_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 3
.pdfБ. Нарциссов |
171 |
Сергей Михайлыч! Старший мой двойник!
— «Рычи, Китай!» — и прочая агитка...
Вы были на неправой стороне. Вы послужили злу, а зло Все тем же платит — тоже злом.
Что думали вы в час последний, Когда вели вас на расстрел? Какие мыслеграммы слали?
Ачерез много, много лет, Уже совсем за океаном, (Вторым по счету для меня),
Мне мастер шахмат Браиловский говорил:
— «Давненько с вами, Анатольич, не видались: Вот с Гатчины в семнадцатом году!
Акак же — вместе юнкерами были,
И вы не очень изменились!
Ведь вас зовут Борис Нарциссов?..» Ну, да, зовут. Ну, да, и Анатольич. Ну, да, и юнкером я был,
Но только в Таллинне, в казармах Тоньди И этак лет пятнадцать позже.
Опять двойник: кузен двунадесятый. Что стало с ним? Не вовремя надел Он золото погон заветных:
Последние минуты пред атакой, Иль самосуд, иль Бела Кун в Крыму...
Я думаю — недолго был я с двойниками, Я,— как-то чудом уцелевший.
А как же с общею судьбою — Как верят — идентичных близнецов? Как будто тройники такие Случайны и не связаны ничем...
Аотчего во снах бывал я обреченным?
Аотчего стихи мои такие?
— Не вы ли, двойники, мне вести слали Своим томлением предсмертным?
И я за вас впитал паучий ужас Прекрасной, но жестокой жизни?
Я пробовал шутить: не получалось. «Ну вот, пишите о любви» — Мне как-то барышня сказала. Ответил ей неловко я:
172 |
Б. Нарциссов |
«Л ю бовь с поэзией в сою зе
Мне, видимо, не суж дено:
Моей приличест вует м узе Кладбищ е, ужас и луна».
Спросить бы двойников: уж не они ли Мне мыслеграммы шлют?..
КЛАВДИЯ ПЕСТРОВО
** *
Там неба осветленный край Средь дымных пятен.
Там разговор гусиных стай Так внятен.
А. Блок
Ты помнишь?.. След проселочной дороги...
И золотую поднимали пыль С шуршаньем мягким ехавшие дроги,
И волновался по ветру ковыль.
Ты помнишь?.. Дым над табором... Цыганам Та голубая степь — и мать, и друг!
Как плавно реял коршун над курганом
Икамнем падал на добычу вдруг!
Иречка, в стройных камышах теряясь, Ш ептала им забытые слова,
Ицвел горошек алый, завиваясь,
Идремно поникала сон-трава.
Иполустертые тысячелетья
Смотрели с придорожных серых баб — Раскосый след былого лихолетья, Монгола плоский лик, свиреп и ряб.
Ты помнишь степи свежую безбрежность?
Извон кузнечиков, и свист синиц,
Ичерной ночи бархатную нежность,
В мерцаньи сонном звездных колесниц?
Ты носишь в сердце аромат отчизны? Хранишь ли в нем ты Русский уголок?..
Но если нет... так правь по сердцу тризны — Оно мертво, как ссохшийся венок.
174 |
К. Пестрово |
* * *
Ф. И. Т.
Сон вдруг приснился, так живо, так ярко, Ночью, под синей луной.
Снился он, снился,— чудесным подарком! — Город приморский родной.
Улиц знакомых кружились извивы — Площадь. Аптека. Собор.
Сочно синели, по-прежнему, сливы, Свесившись через забор.
Дом... Этот дом, ще в зеркальности окон Ветра соленый полет, Где под окном так безбрежно-широко Черное море поет!
Сон... Но чужбины тяжелая лапа Больше не давит тоской — Милая сердцу, приснилась Анапа,— Город приморский родной.
TERRA AUSTRALIS1
Смоковница, безлистая, сухая,
Улукоморья в сон погружена,
Иокеан брюзжит, припоминая
Уног ее былые времена.
«...Тоща здесь не было скамеек белых
Ипаровозный не визжал свисток...
Летели, обрывая листья, стрелы,
Иэму грузно падали в песок.
Шумела ты главой зеленолистой Под клики радостных нагих фаланг.
Свистел, как ветер, лентой золотистой Добычу настигая, бумеранг.
‘Южная Земля (лат.).
К. Песгрово |
175 |
В кострах шипели листья благовонно, Варили любры черные еду.
Сбегались пикканинни. Щ елкал сонно Рой розово-хохлатых какаду.
И выли ночью красные ущелья, Где разукрашенные дикари, Бросая копья, в боевом весельи Скакали в пламенном корробори.
Теперь не то... Кликуший вой сирены
Вприбрежный ударяется гранит,
Ана скамье, в соленых брызгах пены, Печально любра — белая! — сидит.
Что надо ей?.. И что нам в белокожих?..» Молчит смоковница. Ворча, прибой Колышет пятна нефти у подножья Морщинистой смоковницы седой1.
На небе вызвездило, и Стожары ярко мерцали...
Я. С. Тургенев
Австралия!.. Красавица чужая, Жемчужина в оправе золотой.
Ибелоснежных попугаев стаи Недаром гордо реют над тобой.
Иэвкалиптов запах терпкий, пряный Тревожит эхом первозданных дней,
Иожерелья пены — океаны —
Несут издалека к земле твоей.
И Южный Крест в брильянтовой тиаре В полночном небе чертит полукруг. Австралия... Где север пышет жаром, Где леденящим ветром веет юг.
‘«Любра» — женщина; «пикканинни» — ребятишки; «корробори» — военная пляска,— на языке австралийских чернокожих. (Примеч. К. Пестрово.)
176 |
К. Пестрово |
А там... в России...
Светятся Стожары...
И пахнет кашкой и полынью луг...
О ЛЮБВИ, УРБАНИЗМЕ И ПР.
Это было на новой квартире, в Сиднее, в Австралии, когда мы обрели наконец долгожданный приют. Это было в Сиднее, могло же быть ближе и далее, ведь такое бывает повсюду, где люди живут.
Сырость в новом жилье зеленела по стенкам трясиной, и хозяйка смотрела угрюмо, как в сумерки мавр. Но в окошко кивало нам дерево пышной вершиной, там, над крышами, высился царственно камфорный лавр.
С этим милым соседом мы зажили просто на диво! (Несмотря нахозяйку, на щели вполуне смотря.) Попугайчиковрой просыпался на лавре болтливо, лишь притронется к листьям его позолотой заря. Он шумел, он рассказывал нам небылицы и были; и в стоградусный жар был он полн благодатных прохлад; и в туман городской, в эти тучи бензина и пыли, с его листьев струился густой аромат. А когда Южный Крест, Орион и их звездные братья порассыпят свои изумруды над темной листвой, мы — и в ссоре, бывало,— сольем наши руки в пожатьи, Боже мой!.. Жизнь прекрасна! И так коротка!.. Ты — со мной!
Милый лавр... Милый друг на чужбине, без спеси, без чванства. Но однажды, в злой день, возвращаясь с работы домой, мы увидели крыши, заборы, пустое пространство... И кольнуло предчувствие в сердце иглой ледяной.
Урбанизм, модернизм, перестройки... Все это не худо, и такое бывает повсюду, где люди живут. Но срубили тот лавр... то живое, зеленое чудо!..
И теперь попугайчики нам по утрам не поют.
ЮЖНЫЙ КРЕСТ
Лица коснулись мягко крылья ночи. Оранжево моргнуло с маяка. Прилив сметал, бросая пены клочья, Следы ступней с усталого песка.
К, Пестрово |
177 |
Все городские шумы глуше, тише. Повиснул мост цепочкой золотой,
Изацепился Южный Крест за крышу Голубоватой, дремлющей звездой.
Ивдруг душа, распятая тоскою, Исполнилась внезапно новых сил,
ИЮжный Крест в торжественном покое Мой каменистый путь благословил.
Ирадости целительной причастье Вложила красота в мои уста, А в небе — золотым залогом счастья — Горели звезды Южного Креста.
** *
Пели жалобно трубы. Хоронили героя. Колыхались знамена, в галунах и шитье. Трубы пели о хладном могильном покое. И смеялося солнце на их медном литье.
Музыкантов, свистя, провожали мальчишки, Развивалась вдоль улиц кортежа спираль, И, вполголоса, люди обсуждали делишки, Сохраняя на лицах, прилично, печаль.
—Посмотрите, вон Мэри...
—Привезли из Кореи...
—Понесла же нелегкая!..
—Это новый седан?..
—Тыщу триста!..
—Женатый?..
—Ах, хотя бы скорее!..
—Да, сегодня же скачки!..
—Кто вам делает план?..
И вставали трамваи и автомобили В неподвижно-притихший почтительный ряд,
И казалось, что тот, кого дважды убили, Принимал, проезжая, молчаливый парад.
178 |
К. Пестром» |
♦* *
Дней отмерянных рвется наметка.
Жизнь ускользает попусту, зря.
Вспомнишь, зачем-то — в снегу решетка...
Снег крутился вокруг фонаря...
Лжет надежда, прекрасная Л1унья:
— Подожди... Что-то там, впереди!..— Как томится душа в полнолунье, Закипая слезами в груди.
Подводи, если хочешь, итоги, Как скупец у пустого ларя — Вот она — уже тут,— на пороге!..
...Снег крутился вокруг фонаря...
ЗВЕРИНЫЙ РАЙ
Пахнут розы. Звезды блещут ярко. Вся в цвету прекрасная земля! Нить прядет седая, злая Парка,
В темных пальцах вьется жизнь моя.
Ужас, горе, страхи, униженья — Всё на нитку!.. Старая карга!
А вокруг — восторг и песнопенья! Волны сини!.. Ярки берега!..
И когда обцд, потерь и скверны Чаша перельется через край —
Ангел строгий, в шуме крыльев мерном, Унесет меня в Звериный Рай.
Там, в просторах золотых и синих, Многих, многих я друзей найду. Мне навстречу, бросив апельсины, Закартавит звонко какаду.
Он, соседской кошкою помятый, Перестал дышать в моих руках.
Будь здоров, мой милый друг крылатый! Хорошо ли в Божеских садах?
К. Пестрово |
179 |
Ласково потрется мне о ноги Кошка, заболевшая паршой. Каждый уходил с ее дороги, Хоть жалел, конечно, всей душой...
Вот и ты, бездомная собака, Тычешь в руку мне холодный нос. Ты прости мне, что тогда, заплакав, Я сбежала ночью, милый пес.
Только постояла, сердцем тлея, Только покормила пирожком...
Это кто мне там щекочет шею? Скворушка с простреленным крылом!
Вишь, какой! И перья — заблестели! Больно ты тогда был неказист. Улетел ты через три недели — Помню до сих пор веселый свист!
Вот мартышка — черные ладони, Помнишь тот банан, тогда, зимой? Вот, сгоревший в шахте, белый пони, Вот и конь, ободранный живой...
Вот оно, пришло,— что вы искали! То убежище от всяких бед, Где ни униженья, ни печали, Где ни воздыханий больше нет.
Тут никто нам — никогда! — не скажет: Прочь, бродяга!.. Нечего смотреть!
Не заморит голодом, не свяжет, Не прогонит, не поднимет плеть...
...Знаю — будет, будет так, когда я Грохнусь навзничь в жизненном бою И застыну, горькая и злая, Чтоб очнуться в ласковом раю...
НИНА ХАРКЕВИЧ
** *
Когда ты кистью вдохновенной Даешь полет мечтам своим, Ты приобщаешься к вселенной И мир становится твоим.
Так познаю я тайну поля, Равнин тоску и сон холмов, Небес вручается мне воля, Мне отдается тишь лесов.
Одно лишь дерево, рисуя, Я так освоить не смогла.
Оно как гимн, как аллилуйя, Оно молитва и хвала.
Узнала я: назад полвека Жил тут угрюмый дед Матвей. Он слыл везде за человека, Не возлюбившего людей.
Почуяв смерти приближенье, Он деревцо здесь посадил, Чтобы оставить продолженье На месте, где так долго жил.
А дерево провозглашает, Что жизнь прекрасна, славен Бог, И за Матвея возвещает То, что он высказать не мог.
И потому оно, робея, Не отдалось мечтам моим:
Хранится в нем душа Матвея. А ведь Матвей был нелюдим.