ыюе_

ЧИСТОЕ И НЕЧИСТОЕ - ДВУСМЫСЛЕННЫЕ СИЛЫ

Следует заметить, что изначально категории чистого и нечистого харак­ теризуют собой не этический антагонизм, а религиозную противопо­ ложность. Вобласти сакрального они играютту же роль, что понятия до­ бра и зла — в области профанной. Между тем мир сакрального, помимо прочего, отличается от мира профанного как мир энергий от мира суб­ станций. С одной стороны — силы, с другой стороны — вещи. Отсюда прямо вытекает важное следствие для категорий чистого и нечистого: они оказываются в высшей степени подвижными, взаимозаменимыми, двусмысленными. В самом деле, если вещь по определению обладает ус­ тойчивой природой, то сила, напротив, может приносить добро или зло

взависимости от конкретных обстоятельств, в которых она проявляется

втот или иной момент. Она бывает и благой и злой — не по природе, а по ориентации, которую она приобретает или которую ей придают. По­ этому не следует ожидать, чтобы определения «чистого» и «нечистого» постоянно и исключительно прилагались к некоторому человеку, пред­ мету, состоянию, за которым признают религиозную действенность. Ему приписывается то одно, то другое определение, в зависимости от того, на благо или во зло станет развиваться эта действенность; а до тех пор подходят сразу оба определения. Этим замечанием сразу отводятся кон­ цепции какРобертсона Смита, который всвоих работах о семитских ре­ лигиях утверждает изначальную тождественность чистого и нечистого, так и о. Лагранжа, который, возражая ему, настаивает на их абсолютной независимости. В своем латентном состоянии любая сила вызывает од­ новременно и влечение и страх, вызывает у верующего боязнь, что она приведет к его поражению, и надежду, что она придет к нему на помощь. Но когда она проявляется, то всякий раз в каком-то одном направле­ нии — как источник благодеяний или же проклятий. В виртуальном со­ стоянии она двойственна; в действии она становится однозначной. Тут уже непозволительно никакое колебание. Либо это нечистота, и тогда

известно, что она проникает в самую глубину существа, становится бо­ лезнью и как бы симптомом смерти: в «первобытных» языках слово «очищать» часто означает одновременно «исцелять» и «расколдовывать». Или же это чистота, подобием которой является здоровье, а когда она до­ стигает святости — то и бурная витальность, непомерно-неотразимая сила, опасная из-за самой своей интенсивности.

о.1. Святость и скверна

тсю да следует, что скверна и святость, даже будучи пра­

вильно опознаны, в равной мере требуют известной осторожнос­ ти и по сравнению с миром повседневного обихода выступают как

164

Н. Амбивалентность сакрального

два полюса опасной области. Поэтому их так часто, даже в самых высокоразвитых цивилизациях, обозначают одним термином. Греческое слово fryoç, «скверна», значит также «жертвоприноше­ ние, которым смывается скверна». Термином &уюç, «святое», в ста­ рину также обозначалось (если верить лексикографам) «осквер­ ненное». Различие было проведено лишь позднее, с помощью двух симметричных слов àyfjç, «чистое», и èvayfjç, «проклятое», про­ зрачная конструкция которых ярко показывает двузначность ис­ ходного слова. Греческое à óoiovv и латинское expiare («иску­ пить») этимологически истолковываются как «извлечь (из себя) сакральную частицу (ôoioç, pius), которая была внесена при оск­ вернении». Искупление — это акт, позволяющий преступнику вер^ нуться к нормальной жизни, на свое обычное место в профанном сообществе, избавиться от своей сакральности, десакрстизоватъся, как замечал еще Ж. де Местр.

ВРиме, как известно из дефиниции в словаре Эрну-Мейе, сло­ во sacer означало «тот или то, до кого или чего нельзя дотронуться, не осквернившись или не осквернив». Если кто-то виновен в пре­ ступлении против религии или государства, то народное собрание исключаег его из своего состава, объявляя sacer. С этого момента, хотя его убийство по-прежнему сопряжено с мистическим риском (nefas est), но во всяком случае с точки зрения человеческого права (jus) убийца будет невиновен и его не осудят за лишение жизни че­ ловека (parricidii non damnatur).

Вязыке менее утонченных цивилизаций вообще не различа­ ются запрег, вызванный почтением к святости, и запрет, обуслов­ ленный страхом скверны. Один и тот же термин обозначает сверхъестественные силы, от которых по той или другой причине лучше держаться подальше. Полинезийское tapou, малайское pamali одинаково обозначают все то, что благословенно или про­ клято и потому изъято из повседневного обихода, все то, что не «свободно». В Северной Америке дакотское слово wakan безразлич­ но применяется ко всему чудесному или непонятному. Туземцы пользуются им для обозначения миссионеров и Библии, но также и

ввысшей степени нечистой женщины во время менструаций. Сходным образом и вдревней Японии слово kami применялось од­ новременно и к высокочтимым божествам неба и земли, и ко «всем страшным и зловредным существам, вызывающим общий страх». Kami — это все, что обладает чудесной действенной силой (isao).

ДИАЛЕКТИКА САКРАЛЬНОГО

В самом деле, именно эта чудесная сила («мана», если пользоваться экзотическими названиями) и вызывает в своем неподвижном со­ стоянии описанные выше амбивалентные чувства. Ее боятся, и ею

165

Роже Кайуа. Человек и сакральное

хотели бы воспользоваться. Она одновременно отталкивает и заво­ раживает. Она запретна и опасна — это достаточно, чтобы хотелось к ней приблизиться и владеть ею, в то же время держась от нее на почтительном расстоянии.

Такова, например, сакральнрсть святых мест (Ы та) в семит­ ских религиях. В этих местах запрещается осуществлять половые сношения, преследовать дичь, рубить деревья, косить траву. За их чертой прекращается действие правосудия. Укрывшийся там пре­ ступник становится неприкосновенным, будучи освящен святостью места, но по той же самой причине и забредший туда скот оказыва­ ется потерянным для своего владельца. Это в высшей степени опас­ ные места, куда нельзя проникнуть безнаказанно. В то же время они притягательны, что сильно выражено арабской пословицей «Кто кружит вокруг Ыта, обязательно туда упадет», — словно бабочка, ко­ торая не может не обжечься о лампу. Сходным образом Лютер, гово­ ря о почитании святых мест, констатирует, что оно смешано со страхом: «И все же, —добавляет он, — мы не убегаем, а подходим все ближе и ближе». В сущности, сакральное вызывает у верующего точ­ но те же чувства, что и огонь у ребенка: тот же страх обжечься, то же желание развести его; то же волнение от присутствия чего-то за­ претного, ту же веру, что его покорение приносит силу и престиж — или рану и смерть при неудаче. И подобно тому как огонь произво­ дит одновременно и добро и зло, так и сакральное обладает благо­ приятным или неблагоприятным действием и характеризуется про­ тивоположными понятиями чистого и нечистого, святого и кощунственного, которые своими границами как раз и обозначают пределы религиозного мира.

Здесь перед нами, пожалуй, важнейший момент диалектики са­ крального. Любая воплощающая его сила имеет тенденцию расщеп­ ляться: ее первичная двойственность разрешается в противополож­ ных и взаимодополнительных элементах, с которыми соотносятся чувства почтения и отвращения, желания и боязни, внушавшиеся ее глубоко двусмысленной природой. Но как только в ходе растяжения этой силы возникнут два полюса, каждый из них, именно потому, что обладает сакральностью, начинает вызывать те же самые амбивалент­ ные чувства, которые отделили их друг от друга.

Расщепление сакрального порождает добрых и злых духов, жреца и колдуна, Ормузда и Аримана, Бога и дьявола, однако в отно­ шении верующих к каждому из этих особенных проявлений сак­ рального проступает та же амбивалентность, что и в их поведении перед лицом его нераздельных проявлений.

Святой Августин в присутствии божественного охвачен од­ новременно дрожью ужаса и порывом любви: «ЕС тЬоггеэсо еС тагс1е8со», — пишет он. И поясняет, что ужас проистекает от созна­ ния абсолютной разницы между своей сущностью и сущностью са­

166

И Амбивалентность сакрального

крального, а любовный пыл — напротив, от сознания их глубинно­ го тождества. Теология сохраняет эту двуобразность божества, раз­ личая в нем грозную и пленительную стороны, ггетепсШт и Гаэапапв, пользуясь терминами Р. Отто.

Раястапв соответствует формам сакрального опьянения, дио­ нисийскому головокружению, экстазу и преображающему едине­ нию, но это вмесге с тем и простая доброта, милосердие и любовь божества к своим творениям, все то, что неудержимо влечет их к не­ му, тогда как Сгетепёит знаменует собой «гнев божий», неумоли­ мый суд «ревнивого» Бога, перед которым грешник трепещет и уни­ женно молит о прощении. Так в «Бхагавадгите» герою Арджуне является Кришна, и герой в ужасе видит, как люди толпой стремятся в рот бога, словно потоки, впадающие в Океан, «словно летучие на­ секомые к смертоносной лампе». Некоторые из них с раздроблен­ ной головой повисают на зубах и языке бога, а тот пожирает и про­ глатывает их целыми поколениями.

Одновременно, на другом полюсе, также и демоническое, вбирая в себя грозные и опасные аспекты сакрального, вызывает к себе противоположные чувства — желание отшатнуться и интерес, причем и то и другое равно безотчетно. Скажем, дьявол — это не только тот, кто жестоко мучает грешников в аду, но и тот, кто соблаз­ нительным голосом сулит отшельнику земные услады. Конечно, этим он пытается погубить его, и договор с демоном всегда прино­ сит лишь преходящее блаженство, но ведь ясно, что иначе и не можег быть. Тем не менее примечательно, что палач и мучитель пред­ стает в то же время и соблазнителем, а то и утешителем: романтизм, воспевая Сатану и Люцифера, наделяя их всяческими чарами, лишь развивал по характерной логике сакрального заложенные в этих фшурах зачатки.

Если же при анализе религии исходить из тех крайних и анта­ гонистических пределов, которые представляют собой в различных формах святость и проклятость, то главная функция религии сразу же оказывается определяемой двумя процессами — обретением чи­ стоты и устранением скверны.

ОБРЕТЕНИЕ ЧИСТОТЫ И ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ НЕЕ

Для обретения чистоты нужно подчиняться строгим ритуальным правилам. Главное здесь, как показал Дюркгейм, — постепенно отде­ литься от профанного мира, чтобы безопасно вступить в мир сак­ ральный. Прежде чем получить доступ к божественному, надо отка­ заться от человеческого. Это значит, что очистительные обряды суть прежде всего негативные практики, различные виды воздержания. Они заключаются во временном отказе от различных видов деятель­ ности, характерных для профанного состояния, сколь бы они ни бы­

167

Роже Кайуа. Человек и сакральное

ли нормальными и сколь бы необходимыми ни казались для поддер­ жания человеческой жизни. В известном смысле от них следует воз­ держиваться именно постольку, поскольку они представляются нор­ мальными или необходимыми; нужно в буквальном смысле очиститься от них, чтобы достойно приблизиться к миру богов. Здесь опять-таки опасаются смешения двух миров. Поэтому, дабы вкусить божественной жизни, отвергают все то, что принадлежит к повседневному ходу человеческой жизни, — речь, сон, общество других людей, труд, пищу, половые сношения. Тот, кто хочет принес­ ти жертву, войти в храм, приобщиться к своему богу, должен предва­ рительно порвать со своими повседневными привычками. Ему пред­ писываются молчание, бдение, уединение, бездействие, пост и половое воздержание. Эти ограничения, подготавливающие челове­ ка к соприкосновению с божественным и делающие его чистым, одинаково значимы для австралийца-неофита, готовящегося к испытаниям инициации, для античного магистрата, собирающегося совершать жертвоприношение от имени своего полиса, для совре­ менного христианина, преклоняющего колена перед святым ал­ тарем. В любой точке пространства и времени религиозное пред­ ставление о мире требует от человека, желающего приблизиться к сакральному, одних и тех же добровольных лишений. Чем сильнее и живее это представление, тем взыскательнее правила очищения. Ча­ сто от индивида требуют подлинного преображения. Чтобы сопри­ коснуться с божественным, он должен совершить омовение, оста­ вить свои обычные одежды и надеть новые, чистые или освященные. Ему сбривают волосы, бороду и брови, остригают ногги (мертвые, то есть нечистые части тела). В предельных случаях его заставляют символически умереть для человеческой жизни и заново родиться богом: так, ведический жрец сжимает кулаки, покрывает себе голову и изображает движения плода в материнской утробе, ходя взад и впе­ ред вокруг жертвенного очага.

После этой сакрализации, отрешившись от профанного, че­ ловек должен оставаться от него удаленным, до тех пор пока про­ должается его состояние чистоты и священности. Впрочем, он не может пребывать в нем долго: если он желает сохранить свою физи­ ческую жизнь, ему нужно вновь пользоваться всем тем, что ее под­ держивает и что несовместимо со святостью. Выходя из храма, ев­ рейский священник снимал сакральное одеяние: «И пусть снимет с себя одежды свои, и наденет другие одежды, и вынесет пепел вне стана на чистое место» [Левит 6:11]. Ведический жрец погружался в «смывающую ванну» — входил в воду, которая уносила с собой его сакральность, и выходил из нее вновь профанным, то есть свобод­ ным пользоваться природными благами и участвовать в коллектив­ ной жизни. Одна из ценнейших заслуг Юбера и Мосса в их работе о жертвоприношении — именно показ вступительных и заключи­

168