продолжалась недолго». (Из статьи Д. Б. Кабалевского «О Н. Я. Мясковском».)

<стр. 146>

В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

Вместе с другими Мясковский пишет в первые же дни и недели войны массовые и походные песни, военные марши для духового оркестра. В августе 1941 года по решению правительства Н. Я. Мясковский вместе с группой видных деятелей искусства был эвакуирован из подвергавшейся тогда ожесточенным воздушным налетам Москвы на Северный Кавказ, в город Нальчик (столицу Кабардино-Балкарской республики). В нелегких условиях композитор работает неутомимо. За сто дней в Нальчике были написаны струнный квартет (№ 7) и две симфонии.

Двадцать вторая, носящая обозначение «симфония-баллада», имела в начале еще и подзаголовок «Об Отечественной войне 1941 года». Но когда оказалось, что программное содержание симфонии не для всех очевидно, композитор отказался от намерения прямо связать свое произведение с военной темой. Он писал:

«Что касается “Об Отечественной войне”, то я после Вашего письма этот подзаголовок снял. Раз что-то непонятное в самой музыке, никакие слова не помогут... Лучше без. Почему баллада? А разве тон повествования не чувствуется? Конечно, там нет никакого конкретного сюжета, а разве на фоне спокойной повести I части не слышна угроза (начало), разве II часть не кошмар завоевательных и тому подобных ужасов, а в финале не слышно борьбы за освобождение (II тема) — разработка (в ней главное —тема из Адажио) — и гимна победы, но без бряцания оружием; неужели недостает всей мишуры, звуковых и словесных выкрутасов, чтобы психологическое отношение художника к войне стало ясным. Я предпочитаю снять тему, чем говорить пошлости...» (Из письма Н. Я. Мясковского к А. А. Иконникову от 12 мая 1942 г.)

Прекрасную характеристику Двадцать второй и

<стр. 147>

Двадцать третьей симфоний дал А. А. Альшванг в очерке о советских симфониях военных лет:

«Две симфонии Мясковского — Двадцать вторая и Двадцать третья—закончены в ноябре-декабре 1941 года. Оба “близнеца” сильно отличаются друг от друга, принадлежа к противоположным разновидностям жанра: композитор назвал Двадцать вторую симфонию — Симфонией-балладой об Отечественной войне, а Двадцать третью — Симфонией-сюитой на кабардино-балкарские темы... Обе в совокупности образуют характернейшее целое, выражающее отношение большого художника к войне советского народа против оккупантов...

Пользуясь существенно различными средствами художественного обобщения — лирическими приемами выражения, с одной стороны, народными песнями и танцами, с другой, — Мясковский сумел воплотить в прекрасных музыкальных формах свои переживания суровых событий 1941 года.

Из трех частей Симфонии-баллады только финал уделяет место непосредственной звуковой картине боя. Первые же две части безусловно и исключительно лиричны. Первая часть выделяется единообразием: вся она представляет сплошной поток песенных мелодий, не контрастирующих между собою, а, скорее, дополняющих друг друга. Господствует искренняя печаль и органичная простота — без жгучей боли, без острых импульсов и резких контрастов, — иначе говоря, не актуальная передача бурной действительности, а полное глубокого чувства размышление о ней... Однообразие постоянных повторений искупается взволнованностью и непрерывностью мелодического тока...

Композитор назвал вторую часть “скорбным анданте”. Процесс печального

повествования, субъективно окрашенного, составлял содержание первой части. Ныне он сменяется глубоким, захватывающим чувством скорби, в котором растворяются личные ощущения,

<стр. 148>

сливаясь с сознанием общего горя. Траурная песня, лежащая в основе “скорбного анданте” и сопровождаемая мотивами “вздохов”, продиктована большими событиями всенародного значения... Переход от сумрачно-затаенного звучания в конце второй части к энергичному финалу совершается в классической форме краткого ускорения и усиления, напоминая собою грандиозное начало финала Пятой симфонии Бетховена. По красоте основной темы и убедительности развития вторая, медленная часть симфонии представляется нам наиболее содержательной. Музыка несомненно оплодотворена грозными образами войны.

Финал Симфонии-баллады — “энергичное аллегро” — заключает в себе... элементы батальной тематики... Безусловно изобразительный характер носят аккорды всего оркестра, сопровождаемые ударами тарелок и барабана и звучащие наподобие пушечных залпов. И все же можно утверждать, что основное содержание финала сводится не столько к моментам внешней выразительности, сколько к коротким волевым импульсам, знакомым слушателю по многим прежним сочинениям Мясковского... Беспокойство остается доминирующим ощущением в этой гневной, будоражащей музыке. Однако оно разрешается в торжествующее чувство: у труб, валторн и деревянных духовых... возникает главная тема первой части. В этой величественной трансформации грустно-повествовательной мелодии мы видим общую форму выражения идеи победы — форму, примененную не только Мясковским, но и Шостаковичем и ведущую свое происхождение от известных симфонических финалов русской музыкальной классики. По своему преобладающему содержанию Двадцать вторая симфония Мясковского заслуживает наименование с и м ф о н и и - п е с н и . Мы знаем, насколько глубоко проникнут песенностью русский симфонизм. Для Мясковского такое прямое обращение к песенной стихии

<стр. 149>

означает окончательное разрешение проблемы упрощения музыкального языка его симфоний

— проблемы, стоявшей в центре его творческой деятельности в течение многих лет... Пафос созидательного труда Мясковского определялся поисками простоты... Этот стимул соответствует страстному и благородному стремлению композитора стать многосторонним выразителем нашей советской эпохи. В высшей степени знаменательно, что именно в дни войны этот истинно массовый, демократический импульс решительно одержал верх...

То же драгоценное качество доступности, общезначимости и благородной простоты отличает изящнейшую Симфонию-сюиту № 23. Она не имеет прообраза в творчестве Мясковского: редко обращаясь к фольклорному материалу, композитор никогда не ставил перед собой задачу широкого использования следующих друг за другом в непрерывной смене народных песен и танцев; он всегда предпочитал путь творческого воссоздания народного мелоса, редко прибегая к прямым заимствованиям. И вот, в дни войны Мясковский создает одно из самых светлых, полных безмятежной радости жизни творений — настоящий венок народных мелодий в симфонической оправе...

Симфония-сюита Мясковского, законченная в декабре 1941 года на Кавказе...

построена на основе десяти кабардинских и балкарских песенных и танцевальных мелодий...

Темы всюду представлены целостно, они нигде не дробятся и не трансформируются; такова вполне оригинальная трактовка симфонической формы...

В сущности, он разрабатывает и обогащает ее новыми толкованиями... Во второй и третьей частях, как и в первой, чередование цельных народных тем решительно господствует над элементами разработки... Финал представляет изящное рондо с пятью повторениями пля-, совой мелодии. Оно достойно завершает всю, единственную в своем роде, народную

симфонию». (Из неопубли-

<стр. 150>

кованного очерка А. А. Альшванга «О советских симфониях военных лет»).

Из Нальчика группа композиторов переехала в ноябре 1941 года в Тбилиси, а в сентябре следующего года, в связи с положением на Южном фронте, вся группа была кружным путем, через Ереван, Баку и Красноводск, направлена во Фрунзе. Переезд дался всем тяжело. Немногим лучше оказалось и на месте:

«...Во Фрунзе нас не ждали, и для приема группы ничего не было приготовлено...

Работать брат почти не мог...». (Из воспоминаний В. Я. Меньшиковой, В. Я. Яковлевой и Е. Я. Федоровской «Памяти брата».)

И все же композитор работал. Осенью 1942 года он писал поэму-кантату «Киров с нами» на текст Н. Тихонова. Вот как запомнился Николай Яковлевич тех трудных месяцев театральному режиссеру С. А. Малявину, вошедшему тогда в круг его добрых знакомых:

«Жил он в первом этаже, окно выходило на улицу. Проходя мимо гостиницы... по нескольку раз в день, я заставал Николая Яковлевича в неизменной позе у маленького письменного стола, с шубой на плечах, склонившегося над листами нотной бумаги... Мы с Павлом Александровичем Ламмом частенько заходили к нему, чтобы вытащить его подышать свежим, чудесным воздухом и погреться на солнышке... Как-то я зашел к нему один... Не успел я произнести слово, как он... бросил мне торопливо: — “Посиди. Через двадцать минут... Только сиди спокойно...”

...Итак, мне приказано ждать и молчать. Беру газету и тщательно изучаю ее — до последней строчки, до наименования типографии. Одним глазом из-за газеты наблюдаю за Николаем Яковлевичем. Он сосредоточен, в хорошем настроении, ему явно что-то удается.

О моем присутствии в комнате он совершенно забыл. Царит тишина, я затаил дыхание, тишина эта только изредка нарушается коротким мурлыканьем: это

<стр. 151>

Николай Яковлевич невнятно пропевает партию какого-нибудь инструмента, отдельную музыкальную фразу, развивает ее...

Однако ноги мои потихоньку начинают коченеть. Я оказываюсь несравненно более чувствительным к холоду, царящему в номере, чем Николай Яковлевич. Он неутомимо водит посиневшими от стужи пальцами по нотной бумаге, сосредоточенный, увлеченный. Внезапно он встает, нервно перелистывает несколько страниц и с довольной ухмылкой шепчет про себя: — “Кажется, получается...” — Потом закрывает партитуру, поворачивается ко мне и произносит совершенно внятно:

— А впрочем, пойдем на воздух». (Из статьи С. А. Малявина «Памяти Николая Яковлевича».)

Об авторских намерениях в кантате «Киров с нами» и ее построении рассказывает А. А. Иконников:

«В кантате четыре части, которые Мясковский... условно охарактеризовал так: “Город ночью”, “Завод”, “Киров”, “Бой”.

Оркестровая прелюдия и вступительные фразы хора первой части:

Домов затемненных громады В зловещем подобии сна —

вводят слушателя в атмосферу зловещей тишины осажденного города, прерываемой вспышкой ночного боя:

Сирены зовут на посты,

И бомбы свистят над Невою, Огнем обжигая мосты.

После короткой оркестровой интермедии (тема Кирова) следует рассказ хора о Кирове, близкий по своей выразительности балладам Шумана (“Два гренадера”) и Глинки (“Ночной смотр”).

Под грохот полночных снарядов

Вполночный воздушный налет

Вжелезных ночах Ленинграда По городу Киров идет».

<стр. 152>

(Из книги А. А. Иконникова «Художник наших дней Н. Я. Мясковский».)

«...К кантате в музыкальных кругах отнеслись сдержанно и даже, пожалуй, неодобрительно. Я не мог разделить такого отношения к этому сочинению, которое и сейчас считаю большой удачей Мясковского, имеющей принципиальное значение для нашей музыки. В нем интересно сплетение (притом очень органичное!) симфонических принципов с принципами массовой песенности. Я уж не говорю о том, что музыка кантаты очень образна и великолепно воплощает тему сурового, напряженного, стойко преодолевающего все огромные трудности борьбы героического Ленинграда. Мясковский сам относился к кантате с нескрываемым чувством авторской симпатии и был огорчен тем, как она была воспринята в кругу его собратьев по искусству. Он подарил мне экземпляр клавира с надписью: “Дорогому Дмитрию Борисовичу — единственному, кто не отверг этот опус”». (Из статьи Д. Б.

Кабалевского «О Н. Я. Мясковском».)

Между тем пришла пора возвращаться. Советская Армия начала контрнаступление под Сталинградом, близился решающий перелом в ходе войны.

«Высокогорное расположение Фрунзе, вредное для его больного сердца, плохие условия работы, наконец поступающие из Москвы сведения о возможности реэвакуации побудили брата начать хлопоты о вызове его с семьей в Москву... 16 декабря [1942 года] мы наконец вернулись домой... Невзирая на всякие житейские трудности и неудобства (холод в квартире, скудное в первое время питание, отсутствие света как раз в нужное для работы время), брат немедленно по приезде включился в общую музыкальную жизнь и в работу...

Постепенно жизнь в Москве стала входить в свою колею. Начались многочисленные концерты, прослуши-

<стр. 153>

вания в Союзе [композиторов] и Комитете [по делам искусств] новых сочинений, привезенных композиторами из эвакуации...

В1944 году был торжественно отмечен юбилей Римского-Корсакова, позднее — юбилей Чехова, затем была проведена юбилейная сессия в честь 60-летия Б. В. Асафьева. Как член комиссий брат принимал живое участие во всех этих начинаниях. Работой он был загружен до отказа...» (Из воспоминаний В. Я. Меньшиковой, В. Я. Яковлевой и Е. Я. Федоровской «Памяти брата».)

В1943 году Мясковский пишет Двадцать четвертую симфонию, посвященную памяти В. В. Держановского (умер 19 сентября 1942 года), и один из лучших своих струнных квартетов — Девятый.

После прослушивания его Д. Б. Кабалевский писал:

«...Если попробовать определить то, что является главным и индивидуальнохарактерным для последних квартетов Мясковского, то я бы указал на отчетливое стремление автора пронизать всю ткань музыки песенным началом. В этом взаимопроникновении