Петров В.Е._(Мета)хора и (ана)топи(и)_17.06.2015

Петров Валерий Евгеньевич аспирант кафедры теоретической и практической философии философского

факультета ХНУ им. В.Н. Каразина

Доклад, читанный на тринадцатом семинаре «Рауманализа Лакана»

17 июня 2015 года,

под названием:

(Мета)хора и (ана)топи(и)

Тезисы:

1.Понятие социального пространства у Маркса и Лефевра. Прерывность

инепрерывность пространства. Метахора и анатопия.

2.Экран как пространство репрезентации и фигурации пространства. Два аспекта производства естественности в кинематографе.

3.К истории аттрактов: анатопический экскурс в пространство парка развлечений.

Понятие социального пространства у Маркса и Лефевра. Прерывность и

непрерывность пространства. Метахора и анатопия.

На семинарах этого года мы уделяли много внимания разработке понятия метахоры, однако общей темой этого года были заявлены «(Ана)топи(и)

означающего». Настало время восстановить историческую справедливость,

прояснив понятие анатопии – одно из ключевых для нашей концепции рауманализа – попутно углубив наше понимание социального пространства.

Таким образом, цель первого подпункта моего сегодняшнего доклада – предложить рабочее определение понятия социального пространства,

эксплицированное из теоретических наработок Карла Маркса и Анри Лефевра,

а также представить концепцию социального пространства современного

капитализма через теоретическую систему, организующуюся вокруг понятий анатопии и метахоры.

Как показал на своем предыдущем семинаре Илья, Маркс понимает социальное пространство как «форму проявления и скрытия общественных отношений, как место производства-воспроизводства общественных отношений, как основу для формирования идеологических воззрений»

(http://vk.com/doc-93751161_396836609?dl=d6c95f1d761513e9ed). Это понятие выражает марксов подход к анализу общественного бытия, проявляющийся в теоретическом «сдвиге» в рассмотрении экономических отношений капитализма: если в анализе экономических процессов капитализма

«вульгарные экономисты» 19-го века уделяли особое внимание изучению объектов, измерению их качеств и сравнению свойств, иными словами – фокусировали внимание на товарах, стремясь из них вывести все закономерности рыночного товарообмена, то Маркс смещает фокус с товаров на процесс их производства, и, как следствие – на условия труда. Можно предположить, что именно поэтому пространство для Маркса – это, прежде всего, место (производства) и форма (скрытия общественных отношений).

Можно провести параллель между марксовым анализом фабричного пространства и его же анализом товара: в обоих случаях речь идет о чувственно-сверхчувственных предметах, в которых в материально телесной форме воплощены определенные общественные отношения; также в обоих случаях чувственная сторона скрывает собой общественные отношения (в

случае фабрики – отношения эксплуатации, в случае товара – его свойство обмениваться на другой товар), что служит базисом для формирования идеологии (равенства капиталиста и рабочего, а также товарного фетишизма и вульгарно-экономических теорий – соответственно). Пространство капитализма, по сути, уже обладает некоторыми функциональными особенностями товара, оно наделено тенденцией превращения в товар. Однако Маркс не продолжает движения в этом направлении, отводя пространству относительно небольшое (хотя и во многом решающее) место в своем

теоретическом проекте. При этом марксовы определения (социального)

пространства не принимают во внимание процесса производства самих социальных пространств. Это не удивительно, поскольку, опять-таки, во времена Маркса капитализм не был еще в полной мере вовлечен в процесс производства пространств, и производил товары, являясь по отношению к уже существующим формам социального пространства исключительно деструктивной силой. Согласно Марксу, капитализм-вампир производит только лишения и не может порождать и поддерживать жизнь – то есть, для него нет прямой выгоды в организации пространств жизни [1, с. 211].

Однако социальное пространство капитализма во второй половине 19-го века обогащается новыми качествами, а именно – производительностью и производимостью. Точнее, эти качества впервые получают обширную реализацию, что позволяет говорить о существовании производства социальных пространств на протяжении всей истории человечества. Как отмечает Анри Лефевр, рост производительных сил капитализма, его выход на глобальный уровень и те деформации, которые он производит в историческом,

природном и даже географическом пространствах, сопровождаются превращением пространства в товар, проектируемый, производимый и потребляемый в согласии с логикой производства прибавочной стоимости

[4, с. 62]. На определенном этапе развития капитализма пространства жизни,

труда, досуга вовлекаются в его орбиту и начинают производиться с целью реализации определенных исторических потребностей капитализма: как экономических (производство прибавочной стоимости), так и политических

(скрытие варварской эксплуатации и выставление на показ ее цивилизующего аспекта).

Этот решающий исторический переход уже в 20-м веке ставит вопрос о необходимости перехода в теории от «пространства как места производства… к

производству пространства как такового» [4, с. 89]. Превращение пространства в товар повлекло за собой необходимость концептуализации понятия социального пространства, а также разработки особой «науки о пространстве»,

в задачи которой входил бы «анализ не вещей в пространстве, но самого пространства, с тем, чтобы раскрыть включенные в него общественные отношения» [4, с. 89], преодолев тем самым «пространственный фетишизм» в

теории.

Социальное пространство в теории Лефевра представляется в качестве продукта, производимого в общественном взаимодействии, но продукта особого рода, который воплощает совокупность отношений между производимыми вещами, а также выступает в качестве средства производства

[4, c 27, 37]. Также пространство не только служит опорой для возникновения тех или иных идеологических надстроек, но и само производится, отчасти,

вследствие их инскрибирования в реальность. Однако – и на этом Лефевр акцентирует особое внимание – социальное пространство никогда не сводится к дискурсу о пространстве, к способу его описания или репрезентации [4, c. 44].

В процессе производства пространства идеология входит во взаимодействие со знанием, материализуясь в практической реализации дискурсивных норм,

предписаний, запретов и требований [4, c. 45]. Однако в отличие от замкнутой структуры, которой является текст, пространство принципиально незамкнуто и чревато множественностью форм и способов его практического восприятия и проживания [4, c. 143-44]. Поэтому хотя социальное пространство и несет на себе печать властных дискурсов, оно является скорее местом столкновения различных политических сил, чем абстрактным медиумом или структурой, в

которой реализуется гегемония той или иной социальной группы.

Для работы с понятием социального пространства Лефевр также вводит три дополнительных понятия, отображающих три аспекта существования социального пространства: пространства репрезентации, репрезентации пространства и пространственная практика.

Пространство репрезентации выражает социальное пространство как

«проживаемое через ассоциируемые с ним образы и символы». Это пространство «жителей» и «пользователей», а также художников, писателей и философов «описывающих, и не стремящихся делать ничего, кроме как

описывать». Пространства репрезентации «накладываются на физическое пространство и находят символическое применение для его объектов»; как следствие, они тяготеют к «более или менее связным системам невербальных символов и знаков» [4, с. 39].

Репрезентации пространства представляют собой «концептуализацию пространства, пространство ученых, планировщиков, урбанистов… всех, кто идентифицирует проживаемое и воспринимаемое с постигаемым».

Репрезентации пространства соединяет в себе идеологию и знание [4, с. 45], а

также играют ключевую роль в организации властных отношений и тяготеют

«к системе вербальных (и, следовательно, интеллектуально разрабатываемых)

знаков» [4, с. 38-39).

Наконец, под пространственной практикой понимается процесс, в

котором социальное пространство «производится… по мере того, как овладевается и присваивается». Пространственная практика раскрывается через анализ социального пространства и обладает определенной связностью, однако это не значит, что она является связной и может быть полностью

«интеллектуально разработана или логически понята» [4, с. 38].

Пространственная практика – это не структура, стоящая за социальным пространством, но живой и непосредственный процесс его производства,

воспроизводства и присвоения.

Ни одно из описанных измерений социального пространства не может быть полностью редуцировано к одному из других: так, например,

представление социального пространства в логических теориях и философских системах не исчерпывает множества возможностей его восприятия

(пространства репрезентации), а также процесс его непосредственного проживания (пространственную практику); с другой стороны, способ осмысления (репрезентации пространства) или восприятия пространства обладает относительной автономностью от способа его проживания и может оказывать на него существенное воздействие.

Обобщая лефевровские разработки социального пространства, можно сказать, что под этим понятием мыслитель понимает а) социальную реальность как совокупность отношений и форм [4, с. 116-17] и б) материальную организацию общественного бытия [4 с. 102]. В этих наиболее общих определениях социальное пространство мыслится в качестве опосредующего

звена между общественным бытием (включающим общественные и производственные отношения, которые находят в социальном пространстве свою материальную организацию) и общественным сознанием (идеологией, которая, благодаря пространству, приобретают статус «общественной реальности» как «совокупности отношений и форм»). Социальное пространство как таковое выступает в качестве поля динамического взаимодействия и постоянного конфликтного напряжения политических интенций тех или иных социальных групп с одной стороны, и

экономических и общественных потребностей – с другой.

Что не менее важно, два этих аспекта отражают два способа существования социального пространства: динамический и статический,

прерывный и непрерывный. С одной стороны, социальная реальность, как нечто ставшее и сформированное, как устойчивая целостность значений

(хайдеггеровский «Мир», габитус у Бурдье), является тем, каким образом (и

здесь слово образ может рассматриваться как в качестве элемента устойчивого словосочетания, так и в качестве самостоятельного термина) пространство воспринимается и осмысляется его «пользователями». Социальное пространство – это реальность любой идеологии, и как таковое оно предстает как неподвижное и ставшее, как данность. Здесь ощутимо перекликание с марксовым пространством как формой скрытия общественных отношений:

являясь в качестве устоявшейся реальности значений и смыслов, социальное пространство скрывает собственную произведенность, обусловленную общественным бытием. С другой стороны, материальная организация общественного бытия – это социальное пространство, как оно производится в общественной практике. С этой точки зрения пространство представляет собой

динамический процесс. Слово «организация» в этом смысле сообщает двойной смысл: с одной стороны, организация как предмет (организм, общественное объединение, устройство, как в словосочетании «научная организация

«Рауманализ Лакана»») выражает «определенную связность» пространственной практики; с другой стороны, организация как процесс (организации чего-либо,

как в словосочетании «организация круглого стола») намекает на постоянную незавершенность, динамичность и процессуальность пространственной практики, по причине которой ее действительное постижение является делом общественно-исторического движения, а не отдельно взятых теоретических построений. С точки зрения социальной реальности, социальное пространство неподвижно и прерывно, с точки зрения материальной организации общественного бытия – подвижно и непрерывно.

Вообще следует оговорится, что греческий корень óργανον в русском слове «организация» отсылает к инструменту, орудию труда; таким образом,

даже чисто этимологически организация пространства предполагает участие человеческого труда, связанного с применением орудий и инструментов.

Важно отметить, что Лефевр также замечает специфику социального пространства современного капитализма. Пространство, производимое последним, Лефевр называет абстрактным. В абстрактном пространстве репрезентация пространства (т.е. идеология и знание) выходят на передний план, стремясь рационализировать все системы представления о социальном пространстве и гомогенизировать его с помощью технических средств массового производства, с целью коммодификации пространства и подчинения его контролю со стороны государства. Социальной реальностью (т.е.

идеологией) абстрактного пространства являются его прозрачность,

рациональность и считываемость, т.е. скрытие общественных отношений осуществляется именно в примате тотальной репрезентативности пространства:

«В этом пространстве» – отмечает Лефевр – «а также на субъекте этого пространства, все явно провозглашено: все сказано или написано. За исключением того, что очень мало чего можно сказать – и еще меньше

«прожить», поскольку живой опыт раздавлен, побежден тем, что «мыслиться».

История переживается как ностальгия, а природа как сожаление – как горизонт,

стремительно исчезающий позади нас» [4, с. 51]. Лефевр утверждает, что идеалом капиталистического пространства является превращение пространства в некое подобие текста, в котором жизнь его «пользователей» будет организована в согласии с определенной «пространственной экономией»,

предполагающей беспрекословное следование «правилам мест» [4, с. 56].

Например, в кафе нельзя без разрешения подсаживаться за столик к незнакомым людям, в кинотеатре положено молчать во время сеанса и так далее. Однако здесь, на наш взгляд, в лефевровской теории проявляется противоречие: с одной стороны, капиталистическое пространство как абстрактное пространство тяготеет к гомогенности и абстрактной однородности; с другой стороны, оно производит ряд частичных пространств, в

каждом из которых действует свой дискурс (который, впрочем, не должен выходить за рамки, налагаемые всеобщим порядком капиталистических отношений). При этом аффекты и различные формы чувственных наслаждений и живых эмоций в этих частичных пространствах вовсе не скрываются, как утверждает Лефевр [4, с. 160], но напротив, выставляются напоказ, производя,

тем самым, видимость приверженности капитализма к жизни. Гомогенизируя социальное пространство в целом, капитализм, тем не менее, производит островки буржуазной жизни, контролируемой свободы и даже «управляемого хаоса»: частичные бренд-пространства, такие как универмаги, кинотеатры,

зоопарки и парки развлечений. Таким образом, в отношении капиталистического пространства нужно говорить не о тотальной считываемости и прозрачности, о символической и эмоциональной пустоте, но о тонком взаимопереплетении и взаимопереходе считываемого и тайного,

природного и произведенного, приватного и публичного, эмоционального и рационального. В частичных пространствах современный капитализм производит, по сути, не-капиталистические отношения, которые, впрочем,

будучи сдерживаемыми жесткой «пространственной экономией» сохраняют

свой паллиативный статус тем в большей степени, чем в большей степени они по-видимости выключаются из порядка капиталистических отношений.

Для описания особенностей производства частичных пространств капитализма на Лакановских семинарах нами были выработаны три основных понятия – скрытие, замещение и метахора. Социальное пространство современного капитализма скрывает общественные отношения, при этом процесс его производства характеризуется всегда частичным замещением нежизненных пространств пространствами жизни и досуга, идеологической функцией которых является репрезентация капитализма как в целом жизненной и прогрессивной системы общественных отношений. Понятие метахоры обозначает одновременно и тенденцию капиталистического пространства в целом к репрезентации, и «единство и различие пространств-репрезентантов и пространств-репрезентаций» (http://vk.com/doc93751161_396836609?dl=d6c95f1d761513e9ed). Метахора одновременно призвана указать на связь пространства-репрезентации с пространством-

репрезентантом, а также любого пространства репрезентанта – с

капиталистическим дискурсом в целом, но также и обозначить принципиальный разрыв, несводимость пространства-репрезентации к его

«текстуальной» и репрезентативной функции, показать, что производство образа, идеала, репрезентации капитализма всегда требует производства особого пространства, которое никогда не будет сводиться к этому образу или идеалу. Таким образом, понятие метахоры призвано сообщить прерывность кажущейся непрерывности, непротиворечивости превращения пространства в текст, производства пространства в качестве подобия знаковой системы.

Понятие анатопии в этом смысле выполняет обратную функцию: оно призвано сообщить непрерывность и взаимозависимость по-видимости невзаимосвязанным частичным пространствам капитализма. Анатопии, так же как гетеротопии Фуко, отличаются от утопий своей конкретной пространственной локализованностью, тем, что они «имеют место». Однако если понятие гетеротопии фактически отсылает к любому пространству,

произведенные и выполняющие сходные, аналогичные функции в рамках единого дискурса современных капиталистических отношений. Сущность гетеротопии в том, что она производит в себе особые отношения к пространству-времени, в ней реализуются особый порядок общественных отношений. Анатопией же является отношение, сущностная взаимосвязь пространств-гетеротопий друг с другом в рамках единой материальной организации общественного бытия капитализма. Если понятие гетеротопии подчеркивает различие, то понятие анатопии подчеркивает связь, показывая тем самым что статичные и прерывные с точки зрения социальной реальности пространственные явления представляют собой элементы обширного процесса производства капиталистического социального пространства.

Итак: анатопия – против «идеологии» частичных пространств, против распыления пространственно-аналитической теории на множества микротеорий для отдельных практик, разворачивающихся в частичных социальных пространствах. Метахора – против «идеологии» тотальной текстуализации пространства, против превращения пространственного анализа в анализ текстов и лингвистических структур.

1. Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта [Текст] / К. Маркс //

Собрание сочинений, издание второе. – М. : Государственное издательство политической литературы, 1955. – Т. 8. – С. 115 – 217.

2. Фуко М. Другие пространства // Фуко М. Интеллектуалы и власть:

Избранные политические статьи, выступления и интервью Ч. 3. / М. Фуко [пер.

с фр. Скуратова Б.М. под общ. ред. Большакова В.П.]. – М. : Праксис, 2006. –

С. 193 – 207.

3. Фуко М. Слова и вещи / М. Фуко – СПб. : Археология гуманитарных наук, 1994. – 340 с.