись обрывается). Первая работа этого времени о так называемом поперечнике времени на несколько лет предвосхитила американские работы «о длительности настоящего». Вывод Штерера состоял в том, что настоящее не является некоей точкой, «нолем длительности». Более того, «Время нелинейно, это "анахронизм о хроносе", — оно имеет свой поперечник, известный "потребителям времени" под именем настоящего. Поскольку мы проектируем свое "nunc" поперек длительности, постольку, меняя проекцию, можноукладывать nunc вдоль длительностей: таким образом можно сосчитать, сколько настоящих помещается на протяжении, скажем, минуты». Темпограммы показывали, что «поперечник времени» колебался в пределах от десятых долей до трех секунд. Но эта попытка второкурсника измерить интервал между концом прошедшегои началом будущего не встретила сочувственного понимания56.

Может быть, именно это обстоятельство вынудило Штерера повернуться к официальной науке спиной, и со временем он «выходит наконец в то бесстрастное из световых пронизей мышление, которое можно сравнить с тихим беспыльным днем, когда распахнутый солнцем горизонт открывает невидимые обычно дальние очертания островов и гор». Именно тогда и возникла у Штерера идея моделирования времени, которая вывела его на прямой путь к осуществлению главного его замысла, в котором метафизика и физика времени, равно обильные глубокими прозрениями и блестящими парадоксами, поддерживают друг друга и всё время отсылают к пространству как таковому и к аналогиям сним.

«Исходя из предположения, что мера всегда сходна с измеряемым [...], Штерер допускал в виде гипотезы, что и часы (точнее — схема их устройства) и время, ими измеряемое, должны быть в чем-то сходны, как аршин и доска, черпак и море и т.д. Всемеханизмы, отсчитывающие время, — делают ли ониэто припосредстве песчинок или зубцов, — сконструированы по принципу в о з в р а т а , вращения на воображаемой или материальной оси. Что это — случай или целесообразность? Если аршин, разматывающий штуку материи, вращаясьв руках, наворачиваетна свои стальные концы ткань, то движения его строго определены

свойством измеряемого материала иникоим образом не

535

случайны. Отчего не допустить, что и круговращательный ходаршинов, меряющих время (иначе — часов), определяется свойством материала, ими измеряемого, то есть времени. [... ] Штерер инстаурировал древнее пифагорейское представление о времени как о гигантскойкристальной сфере, охватывающей своим непрерывнымвращением все вещи мира».

Конечно, пифагорейский образ и представление Штерера о многоосности времени не более чем аналогия элементарно-простого и специали- зированно-сложного, но эта аналогия действует как «наводчица», в конечном счете приводящая к цели. Кстати, и Стынский нередко додумывал лаконично, на лету фиксируемые мысли ученого с помощью аналогий. «Желая подняться вровень, он [Стынский. — В.Т. ] то и дело пользуется услугами библиотечной лесенки. Так, по поводу гипотезы о многоосностивремени он реминисцирует Лейбница: создатель монадологии, отвечая на вопрос, как при непрерывности материи, заполняющей всё пространство, при занятости всех мест возможна перемена мест, то есть движение, — утверждал: единственное движение, возможное внутри такого сплошного мира — это вращение сфер вкруг своих осей. Если представить, додумывает Стынский, что сплошность этого мира не из материи, а из движения (время и есть чистое движение), то его нельзя мыслить иначе как в виде системы круговращений, стремящихся из себя в себя. Как в механизме часов вращающие друг друга круги передают — в известной пространственной последовательности — с зубцов на зубцы толчок пружины, так в механизме времени специфическиприсущая ему последовательность перебрасывает "вращающийся миг" соси на ось в длиннящееся далее; но оси, отвращав, остаются там, где были, — короче, время дано сразу и всё, но мы клюём его, так сказать, по зерну, в раздерге секунд».

Некоторая импрессионистичность комментариев Стынского уравновешивается в записях Штерера сухой конкретностью и почти механической наглядностью аналогий и расчетов:

«На одноколейной дороге нельзя обогнать, не съехав в сторону. Пока время представлялось нам линейным, точки перегораживалидорогу точкам. Открытие поперечника времени дает мневозможность проложить. в т о р у ю колею. Точкам придетсяпосторониться, когда я пойду им в обгон.

Часовой циферблат. Внутри часового минутныйциферблат, который стрелка обходит, проделывая 60 шагов-секунд; нона часовомциферблате есть ещеместо для секундного круга [...], — стрелке на нем придется пробежать 60 делений в одну секунду; но если б часовой мастер захотел пустить острие стрелы по кругу, требующему 6.0 движений в 1/ео секунды, мы б восприняли 60 движений как одно, так как время, отпущенное намна восприятие этих последовательных движений, не превышает по длительности нашего настоящего, которое недопускает в себя никакогоnoследования. Если, пригнав быстроту движения стрелки к нашему апперципирующему аппарату так, чтобы острие обегало круг, разделенный на деления, в течение одного мига, воспринимаемого нами неделимо, если сосредоточить внимание на каком-нибудь одном [... ] делении, то созна-

536

ние сольет момент ухода острия с моментом возврата кданной черте водно настоящее, стрелка успеет, так сказать, отлучиться, обежать круг, задерживаясь на десятках других делений, и вернуться, не будучи ни в чем "замеченной". Несомненно, внутри каждого мига есть некая сложность, некое [... ]несвоевременное время; можно перейти время, как переходят улицу, — можно проскочить меж потока секунд, как проскакивают меж мчащихся колес, не попав ни пододну»57.

Война изменила всё в жизни Штерера, кроме его рефлексий надвременем. Попав в плен (он воспользовался первой возможностью, чтобы «сдать себя на хранение немцам»), он тяготился им менее, чем другие из его соседей по бараку: звездчатые шипы вдоль параллелей проволоки раздражали его не более, чем звезды на концентрах орбит, опоясывавших Землю. Описатель жизни Штерера объясняет это другой его особенностью, которая на фоне сказанного ранее может показаться неожиданной: «Вообще к пространству и его содержаниям Штерер относился как н е с п е ц и а л и с т , равнодушно и сбивчиво, путая просторное стесным, никогда не мог запомнить, высок или низок потолок в его жилье и неизменно ошибался в счете этажей. Впрочем, в концентрационном лагере таковых не было, а были низкие и длинные крыши корпусов, внутри которых в четыре ряда нары. В течение долгих месяцев Штерер так и не научился различать друг от друга людей, занимавших нары справа, слева и перед ним; это казалось ему столь же ненужным, как умение различать доски, из которых сколочены нары: при упражнении можно бы, но ни к чему»58. Впрочем, не всё можно списать в этом случае наиндивидуальные особенности Штерера — «Может быть, именно война [... I заставила его открыть факт как бы некоей вражды, противонаправленное™ времени и пространства»; он заметил неизменное з а п а з д ы в а н и е времени по отношению к пространству, неполную их корреляцию, что и влекло за собой «отставание событий от вещей», общую неслаженность мироконструкции, «недогоняемость так называемых счастий, которые возможны лишь при совпадении идеального времени с реальным».

Собственно, эта неполная скоррелированностьвремени и пространства при «неравномерности времени», составляющая суть относительности времени и пространства, объясняет пространственно-временную гипотезу Штерера последнего этапа его жизни и смысл изобретения им времяреза, открывавшего возможность путешествия во времени, странного странствия по необъятным пространствам времени, которое не могло, однако, состояться из-за исчезновения Штерера («Исчезновение Максимилиана Штерера не было одиночным. Шепоты превратились в шелесты. Самое молчание боялось слишком громко молчать»). Последняя версия теории Штерера, изложенная перед людьми, от которых он не мог требовать специальных знаний,выгляделапримернотак (докладчик подчеркнул в самомначале, что излагает только «самую грубую схему конструкции»):

«Наука, некогда резко отделявшая время от пространства, в настоящее время соединяет их в некое единое Space-Time. Всямоя задача сводилась, в сущности, к тому, чтобы пройти по дефису, отделяющему еще Time от Space, по этому мосту, брошенному над бездной из тысячелетий в

537

тысячелетия. Если в своих работах Риман — Минковский отыскивают так называемую мировую точку в скрещении четырех координат: х +у + z + t, то я стремлюсь как бы к перекоординированию координат,скажем, так: x +t +y +z. Ведь, подымаясьсюда по ступенькам лестницы, вы вводили в пространство ступенчатость, последовательность, то есть некий признак времени; идя обратным путем, так как, примысливая к понятию времени признаки пространства, мы...» И, заметив, что его изложение становится непонятнымиз-за его абстрактности и «теоретичности», переходя на язык образов и сравнений: «Попробую еще проще. Время — это не цепьё секунд, проволакиваемых с зубца на зубец тяжестью часовой гири; время — это, я бы сказал, ветер секунд, бьющий по вещам и уносящий, вздувающий их, одну за другой, в ничто. Я предположил, что скорость этого ветра неравномерна. Против этого можно спорить. Ияпервый начал спорить с собой (мышление — это и есть спор с самим собою), но как измерить время протекания времени; для этого нужно увидеть другое время, усложнить четырехзначную формулу Римана пятым знаком t [... ]Но как мыотносимся к... точнее, как мыдвижемся в этом неутихающем ветре длительностей? Совершенно ясно как: как флюгера. Куда нас им поворачивает, туда и протягиваются наши сознания. Именно оно, восприятие времени, линейно, само же время радиально. Но я постараюсь обойти термины, постараюсь обогнуть вместе с вами все углы и поперечины формул. Мыдержим путь по времени, по ветру секунд, но ведь

можно же плыть и на косом парусе, поперек поперечника t, по кратчайшей, по прямой, в обгон изгибу t-мерностей. Ну, как бы это вам яснее...

[... ] Воттам, меж огней [... ] — привычная,извилинами сквозь город, река; все вы знаете, что там где-то, в стольких-то километрах от нас, извив этот впадает в другой извив и этот последний в море. Но если, взяв реку за оба ее конца (я говорю о притоке), вытянутьее прямым руслом, то она сама, без помощи подсобного извива, дотянетсядо моря и станет впадать не в узкобережье, а в безбрежье. Я хочу сказать, что течение времени извилисто, как и течение рек, и что, распрямив его, мы можемпереместить точку А в точку В, то есть переброситься из сегодня в завтра». Идалее — о том, как строилась в голове эта конструкция,как он вынул ее вот отсюда, из-под лба, как она противилась овеществлению, как ему пришлось бы прибегнуть к своей машине и как она разбилась («На море длительностей тоже возможны кораблекрушения. Но рано или поздно я попытаюсь еще раз бросить "поздно" в "рано" и "рано" в "поздно"»)59.

«Воспоминания о будущем» — наиболее развернутый, наиболее теоретически проработанный и наиболее индивидуальный иоригинальный текст Кржижановского о времени и его соотношении с пространством. Однако им эта тема не исчерпывается. О времени говорят и некоторые другие тексты, в которых много очень острых аналитических наблюдений, фрагментов некоей общей синтетической теории времени,наконец, весьма важных «личных» впечатлений от встречи с временем вшироком диапазоне — от подсознательного, не всегда даже вполне эксплицируемого писателем, до вполне осознанного и даже вкратце прокомментированного. Обозначая здесь отношение времени к пространству лишь в до-

538

статочно общем виде, приходится констатировать, что оно несравненно сложнее, чем это предусмотрено идеей их континуума, вытекавшей из общей теории относительности. Время как убегающая от самой себя «чистая безместность», с одной стороны, пространственно (именно в связи с этим писатель развивает пифагорейскую идею времени как гигантской кристальной сферы, охватывающей своим вращением все вещи мира60);с другой же, ононе соотносится с пространством, кроме случая «идеального» времени, вполне, как один к одному: время приближается к пространству, иногда подступает к нему настолько, что «трете я» обнего61, иначе говоря, происходит «трение секунд одюймы», которое и объясняет происхождение войн и других катаклизмов и о котором уже упоминалось выше (ср. еще один образ «трения» у писателя — сна о действительность, явь)62, но все-таки время запаздывает по сравнению с пространством, не успевает войти в гармоническую корреляцию с ним (неполное соответствие длительности и протяженности), что влечет за собой отставание событий от вещей и «общую неслаженность мироконструкции», проявляющуюся, как уже указывалось, в «недогоняемости счастий», достижимых, однако, при полном совпадении реального времени с идеальным (ср. выше идеи о «поперечнике времени» /нелинейный характер времени/, о длительности настоящего, о «второй колее» времени, объясняющей явление «обгона» времени, разной скорости его и т.п., из чего следует ряд парадоксов времени, отмеченных ранее, и т.п.). Другая уже отмечавшаяся важная особенность времени у Кржижановского.— его разорванность («несплошность»), объясняющая (или объясняемая?) выпадениевремени (ср. временные купюры), гетерогенность. Она коррелирует с теми же свойствами пространства, по крайней мере в его восприятии («Глаз, привыкший кружить путаницами улиц и стен, ерзать среди пестрот, втянувшийся в дробность и разорванность городского восприятия, тщетно искал новых деталей и мельков»). Эти зияния, пустоты во времени и в пространстве и соответствующие явления в их восприятии предполагают и более сложное взаимоотношение между всеми этими входящимив игру явлениями и более сложную структуру каждого из них в отдельности. Как бы то ни было, эти проблемы не просто интересуют писателя и поэтому нередко, в разных текстах, выдвигаютсяв центр внимания.Ониинтересуют автора и подчеркиваютсяим как раз в силу того, что за нимистоит нечто главное, что оригинальным образом определяет суть и времени и пространства и того общего, в чем оба они коренятся. Несплошность и гетерогенность времени (как, разумеется, и пространства) сложным образом связана у Кржижановского с «материальностью», «физичностью» времени, с его «энергетичностью» и, как можно с известным вероятием реконструировать, с его «эк-тропичностью», творчески-созидательным, распаду и хаосу противостоящим характером времени (ср. также о «психичности» в связи с воздействием времени). Эти художественные интуиции писателя, помноженныена его интерес к физическим проблемам науки XX века, и серьезные познания в этой области объясняютотчасти нередкие, и иногда удивительные, переклички с наиболее «безумными»гипотезами современной физики63.

539

Аналогии пространственных и временных структур образуют лишь поверхностный и самый слабый вид связей этих структур. Но некоторые из таких аналогий позволяют говорить о взаимозависимости и/или изоморфизме самих зтих структур, и тогда открываются некие фундаментальные пространственно-временные связи, отсылающие к ингерентным свойствам каждой из этих структур и к некоему «прародству» их, к исходному единству, так или иначе напоминающему о себе в ряде предельных ситуаций. Одну из наиболее существенных взаимозависимостей, связанных с «минуо-пространством (аналогичная взаимозависимость существенна и для времени, но в данном случае она не будет предметом рассмотрения), можно представить в виде двух импликаций: теснота D движение вовне & простор Dдвижение внутрь или, в несколько ином виде: чем теснее пространство, тем сильнее стимулы к выходу из него, к движению в простор (по крайней мере, для субъекта, ощущающего отклонение от среднего, «нормального» человекосообразного пространства

вобе противоположные стороны как нарушение личной «спацио-эколо- гии», приводящей к дискомфортное™, которая нуждается в компенсации) ; чем просторнее пространство, тем сильнее стимулы к пребыванию

вбездвижье, обеспечиваемом как раз-теснотой. Сформулированная та-

ким образом обратно пропорциональная зависимость между объемом пространства и количеством движения имеет первостепенное значение в связи с существенными обстоятельствами его психофизиологической конструкции и жизненными условиями. Но эта же взаимозависимость открывает теоретическую возможность таких состояний пространства в предельных случаях, когда оно и л и обладает огромной проникающей способностью и соответственно исключительно слабым взаимодействием с объектами (ср. пространство, как и время, «ветер времени», проходящее сквозь человека и как бы не задевающее его, аналогия с ситуацией нейтрино), или же, напротив ..чрезвычайно устойчиво к проницанию и обладает максимальным взаимодействием («сверх-плотность»). И то и другое нашло свой образ в произведениях писателя.

На этом фоне, может быть, менее оригинальными покажутся те оппозиции, которые довольно легко и естественно выделяются уже при первом знакомстве с текстами Кржижановского и тем более при content-

анализе и которые берут свои истоки чаще всего в сфере пространственного и становятся своего рода кодомописаниячеловека и в физическом и

в психоментальном плане. При традиционном понимании времени эти оппозиции могли бы рассматриваться как своего рода метафоризация пространственных отношений применительно к .временным. Но в «нетрадиционной» теории времени Кржижановскогоэти оппозиции,описывающие отношения-времени, могут пониматься не в метафорическом, а в «прямом», равноправном с пространственным, смысле.

Но сама тенденция к универсализации всего корпуса подобныхоппозиций (как и выработка особого «терминологического» языка для их обозначения) и возможность реконструкции на их основе пространственных (и, как следует из предыдущего, в значительной степени и временных) операций говорит очень о. многом. Поэтому некоторые из при-

540