Коэффициенты брачности, рождаемости, смертности и естественного прироста православного населения Европейской России в XVIII-начале XX в. (на тыс. Человек)

Демографический	XVIII в.	1801-1860	1909-1913*
процесс

Все население

Городское население

Брачность	9,9	10,2	8,2
Рождаемость	51	50	47
Смертность	37	36	31
Естественный прирост	14	14	16

Сельское население

Брачность	11,7	10,6	6,7
Рождаемость	60,0	55,0	36,0
Смертность	51,0	49,0	27,0
Естественный прирост	9,0	6,0	9,0

* Все население.

Брачность	9,7	10,1	8,4
Рождаемость	50,0	50,0	49,0
Смертность	36,0	35,0	32,0
Естественный прирост	14,0	15,0	17,0

Изменения в демографических показателях до середины XIX в. были незначительными. Это свидетельствует о том, что за 150-летний период ни городское, ни сельское население не испытывало в своем воспроиз­водстве серьезных перемен. Об этом же говорит и стабильная возрастная структура населения в XVIII-первой половине XIX в., которая не изме­няется только в том случае, если основные демографические характерис­тики также не изменялись. Сделанный вывод очень важен. Для периода до середины XIX в. мы располагаем ограниченным набором демографи­ческих сведений, относящихся ко всему населению, но почти всеобъем­лющим комплексом данных, относящихся к отдельным уездам и губерни­ям в 1830-1850-с гг. Если воспроизводство православного населения в течение 150 лет в целом отличалось стабильностью и не имело существен­ных региональных различий, значит, анализ данных за 1830-1850-е гг., ка­сающихся отдельных местностей, может дать более или менее адекватное представление о воспроизводстве населения во всей России за период до середины XIX в. За вторую половину XIX-начало XX в. имеющийся кор­пус данных достаточен для получения надежной картины изменений в де­мографических процессах.

III. 1. Демографическое поведение православного населения

Модель демографического поведения людей оказывает решающее воз­действие на воспроизводство населения. В России периода империи эта модель определялась крестьянством, доля которого среди жителей стра­ны составляла в начале XVIII в. около 90 %, в 1897 г. — 84 %. Девять десятых крестьян жили в деревнях и занимались сельским хозяйством. Чем дальше от 1897 г. в прошлое мы уходим, тем более крестьянским представляется население России. В XVIII в. даже большинство городов России были аграрными, их жители занимались преимущественно сельс­ким хозяйством и по своему частному и общественному быту мало отли­чались от крестьянства. Хотя модель демографического поведения крес­тьянства, действовавшая в период империи, претерпела некоторые изменения после Великих реформ 1860-х гг. (для привилегированных об­разованных слоев населения, кроме духовенства, — в большей степени, для мещан, купцов и особенно крестьян — в меньшей), но в основных чертах сохранилась и, самое существенное, оставалась основной для по­давляющего большинства населения. Рассмотрим эту модель.

Демографическое поведение крестьянина обусловливалось главным образом его взглядами на брак, семью и детей. Эти взгляды своим проис­хождением и бытованием обязаны комплексу социально-экономических факторов, в ряду которых невозможность существования крестьянского хозяйства вне семейной формы, высокая смертность, не обеспеченная государством и сельской общиной старость были важнейшими. Представ­ления о ценности семьи и детей, священности и нерасторжимости брака нашли свое воплощение в нормах обычного права и крестьянской этики, которая в принципе совпадала с христианской. Несоблюдение обычая и этических норм ставило крестьянина вне общины и по существу вне об­щества, потому что для подавляющего большинства крестьян до конца периода империи община была его микрокосмом, где проходила вся его жизнь от рождения до могилы.

Брачные и семейные отношения в деревне имели не только интим­ный, но и публичный характер. В свадьбе участвовала почти вся дерев­ня, девственность невесты демонстрировалась — на всеобщее обозре­ние представлялась рубашка новобрачной, вывешивалась простыня новобрачных на заборе дома, раздел имущества, факты неподчинения детей родителям, семейные конфликты разбирались на общинных схо­дах; в последний путь провожали все односельчане. Публичность всех межличностных отношений на селе имела следствием подчиненность крестьянина четким, практически не дающим альтернатив нормам де­мографического поведения. Стоит подчеркнуть, что эти нормы освяща­лись церковью, к началу XVIII в. они превратились уже в традицию, а традиции, тем более поддерживаемые православной верой, крестьянин привык уважать.

Каково же было содержание норм демографического поведения, в ка­кой мере эти нормы находили воплощение в реальном поведении основ­ной части населения России?

С точки зрения русского земледельца, брак — важнейшее условие порядочности человека, его материального благосостояния и обществен­ного веса. Вступление в брак — моральный долг. До заключения брака крестьянского парня, даже взрослого — 20 лет, никем в деревне всерьез не воспринимался. Он — «малый». Уже само название статуса нежена­того молодого мужчины говорит об ущемленности его прав и о его не­полноценности. И действительно, «малый» находился в полном подчи­нении у старших, не имел голоса в семье, не участвовал в сельском сходе. Ему не доверялись некоторые сельскохозяйственные работы, на­пример посев, который ассоциировался с оплодотворением, покидать деревню он мог лишь под присмотром взрослых. Только после вступ­ления в брак «малый» становился настоящим «мужиком», т. е. приобре­тал права и обязанности полноценного члена семьи и общины. Нежена­тые мужчины вызывали подозрительное и презрительное отношение окружающих. Их называли обидными прозвищами, например «векову­шами» по аналогии со старыми девами, что означало пожилой, засидс- лый, обойденный невестами парень. Люди вслух в их присутствии бес­церемонно выражали свои догадки об их физическом уродстве как о причине внебрачного состояния. Словом, холостое положение рассмат­ривалось как своего рода безнравственное поведение. «Холостой, что бешеный. Холостой — полчеловека», — говорила русская пословица. Считалось, что не женятся только физические и нравственные уроды, парни плохого рода, разорившихся семей или прослывшие «непутящи- ми», «забубенными головами», т. с. распутными, буйными и беззабот­ными людьми, которые забыли страх божий и наставление родителей.

Невеселая судьба ожидала и незамужнюю женщину. Недаром говори­лось: «Без мужа жена— всегда сирота». По крестьянским понятиям, жен­щина без мужане имела самостоятельной ценности: «Птица крыльями сильна, жена мужем красна». После смерти родителей она была обречена на бед­ность или нищенство, лучшим выходом для нее могло служить постриже­ние в монастырь. Пословица «Жизнь без мужа — поганая лужа», — отра­жала мироощущение крестьянки, по несчастливому стечению обстоятельств оказавшейся без семьи. Женщина всегда предпочитала де­вичеству самую плохую партию.

Взгляды крестьян на брак в значительной мере определялись экономи­ческими и правовыми условиями их жизни. Прежде всего неженатый кре­стьянин не мог получить полный земельный надел — главный источник средств существования — от помещика, администрации или общины. Меж­ду тем только получение земли и связанное с этим вхождение крестьяни­на в состав налогоплательщиков давало ему личные права — взрослый, но холостой мужчина находился в неопределенном положении. Суще­ственно было и то, что крестьянское хозяйство могло нормально суще­ствовать при наличии в нем и женских и мужских рук, так как в его основе лежало половозрастное разделение труда. По воззрениям кресть­ян, мужчина не должен был делать женской работы, а женщина — мужс­кой. Приготовление пищи, уход за скотиной, воспитание детей, бытовое обслуживание семьи, включая обеспечение всех ее членов домотканой одеждой, считалось делом женских рук. Полевая же работа, за исключе­нием жатвы, заготовка дров, уход за постройками и т. п. лежали на муж­ских плечах. Только вместе крестьянин и крестьянка могли вести полно­ценное хозяйство, способное удовлетворять потребности семьи.

Понимание крестьянами брака как морального долга обусловливалось также их религиозными воззрениями. «Отношения полов, — учила цер­ковь, — святы и чисты только в таинстве брака... Те, кто волею Божьей принимают решение никогда не вступать в брак, должны воздерживаться от всяких интимных отношений, потому что это было бы изменой Богу... Бог сотворил мужчину и женщину, чтобы они в браке соединили свои жизни как “плоть едина”». В соответствии с этими наставлениями церкви жизнь без семьи рассматривалась как отклонение от предначертаний Гос­подних либо по причине несчастья, либо вследствие безнравственности. Напротив, женитьба, рождение и воспитание детей рассматривались как исполнение божественных указаний. В силу этого обряд венчания зани­мал особенное место в жизни крестьян и назывался ими «суд Божий». «Обряд венчания, — заметил этнограф конца XIX в., — одно из самых великих таинств для крестьянина. Он не только уважает его, но и благого­вейно готовится к нему, со страхом встречает. Тут Бог благословляет че­ловека на новую жизнь, решает для него счастье или несчастье. Был же­них добрый, невеста честная—присудит Господь толику счастья в брачной жизни, нет—не пошлет Господь и радости. Момент таинства поэтому — самый крупный и страшный в жизни — момент исполнения предначерта­ния Божьего. Отсюда и название таинства судом Божьим».

Итак, экономическая и моральная необходимость заставляла крестьян жениться при первой благоприятной возможности, делала безбрачие по­чти невозможным в их глазах.

При заключении брака материальные расчеты имели очень большое значение. Это обстоятельство явилось для многих наблюдателей кресть­янской жизни основанием считать брак хозяйственной сделкой и отрицать какое-либо значение взаимной склонности, эмоций и наличие нематери­альных соображений у жениха и невесты. Такая точка зрения утрирует положение дел. Конечно, браки устраивались родителями, и они всегда принимали в расчет прежде всего статус и престиж семьи, из которой происходили новобрачные, затем личные качества невесты и жениха и лишь в последнюю очередь их взаимные склонности. По русскому обы­чаю новобрачные не устраивали отдельного самостоятельного хозяйства, новая семья становилась частью уже существующей семьи отца жениха, в его дом переходила невеста на жительство. Вряд ли правильно объяс- пять исключительно материальными соображениями желание родителей жениха иметь в доме работящую, здоровую, скромную, с хорошим ха­рактером, красивую женщину из хорошей семьи, так же как и желание родителей невесты отдать замуж дочь за трудолюбивого, трезвого, здо­рового мужчину, хорошего роду, с честным именем на селе, которому не угрожает военная служба. Этот расчет включал психологические, эстети­ческие соображения, а также престижность данного брачного союза, по­этому брак не являлся хозяйственной сделкой. Случалось, что желание родителей и новобрачных совпадали, бывало и наоборот, но чаще всего молодые не испытывали друг к другу ни ярко выраженной симпатии, ни антипатии. Однако желание новобрачных все более принималось в расчет. Во-первых, это было следствием того, что возраст вступления в брак со временем повышался. Например, если в начале XVIII в. женили девочку 12-14 лет и мальчика 13-15 лет и их мнение родители могли игнориро­вать, то во второй половине XIX в. супругами становились молодые жен­щина и мужчина в возрасте 21 и 24 лет, и совсем не учитывать их жела­ния было уже невозможно. Во-вторых, в молодых крестьянах постепенно развивались автономность, чувство собственной индивидуальности, вследствие чего к концу XIX в. они стали упорнее, чем их сверстники прежде, настаивать на принятии во внимание их желаний.

Наконец, следует учесть религиозные воззрения крестьян. Брак по стра­сти не являлся богоугодным делом, он содержал в себе, по их мнению, что-то греховное, ибо цель брака состоит не в получении плотских радо­стей, а в устройстве семьи, рождении и воспитании детей. Страсти грехов­ны и мешают устройству совместной жизни мужчины и женщины на пра­вильных основаниях, т. е. таким образом, чтобы брак, по словам Иоанна Златоуста, превратил дом в «малую церковь», где Божья благодать суще­ствует для спасения и жизни человека. В отличие от современного челове­ка, крестьяне полагали, что не страсть, а необходимость оправдывает и од­новременно облагораживает брак. Известный этнограф Л. Ефименко заметила: «Выходить замуж по любви считается для девушки постыдным».

Согласно крестьянским представлениям, в брак необходимо было всту­пать в молодости. В начале XVIII в. оптимальным возрастом считались 16-18 лет для девушки и 18-20 для юноши, во второй половине XIX в. — соответственно 20-22 и 23-25. На девицу старше этого возраста смотре­ли как на засидевшуюся невесту, а на мужчину — как на старого холос­тяка. Оптимальный возраст до некоторой степени определялся духовны­ми и светскими законами, но главную роль играли все же условия крестьянской жизни. Прежде всего отсутствие необходимости для ново­брачных устраивать собственное хозяйство создавало реальную возмож­ность ранних браков. Родители жениха хотели взять в дом работницу по­моложе и поздоровее, а поскольку разница в возрасте жениха и невесты была величиной достаточно фиксированной, то и сына приходилось же­нить раньше. Психологические соображения родителей также играли в этом важную роль. Патриархальная крестьянская семья строилась на строгом подчинении младших старшим, женщин — мужчинам. Чем моложе были дети, тем с большим успехом родители могли употребить свою власть над ними. «Жени помоложе, пока послушен, а уматереет — не уженишь» — житейская мудрость стариков. Крестьяне справедливо считали, что чем моложе невеста, тем легче пройдет ее адаптация к новым условиям. Тя­желая крестьянская работа рано старила и истощала женщину; она быст­ро теряла свою привлекательность и частично здоровье, а эстетические и практические соображения играли важную роль при заключении брака. Жених хотел скорее стать полноправным «мужиком»; невеста боялась за­сидеться в девках, ее родители страшились, что девушка до замужества может забеременеть, и тогда возможность замужества крайне затрудня­лась, а на семью и род ложился страшный позор. Родители новобрачных хотели иметь внуков, чтобы быть уверенными, что их род не прервется, — этому придавалось большое значение. При высокой смертности только ранние браки могли это гарантировать. Ранние браки являлись способом дать легальный выход гиперсексуальности молодежи. И старики по-сво­ему были правы — в деревнях, в которых под влиянием отходничества браки заключались в более старшем возрасте, было намного больше жен­щин с внебрачными детьми, с разбитой на этом основании судьбой.

Как видим, у крестьян имелось много соображений для ранних бра­ков. Поэтому, когда средний возраст вступления в брак в середине XIX в. приблизился к продолжительности одного поколения — 22-25 лет, то в силу всех вышеприведенных мотивов ранних браков дальнейшее «старе­ние» первых браков прекратилось.

Идеальная, с точки зрения крестьян, разница между возрастом жениха и невесты составляла 2-3 года. Девушка считала для себя бесчестьем выйти замуж за «старика» — мужчину старше ее более чем на 2—3 года. Это определялось высокой смертностью мужчин (средняя продолжитель­ность жизни у мужчин была примерно на 2-3 года меньше, чем у жен­щин), их ранним старением от тяжелого труда и страхом для женщины остаться вдовой, да еще с детьми. И это было резонно. При увеличении разницы в возрасте с 0 до 10 лет вероятность овдоветь к 40-50 годам увеличивалась почти вдвое.

Существенным препятствием к браку служило, пожалуй, только род­ство или свойству между желающими вступить в брак. По правилам пра­вославной церкви запрещались браки по кровному родству и свойствэ между одним супругом и родственниками другого до 7-й степени, меж­ду родственниками одного и другого — до 5-й степени и т. д. Точное соблюдение этих правил ставило трудности при вступлении в брак. Под влиянием требований жизни Синод после долгих колебаний принял в 1810г. достаточно либеральный закон о браках, который понизил требо­вания к родству на три степени. Например, браки по кровному родству и свойствэ между одним супругом и родственниками другого запреща­лись только до 4-й степени. Католическая церковь была либеральнее пра­вославной, а протестантская — либеральнее католической: у протестан­тов запрещались браки только между родственниками по прямой линии. Ограничения между вступающими в брак родственных отношений, кото­рые соблюдались православным населением, практически исключали воз­можность существования кровного родства между будущими супругами и обеспечивали низкую степень последнего в популяции в целом. Это имело огромное значение для воспроизводства физиологически и психо­логически здорового поколения. По подсчетам некоторых исследовате­лей, среди крестьян в конце XIX-XX в. некоторая степень кровного род­ства наблюдалась всего у 2-6 человек из тысячи. Таким образом, опыт поколений диктовал как соблюдение равенства в возрасте, так и недопу­стимость родственных отношений между супругами.

Если брак крестьяне считали богоугодным делом и полагали, что брачные узы неразрывны, то на развод они смотрели отрицательно. Но и здесь взгляды со временем изменились. В начале XVIII в. народная эти­ка допускала разводы и вторые браки при наличии многих оснований. Но постепенно под влиянием церкви число таких оснований сократи­лось до пяти: пострижение в монашество, прелюбодеяние, длительное отсутствие по неизвестной причине, вступление одного из супругов в отсутствие другого в новый брак, тюремное заключение. Это совпадало с другой тенденцией — со временем идея священности и вечности (счи­талось, что и в загробном мире, в стране праведников, муж соединится со своей первой женой) брака все более укоренялась в сознании кре­стьян. Во второй половине XIX в. развод стал рассматриваться кресть­янами как тягчайший грех, хотя и в XVIII в. первый брак, как правило, был единственным, если только он не прерывался ранней смертью од­ного из супругов.

Вдовство, особенно для женщин, крестьяне рассматривали как Божье наказание, огромное несчастье. Имеется много русских пословиц на этот счет: «Лучше семь раз гореть, чем раз овдоветь»; «В девках приторно, замужем натужно, а во вдовьей чреде (положении.—Б. М.) что по горло в воде»; «Вдовье дело горькое. Нет причитания супротив вдовьего (вдо­вий плач — самый горький. — Б. М.)». И вдовец, и вдова — «круглые сироты», которые нуждаются в помощи и защите. Поэтому второй брак не осуждался. Однако крестьяне относились к нему с некоторым подо­зрением из-за страха, что и он окажется недолговечным: один раз Бог покарал, покарает и второй. Третий же брак крестьянами порицался, поскольку считалось, что, вступая в третий брак, человек стремится из­менить свою судьбу, явно идет наперекор Божьей воле оставить его оди­ноким. Крестьяне говорили: «Первая жена от Бога, вторая — от челове­ка, третья — от черта». Крестьянское мировоззрение вступало даже в противоречие с православной нормой, допускающей третий брак как последний брак. Девушка неохотно вступала в брак со вдовцом, так как боялась на том свете остаться одинокой, ибо ее муж там соединится с первой женой. Вдову неохотно брали замуж. Естественно, чаще всего овдовевшие люди вступали в брак друг с другом. Согласно крестьянс­ким представлениям, вступление в брак пожилых (например, для муж­чины — в возрасте старше 60 лет, для женщины — старше 50 лет) счита­лось неприличным, «ибо брак от Бога установлен ради умножения рода человеческого», что находилось в противоречии с законом, который до­пускал заключение брака до 80 лет.

Моральным оправданием супружеской жизни служили дети — без них брак терял богоугодность. «У кого детей нет — во грехе живет», — говорила пословица. Многодетность освящалась церковью, прерывание беременности и вообще уклонение от рождения детей считались и церко­вью и крестьянами грехом. Имелись и экономические соображения, спо­собствовавшие многодетности. Без взрослых сыновей хозяйство не име­ло шансов стать зажиточным. Только большая семья, полагали крестьяне, могла рассчитывать на благосостояние. Бездетного крестьянина в старо­сти ожидала нужда, потому что после 60 лет у него, как правило, по крайней мере частично, забирали землю опять в общину для нового поко­ления. Согласно этическим и правовым нормам, сын должен был матери­ально содержать престарелых, немощных родителей, а дочь ухаживать за ними и оказывать моральную поддержку. Так в действительности и было. Уклонявшихся от этой обязанности детей община, крестьянский суд, а до отмены крепостного права помещики и администрация принуждали к выполнению своего долга перед родителями. Без детей старики могли рассчитывать только на помощь общины и родственников, но ее хватало ровно настолько, чтобы не умереть с голоду. Поэтому именно дети слу­жили для крестьян как бы страховым полисом, который обеспечивал их в старости. «Корми сына до поры: придет пора — сын тебя прокормит». При отсутствии сыновей допускалось усыновление, а если все дети были дочерьми, — принятие в семью зятьев. Усыновление проходило по реше­нию общины и в этом случае освобождало семью от воинской повинно­сти. Приемные дети рассматривались как родные и не подвергались ни­какой дискриминации. Крестьяне говорили: «Не тот отец, мать, кто родил, а тот, кто вспоил, вскормил да добру научил».

Сколько же детей крестьяне считали необходимым иметь, чтобы обеспе­чить старость? Как минимум три сына: «Один сын — не сын, два сына — полсына, три сына — сын». Почему именно три? «Первый сын — богу, второй — царю, третий — себе на пропитание». Пословица имела в виду, что первый сын, скорее всего, умрет в младенчестве, второй пойдет слу­жить в армию (до 1874 г. призыв на службу навсегда отрывал крестьяни­на от дома), в старости рассчитывать можно лишь на третьего сына. При равновероятном шансе рождения сына и дочери, чтобы иметь троих сы­новей, нужно родить шестерых детей. Счет на сыновей велся потому, что «дочь — чужое сокровище: холь (ухаживай. — Б. М.) да корми, учи да стереги (от греха, т. е. внебрачной связи. — Б. М.), да в люди отдай». «Сына корми — себе пригодится; дочь корми — людям снадобится (приго­дится. — Б. М.)у>. Согласно демографическому расчету конца XIX в., для мужского пола вероятность дожить до возраста 1 год составляла 35 %, до 21 года — возраста призыва на воинскую службу —- 44 %, до 45 лет — до того момента, когда старому отцу понадобится помощь, — 35 %. Един­ственного сына в армию не брали. Таким образом, из трех сыновей толь­ко один мог помочь в старости.

Среди женского пола смертность была лишь немного меньше, поэто­му из трех дочерей в старости можно было полагаться тоже на одну. Зна­чит, на спокойную старость можно было надеяться, если в семье не менее шести детей. Отсюда пословица: «У кого детей много, тот не забыт от

Бога». Сказанное, однако, не означает, что в среде крестьянства родители сознательно стремились ограничить число детей шестью. Всякое вмеша­тельство в священное дело рождения рассматривалось как грех. «Крес­тьяне смотрят на зачатия и рождения по аналогии с животными и растени­ями, а последние для того и существуют, чтобы плодоносить», — писал в середине XIX в. священник Ф. Гиляровский.

Крестьяне резко отрицательно относились к внебрачной рождаемости. Внебрачные дети, не узаконенные через последующий брак, считались не­законнорожденными. Рождение вне брака сурово осуждалось. Женщине, в особенности девушке, родившей ребенка вне брака, и ее семье грозили позор, презрение односельчан, а без помощи родителей — и нищета. Не­редко такая женщина была вынуждена покидать деревню, переезжать в го­род, становиться проституткой, подкидывать ребенка или в отчаянии уби­вать его. Женщины, забеременевшие не от мужа, пытались вызвать искусственный выкидыш, обращались к знахаркам, чтобы избавиться от плода. Незавидна была и судьба незаконнорожденных детей, так как роди­тели «согрешившей» матери часто отворачивались от нее и от ее ребенка, ни отец, ни государство, ни община по закону не обязаны были содержать внебрачных детей. Они жили в деревне париями, их презирали, высмеива­ли, награждали унизительными кличками. Однако при достижении совер­шеннолетия мужчины получали земельный надел наравне с другими.

2. Брачность

А. Возраст вступления в брак

В России всегда преобладали ранние браки. В XVII-начале XVIII в. наиболее распространенными были браки между 16-18-летней невестой и 18-20-летним женихом; случались и очень ранние браки, так как цер­ковь ограничивала нижний предел бракоспособного возраста 12 годами для невесты и 15 годами для жениха. В 1774 г. бракоспособный возраст повысился у женщин до 13 лет, в 1830 г. до 16 лет у невесты и 18 лет у жениха. Мотивировка последнего указа вполне рациональна: «Во избежа­ние известных по опыту вредных последствий, кои происходят от сочета­ния браков между несовершенными». Традиция чрезвычайно ранних бра­ков долго сохранялась, но брачный возраст повышался. За 1780^1850-е гт. средний возраст невест вырос с 15-16 до 18-20 лет, женихов — с 16-18 до 20-21 года. На окраинах России — на Севере, в Сибири, в южных губерниях — в брак вступали на год-два позже, чем в центральной части Европейской России.

Кроме закона действовали и другие факторы, повышавшие нижний предел бракоспособного возраста. Фактором, оказавшим влияние на уве­личение возраста вступления в первый брак, было осознание образован­ной частью общества под влиянием разъяснений врачей вредности для здоровья чрезвычайно ранних браков, заключаемых до наступления пол­ной половой зрелости. У русской крестьянки во второй половйне XIX в. половая зрелость наступала в среднем в 16,2 года, при этом в 17,1 года на севере и до 15,3 на юге Европейской России. У представительниц при­вилегированных классов половая зрелость наступала несколько раньше.

Нет никаких оснований для предположения, что половая зрелость в кре­постное время наступала раньше. Постепенное повышение брачного воз­раста в законодательстве, а вслед за ним и в жизни являлось рациональ­ным и происходило иод влиянием помещиков и администрации в государственной деревне. От крепостного времени сохранилось множе­ство инструкций, полученных от помещиков и государственной админи­страции приказчикам, эти инструкции включали и пункт о браках. В пер­вой половины XVIII в. чаще всего рекомендовалось венчать девушек в возрасте 15-16 лет, юношей — в 18 лет, а с конца XVIII в. — соответ­ственно в 16-18 и 18-20 лет; предельный возраст устанавливался для мужчин — 25 лет, для женщин — 20 лет. Инструкции отражали не только изменение гигиенических представлений, но также и усилившееся с кон­ца XVIII в. малоземелье в центре России.

К середине XIX в. большая половина девушек вступала в брак до 21 года, а мужчин — до 23-24 лет. После 23 лет вероятность для девицы выйти замуж падала и к 40 годам становилась ничтожной. Начиная с 1860-х гг. средний возраст вступления в первый брак стабилизировался и вплоть до 1917 г. оставался неизменным: у невест 21,4 года, у женихов — 24,2 года. Устойчивость была результатом главным образом того, что доля вступавших в брак ранее 21 года и после 30 лет уменьшалась, а в интервале 21 год — 30 лет увеличивалась.

Городские женихи и невесты были примерно на 3 года старше, чем новобрачные в деревне, и чем крупнее город, тем разница возрастала. Например, в 1910г. средний возраст вступления в брак у мужчин равнял­ся в крупных городах 27,7 года, в прочих городах — 26,8, в деревне — 24,8 года, у женщин — соответственно 24,3; 22,8 и 21,6 года. В порефор­менное время в городах наблюдалось понижение возраста женихов, а у невест он практически остался без изменений, что вело к стиранию раз­личий между городом и деревней в отношении возраста новобрачных. Причина этого явления состояла в росте крестьянской миграции в города, которая несла с собой сельскую модель брачности.

Средний возраст вступления в брак заметно варьировал по губерни­ям. Браки молодели с Севера на Юг и с Запада на Восток. Наиболее мо­лодые браки наблюдались в регионах, имевших сугубо сельскохозяйствен­ную специализацию, наиболее поздние — в промышленных и промысловых регионах. Зависимость от занятий сказывалась на возрасте вступления в брак даже в пределах одного уезда. Современники объяс­няли это так: если село сельскохозяйственное, то жених и его родители стремились раньше получить работницу в дом, если промышленное или промысловое, то не торопились взять в дом лишнего едока. В порефор­менное время возраст вступления в брак всюду в России постепенно вы­равнивался, приближаясь к среднероссийскому стандарту, в чем отража­лось формирование общероссийской модели брачного поведения.

Б. Сезонность браков

В течение года заключение браков происходило неравномерно (табл. III.2). Наибольшее число браков заключалось в январе-феврале и октябре-ноябре. Причины помесячных колебаний были экономические и религиозные. Церковь воспрещала венчания на протяжении четырех по­стов — Великого (48 дней), Рождественского (40 дней), Петрова (20 дней) и Успенского (15 дней); с 25 декабря до 6 января, во все дни масленицы (неделя перед Великим постом) и пасхальной недели, в кануны и в самые дни церковных и государственных праздников, а также накануне среды, пятницы и воскресенья в течение всего года. Отсюда отсутствие браков в марте и декабре и небольшое количество браков в апреле, июне и авгус­те. Частые колебания числа венчаний в феврале объясняются переходя­щим характером Великого поста, который мог начинаться и в феврале, и в марте. Многочисленные браки зимой и осенью были связаны также с аграрным циклом: с окончанием сельскохозяйственных работ в сентябре начиналось время свадеб (с перерывом в декабре в связи с Рождествен­ским постом), достигавшее своего апогея в январе-феврале и замирав­шее к началу нового цикла работ в марте-апреле.

Таблица III.2