Поляков

Рассуждения Грекова, хотя и не лишены логики, носят слишком умозри­тельный характер. Тем не менее, сделанный им вывод, что боярское землевла­дение появляется не в XI и тем более не в XII, а еще в X столетии, то есть тогда, когда, по нашим наблюдениям, возникают первые городские общины и происходит становление древнерусской цивилизации, представляется вполне вероятным. Можно спорить по поводу того, какое значение боярское земле­владение тогда имело, какое место занимало в хозяйстве и сознании людей, но нельзя,в принципе отрицать возможность его существования.

К тому же, кое-какие сведения на этот счет летопись все-таки дает. Согласно Повести временных лет, князь Владимир, крестив Киев, отправил попов приводить к Христу по всем «градом и селомъ... нача поимати оу наро­читое чади дети даяти... на оученье». Здесь, как видим, содержатся данные о существовании многих сел вокруг Киева в конце 80-х гг. X столетия, которые принадлежали, по всей видимости, нарочитой чади. Косвенно о частном зем­левладении в X в. говорит и сообщение об убийстве Люта Свенельдича: «Ловъ

80

деюще Свеналдичю именемъ Лютъ ишедъ бо ис Киева гна по звери в лесе и оузре и Олегъ [Святославич] и речь кто се есть и реша ему Свеналдичь и заехавъ уби и бе бо ловы дея Олегъ...» ⁷⁶. Суть известия в том, что Олег убил Люта не за то, конечно, что тот был Свенсльдич, а за то, что он де, увлек­шись, забрел в лес, где охотился древлянский князь. Вероятнее всего эти лесные угодья входили в состав княжеского села — иначе жестокость князя не поддается никакой мотивировке. Можно предположить, что Лют начинал охоту в своих собственных угодьях, с чем и связано замечание летописца о том, что он «ис Киева гна по звери в лесе». Получается, что и бояре в то время обладали своими лесными угодьями, входившими в их села. Реши­тельность, с какой Олег расправляется с боярским сыном, подчеркивает, с какой ревностью относились к нарушениям межей своих владений князья, а, видимо, и другие землевладельцы уже в X веке.

Не сложилось единого мнения и о времени возникновения церковного (монастырского и кафедрального) землевладения. Одни историки считают, что церковь обзаводится селами с момента своей организации, другие только во второй половине XI века⁷⁷. Первые сведения о церковном землевладении связаны с историей Печерского монастыря. Монашеская братия обладала се­лами, согласно житию Феодосия ⁷⁸, уже во времена его игуменства. Подобные данные содержит и Киево-Печерский патерик⁷⁹. Отражают ли они самые пер­вые факты церковного землевладения? С полной уверенностью ответить на этот вопрос нельзя. Практика, применяемая древнерусскими князьями и го­родами, снабжать вновь образованные монастыри или епископии различны­ми источниками доходов, в том числе и селами (вспомним, хотя бы случай с Пантелеймоновым монастырем или пожалование князя Ростислава при об­разовании Смоленской епископии), позволяет предполагать, что церковь могла обзавестись селами гораздо раньше отмеченных фактов, в том числе сразу после крещения Руси. Поскольку церковь была тогда слаба, не удивительно, что землевладение этого типа не отразилось в источниках.

Источники, в особенности летописи, часто не указывают конкретных владельцев сел, отмечая только лишь близость последних к тому или иному городу. Или же летописец ограничивается указанием на горожан как вла­дельцев сел, не поясняя, кто именно имеется в виду: бояре, гриди, князья или кто-то еще. Под 1135 г. в Ипатьевской летописи читаем: «...Иде Яро-полкъ съ братьею своею ... на Всеволода, на Олговича. и поимаша около города Чернигова села». В Новгородской Первой летописи под 1167 г.: «...А новоторжьци отступиша к Новугороду, и много пакости творяше [князья Святослав и Андрей] домомъ ихъ и села их потрати». В той же летописи под 1359 г. говорится о селах жителей Словенского конца Новгорода: «И прияша слово его, и разидошася; и взяша села Селивестрова на щить, а иных селъ славеньскыхъ много взяша...» ⁸⁰.

О селах смердов речь идет в летописном сообщении о Долобском съезде князей в 1103 году. Не исключено, что смердьим селом были поначалу и Витославицы, переданные Пантелеймонову монастырю князем Изяславом Мстиславичем вместе с самими смердами.

Нередко частное землевладение при более внимательном отношении к источнику оказывается частью общего, коллективного земельного владения. В. Л. Янин, ссылаясь на грамоту Славенского конца Саввино-Вишерскому монастырю, датируемую XV в., обращает внимание на существование кон-чанского землевладения. По его мнению, данный вид землевладения являет­ся результатом развития административной системы Новгорода. Земельная собственность конца, полагает Янин, возникла путем трансформации обще­государственной корпоративной собственности. «Ведь если бы кончанское право было исконным, — пишет он, — ... князь' вынужден был бы просить участок не у Новгорода (В. Л. Янин имеет ввиду грамоту Изяслава Пантелей­монову монастырю. — А.П.), а у одного из концов» ⁸¹. Думаю, в рассуждениях исследователя не учитывается, что кончанское и общегородское землевладе­ние Новгорода могло существовать одновременно, как в XIV—XV вв., так и в

81

XII в., когда князь Изяслав выпрашивал село у города, а не у конца. Наличие общей корпоративной собственности не отрицает существования более мел­ких видов совместного землевладения — кончанского или уличанского — и наоборот.

Ряд фактов совместного владения землей, приводит И. Я. Фроянов. В них он усматривает свидетельства длительного существования традиций, свя­занных с бытованием большой семьи. Это сведения купчей Спасского Кова­лева монастыря рубежа XIV—XV в., купчей Зиновия Харитоновича середины XV в., купчей Филиппа и других. Везде, замечает он, мы видим совладель­цев, являющихся боковыми родичами ⁸². В справедливости мнения Фрояно-ва вряд ли можно сомневаться, но вместе с тем необходимо заметить, что новгородские актовые документы предоставляют и такие факты, которые говорят о совместном владении без какой-либо родственной связи. В «дан­ной» Палеостровскому монастырю на Палий остров (1415—1421 гг.) в каче­стве дарителей выступают 23 человека, не считая детей, братьи и прочих «скотников» и «помужников» Толвуйской земли, число которых никак не определено. Среди них встречаются как явные родственники — «Селифонтъ Твердиславль с детми», «Яков Сидоров с братом», или возможные родствен­ники — «Павле Захарьинъ с братьею» — так и совсем не родные друг другу люди — «посадникъ новгороцкеи Ондреи Ивановичь, тысячкы новгорочкыи Дмитри Васильевичь», «Селифон Твердиславль» ⁸³. Следует согласиться с мнением И. Я. Фроянова, что данные материалы, хотя и относятся к XIV— XV вв., «обладают внушительной ретроспективной силой», поскольку, как он пишет, генетически восходят к первобытным временам ^м. Новгородские раскопки последних лет дают еще большие основания не сомневаться в этом. Берестяная грамота № 850, найденная в 1998 г., прямо указывает на совмес­тное землевладение во второй четверти — середине XII века: «Покланянье от Бъръза и отъ Поутеши и отъ въхое дроужине къ Петръкоу Се еси въдале землю н[а](мъ) ... и Святопъ(лъ)къ а ныне п...» ⁸⁵. Текст послания в высшей степени любопытен. Мне уже приходилось отмечать, что «дружина» означает здесь часть городской общины. К этому следует добавить — грамота рисует эту часть общины вполне конкретно. Дружина Путьши и Борзы не просто объединение — это коллектив землевладельцев.

И все-таки, следы старых родовых отношений в Киевской Руси еще хорошо заметны, в том числе и в отношении собственности на землю. По существу, в собственности рода оставалась так называемая «отчина» — земля, полученная в наследство от отца^8б. И. Я. Фроянов отмечает, что родственни­ки имели право выкупа отчины даже в том случае, если она была продана казалось бы навсегда, то есть ее покупка сопровождалась формулой «купи себе одерень» или «купил с детьми», «купил себе одерень и своим детям» ⁸⁷. Об этом свидетельствует выкупная грамота Андрона Леонтьевича, датируе­мая первой четвертью XV в.: «Се выкупи Онъдронъ Левоньтеевичь ув Омоса у Микулина тоню на Летьнои сторонни, отцину свою... изъ дерну и зъ дер-ною грамотою...» ⁸⁸. В продажу поступали, вероятно, только те земли, на которые родственники не притязали. О. В. Мартышин приводит ряд грамот, в которых говорится о подобных условиях. В купчей Василия Филимонова и Евсея Ананьина, например, значится: «А будет Евсею не до земли и его де-тем, ино им мимо Василья Филимонова и его детей земли не продавать ни­кому же». Фроянов подчеркивает: «стремясь воспрепятствовать распылению родовых земель, «отчичи» спешили покупать их сами друг у друга» ⁸⁹. Он приводит примеры покупки земли: дядей у племянника, братом у брата, му­жем у жены и ее кровных родственников, зятем у тестя и т. п. Следует уточ­нить: последние два примера отношения к правам рода не имеют, точнее, имеют, но только косвенно. Они характеризуют имущественные отношения в древнерусской семье; это первый случай; и «разбазаривание» родовой зем­ли — второй.

На Руси не было принято объединять собственность при заключении брака, то есть между супругами, и даже между родителями и детьми действо-

82

вал принцип раздельности имущества, как движимого, так и недвижимого⁹⁰. Это вполне в духе соблюдения родрвых_традиций₁_ведь.д^ол,о^ом обществе семья, хотя и существовала, но хозяйственной ячейкой не была, поскольку не обладала правом наследования имущества. О раздельности собственности между супругами в древнерусской семье говорят немало источников.. Клас­сическим примером можно считать купчую Филиппа Семеновича у своей жены Ульяны, ее зятя и его жены Марии: «се купил Филипеи Семеновиць у Ульяне, у своей жены, и у ее у зятя у Нафлока и у его жены Марьи землю Сенькинскую на' Икшине острове» ". Ее данные подтверждает Псковская Правда, где жена прямо названа владельцем своей собственной отчины (ст. 88.), которой муж имеет право пользоваться, в случае ее смерти, только если снова не женится и до тех пор, пока не женится. То же самое касается и жены, в случае смерти мужа и отсутствия у него завещания. Жена, как и муж, составляет завещание на свое имущество, что является явным указанием на его наличие. Образец такого завещания обнаруживается в берестяной грамо­те № 580 (поел. чет. XIV века): «...Я Улеяна опишу рукъписание синъ(мъ мои)мъ». Согласно грамоте № 477 (втор. пол. XIV века) некая Анна была продавцом земельного участка. В договоре Новгорода с тверским князем Ярославом Ярославичем 1264 г. княгиня называется отдельно от князя как возможный держатель сел в Новгородской земле: «... Ни селъ ти держати по Новгородьскои волости, ни твоей княгини, ни бояромъ твоимъ...». В берес­тяной грамоте №109 (конец XI—10-е годы XII вв.) княгиня представлена как

владелец рабыни ⁹².

На стене в киевской Святой Софии известна надпись XII в., сообщающая о покупке земли за 700 гривен ⁹³. Согласно церковному уставу Ярослава в Древней Руси жена могла совершить кражу у мужа — сама или навести на его двор воров, что косвенно свидетельствует о раздельности имущества супругов⁹⁴. Об этом же говорит ряд статей Русской Правды: «А материя часть не надобе детем, но кому мати дасть» (ст. 103); «Аже жена ворчеться седети по мужи, а ростеряет добыток и поидеть за муж, то платити ей все детем» (ст. 101); «Аже будуть двою мужю дети, а единое матери, то онем соего отця задниця, а онем своего» (ст. 104). Как видно честь и достоинство свободной женщины в древ­нерусском обществе были подкреплены солидной имущественной базой.

О месте совместного землевладения в древней Руси красноречиво сви­детельствуют, дошедшие до нас завещания землевладельцев. В духовной Остафия Ананьевича (1393 г.), перечисляются 16 различных земельных вла­дений, включая двор в городе и лавку. Из них только одно было в безраз­дельном обладании автора завещания. В остальных он хозяйствовал совме­стно со своим братом и дядей, а в одном случае еще и вместе с посадником и его братом. Согласно рукописанию Моисея (вт. пол. XIV—XV вв.), до­шедшем до нас в виде двух берестяных грамот (№№ 519, 520.), в совмест­ном владении находились все его земли (по оценке А. В. Арциховского и В.Л. Янина они составляли около 4—5 обжей) ^9S.

Источники знают различные виды распоряжения земельной собствен­ностью в Киевской Руси, некоторые из которых были уже упомянуты — наследование, купля-продажа, дарение. Кроме этого известны: обмен, раз­дел, заем, порука, заклад. Сделки первоначально, видимо, письменно не оформлялись или оформлялись не' всегда. Известны случаи, когда сделка совершается устно даже в XV веке, в присутствии свидетелей-послухов. В «докончальной» грамоте Славенского конца с Иваном Губаревым о размеже­вании земли (1436—1456 гг.) есть указание на такой случай: «И ставъ на земли, покончаша промежъ себе и Иване Васильеве Губареве, а грамоть на тую землю не положиша никаковыхъ. А пойти Ивану по концальнои грамоте по данои съ того ручья. Где стояли концяне славляне съ Иваномъ, поговори­ли и по рукамъ побили...». Первоначально, как следует из грамоты, стороны встретились на том участке земли, судьба которого решалась, поговорили и оформили сделку рукопожатием («и по рукамъ побили»). Тогда это оказалось достаточным. Только потом возникли проблемы, которые и привели к появ-

83

лению данной грамоты. А ведь, скорее всего были и такие случаи, когда сделки так и не оформлялись письменно. Если иметь в виду склонность русских крестьян к соглашениям именно такого рода — устным сделкам они больше доверяли, чем письменным ⁹⁶, можно предположить, что и в жизни людей киевского времени они занимали далеко не последнее место, а может быть, и превосходили по своим масштабам письменные. Существование ча­стного землевладения, начиная с X—XI вв., наличие данных о совершении тогда актов дарения, купли-продажи, наследования, пожалования, и в то же время, отсутствие каких-либо документов об этом, может свидетельствовать именно об устном характере хозяйственных сделок в Киевской Руси. В реше­нии спорных вопросов большое значение имели показания соседей, как пра­вило, совладельцев, близких родственников или товарищей.

Итак, экономический уклад в Киевской Руси базировался на верховной собственности городской общины на землю. В центре хозяйственной систе­мы был коллектив совладельцев земли (дружина), основанный на равноправ­ных отношениях. Причем дружина могла состоять как из родных или двою­родных братьев, родственников иных степеней родства, так и побратимов или просто товарищей. Для свободного человека в Киевской Руси важнее всего было то, как развиваются его отношения внутри этого коллектива, как он воспринимается коллективом, какое место в нем занимает. Организация производства в Киевской Руси находилась в руках людей, объединенных це­лой системой переплетенных между собой родственных, товарищеских и со­седских отношений. Произведенный продукт попадал на стол не только к владельцу и непосредственному пользователю земли, но и на «общий пир», дружинную братчину — к членам общины, в которую он входил. Ценности древнерусского общества — патриотизм, свобода, братство (взаимопомощь) — полностью соответствуют данному экономическому укладу. Внешний вид древнерусских городов — так же. Это позволяет утверждать, что в Киевской Руси сложился полисный тип цивилизации.