Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Аннотации архив / Г. Галынин По дороге ехал царь с войны.docx
Скачиваний:
451
Добавлен:
26.03.2016
Размер:
42.37 Кб
Скачать

М.Горький "девушка и смерть"

В первом рассказе, уверенно занимает одно из центральных мест в "Макаре Чудре", а сам он обретает форму рассказа в рассказе. Автор-рассказчик передоверяет свою речь персонажу-собеседнику - Макару Чудре - настолько, что он по сути вытесняет его из рассказа, превращает в реальную фигуру сказочника. Так значительно усложняется структура рассказа: помимо образа автора в нем присутствует образ "сказителя". Структурная многомерность определяется причудливым переплетением действительного и сказочного начала.

Фигура сказочника не просто дополняет реалистическое обрамление рассказа, она позволяет Горькому вполне мотивированно вставлять в него легендарно-сказочный сюжет, а, значит, пользоваться всеми атрибутами сказочного жанра. При этом центральное место в рассказе занимает сюжет-легенда.

Сама дилемма, поставленная автором рассказа, - любовь или свобода - носит явно романтический характер. Поэтому наблюдается предпочтение случайного -характерному, исключительного - типическому, сказочного - реальному. Границы между реальным и сказочным, как бы они ни были зыбки в рассказе, безусловно, существуют, а сама рассказанная Чудрой "быль" должна служить доказательством мысли автора о необходимости абсолютной свободы для человека. Хотя рассказанная Макаром Чудрой сказка не доказывает, а скорее опровергает его тезис. Таким образом, миросозерцание героя-"сказителя" и взгляд на мир самого писателя при кажущейся близости далеко не совпадают.

Стилистически сказка, рассказанная Чудрой, довольно резко отделена от авторского повествования. Она является как бы вставной новеллой, от которой автор сознательно дистанцируется, но которая в то же время нужна автору,чтобы, с одной стороны, более полно охарактеризовать поставленную им в рассказе проблему, с другой - подчеркнуть заблуждение своего собеседника.

Стилизация под народную сказку. Она и позволяет Горькому, опираясь на известный фольклорный мотив Любовь-Свобода, доказывать право на независимость любого человеческого индивидуума

Определяя жанр своего произведения, Горький называет "Девушку и Смерть" сказкой. Причем, вначале писатель назвал её румынской сказкой. Однако, правя рассказ для берлинского издания "Kniga", он изменил название, перестав соотносить свое произведение с румынским фольклором. Авторская правка, как выяснилось впоследствии, была далеко не случайной. Дело в том, что ни в румынском, ни в фольклоре других народов нам не известен подобный сказочный сюжет. Зато в русском фольклоре есть целый цикл народных сказок о ловком солдате и смерти, а в горьковской Девушке просматриваются некоторые черты характера сказочного солдата, побеждающего Смерть, хотя сама Смерть здесь не сказочного, а скорее мифологического происхождения. Она является воплощением всеобщей закономерной мировой силы, противостоять которой не может никто, даже всесильный сказочный герой.

Горький, раскрывая с помощью фольклорного, конфликта сложный духовный мир старухи Смерти, и сам рассказ о её нравственном переломе начинает в традиционно-сказочном ключе. По своей сути первая часть горьковского произведения - не что иное, как интерпретированная писателем сказка про царей: царь едет домой с войны и встречает девушку, которая довольно равнодушно относится к неудачам земного владыки. Разгневанный сатрап приказывает казнить свою подданную. В отличие от сказочного, конфликт героев разрешается полной победой царя, хотя сам он и рисуется автором в заведомо сниженных тонах: "Царь затрясся весь от дикой злости...". Если при этом учесть, что его собеседницей является беспомощная перед ним, как перед царем, простая девчонка, то он оказывается глупым, злым и мелким человеком. Рифмуя слова разных стилистических рядов, автор зло высмеивает своего персонажа:

"По дороге ехал царь с войны. Едет - черной злобой сердце точит. Слышит - за кустами бузины Девушка хохочет".

Не лучшим образом характеризует царя и его речь, строящаяся по речевой

модели, характерной для сказок о царях :

"Ты чего, кричит он зло и грубо, Ты чего, девчонка, скалишь зубы?"

"Ну-то-ко, в тюрьму девчонку бросьте, Или лучше, - сразу удавите!"

Девушка же, с одной стороны - обычное земное существо, с другой - как и в сказке, обобщенный образ народа, способного не только вступить в борьбу с земным владыкой, но и победить. Крестьянская речь лишний раз подчеркивает её простонародное происхождение: "Батюшка, ты лучше отойди".

Потерпев поражение в конфликте с царем, Девушка попадает в руки Смерти. Казалось бы, сказка о царях сменяется сказкой о ловком человеке, побеждающем саму Смерть. Другими словами, вступает в силу фольклорный мотив Любовь-Смерть. В горьковском произведении все обстоит несколько иначе: никакой борьбы Девушки со Смертью вообще, строго говоря, нет. Девушка и не думает сопротивляться, единственное, что она просит, это отсрочки: "Душой, прошу тебя - дай мне еще поцеловаться!". Да если бы героиня и захотела вступить в борьбу, победа была бы не на её стороне. Потому как Смерть у Горького не сказочного, а мифического происхождения, хотя и характеризуется не мифическими, а скорее житейскими, бытовыми чертами. Не случайно Смерть очеловечивается и даже намеренно демократизируется автором: она носит "стоптанные лапти" и "онучи", является честной труженицей. С другой стороны, писатель использует и отрицательное отношение народа к Смерти, лишающего её в своих сказках атрибутов всесильности. Поэтому сказочная Смерть часто ошибается, терпит неудачи, например, в споре с ловким солдатом и т.д. Отсюда у Горького некоторая приземленность Смерти: "А змея ей жалом косу лижет", она "точно сводня". Все это, вместе взятое, оказывает влияние и на саму речь героини: "Ишь ты, блудня!"; "А издохнет - и его ..."; "Дураки, скота иль хамы...". В результате мифический образ Смерти сближается со сказочным, но лишь до определенного предела: Смерть по-прежнему воплощает собой всеобщий вселенский закон. Сознательное сближение Горьким мифа со сказкой позволяет прозаику и на них распространять элементы сказочной поэтики. По-видимому, это вполне закономерно и оправдано, если учесть, что "сказка это все тот же миф, в своей функциональной значимости, т.е. миф, уже лишенный и для рассказчика и для слушателя абсолютной достоверности".