Глава XII. Свобода

Значение слова «свобода» — Свобода и дисциплина — Свобода как форма социального порядка— Свободе сопутствуют напряжение и дегенерация

Как отмечает Гете в автобиографии ¹, свобода — столь прекрасное слово, что мы не можем обойтись без него, даже если оно употребляет­ся неверно. Это слово конечно же неотделимо от прочих наших высо­ких чувств, а так как ныне его повсеместно употребляют без какого-либо четкого значения, имеет смысл попытаться определить его, что­бы и дальше использовать как символ того, на что уповает и к чему стремится человечество.

Свобода в основном понимается негативно — как отсутствие огра­ничений. С точки зрения популярных индивидуалистических представ­лений социальный порядок понимается как нечто обособленное и в большей или меньшей степени препятствующее естественному разви­тию человека. Предполагается, что обычный человек во всех отноше­ниях самодостаточен и будет вполне преуспевать, если только его ос­тавить в покое. Но конечно же не бывает так, чтобы социальные огра­ничения полностью отсутствовали, — человек не существует вне со­циального порядка, и только на его основе он может совершенствовать свою личность, причем лишь в той степени, в какой сам этот порядок совершенен. Свобода, заключающаяся в устранении всех возможных ограничений, невозможна. Если же мы хотим наделить это слово сколь­ко-нибудь четким социологическим значением, его необходимо изо­лировать от представления о фундаментальной оппозиции между ин­дивидом и обществом и обозначить им нечто такое, что столь же инди­видуально, сколь и социально. Для этого вовсе не обязательно в корне менять общепринятые представления практического характера, ибо по­пулярные представления неприемлемы именно в теории, а не на прак­тике. Социологическая интерпретация свободы не должна отказываться ни от чего позитивного в ее традиционной концепции, а может лишь

¹ Goethe. Aus Meinem Leben, book XI.

[301]

добавить кое-что для большей полноты, ясности и продуктивности пос­ледней.

Определение свободы, естественным образом следующее из пре­дыдущих глав, может быть таким: свобода — это возможность пра­вильного развития, развития в соответствии с заданным совестью прогрессивным идеалом жизни. Ребенок приходит в мир со множе­ством потенциальных возможностей, конкретная реализация которых зависит от социальных условий. Если бы его бросили одного на нео­битаемом острове, он — если предположить, что ему вообще удалось бы выжить, — никогда не обрел бы подлинно человеческих черт, не научился бы говорить и связно мыслить. С другой стороны, если все его окружение с самого начала способствует расширению и обогаще­нию его жизненного опыта, он может достичь самой полной реализа­ции своих способностей, возможной для него при существующих ус­ловиях. Насколько благоприятно воздействие социальных условий, настолько его можно назвать свободным. Таким образом, любой че­ловек в любой период своей жизни свободен или несвободен сооб­разно тому, окажется или нет он в условиях, способствующих полно­му и гармоничному развитию его личности. Размышляя в этом клю­че, мы рассматриваем индивида не обособленно от системы социаль­ного порядка в целом, но именно с точки зрения его способности за­нять в рамках этой системы любую из бесчисленных позиций, наибо­лее подходящую для него.

Без сомнения, в этой концепции имеются и неясные моменты. Что такое полное и гармоничное развитие личности? Что такое «правиль­ное развитие», возможность обеспечить которое и есть свобода? Воз­можности развития бесконечно разнообразны, их невозможно себе представить, пока не начнешь осуществлять, а потому оказывается, что такое понятие свободы не дает нам ничего определенного, чем мы могли бы руководствоваться. Это в значительной степени верно: развитие не­возможно четко определить ни по отношению к народам, ни по отно­шению к индивидам, но оно является и должно оставаться идеалом, о котором мы можем иметь лишь частичные и изменчивые представле­ния. По сути, мы должны перестать думать о свободе как о чем-то кон­кретном и окончательном, что можно раз и навсегда понять и опреде­лить. Мы должны научиться понимать ее как прогрессивную линию развития, как нечто постепенно проявляющее самое себя, подобно очер­таниям гор перед глазами того, кто взбирается на их склоны в тумане.

[302]

Эта неопределенность и неполнота встречаются на каждом шагу, когда мы пытаемся определить наши идеалы. Что такое прогресс? Что такое благо? Что такое красота? Что такое истина? Всякое усилие, направ­ленное на то, чтобы дать окончательное и безошибочное определение этих понятий, сейчас, мне кажется, пора оставить; мы уже пришли к тому, чтобы признать, что благо во всех его формах является процес­сом, а не состоянием, оно развивается, а не достигается.

Лучшее определение свободы, возможно, — это просто наиболее плодотворный способ ее помыслить, а таковой, как мне кажется, зак­лючается в том, чтобы рассматривать ее как контраст между тем, каков человек есть и каким он мог бы быть, тем более что наш жизненный опыт позволяет нам представить себе и то, и другое. Представления подобного рода опираются на определение свободы как возможности стимулировать и направлять наши практические усилия. Если они по­могают нам понять, например, что болезненных, недоразвитых и не­счастных детей можно сделать здоровыми, умными и подающими на­дежды, — тем лучше. С другой стороны, определение свободы как со­стояния, при котором людей оставляют в покое, возможно, вполне го­дится для тоталитарного общества, но не слишком подходит для наше­го времени и нашей страны.

Философия всегда учила нас, что различные представления о бла­ге являются просто разными версиями одной и той же идеи, и такой взгляд конечно же применим и к понятиям свободы, прогресса и исти­ны. Таким образом, свобода может рассматриваться просто как инди­видуальный аспект прогресса. Они связаны между собой так же, как индивид и социальный порядок (как это показано в первой главе), и неотделимы друг от друга. Если противопоставление того, каков есть и каким мог бы быть конкретный человек, мы распространим на все человечество, то получим понятие прогресса. Прогресс, который не ведет к росту свободы, — это, понятно, вообще не прогресс; с другой стороны, свобода, которая не коренится в общем прогрессивном раз­витии общества, — это еще не вполне свобода в широком смысле этого слова. Опять-таки, любое практическое представление о свободе дол­жно быть связано и с некоторой системой моральных норм, в которой регулируются и примиряются разнонаправленные наклонности как каждой отдельной личности, так и разных людей, подобно тому как складывается цена на биржевых торгах. Моральное зло и есть несво­бода, именно оно, в конечном счете, сковывает развитие личности. Выпустить на волю душевнобольных или преступников, разрешить дет-

[303]

ям шататься по улицам, вместо того чтобы ходить в школу, не означает вклада в дело свободы. Единственный критерий добра, свободы, прогресса и прочего — развитая совесть как единственный критерий прекрасного — развитое эстетическое чувство, суждение которого во многом сходно с голосом совести.

Что касается дисциплины, то свобода означает не отсутствие таковой, но наличие ее высших и наиболее рациональных форм. Сво­бодная дисциплина действует на индивида, апеллируя к его разуму и совести и тем самым к чувству собственного достоинства; дисципли­на, основанная на принуждении, действует на более примитивном уровне сознания и тем самым способствует его деградации. Человек свободен, если подчинен наиболее разумной дисциплине, на которую он способен.

Таким образом, свободны те конкретные личности и государства, которые сами этого хотят, а также отдельные личности в любом обще­стве и отдельные общества в целом, в большей степени отвечающие требованиям свободы.

В течение всей своей жизни я наблюдаю реальный рост свободы в большинстве наших социальных институтов. Семейная дисциплина все больше обеспечивается путем убеждения и примера и все меньше — путем запретов и розог. В школах механические методы обучения, под­крепленные боязнью наказания, все чаще уступают место методам, де­лающим ставку на понимание, интерес и состязательность. Церковь больше не принуждает к слепой вере в догматы, к обрядности, не пуга­ет нас ужасом адских мук, взывая теперь к нашему разуму, сострада­нию и желанию служить ближним. Правительства в целом все больше полагаются на образование, науку и общественное мнение, чем на по­лицию и вооруженные силы. В армии и на флоте на смену суровой дис­циплине и жесткой субординации отчасти приходят обращение к чув­ствам патриотизма, товарищества и воспитание моральных качеств. В тюрьмах все чаще прибегают к методам, направленным на облагора­живание, а не на унижение личности преступника и делающим ставку на его разум, честь и чувство ответственности.

Под большим вопросом, однако, остается рост свободы в экономи­ческой сфере; но даже и здесь мы видим все большее внимание к идеа­лам, агитации и экспериментам по свободному участию индивидов в экономической жизни. Это позволяет надеяться на то, что существую-

[304]

щая организация экономики, по большей части исключающая свободу, имеет тенденцию к постепенной либерализации.

Социальный порядок противоположен свободе лишь в том случае, если он аморален. Свобода может существовать только в рамках и на основе социального порядка, а потому может расти лишь по мере оздо­ровления и исправления последнего. Высокая степень свободы возмож­на только в большой и сложной социальной системе, ибо ничто иное не может обеспечить такое многообразие возможностей, благодаря кото­рому любой человек мог бы избрать подходящий и благоприятный для себя путь развития.

Коль скоро Соединенные Штаты — свободная страна, то в чем со­стоит эта свобода? В первую очередь, как мне кажется, в доступности огромного количества разнообразных влияний, выбор и усвоение которых позволяет ребенку стать (в пределах, зависящих от общего состояния нашего общества) тем, кем он способен стать, и добиться в этом максимально возможного для него успеха. Эти условия начиная с раннего детства заключаются в здоровой семейной обстановке и продуманном воспитании, приспособленном к индивидуальным чер­там характера, которые каждый ребенок начинает проявлять с пер­вых дней жизни. Затем эстафету принимает хорошее школьное обу­чение, которое с помощью книг и учителей предоставляет ребенку богатый выбор влияний, которые могут оказать на него лучшие умы прошлого. Этому же содействуют и весьма доступное техническое и профессиональное образование, и современные возможности путе­шествовать, позволяющие ему знакомиться со множеством интерес­ных людей по всему миру, и публичные библиотеки, журналы, солид­ные газеты и пр. Все, что увеличивает возможности его выбора и при этом не сбивает с толку, способствует все большей свободе. По сути, все общественные институты, включая правительство, церкви, отрас­ли промышленности и т.п., не призваны выполнять никаких других функций, кроме содействия свободе человека, а потому, если в целом не справляются с этой задачей, они не соответствуют своему пред­назначению.

Хотя высокая степень свободы может существовать только при на­личии социального порядка, из этого ни в коем случае не следует, что всякая сложная социальная система предполагает наличие сво­боды. Напротив, в прошлом очень часто оказывалось, что большие и сложно организованные государства, как, например, Римская импе-

[305]

рия, были построены во многом на механическом принципе, который, по сути своей отрицает возможность свободы. Да и в новейшую эпоху обширные и высокоорганизованные империи, подобные России или Китаю, могут быть значительно менее свободными, чем самая маленькая англоговорящая колония. Есть серьезные возражения против отождествления прогресса с простой дифференциацией и координа-1ей социальных функций, как это сделал в свое время Герберт Спенсер. Однако пример Соединенных Штатов — страны с наиболее глубокой за всю историю дифференциацией и координацией социальных функций — доказывает, что в этом отношении сложность не противоречит свободе. Исчерпывающее освещение этого вопроса требует злее тщательного изучения институционального аспекта жизни, чем тот, который я мог бы сейчас предпринять; однако я считаю, что возможность построения больших и сложных обществ на основе принципа свободы зависит от быстродействия, доступности эффективных средств коммуникации и, таким образом, возникла лишь с недавних ор. Структура великих государств прошлого неизбежно носила довольно механический характер.

Время от времени в любом сложном и динамичном обществе случается так, что некоторые люди начинают ощущать сложность и напряженность жизни как бремя и пытаются найти свободу в уединении, как, например, Торо в Уолдене. Но и при этом они не могут избавиться от влияния социальных институтов своего времени, да они того на самом еле и не желают; что они обретают, если повезет, так это более здравое и осмысленное к ним отношение. Торо, как можно заключить из его книг, воспоминаний его друзей и его собственных мемуаров, даже в своей хижине оставался подлинным членом общества, как оставался Эмерсон в Конкорде или Лоуэлл в Кембридже; и мне кажется, что, ели бы его самого заинтересовало обсуждение данного вопроса, он признал бы, что дело обстоит именно так. В действительности, как я умаю, сам Торо не считал себя отшельником — такое представление о :ем стало плодом поверхностных взглядов на его жизнь. Хотя он и был отступником от государства и церкви своего времени, дело его жизни нe было бы исполнено без участия подобных институтов, например, без Гарвардского колледжа; оно стало результатом их совместной деятельности. Становление его личности проходило под избранным влиянием близких ему идей, характерных для того времени — во многом так же, как и у других. Он просто обладал специфическими наклонностями, которые развивал особым образом, в частности избегая общи-

[306]

тельного образа жизни, несовместимого с его характером. Он был сво­боден не вне социального порядка, а благодаря ему; то же самое мож­но сказать и об Эдуарде Фицджеральде, и о прочих жаждавших уедине­ния людях. Несомненно, заурядно-обыденная, изо дня в день, жизнь равносильна рабству для многих из тех, кто не может, подобно им, ре­шиться на уход от будничной суеты к более мирному и осмысленному существованию.

Поскольку свобода — это не что-то застывшее, что можно уло­вить и закрепить раз и навсегда, а становление, любое конкретное общество, в том числе и наше, всегда оказывается отчасти свободным, отчасти несвободным. Пока общество способствует развитию у каж­дого ребенка его лучших задатков, оно свободно; когда оно утрачи­вает эту способность, оно перестает быть таковым. Там, где детей пло­хо воспитывают или плохо учат, где семейное влияние носит нездо­ровый характер, а школы неэффективны, где местная власть не справ­ляется со своими обязанностями, а публичных библиотек не хватает, — там люди несвободны. Ребенок, родившийся в трущобе, у опустив­шихся родителей и с десяти или двенадцати лет приставленный к ка­кой-нибудь однообразной отупляющей работе, не более свободен быть здоровым, умным и нравственным, чем китайский ребенок — читать Шекспира. Всякая болезнь общества ведет к порабощению личности.

Такое представление о свободе вполне соответствует знакомому всем, пусть и расплывчатому и смутному чувству; это представление о честной игре, в которой каждому дается шанс выиграть, и ничто не пробуждает в нас столь же сильного и всеобщего негодования, как мысль о том, что какой-то человек или социальная группа такого шан­са не имеют. Думается, однако, что существующее положение дел вос­принимается нами с изрядной долей самодовольства; многие склон­ны считать, что с принятием Декларации независимости и закона о всеобщем избирательном праве свобода была достигнута раз и на­всегда и единственное, что остается сделать, — это дать каждому че­ловеку осуществить все лучшее, на что он способен. Стоило бы при­знать, что свобода, которой мы на словах поклоняемся, всегда дости­гается лишь отчасти и каждодневно подвергается новым опасностям; что право избирать — лишь одна из ее форм, притом в данных усло­виях не обязательно самая важная; что для того, чтобы сохранить и укрепить свободу, мы должны трезво и решительно использовать все наши лучшие силы.

[307]

«—the soft Ideal that we wooed Confronts us fiercely, foe-beset, pursued. And cries reproachful: Was it then my praise, And not myself was loved? Prove now thy truth. I claim of thee the promise of thy youth» ².

Эти строки Лоуэлла из «Торжественной оды» всегда останутся актуальными.

В своем осмыслении свободы мы вправе исследовать все страны и эпохи и на этой основе создать в рамках нашего социального порядка такие идеальные условия, которые обеспечили бы каждому индивиду всяческую поддержку в личностном становлении и приобщении к культуре, какая только возможна. Всякая узость или односторонность жизни в целом отзывается деформациями и извращениями на пути развития личности, а значит, влечет и недостаток свободы. Социальный порядок должен не подчеркивать лишь одну или несколько сторон человеческой натуры за счет всех остальных, а благоприятствовать всем нашим высшим наклонностям. Так, чрезмерную увлеченность XIX в. материальным производством и физикой можно расценить как частичное порабощение духовных и эстетических запросов человеческого разума, последствия которого мы не изжили до сих пор. Свобода в будущем немыслима без создания все более и более разнообразных, полноценных и либеральных условий, при которых любой человек мог бы совершенствоваться в избранном им направлении. Дни всякого рода прагматизма и принудительного единообразия, судя по всему, уходят в прошлое; ныне гораздо разумнее и реалистичнее предоставить людей руководству их совести, отражающей нравственные убеждения группы, к которой человек примыкает, исходя из своих способностей и налонностей.

Утверждение более высоких и совершенных форм социального кон­троля, наличие многообразных альтернатив, взывающих к разуму о не­обходимости сделать правильный выбор, требуют, конечно, значитель­ного напряжения нравственных сил индивида. Вынести такое напря-

² «...прекрасный Идеал из наших снов Взывает к нам, спасаясь от врагов: Ужель была твоя хвала словами лжи? Любил ли ты меня? Так докажи! Коль скоро молод ты, прошу тебя, скажи» (пер. 0. Зотова)

[308]

жение не всегда и не всем по плечу; непосильность задачи в таких случаях более или менее разрушительно сказывается на характере лич­ности и грозит дегенерацией.

Следовательно, всякий значительный шаг на пути свободы неиз­бежно сопровождается некоторой дегенерацией. Это должно быть осо­бенно заметно в последнее время, для которого, в целом характерен быстрый рост свободы. Условия семейной жизни, положение женщин и детей становятся все лучше, но параллельно с этим растет число раз­водов и избалованных детей. Демократический строй, как все мы от­лично знаем, тоже имеет свои специфические пороки и недостатки; среди верующих отказ от догматизма и упадок нерассуждающей, сле­пой веры — явление в общем-то прогрессивное с моральной точки зре­ния — привели тем не менее к заметному падению нравов. Точно так же, как полагают, освобождение чернокожих от рабства вызвало среди них рост психических заболеваний; рост же во всех странах числа са­моубийств частично связывают именно с усилением напряженности жизни в более сложноорганизованном обществе. Конечно же неверно думать, будто сама по себе свобода чревата дегенерацией, на том лишь основании, что если некто испытывает чрезмерное для него напряже­ние, то это скорее сковывает, нежели повышает его свободу. Правиль­нее было бы сказать, что всякий шаг, ведущий к большей свободе, все­гда вызывает и другие непредвиденные последствия и всегда находят­ся люди, на которых они воздействуют.

Но вряд ли уместно и разумно сидеть сложа руки и просто конста­тировать, что некоторая побочная деморализация составляет неизбеж­ную и неизменную цену прогресса. Напротив, хотя совсем без нее ни­когда не обходится, все же масштабы деморализации могут быть зна­чительно сокращены, и те социальные институты и общественные силы, которые стремятся сделать давление цивилизации посильным для ин­дивида, в какой-то степени действительно добиваются этого.

[309]

ОБ АВТОРЕ 3

Введение. НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ И ИНСТИНКТ 4