Reader / 2006n2r01

200 Дарон Асемоглу, Саймон Джонсон, Джеймс Робинсон

номические потери или нет, не так важно для формирования их отношения к изменениям по сравнению с тем, уменьшится ли при этом объем их политической власти. Тем самым проблемы проигрывающих с политической точки зрения, по всей видимости, имеют гораздо более серьезное зна- чение, чем проблемы проигрывающих в экономическом плане.

Возможно, по этой причине сторонники подхода, ориентированного на проигрывающих в экономическом плане, не смогли привести какиелибо убедительные примеры того, как гипотеза о тех, кто несет экономи- ческие потери, действительно объясняет основные причины определенных траекторий развития. Например, несмотря на то что луддиты действительно пытались ломать машины, в одиночку они не смогли остановить прогресс сельскохозяйственных технологий в Британии XIX в. То же справедливо и для Малайзии 1970-х гг., страны, темпы роста экономики которой в тот период были одними из самых высоких в мире. Ни одна группа рабочих не обладала достаточной политической властью, чтобы остановить изменения. В действительности, когда политически влиятельные группы начали нести экономические потери, подобно английским землевладельцам XIX в., которые после 1870 г. столкнулись с резким падением цен на землю и размера сельскохозяйственной ренты, они ничего не сделали для того, чтобы блокировать изменения, поскольку политическая власть позволяла им получать выигрыш от эффективных экономических институтов (Acemoglu, Robinson (2002)).

Возможно, из экономической истории Англии наиболее интересный пример провала попытки несущих экономические потери остановить прогресс связан с последствиями политики огораживания общинных земель. Земля как имущество не всегда находилась в частной собственности. В большинстве стран Африки земля по-прежнему находится не в индивидуальной, а в коммунальной собственности, что имело место и в средневековой Великобритании. Однако начиная примерно с 1550 г. набрало ход «движение в сторону огораживания», когда «общинную землю» делили среди земледельцев и приватизировали. К 1850 г. данный процесс огораживания привел к тому, что практически вся земля в Великобритании стала частной собственностью.

Огораживание представляло собой неоднородный процесс (Overton (1996), 147), и в различных местах оно происходило в разное время. Тем не менее в основном огораживание проводилось в два этапа: в периоды так называемого «тюдоровского огораживания» между 1550 и 1700 гг. и «парламентского огораживания» в течение столетия после 1750 г. «С середины XVIII в. наиболее распространенным способом ликвидации общинных прав было принятие парламентом соответствующего законодательного акта относительно огораживания определенных земель. Подобные акты … упростили данный процесс, поскольку политика огораживания законодательно закреплялась при условии, что собственники большей ча- сти земли (четырех пятых), владелец поместья и получатель десятины пришли к согласию относительно целесообразности подобной политики.

Таким образом, закон, принятый парламентом (писаное право), лишь учитывал желания тех, кто владел землей, в отличие от общего права, которое принимало во внимание желания всех тех, кто обладал правами собственности и использовал свои права на землю. Кроме того ... в некоторых округах ... где большая часть земли принадлежит одному землевладельцу ... парламентское огораживание зачастую вело к тому, что миноритарные собственники навязывали свою волю большинству фермеров» (Overton (1996), 158; курсив – в оригинале).

Исторические факты недвусмысленно свидетельствуют о том, что при- чиной наличия стимулов к огораживанию было то, что «огороженная земля стоила больше, чем общинные сельскохозяйственные земли, доступ к которым был неограничен… Всеобщее мнение состояло в том, что рента при этом удваивалась» (Overton (1996), 162). Более противоречивым является мнение относительно источника данного увеличения ренты. Далее Овертон пишет: «Доля прибыли, забираемая в виде ренты арендаторов землевладельцами, является результатом борьбы за власть этих двух групп, и увеличение ренты при огораживании может просто отражать укрепление власти землевладельца» (Overton (1996), 162–163). В работах Аллена (Allen (1982; 1992)), где приводятся результаты оригинального исследования движения в сторону огораживания в южной части центральных графств Великобритании, показано, что основным результатом подобной политики явилось значительное увеличение сельскохозяйственной ренты и перераспределение дохода от тех земледельцев, которые прежде работали на общинных землях.

Таким образом, огораживание общинной земли привело к существенному росту неравенства в Англии в начале Нового времени. Многие крестьяне и сельские жители лишились традиционных прав собственности. В знак протеста группы граждан, лишившиеся собственности, попытались воспрепятствовать огораживанию посредством организации акций протеста и восстаний, надеясь повлиять на осуществление политической власти. Однако указанные группы не смогли справиться с британским государством. Восстание под предводительством Кетта 1549 г., оксфордширское восстание 1596 г., крестьянское восстание 1607 г. и другие вплоть до свинговских бунтов 1830–1831 гг. – все они были подавлены (см. Charlesworth (1983)). Наличие проигрывающих в экономическом плане не было преградой на пути данного существенного изменения экономических институтов и распределения доходов.

6.4.Неотделимость соображений экономической эффективности от соображений распределения

Таким образом, проблемы выполнения обязательств при использовании и распределении политической власти являются причиной существования базового компромиссного выбора между эффективностью и распределением. Например, когда отсутствие гарантий ведет к вымогательству, те, кто

обладает политической властью, осознают, что у людей не будет надлежащих стимулов к инвестированию, так что темпы экономического роста будут низкими. В ответ на это, они могли бы добровольно отказаться от своей власти или попытаться создать политические институты, ее ограни- чивающие. Подобное изменение политических институтов привело бы к усилению стимулов к инвестициям. Несмотря на то что данная ситуация гипотетически возможна и на ней основаны некоторые теории институциональных изменений (см., например, Barzel (2001)), она выглядит неосуществимой на практике. Даже столкнувшись с серьезной нехваткой инвестиций, политические элиты не желают отказываться от политической власти из-за перераспределительных последствий, то есть по причине того, что в этом случае их возможности извлекать ренту за счет остальной части общества сократятся. Тем самым, причиной устойчивости равновесия плохих экономических институтов, в данном случае отсутствия прав собственности и вымогательства, является то, что для решения данной проблемы индивидам, обладающим политической властью, необходимо добровольно ее ограничить или от нее отказаться. Это может привести к более надежной защите прав собственности в обществе и усилить стимулы к инвестициям, однако одновременно это ограничивает возможности правителей извлекать ренту. Они будут находиться в лучшем положении, имея большой кусок малого пирога.

Аналогичные явления имеют место в ситуации, когда существуют проигрывающие в политическом или экономическом планах. В первом слу- чае, а именно в ситуации, когда индивиды, обладающие политической властью, оказываются проигравшими, внедрение более совершенных институтов непосредственно ведет к уменьшению их политической власти и ренты, получаемой должностными лицами, и возникает все тот же выбор. Внедрение эффективных экономических институтов будет стимулировать экономический рост, однако если при этом нарушается политическое статус кво, то сумма ренты, получаемая первоначально влиятельными индивидами, сокращается. Во втором случае доходы индивидов, обладающих политической властью определять экономические институты, сокращаются сразу же после внедрения более эффективных экономических институтов. В отсутствие заслуживающих доверия гарантий относительно компенсационных выплат, те индивиды, доходы которых снижаются при внедрении более эффективных экономических институтов, имеют стимул этому препятствовать.

Поскольку проблемы выполнения взятых на себя обязательств столь широко распространены при осуществлении коллективного выбора и в политической сфере, вполне естественно считать, что институциональные изменения имеют существенные перераспределительные последствия. Как результат, существует конфликт относительно набора общественных институтов.

6.5. Сравнительная статика

Проведенный нами анализ позволил достичь определенного прогресса в направлении создания теории, объясняющей различия экономических институтов. Хотя нашу теорию еще предстоит доработать в последующих разделах, различные механизмы, рассмотренные в данном разделе, уже позволяют сформулировать основные результаты использования нашего подхода в рамках сравнительной статики. Эти результаты указывают на то, в какой ситуации более вероятно внедрение экономических институтов, обеспечивающих защиту прав собственности широких слоев населения, а в какой оно, вероятно, столкнется с противодействием и будет заблокировано. Сейчас мы кратко рассмотрим данные результаты анализа сравнительной статики.

Аспекты, связанные с вымогательством, а также с наличием проигрывающих в политическом и экономическом планах, ведут к некоторым интересным результатам анализа сравнительной статики, которые могут быть получены при рассмотрении политических институтов, находящихся за пределами данных феноменов.

1.Перспектива вымогательства непосредственно означает, что ситуации, в которых имеют место ограничения на использование политической власти, например вследствие существования в обществе баланса полити- ческой власти или определенной формы разделения власти между различными индивидами, ею обладающими, с большей вероятностью приводят к возникновению среды, обеспечивающей защиту прав широких слоев общества. Когда политические элиты не могут использовать политическую власть для экспроприации доходов и активов других членов общества, права собственности даже тех групп, которые не относятся к элите, относительно надежно защищены. Следовательно, ограничения полити- ческой власти элиты и контроль за ее использованием, как правило, способствуют возникновению более эффективных экономических институтов.

2.Эта же логика рассуждений подразумевает, что возникновение экономических институтов, обеспечивающих защиту прав широких слоев общества, более вероятно, когда политическая власть находится в руках относительно многочисленной группы, в состав которой входят индивиды, имеющие доступ к наиболее важным инвестиционным возможностям. Когда группы, обладающие политической властью, являются меньшими по численности, они защищают свои права собственности, что могло бы содействовать их собственным инвестициям, однако то, что адекватную защиту своих инвестиций будут иметь группы, не относящиеся к полити- ческой элите, менее вероятно (см. Acemoglu (2003b)).

3.Возникновение и устойчивость хороших экономических институтов более вероятно, когда возможности извлечения ренты власть имущими за счет остальной части общества существенно ограничены, поскольку подобная рента стимулировала бы их отдать предпочтение набору экономи-

ческих институтов, делающих возможным экспроприацию ресурсов других членов общества.

4. И, наконец, аспекты, связанные с проблемами проигрывающих в политическом плане, предполагают, что институциональные реформы, которые не угрожают власти должностных лиц, будут успешными с большей степенью вероятности. Следовательно, институциональные изменения, не ведущие к усилению власти влиятельных оппозиционных групп или не угрожающие стабильности политической ситуации, будут осуществлены с большей вероятностью.

6.6. Колониальный опыт с точки зрения сравнительной статики

Сейчас мы вернемся к колониальному опыту и кратко рассмотрим, каким образом приведенные здесь результаты анализа сравнительной статики проливают свет на причины различия экономических институтов в бывших колониях и их изменения.

Второй результат приведенного выше анализа сравнительной статики указывает на причину того, почему более эффективные экономические институты возникли в местах поселения европейцев. В этих обществах относительно широкая группа европейцев стала обладать наибольшей политической властью, и они отдали предпочтение набору экономических институтов, обеспечивающих защиту их прав собственности. В отличие от этого в местах, где европейцы не селились, в особенности там, где они представляли собой небольшую группу, относящуюся к меньшинству, по сравнению со значительным по численности коренным населением, у них не было стимулов создавать хорошие экономические институты, поскольку подобные институты значительно затруднили бы извлечение ресурсов за счет остальной части общества.

Третий результат анализа сравнительной статики указывает на важную причину того, почему в местах с высоким уровнем благосостояния, богатыми ресурсами, а также высокой плотностью коренного населения, которое можно было эксплуатировать, европейцы с большей вероятностью отдавали предпочтение худшим институтам, не обеспечивавшим ка- кую-либо защиту большинства населения, опять-таки по причине того, что подобные институты облегчали для них извлечение ресурсов.

Первый результат анализа сравнительной статики, в свою очередь, связан с устойчивостью различных типов экономических институтов, установленных или поддержанных европейцами в различных колониях. В колониях, где европейцы селились в больших количествах, они также внедряли политические институты, обеспечивающие эффективные ограниче- ния власти экономических и политических элит. В отличие от этого, политические институты в колониях с высокой плотностью населения, добывающими отраслями производства и небольшим количеством европейцев, способствовали концентрации власти в руках элиты и созданию государственного аппарата, призванного использовать принуждение в отноше-

нии большинства населения. Эти различные политические институты, естественно, подразумевали наличие разных ограничений власти полити- ческих и экономических элит. В первой группе колоний имели место ограничения на создание экономических институтов, которые обеспечивали бы выгоду небольшой группе за счет большинства. Подобные ограничения полностью отсутствовали во второй группе колоний.

И, наконец, четвертый результат анализа сравнительной статики полезен при рассмотрении причин того, почему многие колонии не попытались изменить экономические институты в течение XIX в., когда появление новых экономических возможностей сделало прежнюю систему, базирующуюся на принудительном труде, рабстве или обложении данью, гораздо менее выгодной по сравнению с системой, поощряющей инвестиции в промышленность и торговлю. Ответ частично заключается в том, что политическая власть элит, например собственников плантаций в странах Карибского бассейна, во многом зависела от существующей экономи- ческой системы. Изменение экономической системы привело бы к проигрышу в политическом плане, которого элиты очень хотели избежать.

6.7. Пересмотр подхода с точки зрения социального конфликта

До этого мы показали, что эконометрические данные убедительно свидетельствуют о том, что различия экономических институтов являются основной причиной различий в уровне благосостояния. Затем мы продемонстрировали, что, несмотря на наличие разных подходов, которые объясняют вариацию экономических институтов, наиболее правдоподобным является подход с точки зрения социального конфликта. Хотя мы и полагаем, что существуют примеры, убедительно свидетельствующие о том, что история и идеология имеют значение для институциональной структуры общества и что институты, очевидно, являются весьма устойчивыми, наиболее многообещающий подход к рассмотрению причин того, почему разные страны имеют различные экономические институты, заключается в том, чтобы сфокусировать внимание на вариантах выбора и их последующих результатах. Подход с точки зрения социального конфликта подчеркивает значение распределительных последствий экономических институтов и того, каким образом проблемы обеспечения выполнения обязательств ведут к невозможности отделения соображений эффективности и распределения. Таким образом, фундаментальный общественный конфликт относительно характера экономических институтов имеет важные последствия для функционирования экономики. Некоторые экономические институты содействуют экономическому росту, однако необязательно, что они приносят выгоду всем социальным группам. Альтернативные экономические институты вызывают экономическую стагнацию, но в то же время приводят к обогащению определенных групп. Какой набор институтов в результате возникает и будет ли при этом процветать общество или нет,

зависит от того, какая из этих групп обладает политической властью создавать институты, обеспечивающие особые выгоды. Таким образом, мы уже обосновали первые три положения, выдвинутые во введении. Чтобы далее развить нашу теорию экономических институтов, необходимо более конкретно рассмотреть политическую власть – ее источники и причины того, почему одни люди обладают властью, а другие – нет. За эту задачу мы возьмемся в восьмом разделе. Но прежде чем приступить к ее решению, в следующем разделе мы рассмотрим три важных исторических примера эволюции экономических институтов. Мы используем данные примеры для того, чтобы продемонстрировать возможности подхода с точки зрения социального конфликта, а также приступить к демонстрации того, каким образом действует политическая власть в конкретных ситуациях.

7.ПОДХОД С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ СОЦИАЛЬНОГО КОНФЛИКТА В ДЕЙСТВИИ

Теперь мы рассмотрим три важных примера, подтверждающих, что конфликт относительно экономических институтов оказывает существенное влияние на функционирование экономики и что данный конфликт обусловлен не различиями убеждений, идеологий или исторической случайностью, а воздействием экономических институтов на распределение доходов. Кроме того, данные примеры показывают, что индивиды, обладающие политической властью, оказывают непропорционально большое влияние на экономические институты, а также то, каким образом различ- ные факторы воздействуют на распределение политической власти. Указанные факторы включают распределение политической власти de jure через структуру политических институтов и способность различных групп решать проблему организации коллективных действий, или осуществление того, что мы назвали политической властью de facto. Помня об этих примерах, в восьмом разделе мы переходим к более подробному анализу характера и источников политической власти.

7.1. Рынки труда

Очевидно, что рынок – наличие у индивидов возможности обмениваться товарами или услугами – является фундаментальным экономическим институтом, имеющим важное значение для развития экономики. Как показал Адам Смит, рынки позволяют индивидам пользоваться преимуществами специализации и разделения труда (Smith (1776)), а такие ученые как Пиренн и Хикс продемонстрировали, что расширение рынков, вероятно, является движущей силой экономического развития в долгосрочном периоде (Pirenne (1937); Hicks (1969)).

В истории Европы ключевой аспект трансформации заключался в переходе от феодальных институтов рынка труда к свободному рынку

труда в современном понимании этого слова, когда индивиды самостоятельно решают, на кого работать и где жить. Данный процесс институциональных изменений тесно связан с переходом от всего набора феодальных экономических институтов к экономическим институтам, которые мы считаем «капиталистическими». Большинство историков рассматривают это как основную причину существенного экономического роста, начавшегося в XIX в. Именно те страны, которые благодаря революции 1789 г. наиболее полно осуществили переход от феодализма, такие как Англия, Нидерланды и Франция, развивались наиболее быстрыми темпами. Те же страны, в которых феодализм по-прежнему сохранялся, такие как Россия и Австро-Венгрия, значительно отстали в экономическом развитии.

Как можно объяснить подобное различие в эволюции феодализма? Ученые, начиная с Постена (Postan (1937)), полагали, что конец феодализму в Западной Европе положил демографический кризис, обусловленный «черной смертью» 1340-х гг. (эпидемией чумы. – Прим. перев.). Существенно изменив соотношение земли и труда по причине того, что около 40% населения Европы умерло (см., например, Cantor (2001)), «черная смерть» способствовала значительному усилению позиций крестьян и позволила им добиться предоставления свободного статуса, положившего конец феодальным обязательствам, в частности в отношении труда. Таким образом, демографическая теория Постена неявно подчеркивает роль политической власти в упадке феодализма: данный набор экономических институтов стал исчезать при усилении политической власти крестьян и ослаблении политической власти землевладельцев.

В действительности, распределение власти играет в истории еще более важную роль, чем это предполагает теория Постена. Как впервые было отмечено Бреннером (Brenner (1976)), демографическая теория упадка феодализма не соответствует фактам. По сути, демографические тенденции были схожими по всей Европе и «верно, что … в большинстве стран Западной Европы крепостное право перестало существовать к началу XVI в. С другой стороны, в Восточной Европе, в частности в Померании, Бранденбурге, Восточной Пруссии и Польше, сокращение численности населения с конца XIV в. сопровождалось, в конечном итоге, успешным движением в сторону введения дополнительного экономического контроля, то есть крепостного права, над бывшими вплоть до того времени одними из самых свободных в Европе крестьянами. К 1500 г. аналогичные тенденции, охватившие всю Европу, привели по прошествии значительного периода времени к установлению одной из наиболее значительных разграничительных линий в европейской истории: появлению практически совершенно свободных крестьян в Западной Европе и лишению крестьян свободы в Восточной Европе» (Brenner (1976), 41).

Как можно объяснить эти разные результаты? Бреннер отмечает: «Логика крестьян заключалась в том, чтобы попытаться использовать свои, несомненно, усилившиеся позиции с целью получения свободы. Логика землевладельцев состояла в том, чтобы защитить свое положение путем

ограничения свободы крестьян» (Brenner (1976), 51). Результат «очевидно зависел от объема власти» (Brenner (1976), 51); от того, крестьяне или земледельцы обладали большей политической властью, зависело то, было ликвидировано или укреплено крепостное право.

Хотя мы и далеки от понимания детерминант относительной структуры политической власти в различных частях Европы, Бреннер предполагает, что важным элементом были «пути развития противоборствующих аграрных классов и их относительная сила в различных европейских странах: относительные уровни внутренней солидарности, самосознания и организации и их общие политические ресурсы, в особенности их отношения с несельскохозяйственными классами (в частности, потенциальными союзниками из класса городских жителей) и государством» (Brenner (1976), 52). Чтобы обосновать свою точку зрения, Бреннер исследует различия системы организации деревни в Западной Европе, где имели место «оче- видная тенденция к организации индивидуального фермерского хозяйства, менее развитая организация совместного сельскохозяйственного производства на уровне деревни или между деревнями и слабо развитая традиция “борьбы против землевладельцев за общие права”, которая была столь характерной для западного экономического развития» (Brenner (1976), 57). Данные различия системы организации были обусловлены первоначальным процессом освоения этих восточных земель.

Несмотря на то что многие аспекты анализа Бреннера остаются противоречивыми, существует общее согласие относительно того, что упадок феодализма и трансформация европейских рынков труда были тесно связаны с объемом политической власти ключевых групп, имевших противоположные интересы, – крестьян и землевладельцев (реакцию на интерпретацию Бренера см., например, в работе Aston, Philpin (1985)). Феодальные институты, ограничивавшие мобильность труда и нивелировавшие роль рынка труда в распределении работников по рабочим местам, подрывали стимулы к развитию и вели к экономической отсталости. Однако те же самые экономические институты способствовали созданию значи- тельной ренты, получаемой аристократией. В результате, во всех странах Европы аристократия пыталась их сохранить. Процесс трансформации начался лишь тогда, когда политическая власть аристократии утратила прежнюю силу.

7.2. Финансовые рынки

Во многих последних работах по экономическому росту и развитию внимание акцентируется на рынках капитала. Экономический рост требует инвестиций, тогда как небогатые субъекты, не имеющие доступа к финансовым рынкам, не располагают ресурсами для осуществления инвестиций. Многие ученые эмпирическим путем обнаружили корреляцию между степенью развития финансовых рынков и темпами экономического роста (см. Levine (2004)), при этом отсутствие финансовых рынков является

ключевым фактором, лежащим в основе претенциозных теорий относительного экономического развития, представленных в работах Банерджи и Ньюмена (Banerjee, Newman (1993)), а также Галора и Зейра (Galor, Zeira (1993)).

Если акцент на роли финансовых рынков и финансовых посредников правомерен, то основная проблема заключается в том, чтобы понять при- чины различия финансовых систем. Например, исследования процесса развития банковского дела в Соединенных Штатах в XIX в. свидетельствуют о быстром расширении услуг финансовых посредников, которое большинство ученых рассматривает как ключевой фактор, способствовавший высоким темпам роста и индустриализации, характерных для американской экономики. В своем последнем исследовании Хейбер показал, что

âСоединенных Штатах «в 1818 г. функционировало 338 банков с совокупным капиталом в 160 млн долл., что приблизительно в три раза превышало количество банков и их капитал в 1810 г. К 1860 г. в Соединенных Штатах было 1579 банков с совокупным капиталом в 422.5 млн долл. К 1914 г. в Соединенных Штатах количество банков возросло до 27864. При этом совокупные банковские активы составили 27.3 млрд долл.» (Haber (2001), 9).

Подобное быстрое распространение банковских и финансовых услуг можно рассматривать как естественный процесс. Однако Хейбер показывает, что в Мексике ситуация была совершенной иной: «В Мексике существовало несколько сегментированных монополий, контролируемых группой инсайдеров. Результат не мог оказаться принципиально иным: к 1910 г.

âСоединенных Штатах было около 25000 банков и высоко конкурентная рыночная структура; в Мексике функционировало 42 банка, два из которых контролировали 60% совокупных активов банковской системы, и фактически ни один из них на практике не конкурировал с другими банками» (Haber (2001), 24).

Причины данного существенного различия не являются очевидными. Безусловно, соответствующие технологии были вполне доступными во всех странах, и трудно понять, почему различные типы связанных с финансовым посредничеством проблем морального риска или неблагоприятного отбора должны были ограничить расширение банков в Мексике, а не в Соединенных Штатах. Далее Хейбер показывает, что «в период принятия Конституции США в 1789 г. ... [американская банковская система] характеризовалась наличием ряда сегментированных монополий, которые делились рентой с правительствами штатов посредством уплаты налогов или выплаты дивидендов по акциям, которыми владело государство. Кроме того, в некоторых случаях банки делились рентой непосредственно с законодателями, которые осуществляли их регулирование» (Haber (2001), 9).

Подобная система, во многом напоминающая систему, впоследствии возникшую в Мексике, появилась благодаря тому, что, согласно конституции, правительства штатов не имели достаточных доходов. Как следствие, штаты учреждали банки, и это являлось одним из способов получения