1 Women's rights — права женщ

т.) — Прим. персе.

; tone person, one dollar» — «Од? lap- (англ.) — Прим. nepee.

304 Современная политика

Из демократического равенства вытекает также и равенство переднекоторыми обязательствами — обязательствами военными и финан­совыми. В XIX в. система призыва в армию носила главным образом характер неравноправный или строилась на основе жребия, корректи­руемого деньгами. Развитие законодательства постепенно уничтожи­ло эти моменты и положило конец исключениям и освобождениям, а приближение войны ускорило ход дела, и всеобщая воинская повин­ность практически становится нормой (даже если Великобритания прибегает к ней только в военных условиях). Тот же смысл имеет и развитие демократической идеи, связанное с принятием в начале XX века налога с доходов в США (1913 г.), во Франции (1917 г.) ми налога с капитала в Великобритании (принятый в 1910 г. «народный бюджет», по словам Ллойда Джорджа);

2) провозглашение новых равных прав, прав социальных или прав-обязательств. Эта новая версия равенства не является более развитием равенства между гражданами, она постулирует новый принцип права всех на определенное число социальных благ, — т.е., в соответствии с формулировкой Всеобщей Декларации прав человека (1948 г.), права на «уровень жизни, достаточный, в частности, для питания, приобре­тения одежды, жилища, медицинских и прочих необходимых соци­альных услуг», права на отдых и свободное время, права на медицин­ское обслуживание, права на получение образования и приобщение к культуре (ст. 22-27). Речь идет о том, чтобы за границами юридическо­го равенства, разоблачаемого марксистами как равенство «формаль­ное», ограничить значение социального неравенства, утвердить прин­цип равенства не только в терминах юридической защиты, но и в тер­минах долговых обязательств общества. Государство предстает как судья, отныне оно заботится о «благополучии» членов сообщества (Welfare State^y). Эти принципы, ставшие после второй мировой войны официальными принципами в западных странах, очень ясно изложил Президент Рузвельт в своей речи о состоянии Штатов в 1944 г. Начало его сообщения во всем соответствует (либеральной) традиции: «Госу­дарство зародилось и выросло, достигнув нынешнего могущества, под сенью известных неотчуждаемых политических прав, среди которых свобода слова, свобода печати, свобода вероисповедания, суд присяж­ных, защита от произвольных преследований и арестов. То были наши права на жизнь и на свободу». Но Рузвельт далее продолжает: «Одна­ко, в то время, как наша нация становилась великой и могуществен­ной, в то время, как развивалась наша промышленная экономика, эти политические права демонстрировали свою недостаточность для

_ Элементы истории (картина первая) 305

;спечения равенства в достижении всеобщего счастья (equality in the uit of happiness). Мы примкнули к, так сказать второму Bill of ihts,¹ на основе которого могут быть установлены опорные момен-ы для обеспечения безопасности всех независимо от положения, ра-j и веры.» Затем следует перечень новых прав, среди которых право сдой семьи на достойное жилье, право каждого на достаточное воз-дение за труд, чтобы иметь возможность достойным образом юкормиться, одеваться и развлекаться, право на хорошее образова-ме, достаточное медицинское обслуживание, на защиту от социаль->стей. Новые права, таким образом, определяют обширную юграмму для общественного вмешательства в государственные де-и, и они действительно выражаются в развитии протекционистского ^государства (основные черты которого уже сформировались в предво-I Ышый период) и в многочисленных общественных акциях, направ-Г ленных в основном не на непосредственное уничтожение экономиче-[ ского неравенства, но на ограничение его нежелательных последст-

вий;

| 3) коррекция неравенства в достигнутых результатах. Эгалитар-', ное движение получило мощное ускорение в 1960-1980-х гг. и по-^: родило новые формы общественного действия. Равенство шансов понималось не столько как условие для справедливого неравенства (меритократический идеал), сколько как средство уменьшения не­равенства в достигнутых результатах. В частности, внимание сосре­доточилось на результатах сравнения отдельных групп — мужчин и женщин, черных и белых (в США), учащихся и студентов по их со­циальному положению (во Франции), — и коллективное неравенст­во в достигнутых результатах рассматривалось как следствие нерав­ных шансов. Как следствие государство проводило политику с целью достижения коррекции, которая в Соединенных Штатах бы­ла направлена непосредственно на результаты: то были предприня­тые в 1970-х годах меры так называемой Affirmative Action, выразив­шиеся на предприятиях и в университетах в системе набора и про­движения по службе, отдающей предпочтение женщинам и расо­вым меньшинствам. Закат меритократического принципа открыто выразился в сомнениях по поводу экономических различий как та­ковых и в возрастании числа просителей о воздействии государства , для уменьшения этих различий. В рамках научной мысли это разви-! тие идей иллюстрирует книга Джона Ролса «Теория справедливо-j стив- (1971 г.) и дискуссии вокруг нее. В политической практике \ против неравенства» была одной из господствующих тем

1 Welfare State — государе

о благоденствия (англ.) — Прим. перев.

¹ Bill of rights — Билль о Правах (англ.) — Прим. перев.

306 Современная политика

Элементы истории [картина первая) 307

того периода, а общественное перераспределение приняло ещ. больший размах.

В определенной мере эти эгалитарные тенденции совпадают с тем, что Раймон Арон называет прометевскими амбициями индуст­риальных обществ. Но даже если это стремление и имеет эгалитари­стское измерение, цель его носит более обширный и глобальный ха­рактер — вырвать индивидов из (.деспотизма» вешей. Это великая или исключительная направленность в послевоенный период крас­ной нитью проходит через официальные документы западных об­ществ. Среди свобод, провозглашенных Атлантической Хартией (1944), есть две, новые для традиционного либерализма: freedom from want, freedom/ram fear, свобода от нужды и свобода от страха. Новые права, провозглашенные после 1945 г., как, например, право на «до­статочный уровень жизни», показывают динамику равенства, но также и ту же самую направленность. Западные общества обрели та­кую уверенность в своей способности господствовать над природой благодаря развитию науки и техники, господствовать над обще­ством благодаря общественным наукам и организации, что они полагают возможным освободить людей от материального порабо­щения, доставшегося им в наследство от их предков. В 1964 г. президент Джонсон в следующих прометеевских словах представ­лял Great Society,' к построению которого он приглашал своих со­граждан:

«Великое Общество — это изобилие и свобода для всех. Оно требует ис­чезновения бедности и расовой несправедливости, и мы все к этому стремим­ся. Но это только начало. В Великом Обществе любой ребенок может обрести знания, необходимые для обогащения его духа и расцвета его талантов: свобод­ное время воспринимается как возможность для позитивного размышления, а не как скучное и бессмысленное времяпровождение; города удовлетворяют физические потребности и требования развитии торговли, не забывая о люби­телях прекрасного и жаждущих чьего-либо общества» (речь 22 мая 1964 г.)

В основе этого нового стремления лежит идея прогресса, эконо­мический прогресс, реальность этого прогресса, а также закваска из социалистических идей. Западные общества в какой-то мере втори­ли протестам Маркса. Что могут значить, восклицал Маркс, «фор­мальные» свободы — право говорить, писать, избирать своих пред­ставителей, отправлять свои культовые потребности, — если реаль­ное существование — в повседневной жизни, в труде — пребывает в плену безжалостной необходимости, порождаемой властью господи­на и тиранией потребностей? Чего стоит свобода, существующая только на бумаге и не способная к действительному осушествле-

^] Great Society — Великое Общество (англ.) — Прим. перев.

даже для обществ, отвергаю­щие страны совершенно не от-

цию?¹ Такое обвинение небезразли х Маркса. Западные демократич

»|»щали либеральной концепции свободы, но они также возложили si государство новые задачи, задачи освободительные. Как пишет 1Ймон Арон, «никакие социальные условия не должны считаться 1ависимыми от рациональной воли людей. Данная формулировка If-текстуально почти совпадает с марксистской, но она выражает об- ' еру или всеобщую иллюзию современных обществ».² Следует,

■ данако, добавить, что начиная grosso modo с середины 1970-х годов экономический кризис, а также осознание ограниченности обще-ртвенного действия в какой-то мере смягчили этот прометевский оптимизм.

,. Таким образом, западные общества проникнуты духом, глубоко от­личным от идей «основателей». Недооценивая власть, либерализм ску­пился в отношении ее способности к действию. Но как только равенст­во должно было выражаться в социальных отношениях, как только бед­ность и нищета стали столь же неотъемлемой частью общества, как и злоупотребления полиции или произвол властей, главной задачей ста­до не столько ограничение власти, сколько придание ей новых средств в.соответствии с новыми задачами. Западный режим был задуман как номократия, но он стал телократией, если мы воспользуемся различе­нием Бертрана де Жувенеля. Иными словами, в задачи власти входило создание гарантий с помощью законов, но оно все больше и больше стало возлагать на себя миссию правления при помощи решений. Это обусловило возрастание роли государства и смещение границы между частным и публичным в пользу публичного, — что все либералы разоб­лачают как опеку государства над обществом. Это обусловило также и изменение понятия закона. Закон понимается теперь вовсе не как об­щее, прочное правило, укорененное в высшем и незыблемом Праве, он «.значительной степени превратился в простое выражение воли госу­дарства, облаченное в особые формы. Телократическое государство хяфемится сделать закон орудием действий правительства, и такое раз­витие выражается одновременно в обесценивании законодательных текстов и в умножении мер частного характера в законодательной фор-

е разли»

.",; ■ Map]

тельно ваи

воды приводит к смешению свобод1

Линию запретов во имя борьбы с препятствиям!

умереть с голоду, то заключенные в тюрьме —

см., в частности, заметки Раймона Арона в :

ХАгоп R. Essai sur les libertcs. P.; Hachette, 1976).

сальных» и «реальных* свобод ставит действи-запуганной форме. Марксистское понятие сво-

!. Если первая свобода есть право не ;вободные люди. Об этом различии аклюЧении к «Очерку о

W.

308 Современная политика

ме. Юридический позитивизм способствовал развитию или подтверж­дал его, определяя закон с помошью чисто формальных критериев и разрушая всякую субстанциональную связь между законом и справед­ливостью. Телократическое государство остается подчиненным уваже­нию к формам и примату конституции, но либеральное понятие закона не смогло одолеть подъема новых амбиций власти.

Однако западные режимы вовсе не отказались от уважения инди­видуальных прав человека и традиционных публичных свобод. Декла­рации, появившиеся после 1945 г., провозглашают новые права, но прежде всего они перечисляют либеральные права и свободы. Мы имеем в данном случае дело не с заменой, но с добавлением: западные демократии ссылаются одновременно на либеральное наследие и на прометеевские эгалитарные амбиции. Дух обоих этих влияний разли­чен, в какой мере они совместимы? Нужно заметить, что если между ними и существует антагонизм, то антагонизм этот на практике не за­трагивает основных свобод, к которым причислены прежде всего по­литические свободы и свобода религиозная, ставшие почти неприка­саемыми и бесспорными. Однако если этот вопрос относится лишь к некоторым личным свободам, он тем не менее не снимается: не гре­шат ли общества, считающие себя одновременно либеральными и ос­вободительными, избытком честолюбия и игнорированием конфлик­та человеческих ценностей?

Система и действующие лица. Либеральные по своему происхожде­нию институциональные формы — одна или предпочтительнее две представительные палаты, распределение власти между различными органами, главенствующая роль конституции — стали в каком-то ро­де консубстанциональны современному западному режиму. Конечно, существуют модификации и развитие, — например, существенно из­менилась концепция закона, — но правилом здесь является преемст­венность, лучшей иллюстрацией которой выступает, разумеется, аме­риканский опыт. Зато изменились действующие лица, а вместе с ни­ми изменился и смысл некоторых институциональных установлений.

Политическая жизнь либеральной эпохи была уделом знати, те­перь же вследствие универсализации избирательного права она стала делом всех и одновременно делом особых специалистов — професси­оналов в политике.

Условия функционирования западного режима изменились с появ­лением в ХГХ веке современных политических партий, а затем и с их раз­витием. Конечно, и раньше существовали клубы, объединенные общи­ми интересами группы людей, парламентские фракции, Но современ-

Элементы истории (картина первая) 309

ные партии, понимаемые как структурированные, постоянные и устой­чивые организации, имеющие своей целью завоевание и осуществление власти, родились вместе с современной демократией. «Эти новые обра­зования, — пишет Макс Вебер, — дети демократии, всеобщего избира­тельного права, необходимости привлекать и организовывать массы».¹ Первые политические партии оформились в Соединенных Штатах по­сле выборов президента Джэксона (1828 г.). Многочисленные выборы требовали создания организаций для управления выбором избирателей и в то же время вводили spoil system² (систему, возведенную Джэксоном в ранг принципа), т.е. распределение общественных должностей в соот­ветствие с политическими критериями. В Англии партии сложились как результат развития, отмеченного различными электоральными рефор­мами. После Reform Act 1832 г. консерваторы и либералы (наследники Tories и Wigs¹) создали по всей стране registration societies⁴ для сверки элек­торальных списков и вписания в них новых избирателей. Вскоре после реформы 1867 г. получили развитие caucus или избирательные комитеты на местном уровне, предназначенные для упорядочения и руководства избирателями. Наиболее известный среди них, ставший своего рода об­разцом, был создан в Бирмингеме Джозефом Чемберленом. Федерация этих местных комитетов положила начало современным политическим партиям, укрепившимся благодаря новой избирательной реформе 1884 г. Во Франции первые политические партии возникли позднее, но их появление также было связано с электоральным процессом. Перво­начально в 1848 г., а также в 1871 г. существовали избирательные коми­теты, комитеты патронажа. С развитием постоянной практики выборов эти комитеты стремились к упрочению, а затем и к формированию сво­их отделений. Таким образом летом 1901 г. из многочисленных избира­тельных комитетов возникла радикальная партия.

ВконцеXIX — начале XX веков в Европе возникают партии ново­го типа. Первые современные партии были партиями знати, они но­сили децентрализованный характер, и ведущая роль в них принадле­жала парламентариям; эти новые партии были партиями массовыми {по выражению Мориса Дюверже), партиями борцов, имеющими свой аппарат, постоянных членов, централизованную организацию, в рамках которой парламентская группа была обычно подчинена руко­водителям аппарата. К этим массовым партиям принадлежат в первую очередь немецкая социал-демократическая партия (возникшая в

¹ WeberM. Le savantet lapolitique. P. HI.

¹ Spoil system — система распределения (англ.). — Прим. перев.

¹ Tories и Rigs — тори и вигов (англ.).— Прим. перев.

⁴ Registration societies — регистрационные общества (англ.) — Прим. перев.

310 Современная политика

1895 г.), французская социалистическая партия (!9О5 г.), лейборист­ская партия (1906), затем коммунистические партии, созданные после 1919 г. в рамкахIII Интернационала.

Различные эти партии развивались, причем таким образом, что развитие не уничтожало различий между типами партий. Главное -они занимали почти все пространство легетимной политической жиз­ни. Политическое соперничество превратилось в соперничество меж­ду политическими партиями, парламентские ассамблеи оказались разделенными на парламентские группы (в 1919 г. впервые во Фран­ции регламент палат депутатов признал существование парламент­ских групп), политическая жизнь все больше становилась делом про­фессионалов. Центральная роль, отводимая партиям, изменила ха­рактер представительства, как и значение разделения властей. В этом отношении особенно поразителен английский пример: с момента ус­тановления строгой двухпартийной системы депутаты палаты Общин являются не «представителями» в традиционном смысле этого слова, но избранными от партии членами, входящими в состав парламент­ской группы и подчиняющиеся правилам голосования. Defacto палата Общин не является более совещательной ассамблеей, обладающей собственной миссией, она в основном превратилась в законодатель­ную ветвь властной деятельности. Опуская в урну свой бюллетень, британский избиратель выбирает не столько депутата, сколько про­грамму и правительственную команду, опирающуюся на парламент-скос большинство. Таким образом, мы далеко ушли от представлений о представительстве, развиваемых Берком, равно как и от анализа раз­деления властей, представленного Монтескье на примере английско­го режима. Развитие институциональной практики (уменьшение зна­чения Палаты лордов, переход полномочий королевской власти пре­мьер-министру) и в особенности эволюция современных партий и природы британской партийной системы de facto привели к концент­рации власти, не имеющей иных границ, кроме британской либераль­ной традиции и независимости судебной власти.

Разумеется, английский вариант имеет свою специфику, но он в особенно яркой форме иллюстрирует общие тенденции, проявляю­щиеся, в частности, во всех западных режимах, где царит мажоритар­ная парламентская система. В этом отношении Соединенные Штаты являются исключением: разделение и равновесие властей (система checks and balances) здесь остается действенной. Но все равно, в любом случае партии и система партий глубоко изменили условия функцио­нирования либеральных демократий: выбор представителей отныне происходит через партийный фильтр, практическое значение систе­мы государственных органов зависит от ее увязки с системой партий.

Элементы истории (картина первая) 311

Таким образом, сегодня либеральная демократия — это преждег всего плод либеральных принципов и развития принципа равенства. к Сама по себе она очерчивает пределы горизонта политики. Она в еще I большей степени стала предметом верований и суеверий. Для Основа-\ телей новый режим был предметом философского размышления и У критического анализа, он замышлялся как формулировка, имеющая [ свои требования и свои опасности; теперь же режим принял характер очевидности, естественной вещи, и если он ставит проблемы, то это главным образом проблемы организационные. Но так ли это? Первый наш очерк дает лишь часть всей истории. Он лишь частично восста­навливает развитие духа режима и его представительства. О чем гово­рит второй очерк? Прежде, чем перейти к этому вопросу, нужно про­вести изучение процедур и институтов, иными словами, последова­тельно рассмотреть правила игры и формы правления.

Правила игры 313

XIV. Правила ИГрЫ Основополагающие правила

Повторим основные выводы. Либерально-демократический ре­жим носит составной характер. Он основан на двух принципах — ли­беральном и демократическом, — каждый из которых ограничивает значимость другого. Исторически первым является принцип либе­ральный. Он постулирует, что люди как таковые выступают носите­лями прав и свобод, и как следствие, эти всеобщие права ограничи­вают легитимное осуществление власти. Принцип равенства прав логически подводит ко второму принципу — демократическому: лю­ди, располагающие равной свободой-автономией в частной сфере, располагают и равной свободой-автономией в сфере публичной. Из этого следует, что народ, сообщество граждан, должен не осуществ­лять власть сам (прямая демократия), но, по крайней мере, выбирать тех, кто будет ее осуществлять (демократия представительная). Ре­жим разделяет две области: область частную и область публичную, — управляемые различными принципами, даже если оба принципа опираются на идею равенства. Как следствие и в противоположность неудачным формулировкам французского конституционного права в либерально-демократическом режиме народ не является сувере­ном. Если бы он им был, то права человека всецело зависели бы от мажоритарной воли, а значит, режим не носил бы либерального ха­рактера.

Оба принципа задают для режима правила игры. Но ограничивает­ся ли режим правилами игры? Оставим на некоторое время этот воп­рос открытым и рассмотрим внимательнее оба ос но правила и проблемы, связанные с их артикуляцией.

шолагающи

I Либеральная демократия выступает организующим принципом '" мира, основанного на равной свободе каждого. Каким образом это происходит? С одной стороны, либеральный принцип подразумевает свободный выбор индивидов или личностей в частной сфере. Тем са-£_мым он предупреждает некоторые конфликты посредством «отступле->■ политики и усиления роли индивидуального выбора (так, рели-я превратилась в личное дело каждого). С другой стороны, демокра-;ский принцип подразумевает равную свободу-участие в публич-й сфере или в выборах тех, кто принимает эти решения. Тем самым 1 институционализирует конфликты и урегулирует их при помощи жоритарного решения. Иначе говоря, либеральная демократия раз-гся двумя способами: с одной стороны, она пытается ликвидиро-

]екоторые конфликты

юм случае она институщ-|;.Вании требует всеобщего со |сий, а в политической облас

рждением различий, с другой — она ается разрешить их мирным путем. В лизирует разногласие и на этом осно-ия, касающегося уважения разногла-ги и процедуры их разрешения. Такое со-

[ гласие в отношении правил игры и есть формальное основание либе-шьной демократии, и оно должно быть достаточно прочным, чтобы в j; каком-то роде нести на себе бремя расхождений и конфликтов.

Демократические правила игры. Институц ион ал и за ция политиче-| ских конфликтов означает, что они оформляются в свободное и упо-щоченное состязание, управляемое решением большинства народа. ?'. Воля большинства выносит скорое решение, но она не способна по-( мешать продолжению свободной игры конфликтов мнений, которая может привести к формированию нового мажоритарного мнения в .ующий выборный срок. Свобода мнения представляет собой по­лную величину, а значит, демократическая политическая жизнь отмечена дискуссиями, спорами, дебатами между конкурирующими партиями, критикой власти со стороны оппозиции и оппозиций. Сложность состоит в примирении этого постоянного публичного по­литического согласия со смыслом единства и общего интереса. Со­перничающие партии вынуждены эксплуатировать различия, воз­можно, создавать искусственные, логика состязания заставляет их ис­кажать своего соперника и как крайний вариант — относиться к нему как к своему врагу. Здесь существуют другие средства защиты, кроме духа умеренности и осознания необходимости уважать правила игры. Эта конкуренция периодически подвергается суду граждан в соот-ствии с мажоритарным принципом. Принцип прост и суров: боль-

314 Современная политика

шинство одерживает верх. Это правило не подразумевает, что боль­шинство обязательно право — ни 51% голосов, ни даже большее их число не доказывают пригодности идеи или программы, — но оно оз­начает, что решение большинства побеждает и что меньшинство при­нимает его и считает законным. Совершенно очевидно, что данное правило носит основополагающий характер, поскольку позволяет мирно разрешить политические разногласия, но оно не имеет другого прочного основания, кроме того, что связано с желанием всех участ­ников его уважать. Это «шелковая нить», говорит Г. Ферреро в тексте, который в какой-то мере показывает, как работает это правило:

«В городе [Женеве], который судьба в благословенный момент избрала

телем одного спектакля, всегда вызывающего у меня сильные впечатления. Го­род управляется демократически и разделен между двумя партиями, часто уст­раивающими процессии, парады, собрания под открытым небом, чтобы утвер­дить свои программы. Порой в один и тот же час можно видеть шествия, сопро-

ления. В обеих процессиях все различно: лозунги и лица, страсти и теории.

славу некоей идеи, они состоят из одержимых людей, оспаривающих власть. Но все они шествуют мирно и соблюдая порядок под надзором нескольких крепких жандармов, не имеющих оружия и доброжелательно настроенных. Почему? Да потому, что считается, что они разрешат свои вопросы путем дис­куссий и голосования; что большинство воспользуется правом управлять. Оба человеческих потока всегда казались мне шествующими между двумя почти не­видимыми шелковыми нитями, который может разорвать и ребенок. Однако же эти шелковые нити удерживают людей и направляют их подобно могучим берегам. Что это? Иллюзия, робость, вера в ложные принципы, придуманные несколько веков назад? Да нет, обе процессии правы: если они разорвут шелко­вые ниточки, они нападут друг на друга, закон рухнет, страх овладеет умами. И тогда шелковую нить нужно будет заменить железными оковами».¹

Эти шелковые нити носят защитный, но одновременно и понужда­ющий характер. Они заставляют всех граждан подчиниться решениям представителей одной из двух партий, большинству (или даже мень­шинству, но меньшинству, одержавшему победу, хотя и оставшемуся в меньшинстве вследствие рассеяния конкурентов или/и высокому ко­личеству не принявших участия в голосовании). Для противников принятия демократической процедуры это означает подчинение тем, кому они противостоят. В теоретическом плане, как замечает Раймон Арон, здесь нет никаких сложностей: «гражданин принимает систему назначения правителей в соответствии с законами, которые действуют на легитимных основаниях. То, что сегодня правители представляют

Правила игры 315

враждующие между собой политические силы, — неизбежный второ­степенный фактор, который, по сути, ничего не меняет».¹

Но на практике соблюдение правил игры обладает очевидностью, варьирующейся в зависимости от масштаба разделений и действи­тельно осуществляемой политики. Демократический процесс предпо­лагает также ограничения и издержки для выигравших, т.е. для из­убранных носителей власти: не только постоянная критика и протесты, Щю и главным образом временный характер их положения, что подра­зумевается самой периодичностью выборов. Устойчивости государст­ва сопутствует временный характер мандата его руководителей. А это ¹ йзначает, что одной из характерных черт Homo politicus democraticus яв­ляется нестабильность занятости. Политическое ремесло е современ­ных демократиях — ремесло жесткое и изнурительное: сильная конку­ренция, постоянный надзор и критика противников, периодический -пересмотр собственных позиций, неудачи у всех на глазах, часто соци­альная регрессия (в отношении политического положения)... Психо­логические издержки высоки, но они не препятствуют принятию на­значений, равно как и не вызывают желания уйти в отставку у тех, кто -занимает определенное положение. Демократическая арена напоми-. нает двор Людовика XIV, увиденный глазами Лабрюйера: «Двор не де­лает счастливым, он препятствует тому, чтобы быть счастливым вне "двора» («Характеры»).

Либеральные правила игры. Ограничение значения и длительности 'политических конфликтов осуществляется благодаря умеренному и ■ мягкому осуществлению власти. Политические конфликты должны ^!быть ограничены не только по своей интенсивности, но также и по своей продолжительности. Коль скоро либерально-демократическая политика различает человека и гражданина, сферу частную и сферу политическую, политические разделения не распространяются на ча­стные расхождения, и политическое действие закреплено в опреде­ленных границах.

Такое ограничение, разумеется, ставит проблему границ, но сущест­вуют бесспорные пределы. Так, либеральная демократия явно не заслу­живала бы определения либеральной, если бы мажоритарное решение было способно лишить некоторых членов сообщества их благ или если бы оно могло отнять у некоторых или у всех свободу исповедовать свою религию и отправлять религиозный культ, выбирать своих читателей или свою профессию, делать выбор между семьей и безбрачием, воспи­тывать своих детей, путешествовать за границу, не смотреть телевизор,

. Talleyrand i Vienne (1814-1815). P.: Plon, 1940.

¹ Арон Р. Демократия и тоталитариз

i. С. 65.

316 Современная политика

увлекаться игрой в теннис или в шахматы и т.д. Это правило является не только либеральным принципом, но и условием нормального и мирно­го функционирования демократии. По мере расширения политической области, т.е. области, управляемой законом большинства и обществен­ным вмешательством, издержки демократии для меньшинства возра­стают. Демократия, которая бы порвала с современно понятой свобо­дой, подтолкнула бы оппозиционеров к несоблюдению закона или/и к бунту. Оппозиция должна подчиняться решениям, законно принятым представителями ее противников, но чем в большей степени эти реше­ния ставят под угрозу ее свободы или ее интересы, тем больший соблазн слорчить, а в самом предельном случае — не подчиниться, но взбунто­ваться, будет она испытывать. Сознательное подчинение меньшинства требует, чтобы находящееся у власти большинство пользовалось этой властью умеренно. Другими словами, современная демократия несом­ненно может быть либеральной в большей или меньшей степени, но пе­рестав быть либеральной, она прекратит свое существование.

О разделительной линии

Характерный для западного режима либерально-демократический синтез является условием стабильности режима, но он также пред­ставляет собой сочетание таких элементов, которые в известном отно­шении противостоят друг другу, и дозировка которых — дело доволь­но тонкое. Как мы уже видели, между либеральным принципом и принципом демократическим существуют точки согласия и точки на­пряжения. Либеральный принцип приводит к принятию принципа демократического утверждением равенства перед законом, оба прин­ципа подразумевают уважение политических свобод, но либеральный принцип кроме того ограничивает значение принципа демократиче­ского, устанавливая рамки для автономной сферы, управляемой ре­шениями индивидов или семей. Иначе говоря, свобода народа уста­навливает границы законному осуществлению власти народа. Следо­вательно, нужно избегать смешения, которое постоянно разоблачала либеральная традиция начиная с Монтескье: «Ввиду того, что в де­мократиях народ, по-видимому, может делать все, что захочет, свобо­ду приурочили к этому строю, смешав, таким образом, власть народа со свободой народа».¹ Однако это смещение характерно для демокра­тии и в современную эпоху. В 1960-1980-е годы телократическое го­сударство воспользовалось силой демократического принципа и не-

¹ Монт.

*.С. 136.

ье Ш.Ука

I

_Правила игры 317

ослаблением принципа либерального, в результате чего ум-ь общественные политические меры, тогда как проблема их ;м либеральных свобод не ставилась даже в самой

общей форме. Считаясь

лись и легити]

ми По

этическими, они автоматически счи-iM Бертрана де Жувенеля, «идея леги­тимного источника власти подменила, заслонила естественного по­мощника власти — ее законное употребление».' Однако такая концеп­ция — чаще всего неявная, но порой проповедуемая совершенно от­крыто,² — со всей очевидностью несовместима с либеральной идеей, и тот, кто таким образом ограничивается лишь демократическим обоснованием, не способен до конца провести свои принципы: во имя воли народа оправдание неумеренной власти и, как следствие, например, уничтожение семьи или запрет всякой религии.

Таким образом, нужно различать свободу народа и его власть. В яв­ной или неявной форме это правило, как мы видели, применимо без особых трудностей во многих случаях, но оно также поднимает вопрос о границах: до каких пределов можно на законных основаниях подме­нять индивидуальный выбор законом большинства? Где должна про­ходить граница между частным и публичным? Вопрос этот сложен, многогранен, он не требует однозначного ответа и обсуждается в раз­личных версиях (в большей или меньшей степени либеральных, в большей или меньшей степени демократических) либеральной де­мократии. На современном этапе можно было бы grosso modo выделить радикально-либеральную версию (Ф. Хайек, Р. Нозик, самое крайнее Крыло — либертарианцы), умеренно-либеральную версию (Р. Арон, Бертран де Жувенель), версию коммунитарную или либе­рально-консервативную (Ж. Маритен, Й. Кристол, М. Санлел), атак-Otce социал-демократическую или социализирующую версию (С. Хук, Дж. Роле, М. Уолцер). Эта проблема имеет прежде всего философское измерение (что есть политическое благо, какой должна быть роль ин­дивида или личности), но существует также и техническое измерение (каким образом осуществляются различные процедуры принятия ре­шения). Поскольку в данной главе затрагиваются только процедурные Фопросы, то мы коснемся лишь собственно технического аспекта: в

^'Jouvenel В. de. De la Souverainete. P.: Libr. De Medicis, 1955. P. 8. ¹ Так, Роберт А. Дол решает проблему сочетаемости мажоритарн

— Прим. перев.\ лишь прав, необходимых для свободного и полного выражениг

мажоритарная процедура оказывается подчинена только правилам нормально! функционирования (DakI R. A. On removing si 'United States"// Dissent, 1978, summer. P. 317).

:nts to d

e impedin

318 Современная политика

равной ли степени различные — публичные или частные — процеду­ры принятия решения способны быть выражением предпочтений ин­дивидов? Для удобства мы ограничимся сравнением демократическо­го процесса и процесса рыночного, учитывая, разумеется, что частная сфера не сводится к одному лишь рынку (семья, ассоциации).

Выражение предпочтений. Если исключить вариант референдума, то демократический выбор совпадает с избранием руководителей по­средством процедуры выборов. Периодически гражданин призван .выступить судьей в отношении соперничающих кандидатов и их про­грамм, тем самым он должен ясно и значимо выразить свои предпоч­тения. Так ли происходит на самом деле?

Первая проблема — это проблема информированности и компетен­тности. На рынке потребитель должен в какой-то мере судить только по товару, он может не знать скрытых механизмов и процессов. Что касает­ся демократической процедуры, то она более требовательна. Гражданин призван судить не только о результатах, но также и о целях и средствах, он должен вникнуть в суть программ, а значит, и обещаний, он должен быть способным их оценить политически и технически. Предполагает­ся, что избиратели могут сделать выбор между различными вариантами политики — внешней, экономической, финансовой, социальной, обра­зовательной и т.о.- Ученость, требуемая от гражданина, расширяется по мере того, как растет и делается более многообразным общественное вмешательство — просвещенный выбор сегодня предполагает, что нуж­но быть ученее самих ученых. Более того, условия выбора избирателей стремятся замаскировать издержки и пределы различных возможных выборов. Если я хочу купить Роллс-Ройс, всецело сохранив тот же образ жизни, то цена на автомашину тут же проинформирует меня о том, что выполнить оба эти желания невозможно. Но если я одновременно уве­личиваю свои запросы в социальной области, стремлюсь к снижению налогов и взвешенному бюджету, то противоречие не предстает настоль­ко очевидным. Окончательные итоги различных вариантов выбора мо­гут, конечно же, быть разъяснены кандидатами, — и основные тенден­ции предвыборной игры работают именно в этом направлении, — но они могут быть и деформированы теми же самыми кандидатами.

Во-вторых, электоральный процесс подчиняет выбор граждан цело­му ряду технических или/и политических ограничений. Избиратель должен сделать относительно жесткий выбор — ктакого рода выбору он возвращается лишь периодически, — и выбор глобальный, поскольку должен судить не только о специфических проектах, но и об обширных «коктейлях» из программ, он не может, как это имеет место при рыноч­ных отношениях, высказываться от случая к случаю и выражать боль-

Правила игры 319

Шую или меньшую силу своих предпочтений. Он выбирает лишь в пре­делах, заданных партиями и системой партий в соответствии с искажа­ющимися в той или иной степени (возможно, из лучших побуждений) правилами предвыборной игры. Наконец, электоральный выбор ру­шится под ударами теоремы невозможности Кеннета Эрроу, в соответ­ствии с которой нельзя совершенным образом выразить коллективную волю, если число предлагаемых решений превышает два.'

В частности, следует особо подчеркнуть посредуюшую роль полити­ческих партий. Избиратель делает свой выбор лишь после предвари­тельного выбора, сделанного партиями: он отбирает людей, предвари­тельно уже отобранных организациями-сторонниками (за некоторыми исключениями); он выносит суждение о программах, процесс выработ­ки которых от него ускользает, о конкурентах, чьи возможные альянсы заключаются без его ведома. Однако различия между партиями не обя­зательно совпадают с различиями в общественном мнении, партии мо­гут скрывать одни расхождения и преувеличивать другие, они стремят­ся затушевать вопросы, путающие карты предустановленной политиче­ской игры. Как только они принимаются за дело, то демонстрируют свое стремление прикрыть всю игру и ограничить конкуренцию.²

я общи?

[ертах hi

¹ Доказательство К. Эрроу — дело не простое. В самы яъ выработки процедуры принятия всех удовлетвор* кия в случае, если существует более двух возможных вариантов для выбора, объ-1яется следующими причинами; пусть, например, процедура нарушает этиче-к правила, считающиеся основополагающими, пусть она рискует привести к [оследовательным результатам. Добавим также, что К. Эрроу является отдален-М последователем Кондорсе, который прояснил опасность непоследовательно-

чзитивных индивидуальных реше-

тривести к формирована го решения (транзитивно хьнее, чемВ.аВпредпочт! |ралькой области разреши! ~ опросам о

шом случае означает, что если А чем С, то А предпочтительнее, чем [радокс позволяет только двухпар-Р. La decision de majoritffl. P.: Presses de

тий]

la FNSP, 1976.1 partie; Arrow K. J. Choix collectif et pr0f0rences individuelles. Trad. Гг. P.: Calmann-L0vy, 1974.

¹ Помимо этих самых общих замечаний добавим, что ограничения, устан; емые партиями для избирателей, также принимают различные формы в сти от природы партийной системы. В Великобритании two-party system (двухпар­тийная система (англ.) — Прим. rupee.] («сблокированная» благодаря мажоритарно­му голосованию по списку в один тур) до предела облегчает выбор, но она позволя-т британским избирателям отчетливо указать руководящую команду посредством выборов в палату общин. Во времена IV Республики во Франции многопартийность ■ обеспечивала избирателю более широкий спектр для выбора, но эта многопартий-ъ была еще неустойчивой, не смягчалась длительным союзами, поэтому поли-■ское значение голосования избирателя отчасти было подчинено «партийным I Шрам». Другими словами, избиратели раздавали карты, и избранные были вольны : разы^ылатьсн1ЫИраэличныепартии(ивэтомонисебенеотказывали).

320 Современная политика

Таким образом демократическая процедура отдает предпочтение «активистам» от политики, а точнее, некоторым из них. Партии — ор­ганизации, подвластные контролю, манипуляциям со стороны людей из аппарата. В начале века первые исследователи партий — М. Остро­горский, Джеймс БраЙс, Роберт Мичелс — высветили это явление об­ращения власти к самой организации (в Англии, в Соединенных Шта­тах, в Германии). Но их исследования не имели продолжения. Самой известной из этих работ осталась книга Роберта Мичелса, в которой он главным образом на основе анализа социал-демократической пар­тии Германии периода Вильгельма определил то, что он назвал «же­лезным законом олигархии». В силу самих законов всякой организа­ции и по психологическим причинам власть в рамках политических механизмов, каковыми являются партии, постепенно захватывается меньшинством профессионалов, вытесняющим простых членов этой партии. С одной стороны, эффективность требует прочной организа­ции, разделения труда и наличия лидеров во главе всего механизма, с другой стороны, эти лидеры оказываются в ситуации, когда они могут играть на внутренних механизмах, они используют «стадную лень» или чувство верности рядовых борцов и тем самым обеспечивают себе практическую несменяемость. Руководители контролируют партию сверху, ограждают себя от возможной смены большинства, предуп­реждают или заглушают инициативы «снизу». Партия, следовательно, формируется исходя из собственных целей и интересов — интересов организации или аппарата и его руководителей, она отделяется от тех. кого призвана представлять.¹ Разумеется, исследование Мичелса но­сит слишком огрубленный характер (все зависит от самой партии), од­нако, не остается ли оно в большой степени действенным и сегодня?

Из всего вышесказанного следует, что выборы не позволяют граж­данам точно выразить свои предпочтения. Каждый может выбирать лишь из того, что ему предложено, каждый располагает лишь одним голосом, чтобы совершить свой выбор из многочисленных и сложных вариантов. Бедный избиратель, если взять крайний пример, обречен выбирать между А и В, не испытывает уважения ни к А, ни к В, отри­цательно относится к союзникам В, но также и к прошлой политике А, он согласен с такой-то целью В, но также и с другой целью А... Взвешенность элементов выбора не одинакова у различных избирате­лей, иными словами, избиратели, которые голосуют за А, и избирате­ли, которые голосуют за В, делают это по разным причинам. Мандат учитывает какую-то (изменяющуюся) часть двойственности. Как пи-

¹ См.: Michels R. Les partis politiques. Essai sur les tendances oligarchiqut democralies, 1911.Trad.fr. P.: Flammarion, 1979.

21!L Правила игры 321

т Дол, «выборы абсолютно неэффективны в качестве индикаторов .почтения большинства. Важнейшая часть традиционной теории ;мократии заставляет нас ожидать от национальных выборов боль-[его, нежели они способны дать. Мы ждем от выборов, что они от-■■кроют нам «волю» или предпочтения большинства по целому ряду Проблем. Но именно это выборы делают крайне редко, а если делают, то в тривиальной форме*.'

Действительное выражение предпочтений. Игральные кости слегка подделаны, по крайней мере, если рассуждать чисто демократически. Голосование всегда есть в какой-то мере голосование за блок, но оно не воспринимается или не представлено таковым: избранный за неи­мением лучшего может считать себя или претендовать на то, что его избрали, потому что он самый лучший; выигравший может кичиться принятием его программы в целом, хотя его избиратели, неспособные ■произвести отбор, принимают далеко не все составные части этой программы и далеко не все принимают одни и те же составные части. Более того, избранный не следует прежним обещаниям, он может провести отбор в рамках своей программы или даже изменить свои це­ли или своих союзников.²

Конечно, избранные сегодня главным образом являются завтраш­ними кандидатами, они не могут не прислушиваться к мнению изби­рателей, т.е. к предпочтениям, выражающимся в самой обшей форме в результатах опросов. Но их восприимчивость к общественному мне­нию зависит от предвыборной значимости политических задач, о ко­торых идет речь. В малозначительных с политической точки зрения областях (что не означает их незначительности вообще) публичные решения, принимаемые политическими деятелями или санкциониро-.нные ими, в значительной мере предстают как не зависящие от [редпочтений граждан. В частности, последние годы дают множество примеров решений, принятых вопреки твердому и противоположно-

¹ DahlR APreface to Democracy Theory. University of Chicago Press, 1956. P. 131.

² Широко известные примеры: в 1956 г. Ги Молле, бывший в то время Предсе- ^. .телем Совета, решает отправить воинский контингент в Алжир после того, как он провел предыдущую предвыборную кампанию под лозунгом «мира в Алжире» ; не­ кими годами позже сторонники .французского Алжира, будут охвачены ощу- ем, что их обманул де Голль; президент Никсон, избранный в 1968 г. за свою рвативную программу, ушел гораздо дальше по пути «разрядки» в отношени-

.... - Советским Союзом, а также предложил социальную программу (Family i Assistance Plan), выходящую далеко за рамки даже демократических проектов; в том, [сается изменения союзников в ходе своей законодательной деятельности (без Г консультации с избирателями), то III Республика в период между двумя мировыми fe войнами и IV Республика дают тому многочисленные примеры.

322 Современная полит

му мнению большинства (что отраженоб повторных опросах), в i960-1970 гг. в Соединенных Штатах проводилась политика Busing (доставка учеников автобусом в школу с целью расовой интеграции в рамках школы) и Affirmative Action, хотя американцы в большинстве своем долгое время относились к ней враждебно. Смертная казнь бы­ла отменена в 1974 г. в Великобритании и в 1981 г. во Франиии против воли большинства. Американская политика в области уголовного права, по выражению Дж. Вильсона, представляет собой «одну из ин­тереснейших иллюстраций знакомого всем политологам утвержде­ния, в соответствии с которым невозможно предсказать обществен­ную политику, просто зная мнения народа »' и т.д.

Было бы ошибочным из этой ограниченности демократии делать вы­вод о незначительности роли управляемых. Правители пользуются дей­ствительной автономией, которую можно даже счесть чрезмерной, но эта автономия остается относительной. Выборы сохраняют свою власть санкционирования, и политические руководители не могут долго про­тиворечить пожеланиям управляемых ими людей в том, что кажется тем наиболее существенным; обратное равносильно политическому само­убийству. Они пользуются большой свободой действия, которая, одна­ко, не имеет ничего обшего с автократической свободой действия.

Проблемы интерпретации. Разумеется, существует дань, которую нужно платить практическим потребностям. В частности, массовая демократия не может обойтись без посредства политических партий. Партии необходимы, чтобы организовать демократические выборы, избежать неуправляемого состязания, распыленного представитель­ства. Но оправдывает ли это вынужденное опосредование ту власть. которую эти партии имеют над политической жизнью? К чему в самом общем виде приводят эти ограничения и «несовершенства» демокра­тического процесса? С точки зрения процедуры существует несколько возможных выводов.

С точки зрения приверженцев демократической процедуры, необ­ходимо модифицировать, улучшить «политическую технологию» де­мократии. Для этого следует по мере возможности ограничить автоно­мию руководителей — представительная система является лишь sec­ond best² — лучше обеспечивать точное выражение народных чаяний. Другими словами, очень важно сделать режим еще более демократич­ным посредством использования методов прямой демократии — ре-

¹Wilson J. Thinking about Crime. NY: Vintage Books, 1977. P. 23

² Second besi — второстепенной (англ.) — Прим. персе.

Правила игры 323

:ндум по швейцарской модели, в частности, референдум по ини-1тиве народа, американская система recall (отказа в общественном [те до истечения срока посредством народного голосования) — и с использованием других средств: избрание депутатов на более юткий срок, организация первичных выборов по американскому образцу для отбора кандидатов, уничтожение всяких привилегий, ко­торыми пользуются партии на местах... Несовершенство процедуры коллективных выборов ставит главным образом технические пробле-*мы, но не заставляет усомниться в самом коллективном выборе. Де­мократические методы обладают незаменимыми достоинствами: прежде всего они «передают» предпочтения иного рода и иного каче­ства, нежели те, что передают предпочтения рынка; пристрастия гражданина носят, так сказать индивидуально-коллективный харак­тер (они касаются всего сообщества), тогда как пристрастия потреби­теля являются лично-индивидуальными (они касаются лишь его са­мого); кроме того демократические методы ставят каждого избирате­ля в равные условия, тогда как рынок по природе своей неравнопра­вен (предпочтения здесь выражаются лишь в пределах ресурсов каж­дого). Остается замечание, связанное с компетентностью, которая требуется от гражданина. Логика демократического поведения здесь приводит к отстаиванию развития общественного образования, на­правленного на познание политических и экономических механиз­мов, чтобы поднять уровень квалификации гражданина.

Зато с либеральной точки зрения (в смысле экономического либе­рализма) несовершенства демократической процедуры говорят о не­обходимости сильного ограничения значимости общественного вы­бора в пользу частной сферы и, в частности, в пользу рыночной эко­номики. Рынок позволяет индивидам непосредственно и точно вы­сказать свои предпочтения и получить от этого выгоду. Конечно, ры­нок всегда несовершенен, но в том виде, в каком он действует в запад­ных обществах, он дает людям для принятия решений действительные преимущества, каких не дает демократическая процедура. Результаты деятельности рынка определяются инициативой производителей и окончательным решением потребителей, они в конечном счете зави­сят от иерархии коллективных ценностей, порожденной объединени­ем звеньев ценностей индивидуальных. Что же касается «незамени­мых преимуществ» демократической процедуры, то они являются та­ковыми лишь с виду. Гражданин в кабинке для тайного голосования Принимает решение по тем же самым мотивам, что и потребитель на рынке — он думает прежде всего о собственном интересе. Главное [зличие состоит в том, что выбор первого в большей степени запутан ■паразитарен», чем выбор второго. Неравенство потребителей» про-

324 Современная политика

тивостоящее равенству граждан, также не является решающим дока­зательством. Это неравенство — очевидный факт, но оно не так явно п западных обществах, ориентиры которых, обусловленные рынком, не были установлены выбором подавляющего большинства. Действие массы играет свою роль, и неравенство оказывается в значительной мере смягчено в мириадах коллективных решений, соединение кото­рых и управляет принятием решений на рынке. Потребление носит массовый характер: на рынке царят не happy few, но common people¹. Цивилизация, созданная рынком, — это цивилизация, выражаюшая стремления, предпочтения, желания, общие для всего народа. И либе­рал-либертарианец привел бы следующий поразительный пример, ка­сающийся телевидения: какие из телевизионных каналов — государ­ственные или частные — ближе к народным пристрастиям, а какие носят более «элитарный» характер?

Таковы итоги дискуссии о технической стороне дела и ее полити­ческих следствиях. Но правильно ли мы сформулировали вопрос? Та­кое ли уж большое значение нужно придавать процедурам?

XV. Формы правления

Политико-институциональная стабильность связана прежде все--го, разумеется, с уважением членами сообщества правил либерально-чдемократической игры. В особенности — и именно этот вопрос будет -интересовать нас в данном случае — она зависит от «согласия» между ■институциональной и партийной системами, иными словами, она за­висит от формы правления. В рамках либерально-демократического .режима существуют различные возможные модальности организации -политической деятельности. Способ организации политическойжиз-ши обусловлен гармоничным действием институтов, но деятельность ^институтов сама находится в зависимости от партийной системы. Мы будем называть формами правления эти модальности организации политического режима, определяемые взаимодействием между инс­титуциональной и партийной системами.¹

На сегодняшний день существует два типа институциональных сис-\, ;тем: парламентская система (как правило) и система президентская (как \ -исключение). При каких условиях (при какой партийной системе?) и \ какой иеной эти системы, как правило, функционируют упорядоченно?

1е — весь народ (англ.) — Прим. перев.

: ориги

слу-

лпенно очевидно, что да

что не касается используемой терминологии. Терминология здесь Не ус- 1яся — слово «режим», в частности, колеблется между различными более широкими значениями. С нашей стороны, мы будем говорить о парла- нли президентской (институциональной) системе, об американской или Й форме правления и, конечно же, а либерально-демократическом ре­ же касается партийной системы, то она определяется такими фактора- личество партий, их численность, структура, а также природа и характер ий между ними (в данном случае нас интересует только система конку- ;партий). ... .- --:.._ „ .„ .;.. .

326 Современная политика

Системы институциональные и системы партийные

Парламентская система. На протяжении длительного времени французские юристы определяли парламентский «режима как систе­му гибкого разделения или сотрудничества властей, причем это гиб­кое разделение характеризовалось следующими чертами: 1) различие функций (исполнительные, законодательные, судебные); 2) распре­деление компетенций, исключающее строгую специализацию испол­нительной и законодательной властей и подразумевающее их сотруд­ничество; 3) средства взаимодействия между исполнительной и зако­нодательной властями или, другими словами, методы разрешения конфликтов. Парламентская система отвечает всем этим критериям и, в соответствии с традиционной теорией, обладает еще двумя харак­теристиками: равенство исполнительной и законодательной властей и разделение исполнительных полномочий между главой государства, неподотчетным Парламенту, и правительством, последнему подот­четны. Некоторые юридические критерии этого определения еще ос­таются действенными: парламентская система, понимаемая как сис­тема институциональная (и единственно в этом смысле), может опре­деляться через различие ее органов, тесное переплетение некоторых компетенций, разделение исполнительной власти и процедур разре­шения конфликтов (политическая ответственность правительства, право на роспуск). Но традиционная теория несправедливо выводит из этого практику, характеризуемую равенством и взаимодействием властей. Парламентской системе соответствуют многочисленные формы правления, большинство из которых сегодня отмечены кон­центрацией власти.

Главная опасность нарушения функций, угрожающая парламент­ской системе, состоит в неустойчивости и, в частности, неустойчиво­сти правительственной. Правительство утверждается Парламентом, is Парламент в любой момент может правительство распустить. Ста­бильность правительства зависит от прочной поддержки большинст вом парламентариев, а значит, от партийной системы, занимаюшейся формированием крепкого парламентского большинства.

Обратимся к двум крайним и классическим примерам француз­ской (при IV Республике) и английской парламентских систем. Во Франции парламентская система очень быстро разладилась. Состави­тели Конституции 1946 г. ввели в текст этого документа некоторые по­ложения, которые были направлены на то, чтобы избежать возврата хронической нестабильности, характерной для III Республики г. 1918-1940 гг. Эти положения оказались совершенно недостаточными

Формы правления 327

|по причине несогласованности между институциональной и партий­ной системами. Многочисленные, слабо приученные к право- и лево­центризму партии, некоторые из которых — коммунистическая и гол-(ЛИстская (ОПР) — противостояли системе, партии, разделительные [Инии между которыми смешались одновременно со смещением при-|ды стоящих перед ними проблем, — такое состояние партийной си-пемы препятствовало формированию прочных союзов, а непроч-;ть большинства повлекла за собой коррупцию институтов и, в ча­стности, многочисленные правительственные кризисы, которые нень долго невозможно было разрешить.

Британская парламентская система дает обратный пример, когда а исключением редких кризисных периодов правительство пользу­ется стабильностью, обеспеченной на длительное время законода­тельством. Основание этой стабильности — two-party system: система, в рамках которой две партии, строго дисциплинированные, получа­ют подавляющее большинство голосов на выборах, и одна из них по­лучает большинство мест в палате общин. Соответственно кризисы парламентской системы совпадают с кризисами в системе партий — в период между двумя войнами, когда лейбористская партия вытес­нила либеральную, или в 1970-е годы вследствие подъема партии ли-I беральной и внутреннего кризиса лейбористов. Такая двухпартий-[ ность в союзе с парламентской системой, упрощенной в ходе своего |азвития, породила форму правления, значительно отличающуюся т традиционной модели: монарх играет лишь символическую роль, о власти Палаты лордов теперь только затормозить окончательное [ринятие решения по отдельным законам, отсутствие писаной кон-титуции запрещает всякий конституционный надзор за исполнени-м законов, — полномочия сконцентрировались в палате, избранной [ народом, а значит, у парламентского большинства, а на практике — f у тех, кто им руководит (у назначаемого правительства). Выборы в Палату общин определяют, какая из партий будет формировать ка-: бинет на весь срок избрания, лидер победившей партии становится премьер-министром, а правительство не имеет других (политико-; институциональных) ограничений, кроме необходимости поддер-\ живать единство в принадлежащем ему большинстве. Уже не суще-^: ствует ни разделения властей, ни их равновесия, но только прямое применение мажоритарного принципа: народ доверяет на пять лет ; управление государством партии, т.е. ее лидеру и руководящей ко-1анде.

Если расширить перспективу и взглянуть на всю совокупность со-

■ временных парламентских систем, то решающей переменной остает-

я партийная система, позволяющая различать grossa modo две формы

328 Современная политика

правления, соответствующие парламентской системе. С одной сторо­ны, мажоритарный парламентаризм (Морис Дюверже). который встречается чаще всего (Великобритания, Германия, Швеция, Кана­да, Австралия, Австрия и т.д.). Правительство здесь опирается либо на партию, получившую большинство или почти большинство, либо на прочную мажоритарную коалицию; оно пользуется гарантией ста­бильности и играет доминирующую роль, как это показывает тот факт, что почти все законы принимаются по его инициативе. С другой стороны, парламентская система, не имеющая прочного и одительно-го большинства в силу отсутствия порядка в рамках партий и прочных партийных союзов (IV Республика во Франции, Италия), расплатой за что является политическая неустойчивость. Разумеется, существуют и промежуточные случаи, а также вариант, связанный с наличием «пре­зидентской корректировки» (V Республика во Франции, Финляндия). Но, однако, даже в рамках чистой парламентской системы Не сущест­вует иного выбора, кроме выбора между концентрацией власти и по­литической неустойчивостью. Или, точнее, поскольку никто не вы­сказывается в пользу неустойчивости, то получается, что выбор я пользу парламентского режима подразумевает принятие в качестве цены его упорядоченного функционирования отказа от принципа равновесия властей (равновесия между исполнительной и законода­тельной властями).

Президентская система. В соответствии с традиционной теорией президентский «режим» (т.е. американская система) принадлежит к категории точно и строго разделеных властей. Критерии здесь таковы: 1) различие органов, аналогичное тому, что подразумевает гибкое раз­деление властей, но также и 2) специализация этих органов (каждо­му — своя функция), исключающая сотрудничество властей; 3) отсут­ствие средств взаимодействия, т.е. методов разрешения конфликтов между исполнительной и законодательной властями. Первий и тре­тий критерий остаются действенными критериями институциональ­ной президентской системы, но второй должен быть пересмотрен или отброшен. Прежде всего потому, что с чисто институциональной точ­ки зрения американская система несет в себе множество процедур, ус­танавливающих отношения между различными властями. Каким об­разом могла бы функционировать система checks and balances, если бы ветви власти были изолированными друг от друга? На практике про­исходит действительное взаимодействие между Президентом и Конг­рессом.

В масштабах всей страны американская институциональная сис­тема остается в основном такой, какой она была задумана, т.е. систе-

Формы правления 329

мой разделения и равновесия властей. Исполнительная масть вве­рена Президенту, избираемому гражданами на четыре года, минист­ры являются лишь его помощниками и не образуют коллегиального органа. Законодательная власть осуществляется Конгрессом, состо­ящим из двух выборных палат — Сената (представители от штатов) и Палаты Представителей (представители от граждан). Таким обра­зом, Президент и Конгресс обладают независимыми друг от друга мандатами, и они не могут эти мандаты друг другу сократить: Прези­дент не несет политической ответственности перед Конгрессом, Конгресс не может быть распущен Президентом. Что касается су­дебной власти, то она вверена Верховному Суду и судам низших ин­станций. Таким образом, если и существует разделение властей, то власти эти вовсе не изолированы одна от другой. Конституция уста­навливает между ними целую сеть сложных отношений, направлен­ных на взаимный контроль и взаимное ограничение. Так, например, Конгресс голосует за закон, но Президент может противопоставить ему свое вето (которое, в свою очередь, может быть преодолено го­лосованием каждой из палат большинством в две трети), но Верхов­ный суд может объявить этот закон неприменимым из-за его несоот­ветствия конституции; Президент назначает судей, но это назначе­ние должно быть согласовано с Сенатом; судьи назначаются пожиз­ненно, но Конгресс посредством процедуры impeachment¹ может привлечь их к ответственности за предательство, коррупцию или другие преступления и проступки перед государством; Президент за­ключает и подписывает договоры, но они должны быть ратифициро­ваны Сенатом большинством в две трети... Таким образом, мы име­ем здесь целый набор процедур, ни одна из которых не предана за­бвению и некоторые из которых обладают скрытым характером уст­рашения.²

Impeachmentотрешение от должности (англ.) — Прим. перев. ² Некоторые статистические данные, касающиеся употребления процедуры checks and balances в 1789-1970 гг.: 2 255 президентских вето (только 75 из которых преодолены Конгрессом); 85 документов Конгресса были провозглашены некон­ституционными Верховным судом; 27 назначений в Верховный суд отвергнуты Се­натом (из общего числа 138); проведено 8 процедур impeachment против федераль-

Итак, определяемые конституцией отношения между Президен­том и Конгрессом обладают двумя существенными чертами: с одной стороны, Президент и Конгресс ограничивают и контролируют друг друга, с другой, — они обречены на совместное существование. Не су-

330 Современная политика

шествует методов разрешения политических конфликтов, а календарь выборов неумолимо строг: вне обычных сроков выборов невозможно никакое использование всеобщего голосования. Такая система юри­дически гарантирует устойчивость и Президента и конгресса, но она подвержена большой опасности — блокировке или параличу, вывести из которых сможет только государственный переворот. В случае воз­никновения непреодолимой противоположности между исполни­тельной и законодательной властями система не сможет более функ­ционировать, поскольку обе власти не будут способны ни сотрудни­чать, ни отделиться друг от друга. Поэтому когда под американским влиянием президентский режим установился в Латинской Америке, там участились государственные перевороты.¹ Чем объяснить тот факт, что американская система исправно функционирует на протя­жении двух столетий?

¹ Добавго

ю Франции о;

Условие sine qua поп² упорядоченного развития этой системы со­стоит в том, что никакую противоположность между двумя властями невозможно разрешить путем компромисса. Все зависит от действу­ющих лиц той или иной ситуации, от масштаба расхождений между ними и от структуры партийной системы. Если Соединенные Штаты не изведали еще конституционного кризиса, то это, с одной стороны, в силу общего согласия о природе режима и форме общества, а с дру­гой, — не столько по причине двухпартийное™, сколько из-за особо­го характера этой двухпартийное™. Двухпартийность господствует в Соединенных Штатах так же, как и в Великобритании, и даже в еще более явной форме, поскольку здесь не существует никаких третьих партий, сравнимых по значимости с третьими партиями в Велико­британии (либеральная партия и СДП). Имея партии, организован­ные на английский манер, т.е. строго дисциплинированные, прези­дентская система могла бы функционировать только при том усло­вии, что Президент принадлежит к партии, имеющей большинство в Конгрессе. Американская двухпартийная система гибка (без особой дисциплины голосования), и именно эта гибкость и делает возмож­ным сотрудничество между Президентом-республиканцем и Конг­рессом, в котором большинство имеют демократы, или наоборот. Со­ответственно такое отсутствие строгой дисциплины заставляет Пре­зидента идти на переговоры с Конгрессом, даже если он принадлежит

■о сосуществования двух властей

1848 г. — 2 декабря. Следует, од]

относительное значение, поскольку _г

² Sine qua поп — непременное (лат.) — Прим. перев.

цоых битвах и го г. пала 10 августа, 1795 г. — 18 брюмер етить, что первые два случая имеют л

Формькфавления 331

кпартии, имеющей в Конгрессе большинство. Следовательно, делоне только в том, что сама конфигурация власти малозначима, сколь­ко в том, что в любом случае Президент вынужден искать средства урегулирования, компромиссы с Конгрессом и что очень многое за­висит от его таланта договариваться. Совсем недавно Президент-де­мократ Картер не сумел установить хороших отношений с Конгрес­сом, имеющим демократическое большинство, и большое количест­во его законопроектов было похоронено палатами. Зато Президенту-республиканцу Рейгану в отношении Палаты представителей с боль­шинством демократов (а также Сената с большинством республикан­цев) удалось гораздо лучше использовать личные связи и средства давления, чтобы провести свои предложения и достичь благоприят­ных компромиссов, хотя, конечно, это не обошлось без известных превратностей. Президент поддерживает продолжительные контак­ты с такими могущественными людьми, как лидер большинства в Па­лате представителей, с влиятельными сенаторами и конгрессменами, в частности, с председателями крупных комиссий Сената. Другими словами, между Президентом и Конгрессом почти всегда идут пере­говоры. Природа партийной системы позволяет осуществлять со­трудничество властей, которого требует природа институциональной системы.

Таким образом, гибкость, как и двухпартийность, имеет свои до­стоинства. Если в Конгрессе нет одного большинства и одной оппо­зиции, то есть две партии и только две партии, и электоральное со­стязание между ними. Политический отбор проходит через фильтр двухпартийное™, что позволяет избежать появления множества кандидатов, в частности, на президентских выборах. Если предпо­ложить наличие многочисленных партий, неспособных к объедине­нию, то выдвижение множества кандидатур имело бы своим следст­вием назначение Президента, избранного малым количеством насе­ления. Разве такая система была бы жизненной? Итак, американ­ская партийная система представляет собой наиболее удачное и до сих пор не повторенное сочетание особенностей. Американская форма правления «обладает привилегией» действительного прими­рения политической устойчивости и равновесия властей, но ее очень сложно перенести на другую почву или повторить в другой стране.

Однако существует целый диапазон электоральных процедур, неу­жели нельзя ими воспользоваться? Институциональная система в сво­ем функционировании зависит от партийной системы, но она также оказывает влияние на партийную систему через способ или способы го-

332 Современная политика

лосования.¹ Так, в Великобритании two-party system смогла противосто­ять различным испытанным ею кризисам лишь благодаря той преграде, каковой стали поименные мажоритарные выборы в один тур. Во Фран­ции при IV Республике пропорциональное представительство способ­ствовало раздроблению партийной системы. Однако воздействие спо­собов выборов — дело сложное и далеко не автоматическое (партийная система зависит от значительного числа прочих факторов). В США и в Великобритании мажоритарные выборы в один тур несомненно играют на руку двухпартийное™, но это не может объяснить факт гибкости двухпартийной системы в первом случае и ее жесткости — во втором. Во Франции мажоритарные выборы в два тура оказывали разное воз­действие на партийную систему при Ш и при V Республиках. Однако даже с этими оговорками мажоритарные выборы стремятся оказывать благоприятное воздействие на формирование большинства и именно поэтому они представляются наиболее подходящими для парламент­ской системы. Но ведь именно этот способ выборов действует в Соеди­ненных Штатах; следует ли применять его в случае попытки привить в другом месте президентскую систему? В рамках этой системы в центре политической жизни существует не один, но два избирательных про­цесса: один — это президентские выборы, обязательно осуществляю­щиеся через мажоритарное голосование (имеется только одна оспари­ваемая должность), но второй? Сомневаюсь, что можно удовлетвори­тельным образом ответить на этот вопрос, поскольку одна и та же пар­тийная система должна одновременно позволить сделать соответствую-

¹ Существует огромное разнообразие возможных способов выборов. Если гово­рить только об основных из них (оставив в стороне рассмотрение смешанных сис­тем) , то существует три основных способа выборов:

• поименные мажоритарные выборы в один тур (Великобритания, Соединен­ ные Штаты, Австралия, Канада, Япония...): искомая должность отдается кандида­ ту, получившему относительное большинство, т.е. наибольшее число голосов.

• поименные мажоритарные выборы в два тура (Франция при III и V Респуб-

ликах): i

■е большш

■лжность отдается в первом туре, если кандидат получает абсо-во, т.е. 50 % из проголосовавших + 1 голос, при условии, что число пришедших к урнам достигает определенного отношения — четверть при V Республике — к общему числу избирателей; в противном случае должность доста­ется во втором туре кандидату, набравшему относительное большинство голосов.

— пропорциональное представительство (Норвегия, Швеция, Испания, Изра-

от размеров избирательных округов, распределяются между различными списками кандидатов пропорционально полученным голосам- Пропорциональное предста­вительство никогда не бывает совершенным, оно всегда лишь приблизительно.

Дискуссии в данном случае разворачиваются относительно способов голосова­ния и того, каким образом они оказывают влияние на партийную систему. Но воп­рос о способе голосования имеет и другие аспекты: как быть с равенством предста­вительства, представительством интересов меньшинств, властью партий и т. д.?

Формы правления 333

щий выбор из двух или другого ограниченного числа кандидатов напост Президента и обеспечить гибкое парламентское представительст­во. На вопрос о партийной системе электоральный процесс дает в луч­шем случае частичный ответ, а в случае с президентской системой прав­ления даже это частичное решение кажется проблематичным.

Правление во Франции при V Республике

Французская форма правления при V Республике носит ориги­нальный характер, она порывает с предшествующим опытом и отли­чается от форм правления в других либерально-демократических странах. В том виде, в каком она существовала в период 1958-1986 гг., 1988-1993 гг., 1995-1997 гг., она предстает как результат в значитель­ной степени непреднамеренный, но в целом поддержанный. Изна­чальный смысл институтов 1958 г. был изменен самой практикой, свя­занной с исторической ситуацией, внесенными в 1962 г. изменениями и развитием партийной системы. Модифицированная таким образом V Республика привела к примечательной политической стабильности (по сравнению с предыдущими республиками) и, даже если она дол­гое время и подвергалась критике и нападкам, она постепенно упро­чилась, и различные действующие лица последовательно примкнули к ней, однако она не положила коней институциональным колебани­ям. Устойчивость правил игры не выдержала напора выборов в зако­нодательные органы марта 1986 г., затем выборов марта 1993 г. и мая-июня 1997 г. Во всех трех случаях победа на выборах политических противников Президента и выбор политических акторов положили начало новой конституционной практике — «сосуществования».

В Великобритании, Соединенных Штатах или в Германии функцио­нирование институциональной системы зависит от системы партийной, но остается неизменным независимо от соотношения политических сил в рамках партийной системы. Победит ли на выборах в Германии ХДС или ХСС, консервативная или лейбористская партия в Великобритании — форма правления от этого не изменится. Одна из особенностей Фран­ции заключается в том, что институциональная практика зависима не только от партийной системы, но порой и от соотношения политиче­ских сил, участвующих в парламентских выборах. Иначе говоря, в неко­торых случаях победа на выборах уходящего большинства или уходящей оппозиции определяет способ применения конституции.

Законы писаные и законы неписаные. Конституция 1958 г. плохо укладывается в привычные рамки, и с самого начала казалось слож-

334 Современная политика

ным определить именно эту «незаурядную конституцию» (ЖоржБюрдо) или этот «ублюдочный режим» (Рене Капитан) или, по край­ней мере, прийти к соглашению относительно определения: «орлеа-нистская монархия» (Морис Дюверже), «сенаторская республика» (Марсель Прело), «консульская республика с парламентским фаса­дом» (М. Дельбез), «парламентская Империя» (Раймон Арон)... Сложность истолкования связана с тем, что конституция предстать ляет собой «компромиссный документ» (Жорж Недель), произведе­ние составное, инициаторы или составители которого, в частности, генерал де Голль и Мишель Дебре, не во всем разделяли одну кон­ституционную доктрину. Grosso modo этот документ обладает двумя существенными чертами: с одной стороны, он порыцает с француз­ской парламентской традицией, всецело сохраняя парламентскую систему; с другой стороны, на уровне исполнительной власти он ус­танавливает дуализм, несущий в себе известную долю двусмыслен­ности.

Цель конституционной реформы, как объяснял Мишель Дебрс перед Государственным Советом 27 августа 1958 г., состоит в «пере­стройке парламентского режима Республики». В противовес пред­шествующей практике создатели конституции выработали сложную систему, направленную на усиление исполнительной власти и на ог­раничение, установление барьеров для власти Национального со­брания — это, разумеется, парламентский режим, но уже не «депу­татская республика». Президент III и IV Республик избирался пар­ламентариями, и его роль (с 1877-1879 гг.) была очень скромной; Президент V Республики олицетворяет прочность государства, его избирала (в 1958 г.) расширенная коллегия, он наделен собственны­ми атрибутами власти, которые очень весомы (в частности, право на роспуск и создание исключительных органов власти по статье 16); до 1958 г. закон был монополией парламентариев, он не был подчинен никакой определенной области или действительному контролю, но­вая же конституция создает внепарламентскую законодательную процедуру (законодательный референдум, статья II), она закрепля­ет за законом определенную сферу и образует конституционный контроль; при ГУ Республике Собрание распоряжалось законода­тельной процедурой, начиная с 1958 г. в этом деле ключевую роль иг­рает премьер-министр... Тем самым Парламент оказался втиснутым в сеть ограничивающих отношений («рационализированный парла­ментаризм»), и сеть этих отношения трактовалась в зависимости от особой ситуации в партийной системе. Все эти методы были на са­мом деле неэффективными перед лицом решительно враждебного большинства, они были бесполезными в случае организованной

__ Формы правлений 335

поддержки большинства, они способствовали прочности и автори­тету правительства лишь в промежуточных случаях, в случаях, кото­рые можно было заранее предвидеть, поскольку партийная система 1958 г. была в основном унаследована от IV Республики. «Просве­щенный» создатель конституции, Мишель Дебре замыслил создание институциональной системы как зависящей от системы партийной, и он считал, что эта институциональная регламентация заменит пар-

^ тийную систему английского образца (как он сам это объяснял в юей августовской речи перед Государственным Советом). Ему бы-

| ло сложно предвидеть, что последующее развитие партийной систе-выразится в возникновении того, отсутствие чего была призвана сгладить его собственная конструкция — прочного парламентского большинства.

Какова же точная роль Президента в рамках этой системы? На

■ этот счет существует множество объяснений намерений генерала де Голля и различных «прочтений» конституции. И действительно до­кумент 1958 г. порождает сомнения относительно точного распре-

i деления ролей между главой государства и главой правительства. В том, что касается обязанностей премьер-министра, все ясно: «пре-

»(ст. 21),и«пра-

мьер-министр направляет действия правите

определяет и проводит политику нации» (ст. 20). Труд­ность состоит в примирении этих статей со статьями, касающимися функций Президента Республики, в частности, со статьей 5: «Пре­зидент Республики своим решением обеспечивает упорядоченное действие общественных властей, равно как и устойчивость государ­ства. Он является гарантом национальной независимости, террито­риальной целостности...» Если следовать буквальному прочтению документа, то ясная и отчетливая формулировка статей 20 и 21 под­разумевает ограничивающую интерпретацию неточного понятия президентского решения, — а анализ компетенций показывает, что Президент не обладает юридическими средствами навязывать свои взгляды премьер-министру. Но, с другой стороны, Президент есть орган государства, на который прежде всего ссылается конститу­ция, его собственные обязанности носят не повседневный, но «об­ременительный» характер, он также председательствует в Совете министров, подписывает основные декреты, он возглавляет воору­женные силы... И кроме того, в 1958 г. невозможно было абстраги­роваться от личности того, кто стоял у истоков конституции и пред­назначался на пост Президента. Таким образом, существует извест­ный запас неуверенности, который предстоит ликвидировать прак­тике, идущей гораздо дальше того, что позволял сделать текст кон­ституции.

Н^с

336 Современная политика

Формы правления 337

Конституционная практика характеризуется прежде всего (за ис­ключением периода «с осу шествования*) приоритетом Президента Этому во многом способствовала историческая ситуация, по крайней мере, в первые годы. Вопрос, требовавший своего разрешения, — ал­жирский вопрос. «События» вскоре привели Президента к осуществ­лению все более и более решительной роли, роли, принятой неком­мунистическими левыми, рассчитывавшими на де Голля, чтобы по­ложить конец алжирской войне. По окончании алжирской войны прочность приоритета де Голля была обеспечена лишь его победой осенью 1962 г. над всеми неголлистскими партиями. Пересмотр кон­ституции — прямые выборы Президента — был широко поддержан всеобщим голосованием, и выборы законодательной власти принес­ли неслыханный во Франции результат: прочное парламентское большинство. С тех пор у Президента появилось два новых козыря: он был непосредственно избран народом (впервые в 1965 г.) и он пользовался поддержкой прочного большинства депутатов. Уход ге­нерала де Голля в 1969 г. не привел ни к какому резкому разрыву в конституционной практике, также как и избрание Президентом в 1981 г. Миттерана. Левые долгое время критически относились к приоритету Президента, но обстоятельства распорядились таким об­разом, что они пришли к власти в результате выборов не в законода­тельные органы, но прежде всего в результате выборов президент­ских. Президент Миттеран в какой-то степени закрепил практику, против которой так яростно выступал Франсуа Миттеран как депутат от оппозиции.

Результатом этой практики стало некоторое число неписаных за­конов, в соответствии с которыми функционировала система. В «нормальный» период все премьер-министры не подчинялись суще­ствующей конституции и отказывались от части своих конституци­онных полномочий. Сначала и прежде всего статья 20 стала мертвой буквой, а ее нарушение воспринималось как норма. Фактически не­которые другие конституционные положения были изменены в том же смысле и заменены неписаными правилами: de jure инициатива референдума принадлежит премьер-министру, de facto — Президенту Республики; по конституции глава государства не имеет права отзы­ва премьер-министра, но фактически он этим правом пользуется: премьер-министр по праву является «ответственным за националь­ную безопасность», на практике же он в этом отношении подчиняет­ся Президенту... Эти неписаные законы равным образом выражают и подчинение Национального Собрания. Отныне, коль скоро премьер-министр назначается Президентом, нет необходимости в предвари­тельном выдвижении кандидатов на этот пост депутатами Нацио-

юго Собрания.¹ Правительство назначается главой государства, гда как Собрание превратилось в законодательную ветвь прави-ггвенной деятельности. Фактически Президент Республики яв-главой парламентского большинства, даже если его реальные :твия тщательно скрываются его стремлением не выглядеть лиде­ром партии или коалиции. В итоге все эти неписаные законы сводят­ся К одному центральному феномену: концентрация власти в руках главы государства.

Институциональная практика и соотношение политических сил. С чем связан этот приоритет Президента? С его конституционными полномочиями? С его избранием прямым голосованием? С поддерж­кой парламентским большинством?.. Как мы видели, собственные полномочия, которыми располагает глава государства, и, в частности, право роспуска, выступают как грозное оружие, но совсем не как пол­номочия, необходимые в повседневной деятельности, — президент­ское превосходство обязательно связано с сознательным подчинени­ем премьер-министра. Но заложено ли такое подчинение в избрании Президента всем народом? Несомненно, эта процедура укрепляет по­зиции главы государства, но она совершенно не изменяет его полно­мочий, и многочисленные зарубежные примеры (Веймарская Герма­ния, Исландия, Австрия, Ирландия) оспаривают тот факт, что всена­родное избрание является достаточным условием президентского приоритета. В конечном счете ключевое условие — это сознательное подчинение парламентского большинства главе государства. Точнее, факт упрочения данной конституционной практики связан с выпол­нением трех условий. Прежде всего, парламентское большинство и, следовательно, соответствующая система партий. Беспорядочная многопартийность IV Республики с помощью методов президентских и парламентских выборов уступила место многопартийности, смяг­ченной «биполярностью». Затем парламентское большинство, кото­рое должно быть на стороне президента; наконец, одна или несколь­ко мажоритарных партий, согласных подчиниться практике, начало

иМи-

■о выбор гла-

В сообща

¹ В январе сообщение из Елисейского дворца, объявлявшее о i шеля Дебре премьер-министром V Республики, привело в замешат литиков и общественное мнение, за десятилетия привыкшие к том' вы Правительства осуществлялся с парламентского одобрен» без обиняков указывалось, что премьер-министр непосредстве вой государства. Более того: власть Президента распространялась на назначение всех министров, поскольку было указано, что их имена были предложены генералу Де Голлю Мишелем Дебре. Эта инициатива положила начало традиции, которую соблюдали все последователи генерала де Голля- (Mmond R. Pouvoirs, № 50. Р.50).

338_ Современная политика

которой было положено де Голлем и которая в корне отлична от фран­цузской парламентской традиции. Другими словами, президентский приоритет опирается одновременно на мажоритарный парламента­ризм, на согласованность президентского и парламентского боль­шинства и на признание парламентским большинством решающей роли президентских выборов.

Такого рода конституционная практика непрочна, поскольку она зависит от соотношения политических сил, т.е. от результатов выбо­ров. Вплоть до 1986 г. V Республика решала вопрос о политической стабильности лишь благодаря благоприятной исторической ситуации: в 1962-1981 гг. результаты парламентских и президентских выборов совпадали; в 1981 г. потенциальный конфликт между вновь избран­ным Президентом и Собранием был разрешен роспуском Националь­ного Собрания и избранием большинства, благоприятного для Пре­зидента (большинства, которое смогло пережить раскол левой коали­ции благодаря значительности победы социалистов, связанной отча­сти с методами проведения выборов). Но в этом случае оставался не­разрешенным вопрос, породивший обширные политические дискус­сии накануне парламентских выборов 1973, 1976 и 1986 гг.: какие пра­вила игры следует применить, если политические противники Прези­дента получат большинство в Национальном Собрании?

Ответ, данный событиями 1986-1988 гг., выразился в изменении конституционной практики. Президент Республики остался на своем месте вопреки победе его вчерашних противников, он назначил на пост премьер-министра главу основной партии нового большинства, в результате чего произошло перемещение компетенций от Елисей-ского дворца к Матиньону. Президент в значительной степени отсту­пил перед премьер-министром, осуществляющим отныне свои кон­ституционные полномочия, и с некоторыми оговорками эффективно управлял правительственными действиями и «политикой Нации». Вне всякого сомнения, эта новая практика в большей степени соот­ветствует тексту конституции, нежели практика предшествующая, но, с другой стороны, неочевидно, что она отвечает желаемым условиям политической эффективности и моральности. Миттеран и Ширак не стали союзниками, стоящими на сходных позициях; хартия их отно­шений, конституция, несет в себе многочисленные двусмысленности в отношении их взаимных полномочий, и эти двусмысленности, в ча­стности, осложнили принятие основных решений, касающихся без­опасности и внешней политики. Все это породило неустойчивость, опасность, в той или иной степени приглушаемую войной полномо­чий. За фасадом «сосуществования» на самой вершине государства продолжалась политическая борьба, велись скрытые оценки позиций

Формы правления 339

и маневры. Выиграла ли V Республика от институционализации лице­мерия?

Л не стал ли в этом случае март 1986 г. упущенной возможностью? Другая возможность — отставка главы государства — могла бы несом­ненно позволить ввести устойчивые правила игры, и в то же время она принадлежала бы конституционной логике, прослеживаемой с самого основания V Республики. Разве неписаные законы, устанавливающие приоритет Президента, не подразумевают также и другой неписаный закон: политическую ответственность Президента перед всем обще­ством, устанавливаемую посредством парламентских выборов? Про­блема согласования позиций между двумя видами большинства может быть разрешена в нынешних условиях только в том случае, если уста­новлено, что решающее значение имеют последние выборы — незави­симо от того, президентские ли это выборы или парламентские. Если существует расхождение, то в первом случае должен последовать рос­пуск Парламента, во втором же — отставка Президента. Однако же та­кое решение принято не было — ни в марте 1993 г., ни в мае-июне 1997 г.

Пороки второго «сосуществования» (Ф. Миттеран в Елисейском дворце, М. Балладур в Матиньоне) были менее явны, чем пороки первого — соблюдались учтивость и уважение к формам. Однако от этого они не исчезли: продолжается скрытая игра, при которой во внутренней политике Президент, всячески самоустраняясь, оставля­ет за собой возможность воспрепятствовать назначениям, при кото­рой проведение внешней политики утрачивает свою твердость по причине соперничества между главой государства и главой прави­тельства. Период, переживаемый как период переходный, завершил­ся с избранием Жака Ширака Президентом в мае 1995 г. Наконец бы­ла восстановлена предшествующая конституционная практика — практика, в каком-то роде ставшая традиционной. Но двумя годами Позже к всеобщему удивлению открылся третий период «сосущество­вания* : Ж. Ширак в Елисейском дворце, Л. Жоспен в Матиньоне. Ситуация приобрела оригинальные черты: поражение Президента стало еще более явным, чем прежде, поскольку парламентские выбо­ры прошли по его инициативе; новый период не кажется уже чем-то Переходным, поскольку очередные выборы состоятся в 2002 г. Что принесет этот опыт? Какой след оставит он на институтах? Неустой­чивость конституционной практики есть основная слабость институ­тов V Республики, она может быть устранена только в том случае, ес­ли перестанет действовать правило, кажущееся одновременно анах­роничным и неприемлемым: политическая безответственность Пре­зидента Республики;,

Элементы истории (картина вторая) 341

XVI. Элементы истории (картина вторая)

Западная история либеральной демократии имеет еще и другую грань: режим утратил свою субстанциональность, он в какой-то сте­пени опустошен изнутри. Динамика равенства приняла форму, кото­рую мы все имеем перед глазами: расширение значения эгалитарного принципа. Но она имеет и иную форму: радикализация эгалитарного принципа или его расхождение с природой. Современное равенство ново по многим причинам: потому, что оно является организующим принципом режима, потому, что оно есть или стало равенством ново­го рода. Главным авторитетом в этой области предстает Токвиль. Вер­немся к истории равенства.

Современное равенство и его динамика (Токвиль)

Первый том «Демократии в Америке» вышел в 1835 г., второй — в 1840 г. Токвиль направился в Америку для того, чтобы «точно выяс­нить, чего следует опасаться и на что позволяет надеяться демокра­тия»-.¹ В Соединенных Штатах великая «демократическая револю­ция», в которую неумолимо вовлекаются и европейские общества, до­стигла более развитой стадии, «почти своих естественных пределов», напишет Токвиль, и исследование, которое он проводит, — это иссле­дование преданного свободе просвещенного гражданина: Токвиль от­правляется на исследование природы того, что предстает не только

¹ Manent P. Tocqueville et la nature de la democratic. P: Juillard, 1982. P.7-8.

как новый тип режима, но и как новая форма общества,' стремясь из­влечь уроки, применимые повсеместно и особенно во Франции, толь­ко что пережившей революционные потрясения.

Социологический анализ Токвиля, неотделимый от его либераль­ной философии, сконцентрирован на демократическом человеке, его идеях и ощущениях. Глубину и длительную актуальность анализа Ток­виля составляет его интуиция, психологическая проницательность и интерес ко всему, что происходит в головах людей, в частности, в го­ловах homo democraticus. В его глазах этот демократический человек глубоко отличен от человека предшествующих аристократических об­ществ. Он видит мир иначе, исходя из правильных ощущений и пред­ставлений, которые в то же время выступают носителями опасности для независимости и величия человека.

Демократический человек и его страсти. Радикальная новизна де­мократического общества по отношению к обществам аристократи­ческим связана с центральным феноменом равенства или «равенства условий». Какова же природа этого равенства, очевидность которого в какой-то мере завораживает Токвиля, поскольку американское обще­ство, характеризуемое им как демократическое, ретроспективно пред­стает нам как исполненное неравенства? Выражение «равенство усло­вий», очень часто встречающееся на страницах книги, может приве­сти к недоразумению. Равенство, представляющее собой сердцевину демократического общественного состояния, не совпадает с равенст­вом материальным — богатые и бедные по-прежнему существуют, — оно есть равенство, вписанное в право и в особенности в сознание членов сообщества: демократические люди мыслят и ощущают себя как в основном равные и независимые по отношению к другому и, следовательно, ко всем себе подобным. Иное тождественно самому себе, — люди демократических обществ стремятся быть похожими Друг на друга, потому что они видят или стремятся видеть вокруг себя лишь себе подобных.

¹ Исг

[а двусм

ребления

ратией он понимает не ■

ратический способ npai

его пером имеет различные, порой очень неопределенные; общем и, если можно так сказать, в главном смысле, под де -т ш т,_ш режима, но общественное состояние, в котором де ;ения является лишь одной из составных частей. Дем< «ратии, т.е. демократическое общест!

аристократическому. В настоящей главе мы будем употреблять в этом токвилевском его употреблении, а для того, чтобы смысл этого слова, мы будем говорить о демократическо! тическом правлении.

342 Современная политика '

Первую, главную идею этого демократического равенства Токвиль выражает следующим образом: «Благодаря Провидению, которое на­делило каждого человека, каким бы он ни был, необходимым разу­мом, он способен сам вести касающиеся его дела. Таково великое пра­вило общественной и политической жизни Соединенных Штатов.» Принцип этот, таким образом, не ограничивается политическим об­ществом, он распространяется на всю совокупность общественных отношений: «Отцы семейств применяют его в воспитании детей, хозя­ева — в отношениях со слугами, общины — к своим членам, округа — к общинам, штаты — к округам, Союз —к штатам. Оно распространя­ется на весь народ и превращается в принцип верховенства его вла­сти.»¹ Отношение равенства между гражданами есть лишь частный случай применения этого общего принципа или основополагающего мнения, управляющего совокупностью отношений между членами сообщества. Наиболее ясный и понятный в этом отношении текст — глава, в которой Токвиль анализирует, «каким образом демократия изменяет отношения между слугой и хозяином.»² Отношения госпо­дин-слуга по природе своей исполнены неравенства, но, однако, и они не могут избежать притягательности демократического равенства. У аристократических народов слуги в силу личного подчинения обра­зуют отдельный народ, где царит строгий порядок, и нравы которого переносят на собственное подчиненное положение аристократиче­ские нравы своих хозяев. Зато при демократии «равенство делает из слуги и из хозяина совершенно новых людей и устанавливает между ним новый тип взаимоотношений.»³ Вопреки неравенству условий общественное мнение создает среди них «равенство воображаемое», не имеющее ничего общего с иллюзорным равенством, поскольку оно изменяет саму природу их связи. «В остальном же, — комментирует Пьер Манан, — если Токвиль и не доходит до того, чтобы сказать, что это «воображаемое» равенство в конечном итоге приблизит наступле­ние равенства реального, то весь его анализ подводит к этой мысли. Потребовалось столетие, чтобы был, так сказать, уничтожен удел слу­ги в демократических обществах, настолько сознание людей опреде­ляет их существование».⁴

Таким образом, проникая во все сферы общества, демократиче­ское равенство означает не только конец аристократическим отноше­ниям, но также — и в более общем виде — индивидуальным отноше-

Элементы истории (картина вторая) 343

ниям вообще. Оно стремится ослабить, растворить идею естественно­го превосходства, а значит, подорвать влияние тех, кто образует «есте­ственную аристократию», аристократию «знаний и добродетели». Де­мократический человек равен всякому другому человеку, он начинает осознавать, что его мнение значит ровно столько же, сколько мнение любого другого человека, что каждый столь же умен, как и любой из его сограждан. И он стремится иметь собственное мнение: «Каждый, следовательно, наглухо замыкается в самом себе и с этой позиции пы­тается судить о мире.»¹ Но каким образом он — слабый, одинокий — может полностью доверять самому себе? Демократический человек не доверяет больше другому, он не может полностью доверять и самому себе, поэтому он вкладывает всю свою веру в массу: «По мере того, как граждане становятся более равными, ...предрасположенность дове­рять массе возрастает... Во времена равенства люди не склонны дове­рять друг другу по причине своего сходства, но то же самое сходство обусловливает их готовность проявлять почти безграничное доверие ко мнению общественности, ибо им не кажется невероятным вывод о том, что, поскольку все обладают равными познавательными способ­ностями, истина всегда должна быть на стороне большинства.»² Власть себе подобного приводит к царству общего мнения.

Из этой власти себе подобного вытекают также и индивидуалисти­ческое чувство, вдохновляющее демократического человека, и стра­сти этого человека — демократические страсти. Поскольку он не же­лает видеть вокруг себя никого, кроме себе подобных, демократиче­ский человек как бы не может исчезнуть из виду. Если другой человек является таким же человеком, то невозможно установление отноше­ния почтения, опосредования, которое бы заставило человека выйти за пределы самого себя. Каждый независим от другого и самодостато­чен, поэтому каждый сосредоточен на самом себе. Действовать демок­ратического человека заставляет именно индивидуализм, отличный от эгоизма, «это мирное и осмысленное чувство, побуждающее каж­дого гражданина изолировать себя от массы себе подобных и замы­каться в узком семейном или дружеском круге.»³

Эта сосредоточенность на самом себе делает уделом демократиче­ского человека неуверенность и беспокойство. Когда он рассматрива­ет мнение большинства как свое собственное, он прежде всего думает, что осуществляет свое право на личное мнение. Он стремится иметь мнение, но у него нет прочных убеждений. В глубине души демокра-

¹ Токвияь Л. де. Демократия в Ami ¹ Там же. С. 416-422 ⁵ Там же. С. 419. ■■Mo/>en//>.Op.cit.P.54

. М.: Прогресс, 1992. С. 286.

344_ Современная политика

Элеменш истории (картина вторая) 345

тический человек охвзчен сомнением, он не может более опираться ни на традицию, ни на разум высших людей, он не осмеливается опе­реться и на свой собственный разум. И тогда, «когда в убеждения про­никают сомнения, люди в конце концов цепляются только за инстин­кты и за материальные блага, потому что они гораздо более видимы и гораздо более ощутимы и по своей природе более постоянны, чем убеждения.»¹ Стремление к материальному благосостоянию не явля­ется отличительной чертой именно гражданина демократии, но толь­ко здесь эта страсть обретает новую форму и распространяется на всех членов сообщества, В силу социальной мобильности демократиче­ский человек не имеет ни ориентиров, но прочных привязанностей; материальные блага — единственная прочная цепь, за которую можно ухватиться, тогда как постоянная изменчивость условий питает жажду приобретать и страх все потерять. И вот демократическая душа напол­няется яростным стремлением к материальным благам, и это не бес­порядочная страсть к необычным наслаждениям, но страсть устойчи­вая, исключительная, предназначенная для удовлетворения много­численных обыденных потребностей, «своего рода благопристойный материализм, который, не развращая людских душ, тем не менее сде­лает их более изнеженными и в конце концов незаметно вызовет у лю­дей полный упадок душевных сил.»²

Однако и погоня за благосостоянием не освобождает демократиче­ского человека от его беспокойства. Прежде есего потому, что стре­мясь приобрести как можно больше, подгоняемый ускользающим временем, беспрестанно думая о том, чего у него нет, он остается неу­довлетворенным, постоянно взволнованным и никогда — удовлетво­ренным. Затем еще и потому, что он все время, так сказать, натыкает­ся на других. Другой, ему подобный, выступает как препятствие его счастью, поскольку является конкурентом, — демократическое равен­ство, уничтожив все привилегии и преграды, установило всеобщую конкуренцию, — ив особенности он выступает как препятствие в той мере, в какой не во всем похож на ему подобного. Демократический человек, жертва страсти равенства, постоянно снедаем завистью.

И действительно, демократическое равенство делает остающиеся еще неравенства непереносимыми. Поскольку демократический че­ловек не хочет знать никого, кроме себе подобных, то для него невы­носимо то, чем другие люди отличны от него самого — ощущение ра­венства дает жизнь чувству неравенства. Страсть равенства — главная страсть демократической эпохи, но она никогда не бывает удовлетво-

пена и возрастает с развитием самого равенства. «Сколь бы демокра­тичными ни были государственное устройство и политическая кон­ституция страны, можно тем не менее полагать, что каждый из ее Граждан всегда будет видеть подле себя людей, занимающих более вы­сокое, чем он, положение, и можно заранее предсказать, что он упря­мо станет обращать внимание лишь на данное обстоятельство. Когда неравенство является всеобщим законом общества, самые очевидные и значительные проявления этого неравенства не бросаются в глаза; когда же почти все равны, малейшее неравенство режет глаз. Именно по этой причине жажда равенства становится все более неутолимой по мере того, как равенство становится все более реальным.»¹

Эта страстное стремление к равенству настолько сильно, что есте­ственная склонность демократических людей к свободе не в состоя­нии его обуздать. Психологическое «соотношение сил» настолько не­уравновешенно, что, с одной стороны, величие и преимущества сво­боды во всей их полноте ощущаются лишь некоторыми, тогда как вы­годы, приносимые равенством, воспринимаются всеми, а с другой стороны, зло, порождаемое излишком свободы (такова анархия) не­посредственно и ясно очевидно для всех, зло же, порожденное зло­употреблением равенством, проявляется постепенно, оно неощутимо и мало заметно. Таким образом, союз, устанавливаемый принципом равной свободы, есть союз неравный: «Демократические народы ис­пытывают естественное стремление к свободе; будучи предоставлен­ными сами себе, они ее ищут, любят и болезненно переживают ее ут­рату. Однако равенство вызывает в них страсть, пылкую, неутолимую, непреходяпгую и необоримую; они жаждут равенства в свободе и, ес­ли она им не доступна, они хотят равенства хотя бы в рабстве. Они вы­несут бедность, порабощение, разгул варварства, но не потерпят ари­стократии.»³

Социальная динамика и демократическое равенство. Токвиль усмат­ривает в этих идеях и чувствах демократического человека главную пружину динамики, направленной на атомизацию общества и кон­центрацию власти в руках охранительного государства.

Демократическое равенство ослабляет социальные связи; нивели­руя людей, оно изолирует их друг от друга. Обратимся вновь к приме­ру с господином-слугой. В аристократическом обществе отношение зависимости обладало нерушимой прочностью, оно воспроизводи­лось из поколения в поколение и связывало людей, разделенных не-

346 Современная политика

преодолимой социальной преградой; в результате влияние хозяина выходило за рамки его власти, хозяева и слуги В какой-то мере уподоб­лялись друг другу, и между ними устанавливались аффективные свя­зи. Зато у демократических народов связь хозяин-слуга носит харак­тер временного соглашения, слуга не ощущает себя больше низшим по положению в доме своего хозяина, он выполняет здесь обязанно­сти, за рамками которых он во всем равен своему хозяину и не имеет никакого отношения к его дому. Хозяин и не помышляет уже о том, чтобы оказывать на слугу влияние и стать для него во всем образцом. Их отношения не являются больше столь же тесными и семейными, какими были отношения аристократического типа. Став похожими, хозяин и слуга «всегда друг для друга остаются чужими.»¹

Этот пример иллюстрирует общую линию развития. Аристократи­ческие институты тесно связывали людей между собой, демократия же не только уничтожает отношения личного подчинения или покро­вительства, но также и в силу того, что люди схожи между собой, она ослабляет связи уважения, отношения, связанные с личным влияни­ем. «Аристократическое устройство представляло собой цепь, связы­вающую между собой по восходящей крестьянина и короля; демокра­тия разбивает эту цепь и рассыпает ее звенья по отдельности.»³ Демок­ратический индивидуализм стремится превратить все общество в ме­ханическое соединение изолированных единиц.

Демократический индивидуализм ослабляет также и политические связи в том смысле, что существует тайное соглашение между индиви­дуализмом и деспотизмом. Индивидуализм подталкивает людей к то­му, чтобы думать лишь о самих себе и рассматривать себя в отдельно­сти от других, тем самым он истощает источник общественных добро­детелей. У демократического человека нет естественной склонности заниматься общественными делами, и он всячески пытается передать их в ведение государства. С другой стороны, деспотизм поощряет по­добные чувства и прилагает все усилия к изоляции членов сообщест­ва. «Таким образом, деспотизм порождает как раз те пороки, разви­тию которых благоприятствует также и равенство. Эти два явления ро­ковым образом дополняюти поддерживают друг друга. Равенство рас­ставляет всех людей в одну шеренгу, не порождая никакой взаимосвя­зи между ними. Деспотизм возводит между ними разделительные барьеры. Равенство побуждает их не заботиться об окружающих, а де­спотизм объявляет равнодушие гражданской добродетелью. Следова-

Эпементы истории (картина вторая) 347

_тельно, хотя угроза деспотизма существует всегда, он особенно опасен рвека демократии.»¹

Деспотизм, вызывающий у Токвиля наибольшие опасения, — это деспотизм нового типа, и он тем более опасен, что и другие демокра­тические чувства и идеи объединяются, чтобы вести человека к этой яовой форме рабства. Идеи демократического народа в области прав-дения действительно естественным образом благоприятствуют кон­центрации власти. Идея вторичных властей, помещенных между суве­реном и индивидами, привилегий, которыми могут быть наделены го­рода, семьи или индивиды, эта идея, спонтанно возникающая в уме аристократическом, совершенно чужда демократическому духу. Во времена равенства люди, не задумываясь, проповедуют идею единой центральной власти и единообразного законодательства. Понятие се­бе подобного изменяет представление о правлении и работает на его расширение. Что видит демократический человек? С одной стороны, безбрежная масса безразличных индивидов, с другой — «великолеп­ный в своем единстве образ самого народа». «Все это, естественно, по­рождает у людей эпохи демократии очень высокие представления об общественных прерогативах и чрезмерно скромное — о правах инди­вида. Они легко соглашаются с тем, что выгода первого из них — это все, а интересы личности — ничто.»² Власть, проистекающая из обще­ства, из самого своего происхождения извлекает силу, границ которой демократический человек не видит.

Демократические чувства также способствуют развитию огромной власти. Индивидуализм подталкивает людей к тому, чтобы в какой-то степени оставить простор для действий государства, с другой сторо­ны, забота о собственных интересах время от времени заставляет их воззвать к общественной благосклонности. Демократический человек недоверчив по отношению к другим, в ком он стремится видеть лишь равных себе, но он слаб, и если нуждается в помощи, то взгляд его об­ращается к государству. Такая зависимость по отношению к государ­ству не умаляет его страсти к равенству, а его страсть к равенству спо­собствует возрастанию этой зависимости: «Постоянная и все возра­стающая ненависть, которую испытывают демократические народы к малейшим привилегиям, странным образом способствует постепен­ной концентрации всех политических прав в руках того, кто выступа­ет единственным представителем государства. Государь, возвышаю­щийся обязательно и безусловно над всеми гражданами, не вызывает ничьей зависти, при этом каждый еще считает своим долгом отобрать

348 Современная политика

у себе подобных вес прерогативы и передать ему.»¹ Страсть к равенст­ву не может вынести индивидуального превосходства, она удовлетво­ряется общей зависимостью по отношению к господину.

Деспотизм, таким образом, представляет угрозу для демократиче­ских обществ, но это не деспотизм старого образца, «менее жестокий и ограниченный», а деспотизм новый — «менее жестокий, но более всеобъемлющий», который «принижая людей, не подвергал бы их му­чениям», охранительный деспотизм, описанный Токвилем в его зна­менитом отрывке:

«Я хочу представить себе, в каких новых формах и нашем мире будет раэ-

друга людей, которые тратят свою жизнь в неустанных поисках маленьких и по­ шлых радостей, заполняющих их души. Каждый из них, взятый в отдельности, безразличен к судьбе всех прочих: его дети и наиболее близкие из друзей и со­ ставляют для него весь род людской... Над всеми этими толпами возвышается гигантская охранительная власть, обеспечивающая всех удовольствиями и сле­ дящая за судьбой каждого в толпе. Власть эта абсолютна, дотошна, справедли­ ва, предусмотрительна и ласкова. Ее можно было бы сравнил, с родительским влиянием, если бы ее задачей, подобно родительской, была подготовка челове­ ка к взрослой жизни. Между тем власть эта, напротив, стремится к тому, чтобы сохранить людей в их младенческом состоянии; она желала бы, чтобы гражда­ не получали удовольствия и чтобы не думали ни о чем другом. Она охотно ра­ ботает для общего блага, но при этом желает быть единственным уполномочен­ ным и арбитром; она заботится о безопасности граждан, предусматривает и обеспечивает их потребности, облегчает им получение удовольствий, берет на себя руководство их основными делами, управляет их промышленностью, р гулирует права наслелонятш и ™™.»-» --<™ '

< Hacaiej

а. Отчего бы

1жит1

« беспокойной необходимости

Токвиль примыкает к демократии, но он также видит множество причин опасаться ее последствий. С одной стороны, демократиче­ское равенство основано на верной идее — равная свобода для всех, — с другой, оно вынуждает людей к жизни одинокой, мелочной, ис­полненной зависти, побуждает их променять свою независимость на чечевичную похлебку «всеобщего подобострастия». Главную труд­ность, источник токвилевской разорванности, можно выразить сле­дующим образом: люди одновременно по сути равны и глубоко не­равны — как можно соединить оба конца этой цепи? Аристократиче­ские правила — это условности чистой воды, но они поддерживают высокую идею человека, они питают возвышенные честолюбивые мечты у некоторых людей, поднимая их на великие дела. Демократи­ческие же правила соответствуют природе, но они принижают образ

Элементы истории (картина вторая) 349

I человека, стирают идею благородного и возвышенного и разъедают I' душу людей. Аристократическое общество было несправедливым, f оно умерло или умирает, нам остается только разочароваться в де-Ь цократии?

₀^: Токвиль не думает так или пытается не думать об этом, он высту­пает за правильное, т.е. умеренное употребление демократии. Де-^кратическое общественное состояние — факт неизбежный и неот­вратимый, но только от людей зависит, чтобы демократическое ра­венство не проявило бы всех своих негативных последствий. Из сво­его путешествия в Америку Токвиль привозит основание если и не для надежды, то, по крайней мере, для того, чтобы не впадать в отча­яние: «Американцы показали, что установление демократии с по­мощью законов и нравов — небезнадежное дело.»¹ Упорядочить де­мократию означает умерить свободу посредством религии и мораль­ных правил (большая победа американского общества состоит в уме­нии соединять и сочетать религиозный дух и дух свободы); это озна­чает смягчить индивидуализм демократического человека, укрепив политические связи при помощи самой политической свободы — более частое использование политических прав, местных свобод на­поминает гражданам, что они живут в обществе, что у них есть об­щие интересы, — и укрепив социальные связи развитием ассоциа­ций; это означает также обуздание негативных сторон равенства пу­тем сохранения или переноса аристократических форм в демократи­ческое общество: вторичные формы власти, вверенные избранным гражданам, ассоциации, играющие роль «аристократических лиц», а также формы поведения, подорванные демократическим равенст­вом, уважение особых прав, форм, стремление к превосходству и его признание. Демократия нуждается в ограждении. Эту роль играет ре­лигия, и законодатель должен был бы об этом позаботиться. Демок­ратическое равенство должно быть ограничено, смягчено недемок­ратическими ценностями, т.е. ценностями додемократическими. Понятно восхищение Токвиля Отцами-Основателями американ­ской конституции. В подготовительных заметках ко второму тому «Демократии в Америке» он писал: «Опасность в том, чтобы позво­лить одному социальному принципу занять бесспорное абсолютное положение в управлении обществом»² — вот общая идея, которую я котел вывести из этой работы. Правильная формула всегда носит смешанный характер.

ль А де Указ соч С 235. о: 1афЬегй[J.-C. TocquevUle

i. P.: PUF, 1983. Р. 55.

О новом и неравном равенстве Современности

Токвиль и Маркс были почти современниками. Они видели один мир, они судили о нем совершенно с противоположных позиций. По сути, говорил Маркс, ничего не изменилось, — социальные разделе­ния продолжают существовать, — новому миру еще предстоит поя­виться на свет. По сути, говорит Токвиль, изменилось все: люди вош­ли в новый мир, мир равенства. Следует ли подчеркивать удивитель­ную проницательность автора «Демократии в Америке» ? Токвиль «за­ключил пари, которое выиграл: он утверждал, что мир равенства и присущий ему тип поведения представляют собой явления устойчи­вые, необратимые, имеющие решающее значение для будущего. Именно с этой точки зрения он и анализирует уже мир, в котором мы все еще живем.»¹ Он сделал большее — он показал специфику совре­менного понятия равенства.

Каково же значение его творчества и в чем его ограниченность? Начнем с двух оговорок: 1) главная слабость Токвиля, несомненно, состоит в его попытке осмыслить современный мир как монолитный. Из-за этого на протяжении всей своей жизни он постоянно натыкал­ся на феномен, который невозможно объяснить одной только дина­микой равенства, — феномен революции. Иными словами, он недоо­ценивал влияние идеологии на современную политику; 2) как нам ка­жется, Токвиль стремится чрезмерно обобщить американский опыт. Как он сам отмечает, возникновение в лоне Нового Мира американ­ского общества — явление оригинальное, поскольку американцы бы­ли рождены свободными, тогда как европейцам предстояло устано­вить равенство на руинах аристократии. Несомненно, в Европе следу­ет большее значение придавать следствиям, характерным для собст­венно политического режима. Сделав эти оговорки, можно выделить следующие основные темы, требующие своего обсуждения: природа нового типа равенства, динамика этого равенства и его основные уча­стники.

О новом равенстве. Что по сути говорит Токвиль? Он не говорит, что в современном мире неравенство и, в частности, неравенство иерархическое должно исчезнуть, он показывает, что это неравенство меняет смысл. Внешне мало что меняется: по-прежнему существуют управляющие и управляемые, директора и рабочие, профессора и уче-

Элементы истории (картина вторая) 351

НИКИ, родители и дети. На самом же деле изменение очень существен­но: изменяют свою природу отношения между неравными людьми. В силу того, что люди мыслят и ощущают себя в равной степени незави­симыми, неравенство приобретает главным образом договорной и функциональный характер. Никто не обязан подавать пример, никто _ие обязан следовать примеру. Авторитет, понимаемый как моральная ответственность, уступает место простой иерархии компетенций. В том, что касается образа жизни, каждый старается быть независимым й сам составить свое собственное мнение.

Что означает это исследование? Токвиль показывает утверждение суверенного индивида и, следовательно, разрыв между современным равенством и равенством естественного права. Последующая история подтвердила: современное равенство все отчетливей и отчетливей ус­танавливалось как равенство совершенно нового вида, основанное не на идее общей природы, но на стремлении к независимости и осво­бождению. Превратности истории во многом способствовали такой эволюции или радикализации, моральной революции 1960-х. С этого момента современное равенство приобрело черты чисто формального равенства или равенства через несовершенство.

Как нам кажется, существует два способа понимать равенство лю­дей: люди равны либо потому, что они сообща чем-то владеют, либо потому, что они сообща ничего не имеют, кроме свободы ничем не владеть сообща. В первом случае равенство носит субстанциональный характер, оно основано на признании того, что свойственно собствен­но человеку; во втором же случае равенство носит формальный харак­тер, это равенство в неимении, оно означает, что человеческое в чело­веке полностью пребывает в состоянии недетерминированной свобо­ды.¹ При субстанциональном равенстве другой равен мне, поскольку самой нашей конституцией мы разделяем нечто существенное. Вне зависимости от существования многочисленных форм проявления ес­тественного неравенства существует изначальное и основополагаю­щее равенство, связанное с тем, что мы есть, и не зависящее от нас. Таково сверхъестественное равенство в христианстве, таково и равен­ство естественного права. Субстанциональное равенство говорит: ве­сти себя подобно человеку имеет смысл. Не все способы жизни равно­значны, не все действия человека суть действия человеческие (св. Фо­ма Аквинский). При равенстве в неимении другой равен мне, потому что он разделяет со мной ту же безусловную свободу, потому что раз­личия не составляют отличия, поскольку все способы жизни равно-

¹ FuretF. Le Systeme con hiver, 1980-1981.P.613.

eptuel de la «Democratie en Amerique» // Coi

и в следующей глад ■ «Be legaliti par defaul

P.: Criterion, 1997.

352 Современная политика

Элементы истории (картина вторая) 353

значны. Всем людям сообща принадлежит только их независимость они лишены всяких естественных детерминаций. В своей чистой и за­конченной форме равенство Современности лишено всякой субстан­циональности. Это равенство освобожденных людей, которые господ­ствуют над своей человечностью, поскольку человечность совпадает со свободой. Жить по-человечески имеет лишь один смысл: задавать самому себе свой собственный закон.

О динамике равенства и ее участниках. Токвиль превращает com­mon man¹ в главное действующее лицо социальной эволюция. Он предлагает в некотором роде демократическую интерпретацию дви­жения, охватившего демократические общества. Нельзя ли сказать, что он недооценивает роль различных меньшинств или элит? В твор­честве Токвиля отсутствует важный участник — передовой человек.

Здесь мы предложим лишь короткие заметки на эту тему. Возьмем в качестве примера период 1960-1980 гг. Во всех западных обществах в те годы ускорилось эгалитарное движение. Равенство одновременно вы­ступало и принципом государственной опеки над рынком, образовани­ем, распределением доходов и т. д., и отступлением общественного ре­гулирования в области нравов. Обе линии эволюции внешне противо­речат друг другу, но они связаны с одной основополагающей теорией — радикальной версией демократического духа. Схематично логику этой теории можно представить в следующей форме: если люди равны, если они обладают равными способностями и равной независимостью, то это означает, что экономическое и социальное неравенство произволь­но и незаконно, а различные способы частного поведения равнознач­ны. Равенство подразумевает «права» гомосексуалистов и единообраз­ное образование, laissez-faire¹, с одной стороны, и государственное вме­шательство — с другой. Эта идея имела обширное законодательное воп­лощение, но законодательство было далеко от наиболее полного выра­жения пожеланий большинства. Нужно различать общее мнение и мне­ние господствующее, что иллюстрирует, в частности, знаменитый аме­риканский пример: в 1960-е годы, пишет Уолтер Берне, «какое-то вре­мя можно было думать, что американская политическая система оказа­лась в руках нью-йоркских интеллектуалов и гошисгских бунтовщиков, царивших в студенческих кампусах... Были некоторые основания пола­гать, что вся страна решила отрицать собственное прошлое и встать на совершенно новый путь развития. Эта идея, казалось, находила гюд-

¹ Common man — обы'1 ¹ Lassez-faire — не ме ьства. — Прим. перев.

к (англ.) — Прим. перев.

гь (франц.), принцип свободы предпр!

*

тверждение в многочисленных постановлениях Верховного суда, под­держивавших некоторые требования экстремистов или, по крайней ме­ре, их вдохновлявших... Молчаливое большинство не высказывало охотно свое мнение в прессе, и точно также оно не выходило на улицу с демонстрациями; но оно дало возможность ощутить свою весомость в целой серии голосований, однозначно высказываясь против «ценно­стей 60-х». Оно считало, что великие принципы демократии были пре­даны. Свобода выбора означает отныне провал общей воли; равенство прав, провозглашенное Women's Lib, переворачивает роли, традицион­но отведенные мужчинам и женщинам... Что же касается Affirmative Action,¹ устанавливающей преимущества при приеме на работу в уни­верситеты высшего уровня и на рынке труда для женщин и некоторых меньшинств, то молчаливое большинство осуждало ее, поскольку она вредставала в качестве оборотной стороны дискриминации.»^

Если, как полагает Токвиль, определяющее мнение царит в демок­ратическом обществе, то нужно добавить, что в некоторых случаях мне­ние это принадлежит прежде всего профессионалам слова и действую­щих меньшинств, а не всем гражданам в целом. Как это ни парадок­сально, демократические ценности сами по себе в некоторой степени тяготеют к публичному успеху мнений, которые вовсе не являются пуб­личными мнениями. Эгалитарный дискурс, утверждающий равенство в неимении, опирается на эгалитарный принцип, развивает его, ссылает­ся на него. Оспаривать неумеренное равенство означает опасность по­казаться оспаривающим само равенство. Эгалитарный дискурс в его ра­дикальной версии не обязательно подразумевает убеждения, но, по­скольку он связан с бесспорными ценностями, он блокирует, пугает, побуждает к сдержанности. Разве Университет никогда не был — в час­тности, во Франции — жертвой эгалитарного дискурса? Утверждение «нужно демократизировать Университет» кажется бесспорным, как же можно противиться «демократии»? А между тем одна из задач Универ­ситета — отбор и формирование наиболее способных к умственной ра­боте, он должен не подчиняться власти мнения, а вести независимое

т — прощ

дура утверждения (англ.) — Прим. перев.

W. Le conservatisme americain. Un ргоШ. // Dialogue, № 2, 1982. P. 22-23.

Многочисленные опросы и исследования подтверждают этот анализ, они показы­ вают также приверженность большинства американцев демократическому идеалу в обход «перераспределительной этике», господствовавшей в 60-е и 70-е годы. См., в частности: InkelessA. Continuity and Change in the American National Character // La Revue TocqueviUe. II (2-3) printemps - etc 1980. P. 20-51; HochschihU.L, What's fair? Americain beliefs about Distributive Justice. Harvard University Press, 1981.0 расхожде­ нии между общественностью и «элитами» в вопросах морали см.: Public Opinion, oct.-nov. 1981. Р: 30-31. - . ... „...,. .„..,., „ ... .

354 Современная политика

исследование истины. Не является ли он в этом смысле аристократиче­ским институтом и рамках демократического режима?

Если данные замечания верны, то люди демократического общества играют неравные роли в процессе выравнивания условий. Не является ли демократический человек в большей степени продуктом этого разви­тия, нежели его создателем? Демократическое движение опирается на демократические идеи и чувства common man, но, как нам кажется, глав­ной его движущей силой выступает действие лишь некоторых, «борцов» демократии. Среди этих воинствующих демократов нужно выделить, в частности, на современном этапе, тех, кто до предела заостряет дух ра­венства и кого можно назвать «чрезмерными друзьями демократии») (Пьер Манан). Их влияние обусловлено тем, что в лоне демократическо­го общества они в некотором роде чувствуют себя как рыбы в воде. Они не только ссылаются на демократическую идею, но и способны играть на демократических чувствах, подталкивать людей к такому состоянию, когда они высвобождают чувства зависти и ревности (чувства, по мне­нию Стендаля, присущие современным людям) и сбрасывают с себя чувство долга перед государством. Токвиль несомненно переоценил «ес­тественную» страсть к равенству, свойственную простому человеку де­мократических обществ, и он недостаточно учел оружие, которым рас­полагают в этих обществах те, кто — сознательно или нет — играют роль искусителей. Искушение равенством — это не только искушение низве­сти герцога Бэкингема до собственного уровня или вообще всех урав­нять, это также еще и искушение освободиться от своих моральных обя­зательств. В мире равенства, основанного на неимении, отношения лю­дей друг к другу носят чисто договорной характер: профессор, обращаю­щийся с учеником или со студентом как с равным, может передать ему лишь только технические знания, он не обязан уважать формы обще­ния, вызывать почтение; отец семейства, рассматривающих своих под­росших детей как взрослых, освобождается от моральной ноши отцовст­ва; «демократичный» пользователь автобуса вовсе не должен уступать место пожилому человеку или беременной женщине...

Не следует ли в таком случае из всех страстей, присущих демокра­тическим обществам, выделять страсти чрезмерных друзей демокра­тии, поощряющих или разжигающих демократические чувства com­mon man? Каковы же они, эти страсти? Исследование этих передовых людей еще предстоит провести.

Наконец, нужно задать классический вопрос о тесных отношениях между властью и равенством (их взаимодействие не сводится единст­венно только к этому аспекту). Данный вопрос многогранен: с одной стороны, демократический режим создает систему стимулов, благопри­ятную для расширения власти, с другой, — власть извлекает выгоду из

Элементы истории (картина вторая) 355

того, что можно назвать железным законом неравенства: выравнивание(экономическое и социальное) сопровождается возрастающим нера­венством в пользу тех, кто пытается выравнять отношения. Цена равен­ства — концентрация власти или, иными словами, усиление власти есть ха выгода, которую ее носители извлекают из эгалитарной политики. Йе скрывается ли в таком случае порой под маской любви к демократии '"классическая любовь к власти? Токвиль замечал, что среди особых при­чин концентрации власти достаточно любить равенство или заставить в это поверить. Таким образом, некогда столь сложная наука деспотизма упрощается. С еще более общей точки зрения и используя слова Паска­ля, можно сказать, что отрицание «естественных величин* благоприят­ствует «величинам устанавливающим», оно позволяет увеличить в их пользу связанные с властью неравенства и в тоже время освобождает их от моральных обязательств, наделяя эти неравенства чисто функцио­нальным характером. В этом смысле времена чрезмерного равенства — благословенное время для демократических властителей (народных представителей, администраторов, профсоюзных деятелей), имеющих в своем распоряжении сильные рычаги управления и при этом осво­божденных от обязанности подавать пример.

Если принять все вышесказанное, то следует различать несколько типов участников демократического движения. Процесс выравнива­ния условий в действительности несомненно менее демократичен, чем предполагал Токвиль, но даже в таком измененном виде он разви­вается в очень «токвилевском» духе: именно идеи и страсти главным образом и движут делами человеческими. «Только в глубинах челове­ческого духа можно обнаружить отпечаток фактов, которые произой­дут впоследствии в действительности.»¹

Каковым бы ни было относительное участие каждого из действую­щих лиц, итог таков: мир, в котором царит несубстанциональное равен­ство и, следовательно, несубстанциональная либеральная демократия. Радикализация современного равенства изменила концепцию или пред­ставление о режиме. Отныне вопрос о поведении более не поднимается или не поднимается вовсе, все зависит от процедуры. Идея «развращен­ного народа» (идея, обычная для классической политической филосо­фии) или идея решения, которое одновременно является демократиче­ским и несправедливым, предстает в качестве проявления антидемокра­тического отклонения. Источника власти вполне достаточно для гаран­тий ее правильного использования. Система заботится обо всем.

-. II. Р.:

XVII. Две версии либеральной демократии

Из двух версий равенства вытекают и две версии режима: сущест­вует версия либеральной демократии, выводимая из субстанциональ­ного равенства, и версия либеральной демократии, основанная на ра­венстве в неимении. Первая представляет собой субстанциональную версию, базирующуюся на политическом признании человеческого достоинства, общей для всех природы, оправдывающей, но вместе с тем и обусловливающей равенство и свободу. Вторая версия есть вер­сия процессуальная: демократия смешивается с правилами игры, с процедурами, которые должны позволить лишенным общей субстан­ции и естественных целей людям решать свои частные задачи.

Основополагающие противоположности

Итак, люди равны в политическом отношении. На каком основа­нии? В соответствии с равенством в неимении равенство граждан обусловлено равенством мнений, а само равенство мнений является результатом отсутствия истины. У каждого своя «правда», никто не может претендовать на Истину в себе, плюрализм сам по себе есть добродетель. Гражданин, следовательно, не обладает собственным до­стоинством, возвышенной миссией, он владеет своим бюллетенем для голосования на тех же основаниях, что и основания, оправдывающие автономию индивида, — основаниях по сути негативных. Поэтому осуществление политических прав упрощено: гражданин автономен по природе, нет никакой нужды обучать его этому; его выбор — плод

Две версии либеральной демократии 357

его разума или его страстей; на самом деле подобное различие не име­ет смысла и не нужно учитывать конституционные формы — доста­точно простых правил игры.

В субстанциональной версии политическое равенство отвечает со­всем иным целям. Равенство граждан — всего лишь условность, но ус­ловность, наиболее отвечающая изначальному равенству между людь­ми и достоинству каждого человеческого существа. Демократический принцип отмечает окончание того времени, когда люди различались по рождению, он дает право голоса людям скромного, неясного про­исхождения, он ограничивает притязания Важных особ, надменность Спесивых. Находящиеся у власти люди испытывают искушение вы­дать себя за людей другого рода, смотреть свысока на простых смерт­ных. Демократическое равенство (в его субстанциональной трактов­ке) противоречит этому естественному стремлению, оно олицетворя­ет сущностное сходство людей, имеющее приоритет над всяким вели­чием, в частности величием общественного положения. Соответст­венно оно видит в каждом разумное создание, способное выбирать и заботиться об общем интересе; благодаря всему этому — и в этом со­стоит его главное преимущество — оно наделяет достоинством каждо­го и, прежде всего, маленьких людей.

Следовательно, волеизъявление должно быть столь же почетным, как исполнение обязанностей магистрата, оно должно быть организо­вано, подготовлено таким образом, чтобы по мере возможности по­зволить разуму возобладать над страстями, а общему интересу — над частными интересами. Гражданин должен быть обучен исполнять свои права (гражданское воспитание), и его права должны осуществ­ляться в рамках точных формальных процедур (регулярная смена ру­ководителей, обсуждение кандидатур и т.д.). Воля народа не совпада­ет с сиюминутным капризом, а либеральная демократия — с просты­ми процедурами.

Правила игры также понимаются по-разному. С процессуальной точки зрения они самодостаточны. Либеральная демократия пред­ставляет собой механизм, исправно работающий, если каждый со­блюдает формальные правила этой работы. Задавать вопрос о поведе­нии или качествах действующих лиц значит на самом деле выдвигать требования, посягающие на свободу. Тот, кто хочет сохранить незави­симость индивида, должен строго придерживаться процедуры.

Субстанциальная версия либеральной демократии не отвергает

этих правил игры, — режим по природе своей носит процессуальный

характер, — но она интерпретирует их иначе. Изменяется значение

каждого из этих правил и, в первую очередь, значение самих проце-

j. ДУр. Главное состоит в следующем: правил игры недостаточно. Их не-

358 Современная политика

достаточно, чтобы создать подлинное политическое общество, их не­достаточно, чтобы сделать либерально-демократический режим ре­жимом правильным. Ни одна из систем не носит провиденциального характера, процессуальная сторона не определяет выбор, многое ja-висит от поведения всех участников политических процессов. Про­цессуальная политика, основанная на равенстве в неимении, облада­ет силой простых идей, но она стирает многочисленные существен­ные (или субстанциальные) различия: между «обществом» и «сообще­ством*, между развращенным народом и народом здравым, между де­магогом и государственным деятелем, страстями и разумом, процеду­рами и формами... Лишенное содержания, политическое общество распадается.

Следствия

Эта основополагающая противоположность находит свое развитие в целой серии противоположностей вторичных, затрагивающих act: аспекты режима. Приведем в качестве примера следующие.

Социальная связь. Процессуальная версия стремится свести обще­ство к конгломерату индивидов, приходящих к согласию лишь в ува­жении к регламентациям. Но достаточно ли согласия относительно правил игры для создания сильного общества? Кто будет рисковать своей жизнью ради защиты процедур — процедур политического ре­жима или рынка? Да и может ли быть прочным само это соглашение, если члены сообщества не имеют ничего общего? В соответствии с субстанциальной версией политическое общество не сводится к од­ной лишь ассоциации. Либерально-демократический режим сам ос­нован на «ценностях», которые подразумевает субстанциальное ра­венство, а с другой стороны, он может найти свое правильное выраже­ние лишь в рамках сообщества, вдохновляемого стремлением к совме­стной жизни, т.е. hie el пипс в сообществе, возникшим в современную эпоху и предстающим в форме нации.

Почему именно такая связь? Либеральная демократия по своей природе враждебна национализму (ее основание — всеобщие челове­ческие ценности, отвергающие националистический дух), но она не может не считаться с особыми связями, порождаемыми принадлеж­ностью к нации. Вплоть до создания нового порядка связи сообщест­ва всегда являются связями особого рода, и даже сами характеристики режима требуют связей подобного рода. Главная причина этого тако­ва: либеральная демократия узаконивает разногласие и устанавливает

Две версии либеральной демократии 359

Ёярбитраж мажоритарной воли в политической сфере; для того, чтобывдытеснить эту институционализацию разногласий, необходимо силь-i'Hoe чувство общей принадлежности. Режим несет в себе издержки, Сцену, которую предстоит заплатить. Он, в частности, требует, чтобы f Меньшинство или меньшинства смирились, чтобы они признали ле-t гитимность решений, принятых представителями их противников. I Данные издержки терпимы и выдерживаются западными режимами о двум причинам: I) поскольку эти демократические режимы носят ; также и либеральный характер (и либеральная составляющая ограни-адвает значения и издержки составляющей демократической); 2) бла­годаря коммунитарным связям, создаваемым национальным единст­вом. Можно привести и примеры a cotitrario¹: Канада, Бельгия, разде-Г денные на два сообщества и ощупью ищущие жизнеспособных реше­ний; большое число африканских стран, в которых отсутствие по­длинной нации и соперничество между племенами или этносами представляет главное препятствие для установления и соблюдения либерально-демократических порядков.

я демократия настойчиво э к самой себе: общая па-эзнание общей судьбы. В еть нацию и создать, как это предла-.ную Европу на основе «конституци-ми, патриотизма процессуально-

Если все сказанное верно, то либералы |- требует субстанции, внешней по отношен! f мять, разделяемые многими ориентиры, с ■■ этом смысле стремление преодо.1 гает Ю. Хабермас, постнационал онного патриотизма» (ины

го) означает оправдание слабой гражданственности, политического общества, лишенного содержания, это также означает опасность под­рыва некоторых оснований либеральной демократии.

Политические обязательства. Если либеральная демократия рас­сматривается в качестве механической, то уважения к процессуальной стороне было бы достаточно, граждане и руководители были бы осво­бождены от всякой ответственности, — система может обходиться без гражданской доблести действующих лиц. Однако правила игры сами по себе не способны действовать в отсутствие всякого чувства граж­данских обязательств: результаты выборов никогда не определяются перевесом в один голос. Если бы гражданин был исключительно рас­четливым и рациональным, то он никогда не пошел бы голосовать, поскольку его голос не привнес бы ничего нового в общий вердикт. С й стороны, уважение формальных правил вовсе не гарантирует [ хорошего правления: имеет ли какое-либо значение, что правитель яв-Еь ляется человеком прямым или лицемерным, государственным деятелем

— противоположные, обратные (лат.) — Прим. иереи.

360 Современная политика

Две версии либеральной демократии 361

или демагогом? Правильное функционирование режима требует разде­ленного чувства ответственности в том, что касается общей судьбы.

Данное требование имеет силу очевидности в крайних ситуациях Если во время войны личные цели возобладают над общим интере­сом, то что станет с обороной страны? Экстремальные ситуации напо­минают о том, что политика отлична от других видов деятельности и что общий интерес может потребовать от людей рисковать их собст­венной жизнью. Но если смысл политических обязательств ослабева­ет или даже совсем исчезает в обычное время, то какова же будет его сила в драматические моменты, когда он требует гораздо большего? Процессуальная демократия способна плавать в тихих водах, но она рискует стать уязвимой, как только поднимется ветер. В тот самый момент, когда Соединенные Штаты вступили в первую мировую вой­ну, объявления о воинском наборе изображали дядюшку Сэма со строгим лицом, поднятым пальцем и словами / want you.¹ Накануне войны в Персидском заливе 1990 г. приглашение вступить в ряды во­оруженных сил формулировалось иначе: Be all that you can be in the army.² Соблазн self-expression* заменял призыв к гражданской ответст­венности.⁴ Является ли это залогом политического единства?

Формы. Процессуальная демократия зависит от процедур, демок­ратия субстанциальная упорядочивается формами. Процедуры нейт­ральны, пусты, они приводят в действие юридические абстракции; формы же — принадлежат ли они нравам или Праву — имеют смысл, они созданы не только для того, чтобы управлять человеческим дейст­вием, но и для того, чтобы возвышать его.

Возьмем, например, парламентские выборы немилостью божьей 2028 года: избирательный возраст снижен до 16 лет (или — почему бы и нет? —до 14 лет), срок депутатских полномочий сокращен до одно­го года (или до шести месяцев), парламентская деятельность лишена всякого престижа (избранный депутат рассматривается своими изби­рателями как простой уполномоченный, дежурный исполнитель по­желаний и интересов тех, кто его избрал); политические дебаты не подчиняются никаким правилам, они принимают форму рекламных лозунгов на телевидении или личных выпадов, исчезла сама идея ра-

¹1 want you — зд. я выбираю тебя (англ.) — Прим. перев.

³ Be all thai you can be in the army — Все, что вы можете, — это быть в армии (англ.) —Прим. перев.

³ Self-expression — самовыражение (англ.) — Прим. перев.

⁴ Этот пример приводится Харви Мансфилдом в статье «Respons

lility versus

dNev

. Ed. by Licht R.A. Washington, The AEI Press,

I зумного обсуждения программ (к чему что-то обсуждать, если доводы позначны, ибо все они одинаково лишены рациональности?),

■ страсти выражаются резко, многие, в особенности самые молодые,

■ смотрят на выборы с безразличием или бесцеремонностью, демокра­ тический выбор превращается в балаган, но процессуальные законы соблюдены (надолго ли?). В мире процедур псе к лучшему.

Но вот пример других выборов в некоем забытом всеми местечке на краю света: срок депутатских полномочий разумно длителен, изби­рательный возраст разумно поднят, отправление депутатских полно­мочий окружено почестями, а выбор избирателей падает прежде всего на наиболее способных и достойных; политические дебаты уравнове­шенны, они занимают ровно столько времени, сколько его требуется для проведения настоящих дискуссий, они демонстрируют весьма ар­гументированные речи; акт голосования окружен покровом торжест­венности, граждане переживают важный момент, они осознают свою высокую ответственность. Их выбор падает на самую лучшую часть их самих, и формы тому способствуют.

Разумеется, противоположность носит искусственный характер, но бна должна проиллюстрировать недостаточность простых процедур и достоинства форм (только бы они не иссякли!). Эти формы выражают­ся либо в нравах и обычаях, либо в правовых установлениях и, прежде всего, в законах конституционного права. Следовательно, интерпрета­ция конституции различается в зависимости от той или иной формы режима: если в одном случае конституция представляет собой лишь юридические рамки, институциональную механику, то в другом она значит гораздо больше и является тонким регулятором правовых уста­новлений, направленным на побуждение к действию в направлении наилучшего функционирования режима; иначе говоря, она работает на уровне форм. Наилучший пример, который можно было бы приве­сти, это пример американской конституции.¹ Founding Fathers собира­лись установить «народный режим» (или демократию), но также и вве­сти достойное правление. Как это сделать? Медисон, Гамильтон и дру­гие составители конституции были первопроходцами в этом деле, они мудро создали совокупность институциональных форм, преследую­щих две цели: с одной стороны, смягчить, умерить «народное правле­ние», с другой, — подняться до вершин демократии; с одной стороны, избежать любых злоупотреблений властью (противопоставляя често­любие честолюбию в рамках системы checks and balances), с другой, — помогать, служить народному разуму и гражданским добродетелям

:: The John Hopkin

Современная политика

при помощи системы делегирования, побуждения и распределения ро­лей (взаимодействие представительства и дистанцирование между на­родом и властью, упорядочение общественных должностей для созда­ния «тенденции к ответственному правлению» и т. д.).

Конституция 1787 г. — примечательное достижение, поскольку она до сих пор управляет американской политической жизнью, но процес­суальная интерпретация, которая преобладала с тех пор, не позволяет больше институциональным формам, направленным на повышение роли политики, играть свою роль. Правительство все больше и больше рассматривается как уполномоченный, нежели как совокупность от­ветственных органов, обладающих собственным пространством для обсуждения и вынесения решения и имеющих целью разумное согла­сие народа. Представительство отныне — лишь техническая необходи­мость, а не средство повышения роли разума. Процессуальная версия демократии обесценивает представительство, парламентские дебаты и высвобождает пространство для неформальной практики, которая, в свою очередь, способствует упадку конституционных форм.

Что же это за неформальная практика? В Соединенных Штатах, во Франции и в других странах она обусловлена прежде всего той важной ролью, которую играют опросы и средства массовой информации (СМИ). Опросы общественного мнения — продукт общественных на­ук—и информационная машина, главным образом, телевидение, объединяются, чтобы подорвать роль представительства и обсужде­ния. Опросы стремятся к извращению отношений между избирателя­ми и избранными. Вместо того, чтобы задавать вопрос, как это проис­ходит в случае с выборами (правильно понятыми), кто достоин осуще­ствлять общественные функции и с какими целями, они заставляют граждан думать, что их нынешние мнения и поведение должны быть немедленно восприняты правительством. Опросы игнорируют сроки проведения выборов, они оказывают давление ради получения непос­редственных результатов, оцениваемых по признакам, посредством других опросов, причем вся статистика устанавливается экспертами и передается по СМИ. Работа политических деятелей подстегивается, а граждане не узнают ничего важного — всего лишь сколько сограждан разделяют их мнение по такому-то вопросу. Способна ли эта мера по­мочь им выносить суждения?

Еше большее влияние сиюминутности у СМИ. Телевидение устра­ивает «короткое замыкание* в представительных институтах, оно в бе­шеном темпе выдает news' непосредственно публике и вызывает немед­ленные реакции. Политические деятели вынуждены мгновенно или

¹ News — новости (англ.) - Прим. перев.

Две версии либеральной демократии 363

имгновенно высказывать свое мнение, у них нет времени для об­думывания или обсуждения, и их непосредственная реакция сама по­рождает новый всплеск. Публике задают вопросы в ходе опросов, без предварительного обсуждения, и ее реакция также способна породить'другие непосредственные реакции... Информационная машина неявно '.требует от правительства, чтобы то в любой момент было готово отве­дать на требования «мнения», более или менее отфильтрованные СМИ. Лравители освобождаются от всякой педагогической роли, граждане ;Еризваны иметь все средства для самостоятельного разрешения всех вопросов на основе получаемой информации, прежде всего, благодаря ^е телевидению. Упадок форм соответствует помрачению разума.

В сфере социальной и политической организации не существует и никогда не существовало чистых решений. Либеральная демократия в ее субстанциональной версии — режим смешанный. Она пытается комбинировать в себе несколько принципов и навсегда обречена ощупью продвигаться в поисках точек равновесия: равновесия между _; властью и свободой, правом и нравами, частными целями и общим к интересом, между частной сферой и сферой публичной, между об-| шинными связями и договорными отношениями, между процессу-* альной и содержательной стороной... Но если процессуальный разум i берет верх над всем остальным, равновесие нарушается — низведен-| ный до релятивизма либерализм занимает все или почти все про-; странство, он искажает природу демократического выбора и снижает ' его значимость. В итоге политика отмирает, она лишается свойствен-- ных ей целей: если значение имеют только отдельные индивидуально-, сти, объединяемые лишь их индивидуальной свободой, то во имя чего учитывать общий интерес, выходящий за рамки частных интересов? Политика отныне оказывается на службе частных целей, она кое-как выступает арбитром между интересами и правами, она отказывается от всякой ответственности на уровне цивилизации. Как следствие, коллективная судьба ускользает от какого бы то ни было обсуждения и рационального выбора, она формируется ощупью, как простая ре­зультирующая множества рассеянных волеизъявлений. Отречение от демократической политики означает, что люди отказываются от уп­равления своей общей судьбой, предпочитая ей логику прав, логику ■ рынка, наконец, логику техники. Если и верно, что войне режимов ! Положен конец, то вопрос о режиме еще не закрыт: его решение зави-f сит от всех действующих лиц эпохи либеральной демократии — как той, в которой разворачивается, так и той, в которой стирается искус-