Поляков

73

щать) - одного корня ... личный труд в сознании «свободного* мужа неиз-менно котировался как признак подчинения и неволи. Соответственно и «свободный» муж как-то не мыслился без раба (и робы), раб — это непре­менная принадлежность быта «свободных». А тс, кто рабов не имел, стреми­лись ими обзавестись правдами или неправдами. Служилые люди типа тиу­нов видимо и в самом деле жили неплохо: пили с князем мёд, ходили в красивых и богатых одеждах (по выражению Даниила Заточника — в «черле-не сапоге»), выступая от имени князя на суде, злоупотребляли своим поло­жением, но «холопье имя» лишало их главного — свободы. Тот же Романов подчеркивал: «Ничто не может в глазах бывшего свободного «мужа» компен­сировать утраты личной свободы: "Не лепо ... бо были котлу во ушию златы кольца, но дну его не избыти черности и жжения; тако же и холопу: аще бо паче меры горделив был и буя», по укору ему своего не избыти — холопья имени"» ^:7.

О значении для русича такого понятия как «братство» косвенно свиде­тельствует речь Игоря во время солнечного затмении: «Хощу бо, — рече, — копие приломити конец поля Половецкаго, съ вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону». Поразительно, но брат­ство и чувство солидарности оказываются сильнее, чем угрозы высших сил. Ради своей дружины Игорь готов презреть любые знамения. Подобно ему воевода Вышага в 1043 г., согласно летописи, говорил: «...Ащс живъ буду то с ними [дружиной] аше ли погибну с дружиною...» ^:ii. В 1043 г. князь Ярослав послал своего сына Владимира с киевским войском на Царьград. Но буря разметала корабли русичей. И тогда они решили возвращаться на родину пешком. Никто из княжеского окружения поначалу не рискнул возглавить их. Сделал это Вышага. Тогда он и произнес эти слова. И здесь мы видим братскую солидарность, которая сильнее угрозы смерти.

Центральное место среди этих ценностей занимает понятие, в основном косвенно отразившееся в источниках, и потому часто не замечаемое исследо­вателями --• это -свобода». «Братство» мыслилось как единение свободных людей, взаимопомощь между ними, «Русская земля» — как братское сообще­ство русских людей (русская дружина), родина и гарантия свободы. «Честь» и «слава» зарабатывались в борьбе за свободу Русской земли, а значит и за свободу любого русича. Так «Русская земля», «свобода», «братство» (солидар­ность, взаимная верность), «честь и слава» — соединялись в неразрывную цепь ценностей, определявших поведение свободного мужа в Киевской Руси. 3,1 этой системой ценностей стоят люди, основной труд которых — вой­на; половину жизни они проводили в пирах и охоте. Пили хмельной мед и пиво, любили веселье — <<А мы уже, дружина, жадни веселия», говорит автор «Слова о полку Игоревс». развлекались с наложницами, внимали скоморо­хам, гуслярам и гудцам, участвовали в «бесовских» играх и плясках. Это их стараниями Русь стала такой, какой мы се знаем: полной жизни и света. По их заказу строились белокаменные храмы, словно богатыри, выраставшие из-под земли, ковались золотые и серебряные кольца и колты, писались ико­ны. Ради их любопытства и славы их собирались книжниками изборники и летописные своды. Это их имена мы в основном и знаем. Примерно в тех же ценностных координатах проходила жизнь и всех остальных жителей Киевс­кой Руси — смердов. И хотя основным их занятием было земледелие, а не война, они тоже были воинами, жили общинами и ценили братскую взаимо­помощь, волю и Родину. Так же как в более позднее время это делали рус­ские крестьяне и особенно казаки. И центральные дружинные слои, и окру­жавшие их смерды мыслили тогда одними понятиями и прекрасно понимали друг друга.

В Киевской Руси, как и в любой земледельческой цивилизации, в осно­ве экономических связей внутри социального ядра лежали условия владения землей. Отношения между землевладельцами зависели оттого, кому принад­лежало верховное право на землю. Крен, который был сделан в пользу взаи­моотношений между свободным и трудящимся слоями древнерусского об-

74

щества, оставил без внимания особенности связей внутри социального ядра древнерусской цивилизации. Точнее, особенности эти замечались, но им не предавалось должного значения. Советские историки наблюдали на Руси неразвитость отношений вассалитета, а некоторые отрицали его феодальный характер ²⁹, с трудом находили условное землевладение. М. Н. Тихомиров, целенаправленно искавший его, указал лишь на милостников. Фроянов по этому поводу заметил: «Если князь жаловал своих слуг деньгами, оружием и конями, то от этого они феодалами не становились» "'. Боярство вообще выходит за рамки такого рода отношений. Еще в начале XX в. А. Е. Пресня­ков писал, что данных о княжеских земельных пожалованиях как источнике боярского землевладения нет ^3|. После десятилетий поисков, которые пред­принимали советские исследователи, в начале XXI в. столь же категорично заявляет Данилевский: «Древнерусский дружинник не получал за свою служ­бу (и на ее время) земельного надела, который мог бы обеспечивать его всем необходимым» ¹². Пожалования, которые упоминают источники, касаются не земли, а доходов. Фроянов пишет: «...Передача г. кормление городов и сел носила поземельный характер. Ведь передавалась не территория, а право сбора доходов с жившего на ней населения» ³³.

Жизнь крупных древнерусских «феодалов» — бояр и князей — представ­лялась не совсем такой как на Западе, даже совсем не такой. В исторических трудах советского времени вместо иерархической лестницы они чаще всего образуют корпорации совершенно иного рода, особенно если речь идет о нов­городских феодалах. В. Л. Янин называл государственное землевладение в Новгороде синонимом корпоративного боярского владения землей. О.В. Марты-шин именовал новгородское государство коллективным феодалом ³⁴. К тому же, признавалось, что члены этих объединений все вопросы, связанные с землей, решали на вече, а это характеризует данную корпорацию не иначе как землевладельческую общину. А. А. Горский относит земельные владения X в. к совместной (корпоративно!:) собственности военно-дружинной знати. А. В. Куза говорил о древнерусском городе как о землевладельческой корпора­ции. Горожане «оказываются корпорацией землевладельцев, — писал он, — которым в совокупности принадлежит территория города». По его словам, в этом кроется социальная основа городского строя Руси. Поэтому древнерус­ский город нередко представлялся советским историкам как коллективный замок крупнейших земельных магнатов определенной окрути ³⁵.

На Руси — это хорошо известно — вместо замков бояре и князья жили в городах. О связи древнерусского «феодала» с городом писали даже такие столпы советской историографии как М. Н. Тихомиров и Б. Д. Греков. Тихомиров отмечал, что в XI—XIII вв. «всюду появляется свое, местное боярство, креп­ко приросшее корнями к определенному городу». Б. Д. Греков, говоря о картине, рисуемой древнейшей Правдой, а это XI век, писал: «...Мужи-ры­цари связаны с мирами-общинами, живут на их территории, где и стоят их крепко сложенные хоромы...». Община-мир, по Грекову, — это то же самое, что и вервь, и то же, что и город. Проанализировав Русскую Правду, он пришел к выводу: «К отождествлению верви миру мы получаем право приба­вить еще и «город», понимая этот термин в смысле городского округа, т. е. того же мира, во главе которого стал город». Греков признает и то, что в XI— XII вв. на Руси пробуждается деятельность вечевых собраний главных го­родов, решения которых были обязательны для всей зависимой от них территории ³⁶. Город-обшина как ни странно — совсем не редкость в тру­дах советских историков. В существовании городских общин были убеждены М.Н. Покровский, Я. Н. Щапов, А. В. Куза, В. А. Буров, Ю. Г. Алексеев и другие историки, видевшие Русь феодальной, не говоря уже о И. Я. Фроянове и А. Ю. Дворниченко, отрицавших наличие феодализма на Руси ³⁷.

Итак, многие советские исследователи, в том числе сторонники феода­лизма, замечали такие особенности отношений в социальном ядре Киевской Руси как корпоративное (в смысле общинное) землевладение, отсутствие зе­мельных пожалований боярам со стороны князей и, как следствие, — услов-

75

ного владения землей, отсутствие (или слабую развитость) вассальных отно­шений между боярами и князьями, связь князей и бояр с городами, суще­ствование городских общин и усиление городов в эпоху раздробленности. Все это совершенно не укладывается в понятие феодализма в «европейском» смысле слова и существенно отличается от средневековых порядков в Евро­пе, то есть реального феодального строя.

В советскую формационную схему не вписывается и значительный архе­ологический материал. Материальная культура (в особенности следы жизне­деятельности знати) довольно точно отражает характер социально-экономи­ческого строя цивилизации и позволяет яснее понимать многие письменные — часто слишком короткие и двусмысленные — источники. Между типом цивилизации и материальной культурой прослеживается достаточно очевид­ная связь. Так, для вотчинного типа характерно наличие величественных цар­ских дворцов, которые воплощают могущество их владельцев, а центральное положение в городах указывает на соответствующее место в обществе. В древ­нем Египте — классической вотчинной цивилизации — дворцы фараонов занимали в городах целые кварталы. Так, дворец в Александрии — столице Египта в эпоху Птолемеев, занимал треть городской территории. Резиденция персидских царей — Персеполь — была возведена на террасе площадью 500 на 300 м на высоте более 15 метров ^3S. Для феодального типа свойственно распространение укрепленных замков, стоящих вне города. В средневековой Европе замки служили крепостью для защиты от врагов и одновременно жилищем феодала, они являлись средоточием политической, судебной, ад­министративной и военной власти над округой. В X—XI вв. замки буквально усыпали Европу. Разбросанные по округе крепости, словно укрепленные ху­тора, свидетельствуют о феодальном типе отношений в обществе. Для поли­сного строя присуще наличие городов с полицентричной структурой, в осно­ве которой важнейшие жизненные центры городской общины: площадь для собрания граждан и центральная крепость с главным храмом. Древнегречес­кий полис имел обычно правильную планировку: ряды домов шли строго параллельно друг другу. Одним из главных центров города была агора, слу­жившая местом народных собраний, а так же рыночной площадью. На агоре или неподалеку располагались правительственные здания полиса. Главный храм обычно находился в городской цитадели, которую греки называли ак­рополем, то есть «верхним городом». Похожими на них были города-полисы этрусков. Как городская община была организована столица обширного аф­риканского царства Батум (XIX век). Город был окружен валом и специаль­ными волчьими ямами. В него вели восемь ворот, по числу кварталов. Име­лась площадь, служившая местом сбора народного собрания и одновременно торга ³⁹.

Древнерусский город величественных княжеских дворцов не знал. Па­латы князей по большому счету сравнимы с боярскими хоромами, а так на­зываемый княжеский «замок», по сути, то же самое, что и боярский загород­ный двор или же на самом деле городской детинец. До нас не дошло ни единого сооружения действительно дворцового характера, принадлежавшего князьям, ни в целом виде, ни в остатках. Киевская Русь не оставила нам ни одного княжеского дворца — памятника зодчества — даже в воспоминаниях современников, кроме разве что архитектурного ансамбля в Боголюбове, но и он, если посмотреть внимательнее, не является исключением. В летописи Боголюбове называется городом и сравнивается с Вышгородом. «...Якоже Вышегородъ от Кыева. тако же и Бълюбыи от Володимеря...» — пишет лето­писец. Имеется в виду, что князь построил не замок-резиденцию в полном смысле этого слова, а именно город, ставший пригородом Владимира, как Вышгород являлся пригородом Киева. Посреди города христолюбивый Анд­рей поставил каменный храм (а не дворец!) и богато его украсил иконами, золотом и прочими драгоценностями. Такую же бурную деятельность он пред­принял и во Владимире. Что же касается сооружения дворца — летопись об этом умалчивает. Княжеские постройки называются здесь домом. Наряду с

76

боярскими домами, после убийства Андрея его разграбили местные горожане⁴⁰. Археологические раскопки, как и следовало ожидать, не выявили здесь вели­чественного княжеского дворца. Границы терема Андрея Боголюбского едва различимы и вовсе не поражают своими размерами.

Как известно, не было на Руси и замков. Наивной выглядит попытка объяснить их отсутствие особенностями природного ландшафта. Н. П. Пав-лов-Сильванский писал: «В удельной Руси не было замков, потому что здесь не было гор» ⁴¹. Дело, конечно, не в том, что не хватало холмов с крутыми и обрывистыми склонами — они были заняты городами.

Крупнейшие древнерусские города имели структуру, характерную для полисов. Ядром Киева — метрополии всех русских городов, были мощные укрепления Владимира и Ярослава, располагавшиеся на крутом, изрезанном оврагами берегу Днепра. «Почти в центре последнего размещалась площадь с огромным Софийским собором и митрополичьим двором — местом вечевых собраний киевлян» ⁴-. В основе уличной планировки были сквозные магист­рали, шедшие вдоль и перпендикулярно Днепру. Они связывали воедино три главных общественно-политических и экономических центра города: вече­вую площадь, которая, судя по летописи, была оборудована специальными скамьями для участников веча, княжеский двор и торг с гаванью ⁴³. Подоб­ным образом были устроснь! Новгород, Смоленск, Владимир на Клязьме и другие крупные города.

Это придает совсем иной вес и значение ряду давно известных письмен­ных источников. Особое место среди них занимает грамота Изяслава Мстис-лавича новгородскому Пантелеймонову монастырю (1134 г.). По ее данным именно город на Руси являлся верховным собственником на землю. «Се езъ князь Изяславъ Мьстиславичь, — говорится в документе, — по благослове­нию епискупа Нифонта, испрошавъ есми у Новагорода святому Пантелей­мону землю село Витославиць и Смердъ⁴⁴ и поля Ушьково, и до прости...»⁴⁵. Грамота показывает: кому бы эти земли не принадлежали (спор по этому поводу идет между И. Я. Фрояновым и В. Л. Яниным ⁴⁶), новгородская об­щина могла изъять их и передать другому. Следовательно, община города была верховным собственником земли, независимо оттого находилась ли эта земля в частном, совместном или общем владении.

Данные грамоты Изяслава подтверждаются летописными источниками. Под 1279 г. в Новгородской Первой летописи находятся сведения, отражаю­щие схожую ситуацию: «Испроси князь Дмитрии у Новагорода поставити собе город Копорью...»⁴⁷. Любопытные факты содержатся в сообщении Ипа­тьевской летописи 1150 года. Речь идет о борьбе за Киев между Юрием Дол­горуким и Изяславом Мстиславичем. В Киеве в начале укрепился Изяслав, но затем он потерпел поражение от Владимира Галицкого, который стоял на стороне Юрия. И вот, Изяслав Мстиславич замечает, как одни киевляне плывут в насадах к Юрию, а другие перевозят суздальцев через реку и он уезжает во Владимир Волынский. Тем не менее, часть киевлян ушла вместе с Изясла­вом. Через определенное время он им говорит: «Вы есте по мне из Рускы земли вышли своихъ селъ и своихъ жизнии лишився...» ⁴⁸.

Слова эти не раз привлекались исследователями для подтверждения мысли о существовании боярского землевладения ⁴⁹. Фроянов рассматривал их как доказательство общности хозяйственных и политических интересов бояр и князей. «...Судьба князя, — пишет Фроянов, ссылаясь на данный текст лето­писи, — судьба бояр. Потеря князем волости-княжества означала утрату его боярами доходов, поступавших от населения в виде различных кормов...». Волостные сборы (корм) Фроянов видит здесь в слове «жизнь» ⁵⁰. Такое тол­кование этого слова не единственное. А. П. Толочко, например, считает «жизнь» аналогом западноевропейского «аллод», то есть под «жизнью» он понимает отчуждаемое наследственное владение ⁵¹.

Как бы то ни было, кроме доходов, если, принимать точку зрения Фро-янова, киевляне, ушедшие из Киена, потеряли и свои земельные владения — села. Если следовать за Толочко, данный факт становится еще более выпук-

77

лым и очевидным. Но хотелось бы обратить внимание вот на что. Киевляне лишились сел, когда покинули свой город, решив разделить свою судьбу с участью любимого князя. Частное землевладение здесь оказалось тесно свя­занным с верностью своему городу-общине, а не князю, что ложится в ту же плоскость отношений, которая выясняется на основе новгородской грамоты 1134 года. Кроме того, из этого сообщения ясно, что система отношений, выявленная на основе грамоты Изяслава, не является особенностью Новго­рода, в связи с чем, новгородские материалы, гораздо более многочислен­ные, приобретают особое значение. Новгородская Первая летопись знает примеры, когда городская община лишает земли своего члена за определен­ные провинности. Под 1209 г. стоит сообщение о том, как после неудачного похода новгородцы собрали вече и подвергли остракизму своего посадника Дмитра, обвинив его во всевозможных грехах. Среди прочего новгородцы «житие ихъ [Дмитра и Мирошки] поимаша, а села ихъ распродаша и челядь, а скровиша ихъ изискаша и поимаша бещисла, а избытькъ розделиша по зубу, по 3 гривне по всему городу...» ⁵².

В источниках можно найти и факты пожалования земли со стороны города (правда, поздние). В духовной Остафия Ананьевича конца XIV в. есть такие строки: «А что Новгородъ пожаловалъ отца моего и меня и далъ грамо­ту на Волжане, и в томъ у отца моего и у мене купилъ Александръ посадникъ четвертую чясть...» ⁵³. Пожалование со стороны городской общины, вероят­но, имеется в виду и в сообщении новгородского летописца под 1436 г.: «Того же лета послаша новгородци на отвод земли на Бежичкыи верхъ посад­никъ Григории Кюрилович... а князь великой своих бояръ не посла, ни отци-ны новгородчкои нигде же новгородцем не отведе, ни неправы не учини» ^м. Городское пожалование позволяет усматривать здесь, во-первых, то, что в качестве действующего лица обозначен посадник — полномочный предста­витель новгородской общины, во-вторых, то, что действует он не сам по себе, а на основании поручения новгородцев, то есть по решению веча, в-третьих, то, что целью поездки посадника является обвод земли, то есть оп­ределение границ земельных участков. Практика городских пожалований отражается и в грамоте новгородского веча сиротам Терпилова погоста, дати­руемая началом XV века. В ней речь идет не о земельной даче, а определении размера поралья и потуга. Тем не менее, в грамоте запечатлено и верховное право города закреплять земельные угодья за тем или иным владельцем: «А цемъ владелъ Савелии Григорьевичь и его братья, землею и водою, и лесы, и лолешими месты солеными в Унскои губе, и всякими ловищами, и имъ темъ владети и детямъ ихъ» ⁵⁵. Здесь город выступает как гарант земельного права Савелия и его братьи и, не исключено, как источник этого права.

Косвенно о городских пожалованиях могут говорить и названия земель­ных угодий, образованные от способа приобретения. Среди них древнерус­ские источники знают «жребий», «отчину», «добыток», «куплю» и некоторые другие (в духовной Остафия Ананьевича кроме «пожалования» перечисляют­ся «отчина», «дедина» и «купля»). Особое внимание привлекает «жребий». В новгородских берестяных грамотах и сопутствующих археологических мате­риалах «жребий» в значении земельного надела встречается, начиная с XI века. Во время раскопок 1999 года было найдено сорок деревянных цилинд­ров-бирок от мешков, предназначенных для сбора дани. На цилиндре под № 35 (конец XI в.) обнаружена надпись: «Жеребино Е [5J» — ее переводят, как «собранное по жеребьям (участкам)». В грамоте № 390 (1281 — 1299 гг.) нахо­дим пример раздела земли по жеребьям: «Бологожь 2 жеребья. Козьлеско, Плутьць 2 жеребья. Во Подогореи плисина 2 жеребья... А Бориславу другая сторона Нетьца по Цьрьтово руцьи и до вьрховья...». На основе грамоты № 477 (вт. пол. XIV в.) можно составить представление, какие земли могли входить в жеребья: «Поклоно Ане от Микыфора з Дорофеева жеребья. Что еси дала пожню в Быко(в)щине, Шюего отимаеть, другую Ошпоко. Землици мало, а пожни отимають. Ничимь способити, не оче и седети. А ныне дай ми то место Быковщину» ⁵⁶. Здесь Дорофеевым жеребьем называется «землица»

78

(видимо, пашня — «орамая земля» ^5?) и пожни — сенокосные угодья в районе Быковщины — урочища, которым изначально, по жребию, владел некий Дорофей. Микифор приобрел земельный надел у Анны, направился туда, но столкнулся с тем, что соседи не признали его права на участок. В грамоте он просит Анну прислать ему документы, подтверждающие совершенную меж­ду ними сделку. Конечно, слово «жребий» было многозначным. Но в значе­нии земельного участка оно подразумевает вполне определенную вещь: то, что получено в результате раздела по жребию. Раздел мог осуществляться среди совладельцев. Но мог происходить и среди членов городской общины в целом. Примеры такого рода известны в истории. Не исключено что, жребия­ми называли и первоначальные наделы, полученные в момент возникновения общины. Если так, перед нами еще одно свидетельство верховной собственно­сти города на землю. Любопытно, что древнерусское «жеребье» полностью совпадает с названием земельного надела в древнегреческих полисах, где вла­дения граждан назывались клерами — буквально жребиями.

В совокупности все перечисленные источники показывают, что городс­кая община в лице веча полностью распоряжалась всем земельным фондом города -а волости. Существование верховной собственности на землю города-общины предполагает, что частное, и совместное землевладение на Руси было обусловлено принадлежностью земельных собственников к городской общи­не. А отношения между собственниками земли строились на основе равно­правия. Это, кстати, делает совершенно безнадежным поиск вассалитета и земельных пожалований боярам со стороны князей и, следовательно, прак­тически не оставляет шансов обнаружить на Руси условное землевладение феодального типа.

Хозяйственной ячейкой социально-экономической системы в Киевской Руси было село. В Повести временных лет село упоминается уже в начальной недатированной части: «...Радимичи и Вятичи и Северъ одинъ обычаи имя-ху... браци не бываху въ них и игрища межю селы схожахуся на игрища на плясанье...» ^5S. Под словом «село» в Киевской Руси подразумевали участок освоенной земли с находившимся там двором хозяина, который постоянно мог там и не жить, имея основной двор в городе. Исследователи обычно характеризуют село как «участок земли с дворовой усадьбой» ^и, «участок возделываемой земли с хозяйственными постройками» ⁶⁰, «владельческий поселок, где господская усадьба с ее жилым домом и службами окружена хижинами зависимых крестьян и рабов» (Н. Н. Воронин ^6|), «владельческое поселение, где был двор феодала и дворы зависимых от него людей» (М.Г. Рабинович ⁶²). Согласно археологическим данным площадь абсолют­ного большинства древнерусских сельских поселений укладывается в пре­делы от 0,5 до 2 га. По наблюдениям В. В. Седова из 44 сельских поселений Смоленской земли 52,3% имели от 3 до 8 «дворов», 34,1% — свыше 8 «дво­ров» и 13,6% — 1 или 2 «двора» ⁶³. Необходимо оговориться — дворы как закрытый комплекс нигде археологами не обнаружены. Находят остатки жилищ с прилегающими к ним хозяйственными постройками, а вот следов ограждений, как в городе, обнаружить не удается.

Источники позволяют раскрыть содержание понятия «село» и более кон­кретно. В состав села Витославицы, переданного вместе со смердами Панте-леймонову монастырю, входили земля, вода (река или озеро?) и пожни: «А въ тое земли, ни въ пожьни, ни въ тони не въступатися ни князю, ни епископу, ни боярину, ни кому. А кто почьнеть въступатися въ тое землю, и въ воду," и въ пожьни... въ второе пришьствие станеть тяжатися съ святымъ Пантелеи-мономъ» ^и. В селе Дросенском, переданном Смоленской епископии князем Ростиславом, находились изгои и земля (видимо, пашня), а в селе Ясенском ко всему этому еще и бортник ⁶⁵. В Игоревом сельце, упомянутом в летописи под 1146 г., был устроен двор с церковью Святого Георгия и со всевозмож­ными запасами: вином, медом, "тяжким товаром" (железом и медью) и гум­ном со стогами сена. В одном из монастырских сел, согласно житию Феодо­сия Печерского, находился хлев со скотиною⁶⁶. В берестяной грамоте № 510,

79

датируемой концом XII — началом XIII веков, речь идет о селе, в котором находились челядь, скотина, кобылы и рожь⁶⁷. Согласно духовной Климента 1270 г. в двух его селах имелись лошади, обилье и борть. В купчей Василия середины XV в. говорится о селе, в состав которого входили: двор, дворище, орамые земли, пожни, ловища, путики и «полешии лесы» ⁶⁸. Последние со­общение рисует наиболее полный образ древнерусского села, данные кото­рого, думаю, справедливы и для более раннего времени (X—XIII вв.).

Среди владельцев сел, источники упоминают князей, бояр, церковь, го­рожан и смердов. Самые ранние сведения относятся к селам князей. Однако эти сообщения, к сожалению, носят полулегендарный характер. Это, прежде всего данные о селах княгини Ольги. Вот одно из сообщений, стоящее в Повести временных лет под 947 г.: «Иде Вольга Новугороду и оустави по Мьсте повосты... и ловища ея суть по всей земли... и есть село ее Ольжичи и доселе...» ⁶⁹. Из летописного известия можно понять, что и сам летописец и, видимо, местные жители, считали (в конце XI или начале XII в.), будто одно из сел, стоящее на пути, где проезжала княгиня Ольга, было основано княги­ней или поначалу ей принадлежало, но не ясно действительно ли это было так. Б. Д. Греков был уверен, что Ольжичи и в самом деле принадлежали Ольге, но свою уверенность никакими фактами не подкрепляет ™. Он указы­вает также еще на одно село княгини Ольги — Будутино, куда она якобы сослала свою ключницу Малушу, но и здесь доказательства не приводятся. Хорошо известно село Владимира Святославича Берестово ⁷¹. Но оно, как замечает Фроянов, больше напоминает загородную княжескую резиденцию, нежели село в классическом для Древней Руси смысле. «Владимир часто си­живал там, — пишет он, — разгонял скуку с наложницами, здесь и умер» ^п.

Начиная с XI в., в источниках встречаются боярские и монастырские села. «Упоминания о боярских селах, — отмечал А. Е. Пресняков, — слу­чайны и немногочисленны, но это упоминания мимоходом, как о явлении обычном». Правда, Пресняков боярских сел в XI в. не находит и пишет, что впервые они появляются только в известиях XII столетия ". По мнению Фроянова, боярские села, несомненно, существовали в XI веке. Об этом говорят, по его словам, данные Патерика, согласно которому бояре наряду с имением (имуществом), отдавали монастырю и свои села ⁷⁴. Греков обра­щает внимание на факты, отразившиеся в житии Феодосия Печерского. Из него становится известно, что отец Феодосия имел недалеко от Курска село, в которое, будучи отроком, ходил вместе с рабами и будущий игумен Печер­ского монастыря. Кроме того, Феодосии прислуживал властелину того горо­да, о котором Греков пишет так: «Перед нами богатые курские вельможи, которым служил сын землевладельца небольшой руки...отсюда неизбежен вывод, что курские вельможи тоже были землевладельцами, только крупны­ми, служить которым не было зазорно...». Греков полагает, что села у бояр появились еще в X веке. Основным доводом ему служит убеждение, что мо­гущество бояр основывалось не на сокровищах, а на земле ⁷⁵.