Роже Кайуа. Человек и сакральное

ство зависимости. С другой стороны, из признания преграды рож­ дается энергия, способная ее опрокинуть. Из покорности вытекает возможность гордого восстания; из стабильности возникает движе­ ние; бесплодному сохранению богатств и сил противостоит их пло­ дотворное потребление — конечно, оно уничтожает их, но зато и обеспечивает их воскрешение. Если зерно неумрет..}

ИНЕРЦИЯ И ЭНЕРГИЯ

В мифологии эти два антитетических начала сакрального часто противопоставляются в той или иной форме; одно из них, очевид­ но, выражает тягу к пассивности, второе — к активности. Так, на­ пример, предстает делаемое канаками различение между тотемами и богами. Тотемы регулируют собой жизнь. Именно для того, чтобы угодить им, люди соблюдают запреты и повинуются необходимой дисциплине. Цель ее — добиться, чтобы общее процветание полу­ чало верное направление, природа сохранялась в целости и со­ хранности, а жизненные токи струились вечно и счастливо. Соот­ ветственно тотемы принадлежат к материнской родне: о них заботятся старики-дядья, оберегают их от всяких посягательств, удерживают своих племянников от дерзостных порывов и риско­ ванных затей, которыми те постоянно утверждают свою доблесть и приобретают престиж.

Для этих племянников, которым претит тирания осмотри­ тельной материнской родни, боги, герои или предки представляют собой, наоборот, славный образец, вселяющий веру, дающий оправ­ дание и поддержку их честолюбию и своей мифической судьбой предвещающий в укрупненном и возвышенном виде их реальную судьбу. В известном смысле тотемы — это стражи тех правил и гра­ ниц, которые боги побуждают преступать. Эта игра обороны и на­ ступления, ограничений, которые предписываются тотемом, и заво­ еваний, примером которых служит бог, предохраняет канакское общество от двойной беды: от анархии и от смерти, от беспорядоч­ ного, но и бесплодного волнения и от застоя, близкого к полной не­ подвижности.

Этому мифическому антагонизму соответствует антагонизм сексуальный и социальный: «Боги возникли от мужчин, а тотемы происходят от женщин», — утверждает туземец. Г-н Ленар в полной мере осмыслил эту формулу, показав, как молодых вождей охваты­ вает головокружение от власти, побуждая ни в грош не ставить пра­

1«Если пшеничное зерно, пав вземлю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12: 24). Слова «Если зерно не умрет» были заглавием автобиографической книги Андре Жида (1926). — Примеч. пер.

246

V Сакральное — предпосылка жизни и врата смерти

ва материнской родни и создавая постоянный конфликт между двумя полюсами коллективной жизни — с одной стороны, старика- ми-дядьями, заботящимися о передаче жизненных традиций, а с другой стороны, их племянниками, жаждущими власти и перемен: «Партия жизни угверждает необходимость соблюдать жизненные правила, — пишет он, — а партия власти противопоставляет им вы­ годы силы и богатства».

Антагонизм мудрост и и отваги, любви к покою и тяги к при­ ключениям — тот аспект коллективной жизни, который наиболее зримо отражается в индивидуальном восприятии сакрального. Ино­ гда этот конфликт лишь проецируется сознанием на мифы и сказки, иногда же он проявляется непосредственно на деле, как реальная борьба за превосходство. Мальгашская пословица гласит: «Дядя по материнской линии падает под дротиком племянника»; должным образом понятая, она выражает соперничество не только между стариками и молодежью, но и между статическими и динамически­ ми организмами общесгва, борьбу тех его элементов, которые хра­ нят его бытие, и тех, что толкают его пользоваться этим бытием.

Сходным образом в греческой мифологии представление о мойре, то ест ь о безлично-слепом, беспристрастном законе роково­ го удела, опознается как пассивное начало сакрального, на которое наталкивается начало активное, воплощаемое волей героев или бо­ гов. Последние властны «поправлять» судьбу, искажать волю рока; в «Илиаде» от Зевса зависит изменить участь его сына Сарпедона, для которого настал смертный час, но подобное нарушение столь опасно, что бог не решается взять на себя ответственность за него. Поставив свою личную прихоть выше мирового закона, он подал бы пример бесчинства и бунта, создал бы пагубный прецедент, благо­ даря которому любой бог, а за ними и всякий смертный мог бы сво­ евольно удовлетворять порывы и требования своих инстинктов.

По сравнению с упорядоченной вселенной боги предстают как начала индивидуации. У них есть личность. В них зафиксирован некий тип. Юноши узнают себя в юном боге типа Аполлона, девуш­ ки — в Артемиде, жены — в Гере. При этом святые патроны есть не только у каждого возраста и пола, но и у каждой касты, социального класса, профессионального сообщества. Воины имеют божествен­ ного покровителя в лице Индры, кузнецы — в лице Гефеста.

Мировым порядком предполагаются барьеры запретов, при­ мер богов или героев побуждает их преодолевать. Один сдерживает дейсгвие, другой зовет на подвиги. Они царят в обществе поочеред­ но — один в инертной фазе трудового времени, второй же в фазе па­ роксизма, праздника (или войны). Проявления чрезмерной жизнен­ ной силы: опьянение, ярость, экстаз, пиры и оргии, расточительство и азартные игры, — строго подавляемые в течение статичного пери­ ода, поскольку они изымают руки человека из коллективного труда,

247

РожеКайуа. Человеки сакральное

его душу из общих забот, а его богатства из общественного достоя­ ния, в период кризиса становятся, наоборот, средствами экзальтиро­ ванной сопричастности, давая чувство омоложения, обновления об­ щества и тем самым реально обновляя и омолаживая его, ибо втаких вещах чувство опережает и порождает дело.

ИНТЕРИОРИЗАЦИЯ САКРАЛЬНОГО

Однако с первыми шагами цивилизации, с возникновением разде­ ления труда, а еще более того с зарождением города и государства, праздники начинают терять свое значение. В них все меньше и меньше присутствует тотальный размах, из-за которого древние празднества своим смятением приостанавливали функционирова­ ние всех социальных институтов и грозили разрушить весь порядок мироздания. Усложнившееся общество более не может терпеть та­ кие разрывы в своем функционировании. Тогда постепенно исчеза­ ет чередование фаз инертности и пароксизма, рассеяния и концен­ трации, деятельности упорядоченной и ничем не связанной — то чередование, которым в менее дифференцированной коллектив­ ной жизни задается весь ритм временного развития. Могут еще пре­ рываться чьи-то частные труды, но общественные службы не терпят никакой остановки. Всеобщий беспорядок более неуместен; оказы­ ваются терпимы лишь его условные подобия.

Вся общественная жизнь в целом незаметно становится еди­ нообразнее. Она все более вводит в упорядоченное русло и паводок и межень. Многочисленные заботы профанной жизни все менее и менее позволяют, чтобы все уделяли сакральному одно и то же вре­ мя. Соответственно само сакральное дробится, становится делом полуподпольных сект или, в лучшем случае, занятием специализи­ рованной группы, которая отправляет обряды отдельно от других; такая группа еще долгое время остается властным или околовластным образованием, но рано или поздно происходит ее разрыв с го­ сударством, освящаемый разделением духовных и светских инсти­ тутов. С этого момента Церковь более не совпадает с Городом, религиозные границы — с границами национальными.

Религия быстро становится делом уже не коллектива, а от­ дельного человека: она становится универсалистской, но соответст­ венно и персоналистской. Она тяготеет к изоляции индивида, ос­ тавляя его наедине с богом, знакомым ему уже не столько через обряды, сколько через тайные излияния, связывающие творение с творцом. Сакральное интериоризируется и отныне затрагивает од­ ну лишь душу. Возрастает роль мистики, и сокращается роль культа. Теперь, когда сакральное связано не столько с объективными про­ явлениями, сколько с сугубо внутренними настроениями, не столь­ ко с церемониями, сколько с глубинными движениями души, всякий

248

V Сакральное — предпосылка жизни и врата смерти

внешний критерий оказывается недостаточным. Логично, что в та­ кой ситуации слово «священное» начинают употреблять вне собст­ венно религиозной области, для обозначения того, что составляет для человека высшую ценность, что он чтит, за что он при надобно­ сти готов пожертвовать жизнью.

Действительно, это и есть решающий пробный камень, позво­ ляющий неверующему отличать сакральное от профанного. Сак­ рально то (живое существо, вещь или идея), от чего зависит все пове­ дение человека, что для него не подлежит обсуждению, осмеянию и шуткам, от чего он не отречется и не отступится ни за что на свете. Для страстного любовника — это любимая женщина; для художника или ученого — их творчество; для патриота — благо государства, спа­ сение нации, защита территории; для революционера — революция.

От позиции верующего по отношению к религии эти пози­ ции отличаются только точкой своего приложения: они требуют та­ кой же самоотверженности, предполагают такую же безусловную вовлеченность личности, такой же аскетизм, такую же жертвен­ ность. Конечно, им следует приписывать различную ценность, но это уже совсем другой вопрос. Достаточно заметить, что в них пред­ полагается признание чего-то сакрального, окруженного ревност­ ным почитанием, о чем избегают говорить и что стараются скры­ вать, чтобы не подвергать кощунствам (оскорблениям, насмешкам или даже просто критике) со стороны людей равнодушных или враждебных, не испытывающих к нему никакого почтения.

Из наличия такого сакрального элемента вытекает ряд актов самоотречения в повседневной жизни, а в случае кризиса ради не­ го жертвуют жизнью, которая уже заранее отдана ему. Все осталь­ ное при этом рассматривается как профанное, им можно пользо­ ваться особо не стесняясь, можно его ценить, судить, подвергать сомнениям, считать средством, а не целью. Иные вообще ставят превыше всего сохранение своей жизни и имущества, то есть как бы все считают профанным и по мере возможности обращаются со всем максимально вольно. Ими руководят соображения интере­ са или же сиюминутная тяга к удовольствию. Только для них одних сакральное очевидным образом не существует вообще.

ВЫБОР ВЫСШЕЙ ЦЕЛИ

Напротив, каждый из тех, кто все свое поведение строит на принад­ лежности к некоему высшему началу, стремится воссоздать вокруг него сакральную среду, вызывающую сильные, специфические по природе переживания, способные принимать собственно религи­ озный облик эксгаза, фанатизма или мистицизма, а в социальном плане порождающие более или менее определенные догматы, обря­ ды, мифологию и культ. Обращаясь к современному материалу, до­

249

Роже Кайуа Человек и сакральное

статочно будет указать на такой типичный пример светской литур­ гии, как церемониал ежедневного зажигания огня у могилы Неизве­ стного солдата под Триумфальной аркой, и на такой образец мир­ ского мистицизма, как самоощущение • активистов тех политических партий, что требуют от своих членов безраздельного повиновения.

Вообще, все разнообразные ценности, которые пользуются тотальной преданностью и поставлены выше обсуждения, имеют своих поклонников и мучеников, дающих образцы тем, кто в них верит. Реальные или легендарные, а чаще всего взятые из истории и не столько породившие, сколько закрепившие в себе тот или иной мифический мотив, они служат для поучения и подражания. Рассказ об их жизни и смерти воспламеняет душу и заставляет втайне отож­ дествляться с ними, а порой и подражать им.

Здесь нет возможности дать очерк истории сакрального, про­ анализировать формы, которые оно принимает в современной ци­ вилизации. Самое большее следует заметить, что оно, по-видимому, делается более абстрактным, внутренним, субъективным, соотно­ сится не столько с конкретными существами, сколько с общими по­ нятиями, не столько с поступками, сколько с намерениями, не столь­ ко с внешними проявлениями, сколько с духовными настроениями. Эта эволюция, разумеется, связана с величайшими процессами в истории человечества: эмансипацией индивида, развитием его ин­ теллектуальной и нравственной автономии, наконец, прогрессом идеала научности — то есть такого отношения к миру, которое враж­ дебно тайнам, требует систематического недоверия, сознательной непочтительности и, рассматривая все как объект познания или ма­ териал для опытов, заставляет расценивать все как профанное и со­ ответственно с ним обращаться (исключая разве что само это ярост­ ное стремление к познанию).

С другой стороны, несомненно, что эти новые условия, в ко­ торых существует сакральное, заставляют его принимать и новые формы: в частности, оно вторгается в сферу этики, превращая в аб­ солютные ценности такие понятия, как честность, верность, спра­ ведливость, уважение к истине, соблюдение данного слова. В сущно­ сти, для того чтобы сделать сакральным некий объект, общее дело или отдельного человека, достаточно видеть в них высшую цель и посвящать им жизнь, то есть отдавать им свое время и силы, жертво­ вать ради них своими интересами и устремлениями, а при необхо­ димости и самой жизнью.

Тем самым ему наглядно приписывают высшую цену, показы­ вая, что ради него отрекаются от благ, обычно более всего ценимых, упорнее всего искомых и хранимых. При этом распределение сак­ рального и профанного теряет свою связь с представлением о ми­ ровом порядке, о его периодическом старении и возрождении, о

250

V Сакральное — предпосылки ж и з н и и врата смерти

противоположности нейтрально-инертных вещей — и энергий, ко­ торые животворят или уничтожают их, дают или отнимают у них бытие. Ничто из этого не устояло перед трансформациями социаль­ ной жизни, повлекшими за собой рост независимости индивида, освобождая ci o от всякого психического принуждения и снабжая гарантиями против других индивидов. И все же сакральное сохра­ няется постольку, поскольку это освобождение остается неполным, то есть всякий раз, когда жизненной целью сообщества и даже от­ дельного индивида оказывается некая высшая ценность — ибо при этом она быстро становится и источником энергии, и очагом зара­ зительного влияния.

Итак, сакральное — это по-прежнему нечто такое, что вызы­ вает почтение, страх и веру. Оно вдыхает в человека силу, зато за­ бирает себе всю его жизнь. Оно по-прежнему отделяет человека от его ближних, удаляет от низменных забот, заставляет не считаться с опасностями, которые останавливают большинство других лю­ дей; оно вводит его в особый суровый мир, от которого другие ин­ стинктивно отшатываются, хоть и ощущают его притягательную силу. И действительно, там правилом уже не является сохранять за­ воеванные позиции и пребывать в одном и том же состоянии. Ста­ бильность более не рассматривается как высшее благо, умерен­ ность, осмотрительность, следование установленным обычаям — как высшие добродетели, а безопасность, зажиточность, добрая репутация и честь — как самые желанные преимущества.

В самом деле, профанное поведение всегда требует, чтобы че­ ловек от чего-то отказывался. Оно не дает ему идти до конца в испол­ нении своих желаний или своей воли. Оно не допускает безоглядной самоотдачи и предостерегает против опасно-разрушительных ин­ стинктов, побуждающих растрачивать себя без счета. Тем самым оно окружает ореолом славы ненасытных героев типа Фауста или Дон Жуана, осмелившихся пойти на такой крайний риск, наперекор ин­ фернальным силам или же в союзе с ними. Эти мифические фигу­ ры — примеры судьбы — пребывают в воображении людей конкрет­ ными символами великой и погибельной участи, выпадающей на долю тех, кто преступает запреты и нарушает меру в чувственности, уме или воле. Эти проклятые души погубила сама их неустраши­ мость. За ними остается слава людей, не признавших никаких боже­ ских или человеческих ограничений, стремясь удовлетворить одно из тех неутолимых стремлений — чувствовать, знать или господст­ вовать, — которые апостол Павел осуждал под названиями libido sentiendi, libido sciendi и libido dominandi.

Этим трем видам жажды противостоят не столько запреты: они ведь лишь препятствие, своего рода вызов, существующий по­ стольку, поскольку его смело принимают. Настоящим, достойным противовесом этим стремлениям являются обратные стремления:

251