О. В. Горбачёв / Проблемы истории России 20 века / 1945-1953

Послевоенное государство и общество (1945-1953 гг.)

Большинство специалистов относят период 1945-1953 гг. к числу наименее исследованных в истории России XX в. С конца 80-х гг. под влиянием перестроечных процессов тема сталинизма оказалась в центре общественного внима­ния. Историческая наука получила важный социальный за­каз - в сжатые сроки было необходимо всесторонне изу­чить эту проблему и представить результаты исследований на суд научной и широкой общественности. Постепенное открытие архивов позволило по-новому взглянуть на период позднего сталинизма, а зачастую и впервые узнать о многих событиях того времени. Вряд ли можно подсчитать, сколько на рубеже 80-90-х гг. было написано о И. В. Сталине и сталинизме. Однако при анализе этих публикаций бросается в глаза, что в центре их внимания в основном находятся 20— 30-е гг., период Великой Отечественной войны, послевоен­ным же годам уделяется недостаточно внимания.

Определенную роль в этом сыграло смещение исследова­тельского интереса к проблемам внутрипартийной борьбы, укрепления сталинского единовластия, политическим про­цессам и репрессиям 30-х гг. Но дело не только в этом. Еще в 1988 г. Д. А. Волкогонов, будучи одним из первых, кто получил доступ к ранее секретным документам, при работе над подробной политической биографией И. В. Сталина обратил внимание на отсутствие в архиве ЦК КПСС его личных бумаг. Р. А. и Ж. А. Медведевы в книге «Неизвест­ный Сталин» предположили, что часть личного архива Ста­лина могла быть уничтожена в первые дни после его смерти Л. П. Берия, Г. М. Маленковым и Н. С. Хрущевым, которым официально был поручен разбор его документов и бумаг. Исходя из той роли, которую каждый из них играл в жизни партии и страны со второй половины 30-х гг., они стреми­лись ликвидировать документы, которые так или иначе мог­ли скомпрометировать их. Именно поэтому, по мнению Р. А. и Ж. А. Медведевых, материалы 20-х - начала 30-х гг. сохранились в архивах более полно, чем послевоенные.

Рассекреченные документы КПСС в целом подтверждают это предположение. Они позволяют говорить об уничтоже­нии сталинских и других важных документов, касающихся ближайших преемников вождя, не только в первые дни после смерти Сталина, но и в последующие годы. Например, когда весной 1956 г. был арестован бывший помощник Г. М. Маленкова Д. Н. Суханов, у него, как это водится, потребовали дать показания на своего бывшего начальника 21 мая Д. Н. Суханов написал объяснение об уничтожении архивных документов о Маленкове, среди которых «были бумаги, полученные в разное время от Сталина и некоторые другие документы». Большую пачку документов он принес лично Маленкову, добавив при этом, что «материалов кроме этих есть еще много». Среди переданных Маленкову бумаг были и написанные против него показания бывшего наркома внутренних дел Н. И. Ежова. На вопрос Маленкова, что с ними делать, Суханов высказал предположение, что, воз­можно, этот материал подлежит уничтожению, «как и те документы, в отношении которых в августе 1954 г. было принято решение об уничтожении». О каких документах идет речь - не установлено, как не обнаружено и решений об уничтожении каких-либо документов. Вероятнее всего Н. Суханов имел в виду какое-то устное распоряжение о чистке архивов и ликвидации компрометирующих партий­ную верхушку документов, хорошо известное Н. С. Хрущеву а возможно, и некоторым другим членам Президиума ЦК.

Позднее эта история получила продолжение. В июне 1958 г., когда Г. М. Маленков был уже окончательно по­вержен, председатель Комитета партийного контроля Ппи ЦК КПСС Н. М. Шверник направил на имя Н. С. Хрущева докладную записку, где сообщал, что в ходе проверки «антипартийной» деятельности Г. М. Маленкова установке но, что «он в 1953 г. после ареста Берия скрыл от ЦК КПСС и уничтожил документы, изобличающие в преступ­лениях, совершенных им против многих партийных и совет­ских работников», а в 1956 г. «похитил» и уничтожил доку­менты из сейфа Д. Н. Суханова, которые также изобличают его «как преступника и заговорщика против партии».

Разумеется, личный архив Сталина не исчерпывал всей совокупности документов по периоду 1945-1953 гг. Но не­сомненно, что в нем должны были содержаться многие клю­чевые документы по внутри- и внешнеполитическим пробле­мам, утрата которых, по крайней мере на какое-то время будет означать невозможность всестороннего исследования многих вопросов. К этому нужно добавить, что некоторые фонды, содержащие документы периода 1945-1953 гг., до настоящего времени остаются засекреченными и недоступ­ными исследователям, к части из них доступ ограничен.

Вместе с тем большой объем документальных источников из различных архивов все же был предоставлен в распоря­жение историков. У них появилась возможность приступить к глубокому и даже детальному изучению и осмыслению послевоенных лет, когда во главе Советского государства оставался И. В. Сталин.

Вторая мировая война коренным образом изменила соот­ношение сил на международной арене, выдвинув СССР в число ведущих мировых держав. Содержание международных отношений в первые послевоенные годы определялось нарас­танием противоречий между бывшими союзниками по анти­гитлеровской коалиции и возникновением холодной войны. Неудовлетворенность состоянием исследований в этой облас­ти, а также новые возможности для научных поисков, от­крывшиеся в 90-е гг., привели российских историков к поста­новке вопроса о создании «новой истории» холодной войны. Ее истокам и причинам было уделено особое внимание. Дис­куссионные вопросы сталинского периода послевоенной кон­фронтации стали предметом специального обсуждения на конференциях и семинарах «Сталин и холодная война», орга­низованных Институтом всеобщей истории РАН. В 1995 г. в ИВИ РАН была создана группа по изучению холодной войны (А. О. Чубарьян, М. М. Наринский, Н. И. Егорова,

А. М. Филитов, В. А. Мальков, И. В. Гайдук, М. Л. Коробоч- кин, В. В. Поздняков), преобразованная спустя несколько лет в Центр изучения истории холодной войны (руководитель Н. И. Егорова). Основным направлением в деятельности Цен­тра является конкретно-историческое и теоретическое иссле­дование феномена холодной войны на основе выявления и анализа нового документального материала в российских и зарубежных архивах, а также международное сотрудничество в данной области. Реальной площадкой для его расширения должно послужить решение XIX Международного конгресса исторических наук (Осло, 2000) о создании специальной меж­дународной комиссии по истории холодной войны. Помимо монографических исследований сотрудниками Центра было издано несколько сборников статей: «Сталин и холодная война» (1998), «Сталинское десятилетие холодной войны» (1999), «Холодная война. 1945—1963 гг. Историческая рет­роспектива» (2003) и др.

Одним из центральных вопросов начального периода хо­лодной войны является эволюция взаимоотношений СССР и

США от союза к конфронтации на завершающем п-лпг Второй мировой войны и в первые послевоенные годы. Одна из первых попыток переосмыслить эти проблемы принадле­жала В. И. Батюку и Д. Г. Евстафьеву. Сравнительный анализ политики СССР и США, работа дипломатии, разведки, воен­ного планирования, советской и американской пропаганды, общественное мнение двух стран, сотрудничество и противо­борство И. В. Сталина, Ф. Д. Рузвельта, Г. Трумэна предпри­няты в монографиях В. О. Печатнова «От союза - к холодной войне. Советско-американские отношения в 1945—1947 гг.» и «Сталин, Рузвельт, Трумэн. СССР и США в 1940-х гг.». На широком документальном материале автор показывает, что в распаде коалиции СССР, США и Великобритания при всей объективности этого процесса не было автоматизма, что этот процесс потребовал многих целенаправленных усилий и действий (или бездействия) и стал общим делом всех участ­ников «большой тройки». Этот вывод позволяет преодолеть взгляд об односторонней ответственности той или другой стороны за развязывание холодной войны. Впрочем, такая постановка вопроса уже давно признана историками не акту­альной. По мнению И. В. Гайдука, насущной задачей стано­вится необходимость ответить на вопрос «Что виновато в развязывании холодной войны?» вместо «Кто виноват?». Дру­гими словами, необходимо выяснить, какие долгосрочные и конкретно-временные факторы привели к обострению отно­шений между вчерашними союзниками.

Данная проблема вызвала оживленную дискуссию о со­отношении идеологии и национальных интересов в политике соперничающих государств, в частности СССР. О. А. Чуба- рьян подчеркнул, что вопрос о взаимосвязи идеологии и «Realpolitik» в действиях советского руководства стоит очень остро, и ответ на него зависит не столько от поисков новых архивных документов, сколько от осмысления уже известных фактов.

Д. Ф. Наджафов отмечает, что участие СССР в коалиции со странами демократического Запада практически не повли­яло на видение перспектив мирового развития И. В. Стали­ным и его соратниками, а итоги войны были восприняты ими как еще одно подтверждение марксистско-ленинской теории о неизбежности перехода человечества к социализму и ком­мунизму через империалистические войны и пролетарские революции. Вторая мировая война как порождение «общего кризиса капитализма» изменила соотношение сил между со­циализмом и капитализмом в пользу первого. Поскольку борьба двух систем должна была завершиться победой соци­ализма, постольку послевоенная внешнеполитическая страте­гия Сталина неизбежно оказалась направленной на разрыв союзнических отношений с Западом. Антикапиталистические цели советского руководства, по мнению Д. Ф. Наджафова, отнюдь не совпадали с национально-государственными инте­ресами страны. В целом же обе идеологии — и коммунисти­ческая, и либерально-демократическая - выступали как над­национальные, обращенные главным образом во внешний мир, и стали подосновой «структурных противоречий» хо­лодной войны. Таким образом, действия советского руковод­ства следовали в русле марксистско-ленинского анализа, со­гласно которому союзнические отношения СССР и Запада не могли не быть временными, а их последующее противостоя­ние было неизбежным «по самой природе классово разделен­ного мира». Что касается прагматизма Сталина, то, как под­черкивает Д. Ф. Наджафов, это был марксистский «прагма­тизм», ограниченный системой классовых принципов и убеждений, с прицелом на как можно больший ущерб мировому капитализму. «Это определяло достаточно узкие рамки историко-политического сознания Сталина, классо­вость категорий его мышления, однозначную направлен­ность мыслей. Следовательно, и действий», — делал вывод историк.

Другие исследователи, например А. М. Филитов, Т. А. По- кивайлова, полагают приоритетными в советской политике соображения, вытекающие из национальных и геополитичес­ких интересов СССР. Т. А. Покивайлова иллюстрирует это на примере одного из наиболее дискутируемых вопросов между­народных отношений после войны - эволюции политики СССР в отношении стран Восточной Европы, где, как считают неко­торые исследователи, вопрос о создании коммунистических режимов поначалу не стоял, и речь шла лишь о создании «пояса безопасности» из дружественных, но не обязательно коммунистических государств. О. А. Ржешевский считает, что в настоящее время в распоряжении исследователей достаточ­но документов, чтобы выяснить, как понимались и реализо­вывались национальные интересы в СССР. Историк относит к ним, во-первых, возвращение в состав Советского Союза территорий, отторгнутых от России п 1918-1920 гг., и, во- вторых, создание «пояса безопасности» на западных грани­цах Союза. О. А. Ржешевский отмечает что «прокоминтер- новская» внешняя политика СССР всегда находилась на второстепенном месте по сравнению с «наркоминдельской», которая строго отражала национальные интересы и которой всегда отводилось главное место.

Наконец, третья группа историков не склонна отделять идеологические представления от прагматических. Амери­канский историк В. М. Зубок, выступая в Москве на семина­ре «Сталин и холодная война» в марте 1998 г., назвал ложным противопоставление «идеологии» и «национального интереса» в советской внешней политике, так как последний также был идеологическим конструктом. Для понимания ис­тории холодной войны важнее анализ того, как влиял на политику исторический опыт в преломлении личного вос­приятия различных поколений политических лидеров. «Ква­зидилеммой» считает постановку вопроса о приоритетах доктринально-идеологических или прагматических сообра­жений безопасности СССР и Л. Я. Гибианский. Он предпо­лагает, что Сталин отождествлял интересы СССР в вероят­ном столкновении с западными странами с интересами «со­циализма» в борьбе против «капитализма». Таким образом, обе названные цели «оказывались неотделимы одна от дру­гой, сливаясь в единое целое».

Особое место в формировании биполярности послевоен­ного мира занимает ситуация в Восточной Европе и склады­вание в странах региона просоветского блока. В настоящее время опубликовано несколько внушительных сборников до­кументов по этой проблеме («Советский фактор в Восточ­ной Европе. 1944-1953», «Восточная Европа в документах российских архивов, 1944-1953 гг.»). Публикация докумен­тов, однако, не снизила накала дискуссий вокруг роли со­ветского фактора в утверждении здесь сначала «народных демократий», а затем социалистических режимов. Можно выделить как минимум две тенденции в новейшей историо­графии данной проблемы. Предварительно заметим, что споры ведутся вокруг соотношения внутренних социально- политических причин и степени внешнего влияния (политики Москвы) на утверждение в Албании, Болгарии, Венгрии, Польше, Румынии, Чехословакии и Югославии советского об­разца социализма. На рубеже 80—90-х гг., вероятно, под влия­нием так называемых «бархатных» революций (в послед­ние годы по критерию их общей направленности наметилась тенденция квалифицировать их как «антикоммунистичес­кие»), получила распространение точка зрения о первосте­пенной роли силового советского фактора в становлении и укреплении просоветских коммунистических режимов в Вос­точной Европе. Отсюда следовало, что местные левые силы не имели достаточной социальной поддержки со стороны населения своих стран, будучи лишенными самостоятельнос­ти, управлялись из Москвы, которая сразу же взяла жест­кий курс на советизацию региона. Второе историографи­ческое направление учитывает взаимосвязь внутренних и вне­шних факторов конкретно для каждой из вышеназванных стран. Отдавая должное роли советского фактора, ученые Института славяноведения РАН Т. В. Волокитина, Г. П. Му- рашко, А. Ф. Носкова признают наличие в странах Восточ­ной Европы, во-первых, реальных альтернатив установлению монопольного правления коммунистических партий, во-вто- рых, высокую степень поддержки компартий со стороны той или иной части общества. По этой причине, как пишет Т. В. Волокитина, необходимо рассматривать влияние совет­ского фактора в динамике, «отказавшись от оценок его одно­направленно-негативного воздействия ».

Авторской новизной отмечен подход к решению проблемы у Л. Я. Гибианского. Страны Восточной Европы разделены автором на три группы в зависимости от соотношения вне­шних и внутренних факторов возникновения «народных де­мократий»: Югославия и Албания, где установление подоб­ных режимов осуществилось преимущественно на собствен­ной основе, хотя и не без советской поддержки; Польша, Румыния и Венгрия, где преобладало прямое вмешательство Москвы; Болгария и Чехословакия, где советское влияние сочеталось со значительным или даже равным влиянием внут­ренней общественно-политической ситуации. Л. Я. Гибиан- ский отмечает, что, заняв определяющие позиции в странах Восточной Европы, СССР сделал тщетными, а затем факти­чески игнорировал все попытки США и Великобритании не допустить установления здесь коммунистического правления. В концентрированном виде западная оценка и констатация происходящего и была дана н фултонской речи У. Черчилля, с которой многие историки начинают отсчет холодной войны.

К другим важнейшим проблемам историографии холодный войны сталинского периода относится германский вопрос,

Корейская война как первый локальный конфликт холодной войны, военно-политическая интеграция западных стран и реакция СССР, создание Коминформа и др. Пожалуй, наибо­лее документально обеспеченным в новейшей российской ис­ториографии является германский вопрос. Один за другим опубликованы сборники документов Советской военной ад­министрации в Германии - «Деятельность Советской военной администрации в Германии (СВАГ) по демилитаризации Со­ветской зоны оккупации Германии. 1945-1949», «Деятель­ность Управления СВАГ по изучению достижений немецкой науки и техники в Советской зоне оккупации Германии. 1945— 1949», «Политика СВАГ в области культуры, науки и образо­вания. Цели, методы, результаты. 1945—1949», «СВАГ и не­мецкие органы самоуправления. 1945—1949», «Советская Во­енная Администрация в Германии (СВАГ). Управление пропа­ганды (информации) и С. И. Тюльпанов. 1945—1949», а также другие сборники документов по советско-германской пробле­матике («СССР и германский вопрос. 1941-1949: документы из Архива внешней политики Российской федерации», «Спе­циальные лагеря НКВД/МВД СССР в Германии. 1945— 1950 гг.», «Деятельность советских военных комендатур по ликвидации последствий войны и организации мирной жизни в Советской зоне оккупации Германии 1945—1949»).

К международным вопросам тесно примыкает проблема пребывания военнопленных на территории СССР. Доклад­ные записки, сводки на имя И. В. Сталина, В. М. Молотова, Л. П. Берия и другие документы, позволяющие проследить политику советского руководства в отношении военноплен­ных, условия их содержания, процессы репатриации на роди­ну содержатся в сборнике документов «Военнопленные в СССР. 1939-1956». Этими же хронологическими рамками ог­раничена монография С. Г. Сидорова «Труд военнопленных в СССР. 1939-1956 гг.», посвященная трудовому использова­нию военнослужащих, попавших в плен. Различные аспекты положения иностранных военнопленных в СССР стали пред­метом исследований В. Б. Конасова, И. В. Безбородовой. Судьбам советских военнопленных и остарбайтеров на тер­ритории Германии, а затем, по возвращении, в Советском Союзе, где их стали рассматривать как пособников врага и предателей, посвящена книга П. М. Поляна «Жертвы двух диктатур: жизнь, труд, унижение и смерть советских воен­нопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине».

Одной из наиболее перспективных тем по истории хо­лодной войны следует признать изучение пропаганды, мо- рально-психологического климата и общественного мнения противоборствующих сторон в отношении друг друга. Пред­ставлениям западного мира о Советском Союзе и современ­ной России посвящена объемная монография В. О. Рука­вишникова «Холодная война, холодный мир. Общественное мнение в США и Европе о СССР/России, внешней политике и безопасности Запада». В ходе исследования историк под­робно рассматривает два измерения холодной войны: отно­шение к СССР как к военной угрозе (сразу после войны СССР перестал быть олицетворением сугубо идеологичес­кой опасности и стал рассматриваться сначала как реальная военная угроза Западной Европе, а затем и как стратегичес­кая военная угроза США и всему капиталистическому миру), а также взаимосвязь антисоветизма во внешней политике и антикоммунизма во внутренней политике стран Запада. Ав­тор считает, что во второй половине 40-х гг. в западных странах прекрасно понимали, что советские вооруженные силы никакой реальной и непосредственной военной угрозы Западу не представляли и что Запад не располагал ни малей­шими доказательствами планов Советского Союза начать но­вую войну. Поэтому миф о советской военной угрозе пона­добился здесь для обоснования и оправдания огромных за­трат на содержание вооруженных сил и расходов на воору­жение и гонений на представителей левых партий и движе­ний. Кроме того, он с самого начала прикрывал «глубоко спрятанные военные, экономические и собственно полити­ческие цели империалистической политики США».

С этим можно согласиться. И, разумеется, не приходится упрекать автора в односторонности, четко сформулировав­шего объект и предмет своего исследования, куда восприя­тие западного мира в Советском Союзе, советская пропа­ганда и скрытые политические цели СССР не входили. Но так или иначе вопросы советской внешнеполитической про­паганды, в том числе на сравнительном материале с пропа­гандистскими усилиями США, затрагиваются в монографиях и статьях многих историков (И. В. Быстровой, Н. Е. Быст­ровой, Д. Г. Наджафова, В. Л. Малькова, В. О. Печатнова и др.). Ныне бесспорным является тот факт, что развитие внутренних процессов в СССР после войны во многом определялось новым положением страны на международной арене. Курс на взаимную конфронтацию i (.IIIА и странами Запада оказал значительное влияние на жономическое разви­тие Советского Союза. Как ни парадоксально, отмечают

А. А. Данилов и А. В. Пыжиков и книге «Рождение сверхдер­жавы: СССР в первые послевоенные годы», но окончание Великой Отечественной войны «стало отправной точкой ми­литаризации советского общества», кроме того, во второй половине 40-х гг. была в полной мере осознана значимость милитаризации страны как фактора внешней политики.

Формирование военно-блокового противостояния в после­военном мире требовало развития военно-промышленного комплекса СССР. Обобщающее исследование о специфике и общих закономерностях военно-блокового противостояния в Европе в 1945-1955 гг. предпринято в работах Н. Е. Быст­ровой. Автор обращается к основным вопросам развития военно-политических, дипломатических и экономических от­ношений в процессе формирования противостоящих блоков, а также внутренним и внешним факторам, которые влияли на эти процессы. В связи с военно-блоковым противостоянием и ядерным соперничеством с США Н. Е. Быстрова рассмат­ривает и особенности развития военно-промышленного ком­плекса (ВПК) СССР.

Работы И. В. Быстровой целиком посвящены только пос­ледней проблеме (монографии «Военно-промышленный комп­лекс СССР в годы холодной войны. (Вторая половина 40-х - начало 60-х годов)», «Советский военно-промышленный ком­плекс. Проблемы становления и развития (1930-1980-е го­ды)»). Она предприняла комплексный анализ различных сто­рон формирования и развития советского ВПК в годы холод­ной войны: его материально-технической и доктринально­стратегической основы, социально-политической и «челове­ческой» составляющих. Автор изучила основные направления военно-технической политики руководства СССР в первые десятилетия после Второй мировой войны, планы и реализа­цию главных стратегических программ в Советском Союзе, определивших основные линии гонки вооружений (атомная программа, развитие стратегических наступательных воору­жений и систем обороны страны), социально-политические аспекты советского ВПК: роль военно-политического руко­водства, органов безопасности, научно-технической элиты и др. Важный вклад в изучение становления и функциониро­вания советского ВПК внес Н. С. Симонов в монографии «Военно-промышленный комплекс СССР в 1920—1950-е годы: темпы экономического роста, структура, организация произ­водства и управления». В 90-е гг. были частично рассекрече­ны и опубликованы документы по советской атомной про­грамме («Атомный проект СССР: документы и материалы»), появились обобщающие труды по данной проблеме («Наука и общество: история советского атомного проекта. (40- 50-е годы)», «Создание первой советской ядерной бомбы»). Высокую оценку научной общественности получила работа профессора Стэнфордского университета Д. Холловэя «Ста­лин и бомба: Советский Союз и атомная энергия. 1939-1956».

Хотя военно-промышленный сектор во многом подчинил себе послевоенное социально-экономическое развитие СССР, перед страной также стояла задача восстановления и разви­тия иных отраслей экономики. Как показывают источники (см., например, «Послевоенная конверсия: к истории “холод­ной войны”: сборник документов», В. П. Попов «Российская деревня после войны (июнь 1945 - март 1953): сборник документов») и исследования, задача эта решалась непосле­довательно и противоречиво, с большими издержками и по­терями. На протяжении 1946—1948 гг. Совет Министров СССР принял ряд постановлений, касающихся развития коопера­тивной торговли и увеличения производства продовольствия и товаров широкого потребления кооперативными предприя­тиями, подъема государственной легкой промышленности, улучшения торговли в целом. Эти мероприятия повлекли за собой отмену карточек и денежную реформу. По единодушно­му мнению историков, данный курс так и не стал определяю­щим при жизни И. В. Сталина. Однако именно здесь были заложены предпосылки реформ, которые предпримет в 1953— 1964 гг. Н. С. Хрущев. Многие исследователи оттепели (Ю. В. Аксютин, Н. А. Барсуков, И. Е. Зеленин, Л. А. Опен- кин, А. В. Пыжиков и др.) неоднократно обращали внимание, что реформаторские начинания преемников Сталина в соци­ально-экономической сфере так или иначе просто получили новый импульс, вызванный смертью вождя, и в той или иной мере (как правило, весьма ограниченной) были опро­бованы еще в последние сталинские годы.

Наиболее остро исследователями ставится проблема раз­вития сельского хозяйства с окончанием Великой Отече­ственной войны. Преобладающим здесь является критический взгляд, согласно которому государство не стремилось прово­дить реформы в аграрном секторе экономики, традиционно рассматривая его как источник для выкачивания средств, поступающих в промышленность. Первые мирные годы со­провождались трагедией голода. В монографии В. Ф. Зимы «Голод в СССР 1946-1947 гг.: происхождение и последствия» раскрываются причины, масштабы и последствия послевоен­ного голода, анализируются официальные документы по это­му вопросу за подписями И. В. Сталина, В. М. Молотова, Л. П. Берия и др., а также письма, жалобы трудящихся. В. Ф. Зима считает, что голод 1946-1947 гг. был «рукотвор­ным»: ссылаясь на засуху и опасность агрессии со стороны бывших союзников, советское правительство сознательно по­шло на голод с целью сохранения резервов хлеба и продажи его за рубеж. Мнение автора является дискуссионным. Его оппоненты отмечают, что он не учитывает высокую степень влияния засухи на возникновение голода. Между тем засуха 1946 г. была одной из тяжелейших в XX в. и охватила все зерновые районы страны. По данным И. М. Волкова, в результате засухи более чем на 4,3 млн га зерновые полнос­тью погибли, а на остальных площадях был собран урожай, еле возмещающий затраты зерна на посевы. Средняя уро­жайность этих культур по стране в 1946 г. была почти вдвое, а в наиболее благоприятных для их выращивания областях РСФСР, Украины и Молдавии — в три — четыре раза ниже урожайности 1940 г. Соответственно, было собрано и заго­товлено зерна меньше, чем в 1945 г., и более чем в два раза меньше, чем в 1940 г. Хотя руководство страны и лично И. В. Сталин не сделали всего необходимого для ослабле­ния последствий засухи и спасения населения от голода, исследователи считают, что даже при мобилизации всех име­ющихся ресурсов и использовании государственного резерва полностью избежать голода не удалось бы. И. М. Волков пишет, что опыт голодных 1906, 1911, 1921 и 1932 гг. в России доказывает, что при производстве зерна на душу населения в размере менее 350 кг, без значительного импорта хлеба голод неизбежен. В 1946 г. этот показатель был равен приблизительно 230 кг. Поэтому даже отказ от изъятия хлеба в колхозах в 1946 г. не оградил бы население районов, охваченных засухой, от голода.