Сравнительный анализ
Дон Жуан... Легендарный испанец, соблазнитель женских сердец, смелый беззаконник… Персонаж многих художественных произведений.
Этот яркий, неоднозначный образ издавна не давал покоя писателям, будил их воображение и вдохновлял на создание всё новых и новых героев. О Дон Жуане написано около 150 литературных произведений.
Глубокие размышления о счастье, о смысле жизни, о человеческом предназначении слышатся и в поэтических творениях Валерия Брюсова и Николая Гумилёва с одинаковыми названиями. Образ Дон Жуана стал своего рода предметом полемического диалога двух мэтров Серебряного века, один из которых всегда называл себя учеником другого.
Свою книгу «Жемчуга», куда и вошло стихотворение «Дон Жуан», Николай Гумилёв посвящает своему учителю Валерию Брюсову. Этот факт может быть лишь косвенным доказательством моих предположений. Чтобы быть более убедительной, обращусь к поэтическим текстам.
На первый взгляд, в них немало общего. Уже само название помогает воссоздать в нашем воображении знакомый по ряду произведений образ. В избранной поэтами форме стихотворений легко угадывается сонет. Да и, наконец, сама мелодика произведений задаётся одним и тем же поэтическим размером — пятистопным ямбом с одинаковым рисунком вкрапления стоп пиррихия в каждой первой строке катренов и терцетов.
Однако более детальное погружение в поэтические тексты позволяет заметить не прямое подражание одного автора другому, а скорее, умелое противостояние, своего рода отклик одного на утверждение другого.
В сонете Брюсова пред нами предстает образ «дерзкого моряка-скитальца», ни на минуту не сомневающегося в правильности выбранного им пути, о чём ярко свидетельствует заявленное уже в первой строчке утверждение лирического героя: «Да, я — моряк!». Позиция, усиленная формой восклицания, не только ясна, но и неоспорима.
Герой живет полной жизнью сегодня. Для него не существуют завтра и вчера. В нем кипит жажда познаний и открытий. «Неоглядное море» — это своего рода авторская аллегория на образ жизни Дон Жуана — широкой, вольной, устремлённой лишь вперёд, отрицающей всякую попытку возврата в прошлое. На пути новых свершений чужие жизни и судьбы не имеют для Дон Жуана Брюсова большого значения. «Да! Я гублю! Пью жизни, как вампир!» — трижды восклицает его герой в финале своего пламенного монолога. Да, это эгоист. Для него его личное «Я» — весь мир. Он привык побеждать, быть на вершине славы... Покорять еще одну судьбу для лирического героя Брюсова — увлекательное испытание, наполняющее его какой-то сверхъестественной силой. Неслучайным мне кажется и сравнение Дон Жуана с вампиром, безжалостно губящим жизни других во имя продолжения собственной. И каждая новая «жертва» — это еще одна победа, еше одна ступень на пути к достижению поставленной цели — познания мира, который вновь и вновь манит героя «своей безвестной тайной».
Мне кажется, такой герой должен быть чудовищно страшным и совсем непритягательным. Однако, я не испытываю таких чувств по отношению к герою Брюсова. Возможно, торжественность слога, жизнеутверждающая тональность стиха, общая восторженность, которая ощущается в каждой строчке произведения, очень сильно влияют на наше отношение к лирическому герою. Дон Жуан Валерия Брюсова мне скорей напоминает не чудовищного вампира, а красивого юношу, быть может, даже ребёнка. Все свои действия он совершает неосознанно, будто по наитию, по зову сердца, как ребенок... Он исследует, изучает, делает свои первые шаги в мир и упивается ощущением тайны и неизведанности:
Я жажду новых стран, иных цветов
Наречий странных, чуждых плоскогорий.
...И как ребенок, уже изучивший свою игрушку, сполна насладившись ею, жадно тянется к новой, пока совсем неизвестной, а оттого особенно притягательной. И в этом ребёнке я угадываю себя, моих сверстников, ведь признаться, мы все пока ещё эгоисты! Мы любим жизнь, стремимся испытать себя и, подобно герою Брюсова, свято верим, что
В любви душа вскрывается до дна,
Яснеет в ней святая глубина,
Где всё единственно и не случайно.
Совсем иным мне видится образ лирического героя в сонете Николая Гумилева. Этот герой уже не так молод, он погружён в глубокие раздумья, способен анализировать, заглядывая в будущее, а из него вновь возвращаться мыслями в прошлое, он умеет видеть себя со стороны и давать себе совсем не лестную оценку. В душе он ещё всё стремится быть романтиком, тем полным веры в себя Дон Жуаном, мечтает о жизни полной, стремительной. Готовность по-прежнему обманывать «медлительное время», решительность героя подчёркивают глаголы совершенного вида: «схватить весло», «поставить ногу в стремя». Но нет! Это уже не тот Дон Жуан, который, безоглядно проживая свою жизнь и ни о чём не жалея, стремится к новым свершениям и победам. В начале второго катрена накал страстей затихает, и лирический герой погружается в глубокие раздумья о быстротечности жизни, старости, бренности земного существования. Тональность всего сонета постепенно меняется, и речь героя начинает принимать скорее исповедальный характер, что усиливается выбранной формой изложения от первого лица.
Теперь Дон Жуан напоминает кающегося грешника, пришедшего к доброму пастору излить свою переполненную грехами душу... Он готов «принять завет Христа» и «взять на грудь спасающее бремя // тяжёлого железного креста». Лирический герой не чувствует в себе жажды жизни, она превращается для него в тяжкое бремя, непосильную ношу. Дон Жуан, как уставший путник, ощущает себя «ненужным атомом» вселенной, который хаотично куда-то движется, но ни к чему не стремится, а потому никому не способен принести радость, никому, даже себе, подарить её, увы, не может. Он живёт как во сне. Сравнение с лунатиком подчёркивается отсутствием всякого интереса к чему бы то ни было, лирический герой автоматически совершает привычные действия, живёт по уже знакомому сценарию. Но даже эта «тишь путей» пугает героя, делает его слабым, беззащитным, «бледным», а потому лишь в смерти видит он своё спасение.
Итак, два Дон Жуана оказываются совсем не похожими друг на друга. Один — решительный, смелый, полный сил и стремлений. Другой — слабый, растерянный, потерявший интерес к жизни человек. При чтении этих сонетов создаётся ощущение зеркального отражения жизненных путей двух героев, слитых в единое целое — человеческую жизнь, первая половина которой — яркая, насыщенная и небезгрешная, вторая — тихая, наскучившая и оттого тяжкая. Зеркальность отражения видна и в избранных поэтами видах рифмовки. Перекрёстная рифмовка первых катренов сонета Брюсова, сменяется смежной, а затем кольцевой. Напротив, сонет Гумилёва начинается кольцевой рифмовкой, которая в конце произведения меняется на смежную и перекрёстную.
Зеркальность изображения героев усиливает ощущение спора двух поэтов, что, несомненно, помогает читателю задуматься и над своей собственной жизнью, стать участником философского рассуждения о человеческом предназначении, о смысле бытия …
№15 нет
№16
«Пожалуй, жестокость, откровенная жестокость женщинам милее всего: в них удивительно сильны первобытные инстинкты. Мы им дали свободу, а они все равно остались рабынями, ищущими себе господина. Они любят покоряться».
Оскар Уайльд
Дон Жуан - один из наиболее излюбленных образов мировой литературы. Цель жизни Дон Жуана - любовь к женщине, для обладания которой обычно попираются человеческие и "божеские" законы. Этот герой показан нам как сластолюбец, властитель своей жизни, своей стихии, борющийся с препятствиями, которые чужды обычным людям.
У В. Брюсова Дон Жуан - это моряк, скитающийся по миру, искатель новых островов:
Я жажду новых стран, иных цветов,
Наречий странных, чуждых плоскогорий.
Острова, наречия, цветы - это все те новые впечатления, которые должны поглотить его, не дать ему опомниться, захватить его в свои объятья…но в то же время они дают ему глоток того свежего воздуха - нового чувства, за которым так и охотится Дон Жуан.
Да, ведь он обладает тем самым притягательным чувством - чувством ярого романтика, наслаждения, бесстыдства. Он служит притягательным магнитом или неким сладостным нектаром для женщин:
И женщины идут на страстный зов,
Покорные, с одной мольбой во взоре!
Н.С. Гумилёв сделал своего героя более жёстким, даже надменным. Здесь он воин; он проходит все испытания - это человек с железным и даже, скорее, каменным сердцем. Он не способен «рвать и метать»; сложно представить, что его захватывают чувства нежности, доброты. Нет, это просто чувство отваги, возникающее при преодолении нового рубежа, испытания, движения к новой цели.
И Дон Жуан готов к наказанию - к другому новому испытанию. Этот боец принимает участь, которая его ждет: ведь она неизбежна - она спасительна .А это и есть тот глоток воздуха, к которому так стремится герой В.Брюсова. Но здесь он действительно спасительный…
А в старости принять завет Христа,
Потупить взор, посыпать пеплом темя
И взять на грудь спасающее бремя
Тяжёлого железного креста!
Но, редко вспоминая об этом, он продолжает свой путь дальше, покоряя новые земли, вершины.
И приходит время, когда герой должен оглянуться, посмотреть назад. Но что же он там увидит? Это будет разруха, охваченная пламенем завоеваний, разбитые вдребезги сердца, а может, это будет пугающая пустота…
И лишь когда средь оргии победной
Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный,
Испуганный в тиши своих путей.
Дон Жуан познает те чувства и будет жалеть:
Я вспоминаю, что, ненужный атом,
Я не имел от женщины детей
И никогда не звал мужчину братом.
В.Брюсов, в отличие от Н.Гумилёва, награждает своего героя душой, теплотой сердца, познанием радости, наслаждением фееричной жизни. Дон Жуан - это сверхчеловек, обладающий неким знанием, душой, глубиной пугающей, но возносящей его над многими и многими. Он прекрасен. И ни у кого не возникает сомнений, чтобы противоречить ему. Он человек - он живёт этим.
Дон Жуан боготворит душу. Он знает - он виновник своего положения. Но ведь дон Жуан искатель; всё новое для него - наркотик. Он упивается жизнью, он ловит каждые её моменты, глотает каплю за каплей.
Да! Я гублю! Пью жизни, как вампир!
Но каждая душа – то новый мир
И манит вновь своей безвестной тайной.
И мы его прощаем. Мы сами готовы идти за ним, боготворить его.
Два эти одноимённых сонета раскрывают нам мир одного героя, одного единственного человека.
Но как он многогранен!
№17
Начать сопоставительный анализ данных произведений следует с анализа формы, в которой они написаны. Оба этих стихотворения Гумилева и Брюсова написаны в форме сонета. Сонет – это стихотворение из 14 строк, обладающее канонической системой рифмовки и строгими стилистическими законами. На написание данного жанра произведений наложено много традиционных стилевых требований: это и возвышенная лексика и интонация, и точные редкие рифмы, и запрет на переносы и на повторение знаменательного слова в одном и том же значении. Все эти ограничения обусловлены художественной целью сонета как интеллектуального жанра лирики, где каждая строфа – шаг в развитии единой диалектической мысли.
В обоих «Дон Жуанах» форма сонетов строгая, т.е. стихотворения состоят ровно из 14 строк, сгруппированных по принципу: 4+4+3+3 (2 катрена , 2 терцета). Первые восемь в каждом из сонетов содержат две цепи сквозных рифм, при этом рифмовка первого катрена повторятся во втором (только у Брюсова эта рифма abab abab, а у Гумилева abba abba).
В заключительных шести строках у обоих авторов рифмовка не повторяется, что не противоречит правилам сонетного канона. В «Дон Жуане» Брюсова рифма в терцетах выглядит так: ccd eed, в то время, как у Гумилева :ccd ede. Следует заметить, что в терцетах используется иной тип рифмовки, нежели в катренах: в «Дон Жуане» первого автора – перекрестная рифмовка в катренах и кольцевая в терцетах, у второго, наоборот кольцевая рифмовка в катренах и перекрестная в терцетах.
Оба сонета «Дон Жуан» написаны пятистопным ямбом (соответствующим итальянскому 11–сложнику) - размером сабельным, ударным, ритмичность и быстрота которого полностью соответствует стремлению лирического героя к новым ощущениям. Он «жаждет новых стран, иных цветов», тем самым пытаясь «обмануть медлительное время», пытается взять от жизни всё.
Сходны два эти произведения и тем, что в них допускается наличие строфных переносов, т.е. графически выделенная строфа не является законченной. Вот, например:
У В.Я.Брюсова:
Но каждая душа – то новый мир
И манит вновь своей безвестной тайной
У Н.А Гумилёва:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время…
Точность рифм так же нарушается в каждом из этих стихотворений. У Брюсова несовпадают окночания в первом катрене (моРЕ – плоскогорРИЙ) и в терцетах(случайНО-тайНОЙ), а у Гумилёва в первом терцете(победнОЙ-бледнЫЙ).
Поделенные на катрены и терцеты сонеты имеют строгую тематическую композицию. В данном случае оба «Дон Жуана» - сонеты лирические, части в которых следуют одна за другой в порядке тезис – развитие тезиса – антитезис – синтез. Например у Брюсова, в первом катрене лирический герой, являющийся персонифицированным, сообщает нам о жажде путешествий, перемен:
Я жажду новых стран, иных цветов,
Наречий странных, чуждых плоскогорий.
Во втором катрене лирический герой разворачивает описание женщин, встречавшихся ему на протяжении всех его путей:
И женщины идут на страстный зов,
Покорные, с одной мольбой во взоре…
Далее первом терцете лирический герой переходит от описания самих женщин непосредственно самому чувству любви, которое он способен разбудить в их (женских) сердцах(противопоставляет своим чувствам чувства женщин):
В любви душа вскрывается до дна,
Яснеет в ней святая глубина,
Где всё единственно и не случайно.
В последней части сонета – во втором терцете - лирический герой связывает две темы – жажду новизны и любовь. Он признает себя злодеем, играющим с чужими судьбами, но ничего не может с этим поделать, ведь жажда новых ощущений , которые он получает от любви каждой женщины превыше его моральных принципов(делает неожиданный вывод):
Да! Я гублю! Пью жизни, как вампир!
Но каждая душа – то новый мир
И манит вновь своей безвестной тайной.
Сонет Гумилева, написанный на эту же тему , обладает немного другой композицией:
Тезис данного сонета идентичен тезису сонета Брюсова; лирический герой жаждет нескончаемых путешествий и перемен:
Моя мечта надменна и проста:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста.
Развитие тезиса здесь представлено абсолютно иначе: лирический герой, мечтающий всю жизнь «лобзать новые уста», переключается на описание действий в тот момент, когда ему придется отказаться от былой жизни – в старости:
А в старости принять завет Христа,
Потупить взор, посыпать пеплом темя…
Резкое противопоставление сказанному во втором катрене дает первый терцет: лирический герой теперь уже не в мечтах , а наяву задумывается о дальнейшей своей жизни после того, как выйдет из»забвения».Теперь уже мечты о старости, в которых по мнению героя можно просто отказаться от былой жизни рассеиваются, ведь на самом деле он осознает, как тяжело в один прекрасный момент понять, что вся твоя жизнь спущена в пустую и назревает вопрос: а что делать дальше?
И лишь когда средь оргии победной
Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный,
Испуганный в тиши своих путей…
В заключительной части лирический герой подходит к развязке соединяя тему одиночества и чувства «невыполненного долга»:
Я вспоминаю, что, ненужный атом,
Я не имел от женщины детей
И никогда не звал мужчину братом.
Подводя итог анализу данных сонетов с позиции их формы, следует дополнить, что любой сонет должен заключаться «сонетным замком». «Замок» обычно располагается в двух последних строках, реже – в одной. В лирическом стихотворении – это фраза, содержащая парадокс, неожиданный вывод. Как правило, малый объем замка определяет емкость, афористичность финальной фразы. У Брюсова сонетным замком является фраза: «Но каждая душа – то новый мир И манит вновь своей безвестной тайной.»,- которая объясняет непреодолимую тягу лирического героя к женщинам. Он(лирический герой) получает огромное удовольствие от общения, от постижения чужой души так же , как постигает удовольствие от раскрытия чего-то неизведанного. У Гумилева сонетный замок звучит иначе: «И никогда не звал мужчину братом».Никогда не звать мужчину братом –означает, что он никогда никого не воспримет как равного себе, т.е. не иметь друзей, а значит и быть обреченным на одинокую старость…
Перейдем к анализу звучания данных стихотворений. Как я уже говорила, они написаны размером пятистопного ямба, размером сабельным ударным, ритмичным. Чтение этих сонетов подобно бегу; они будто читаются на одном дыхании. В сонете Гумилева даже присутствует чередование мужской и женской рифм, что делает его попеременно то мягким, то твердым. У Брюсова такое чередование рифм отсутствует: каждая строка катрена или терцета заканчивается на ударный звук, а значит рифма в нем грубая мужская, что как нельзя лучше подчеркивает отточенность мысли и уверенность лирического героя в каждом своем слове:
Да, я – моряк! Искатель островов…
…Да! Я гублю! Пью жизни, как вампир!
Из анализа этих двух замечательных сонетов Гумилева и Брюсова можно сделать один вывод: несмотря на общую тему, тему Дон Жуана, два этих автора передают его мироощущение абсолютно по разному: если первый герой готов буквально кричать о своей любви к прожиганию своей жизни и жизни других,если он, первый Дон Жуан, наслаждается жизнью живя только сегодняшним днем, то мысли второго Дон Жуана отнюдь не так беспечны.Он уже начинает задумываться о старости, с горестью ожидая того момента, когда ему «надоест» вся его прежняя жизнь, он боится понять то , что прожил жизнь бессмысленно. Сопоставительный анализ Дон Жуанов Н.А.Гумилева и В.Я.Брюсова показал нам насколько одинаковыми , и в то же время насколько разными могут быть два , на первый взгляд одинаковых образа…
№18
Дон Жуан – моряк и у Гумилёва и у Брюсова, жизнь Дон Жуана бурлит и кипит, в каждом движении героя видны страсть к женщине, к путешествию, безумие и рвение к жизни. Теперь о различии. Дон Жуан Гумилёва, наверное на пороге преклонных лет, поскольку он начинает задумываться о бессмысленности и пустоте прожитого. Ни детей, ни дома, ни жены… А герой Брюсова герой горит пламенем вершины жизни, он пьет её, как вампир, не задумываясь ни о чём. Нравится мне этот Дон Жуан, хоть глупец, но он мне нравится!
№19
В литературе XX века В. Брюсов и Н. Гумилёв – личности во многом неоднозначные и противоречивые. Долгое время Н. Гумилёв считал В. Брюсова своим учителем, брюсовские мотивы прослеживаются в многих его стихах. Сопоставим две художественные интерпретации образа Дон Жуана в одноимённых сонетах этих авторов.
Легендарный Дон Жуан уже был многократно интерпретирован в литературе, размножен, как никто другой. А у Н. Гумилёва перед глазами был совсем свежий наглядный пример, написанный В. Брюсовым в 1900 году. Оба сонета написаны в форме монолога героя - от первого лица: « Да, я моряк…» и « Моя мечта…». Однако при первой публикации произведения В. Брюсова было написано: « Донъ Жуанъ». А при публикации гумилёвского Дон Жуана - «Донъ- Жуанъ». Стоит обратить внимание на то, что современные написания этого имени зависят, по - видимому, от редакторских предпочтений. Сонет В. Брюсова построен на «разворачивающихся», но непересекающихся сравнениях. Он сравнивает своего героя с моряком: « Да, я моряк! Искатель островов, / Скиталец дерзкий в неоглядном море. / Я жажду новых стран, иных цветов, / Наречий странных, чуждых плоскогорий ». Прослеживается мотив мореплавания, путешествия. Так же встречается и у Н. Гумилёва : « Схватить весло, поставить ногу в стремя…» это некий пример синхронных сравнений , Н. Гумилёв более тонко и осторожно обращается с литературными формулами. Они не развёрнуты, на них лишь дан намек. А сонет В. Брюсова построен на сравнениях типа «любовь- море», « любовник- путешественник» и т.д. Так же он сравнивает Дон Жуана с вампиром: « Да! Я гублю! Пью жизни, как вампир!» Кровь-любовь указывает на равенство этих двух понятий для поэта. Брюсовское мироощущение любви далеко от светлого, романтического чувства, оно является испепеляющей страстью плоти. Плотская любовь вместе с тем и духовна, она символизирует бесконечный путь раскрытия всё новых тайн: « Но каждая душа- то новый мир / И манит вновь своей безвестной тайной». В сонете же Н. Гумилёва можно заметить единственное сравнение «лунатик бледный» , скорее всего это вариация на «Дон Жуана- вампира», но определённо здесь речь идёт о раскаявшемся грешнике: «А в старости принять завет Христа, / Потупить взор, посыпать пеплом темя/ И взять на грудь спасающее бремя/ Тяжёлого железного креста!» А вот у В. Брюсова , можно сказать, что речь идёт о классическом Дон Жуане, хотя в строках: «В любви душа вскрывается до дна, / Яснеет в ней святая глубина, / Где всё единственно и не случайно» - представляется образ «одумавшегося Дон Жуана». В гумилёвском же Сюжетно- идейном сонете «сворачивается» история образа. Его герой бездетный («Я не имел от женщины детей…»), одинокий(«И никогда не звал мужчину братом»)
Во всяком случае это результат его «стараний», но дело в том, что брюсовский Дон Жуан не осознает своего одиночества, жизнь для него- игра полная тайн, он одержим этими тайнами. Гумилёвский же Дон Жуан в конце- концов осознаёт всю неизбежность ситуации.
№20
Перед нами два сонета В.Я.Брюсова и Н.С.Гумилёва «Дон Жуан», которые объединяет общее название, сквозной образ, характерный для мировой литературы вообще: Дон Жуан – легендарный испанец, распутник и беззаконник. Сонеты В.Я.Брюсова и Н.С.Гумилёва представляют собой художественную интерпретацию этого образа, и каждый из поэтов рисуют его по-своему.
В произведении В.Я.Брюсова Дон Жуан показан самоуверенным и самовлюблённым, он гордится тем, кто он есть, ему нравится тот образ жизни, который он ведёт («Да! Я гублю! Пью жизни, как вампир! // Но каждая душа – то новый мир // И манит вновь своей безвестной тайной»). В сонете Н.С.Гумилёва герою тоже нравится его жизнь, но он с тоской смотрит в будущее, понимает, что за свои грехи он будет отвечать перед Богом («А в старости принять завет Христа, // Потупить взор, посыпать пеплом темя // И взять на грудь спасающее бремя // Тяжёлого железного креста!»). В его произведении слышится сожаление и печаль («Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный…», «Я вспоминаю, что, ненужный атом, // Я не имел от женщины детей…»). На мой взгляд, это объясняется тем, что поэты относились к разным литературным направлениям: В.Я.Брюсов был символистом, видел мир как мир мечты, фантазии и грёз, а Н.С.Гумилёв был представителем акмеизма, он считал, что мир должен обрести «вещность».
Мир в стихотворении В.Я.Брюсова многозначен и таинственен, что характерно для поэзии символизма («искатель островов», «скиталец дерзкий», «пью жизни, как вампир», «и манит вновь своей безвестной тайной»), в то время как у Н.С.Гумилёва всё предельно просто и ясно. Он называет предметы своими именами, создаёт чёткий, конкретный образ («Моя мечта надменна и проста: // Схватить весло, поставить ногу в стремя…»).
Стихотворения различаются не только тем, что рисуют поэты, но и тем, как они это делают. В сонете В.Я.Брюсова много восклицательных предложений, что подчёркивает уверенность героя в правильности своих действий, гордость собою и самолюбование («Да, я – моряк!», «Да! Я гублю! Пью жизни, как вампир!»). Для этой же цели автор использует аллитерацию – часто повторяет звук [р] («Да, я моряк! Искатель островов, // Скиталец дерзкий в неоглядном море. // Я жажду новых стран, иных цветов, // Наречий странных, чуждых плоскогорий»).
В сонете Н.С.Гумилёва всего одно восклицательное предложение, которое подчёркивает понимание героем своей сущности, того, что его ждёт в будущем («…И взять на грудь спасающее бремя // Тяжёлого железного креста!»). Поэт использует аллитерацию звука [c], при помощи которой показана широта и безграничность пространства («Моя мечта надменна и проста: // Схватить весло, поставить ногу в стремя…»).
Таким образом, в рассмотренных произведениях поэты, каждый по-своему, сумели донести до нас образ легендарного Дон Жуана.
№21
Перед нами два стихотворения, которые объединяет форма (сонет) и центральный герой. Сонет – стихотворное произведение в 14 строк, написанное с разными видами рифмовок. В данном случае оба сонета представляют собой итальянский тип (2 катрена и 2 терцета), оба написаны жизнерадостным пятистопным ямбом со множеством пиррихиев. Центральный герой обоих стихотворений – блистательный Дон Жуан. В сонете В.Я.Брюсова Дон Жуан – образ, воплощающий идею о вечном поиске идеала. Рискну предположить, что такой образ Дон Жуана связан с тем, что Брюсов был поэтом – символистом. Символизм - одно из крупнейших направлений в литературе, возникшее во Франции в 1870-80-х гг. и достигшее наибольшего развития на рубеже XIX и XX веков, прежде всего в самой России. Дон Жуан – это некий символ. Лирический персонаж представляется нам человеком, жаждущий новых приключений, новых женщин… Он считает, что каждая душа – это новая любовь и что смысл жизни и состоит в вечном поиске.
А в сонете Н.С.Гумилева Дон Жуан как бы оценивает собственную жизнь с высоты возраста: молодость – возраст страстей, а старость призвана замолить все грехи. При этом герой сам в глубине души осознает свое одиночество: он никому не нужен в жизни, ничего хорошего в ней не сделал. Думаю, что образ главного героя создается средствами акмеизма – творческого направления, которое Гумилев когда-то возглавил. Акмеисты провозглашали материальность, предметность тематики и образов, точность слова, что и находит свое подтверждение в стихотворении (четкий план жизни).
Теперь рассмотрим изобразительно-выразительные средства каждого стихотворения. В сонете Брюсова особую роль играют эпитеты, сравнения, используются антонимы, («Скиталец дерзкий; мучительный покров; пью жизни, как вампир; каждая душа, то новый мир; восторг и горе; единственно и не случайно»). Так же, я считаю немаловажным отметить повторение слова «да», усиливающее взгляды Дон Жуана («Да, я – моряк!; Да! Я гублю!»). Думаю, герой осознает свои действия и одновременно ужасается содеянному: что он через наслаждение идет к удовлетворению собственных прихотей («Да! Я гублю! Пью жизни как вампир! Но каждая душа – то новый мир И манит вновь своей безвестной тайной»). Значит, мы можем сделать вывод, что это стихотворение носит описательный характер. Стихотворение этого автора более поэтично, нежели сонет Гумилева, в стихотворении которого немного красочных определений по сравнению с сонетом Брюсова, но там так же присутствуют сравнение, метафора, оксюморон, а также литота («Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный; И взять на грудь спасающее бремя Тяжелого железного креста; медлительное бремя; ненужный атом»). Сонет этого автора повествовательно-рассудительному характера, потому что акцент в произведении сделан на констатации действий и на размышление о смысле бытия.
Стихотворение Гумилева гораздо глубже по смыслу, нежели сонет Брюсова. Произведение Брюсова представляется как красивый полет мысли, а произведение другого автора как некое наставление.
Таким образом, Дон Жуан – это вечный образ для русской литературы, как и для мировой. При этом суть образа зависит от мировоззрения поэта, который обращается к нему.
№22
История литературы знает немало «вечных» образов, но образ Дон Жуана особенно популярен. В испанской, итальянской, французской, русской, чешской, украинской и литературах других стран представлено множество версий сюжета о жизни бессмертного героя: о Дон Жуане писали Тирсо де Молина и да Понте, Мольер и Мюссе, Байрон и Гофман, Мериме, Пушкин, А.К. Толстой, Блок, Брюсов, Ахматова, Цветаева, Гумилев, Чапек, Шоу и многие другие.
Гумилев нередко называл себя учеником Брюсова, в связи с этим интересно сравнить образы Дон Жуана, представленные в сонетах названных поэтов, тем более что герой Гумилева был создан именно в период ученичества, а значит при непосредственной влиянии учителя. Но сонеты Гумилева и Брюсова достаточно разные.
Дон Жуан в произведении Брюсова предстаёт этаким «дерзким скитальцем». Герой эгоцентричен и жесток: он словно возвышает себя над всеми людьми. Брюсов показывает женщин покорными и покоренными:
И женщины идут на страстный зов,
Покорные, с одной мольбой во взоре!
Спадает с душ мучительный покров,
Все отдают они - восторг и горе.
Дон Жуан Николая Гумилева задорен и полон желания сломать свою робкую, впечатлительную натуру. Он словно меняет маски: то он Адам, то праотец любви, то поэт, то капитан, то романтический путешественник. По воспоминаниям современников так же «примерял» маски «авантюристов» и сам Гумилев.
Героев Гумилева и Брюсова роднит любовь к путешествиям. В первой строфе сонета «Дон Жуан» Гумилева он восклицает:
«Моя мечта надменна и проста:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста».
Однако для него характерны иные духовные ценности, чем для героя Брюсова. Он думает о старости, где надеется найти «спасающее бремя тяжелого креста». Его, в отличие от героя Брюсова, тяготит одиночество и невозможность найти идеал. Дон Жуан Брюсова нечестивый, эгоистичный человек. Он во многом отличается от Дон Жуана Гумилева. Также общая форма – сонет – служит показателем полемики двух поэтов.
№23
Перед нами два одноименных сонета «Дон Жуан» В.Брюсова и Н.Гумилёва. В каждом из них солирует тема Дон Жуана. Брюсов пытается раскрыть этот образ, в виде моряка, используя скрытые сравнения и слова самого героя, которыми он пытается рассказать нам о том « Кто он есть?». Гумилёв же представляет тот же образ в виде полной противоположности героя Брюсова.
Но! Заметим, что он также использует вариант написания от первого лица, то есть от действующего лица.
Далее мы должны заметить то, что у « первого» желания совпадают с реальностью , а у «второго» - это лишь желания. Читая сонет Брюсова, чувствуется настроение, а именно гордость!
«Да, я – моряк! Искатель островов,
Скиталец дерзкий в неоглядном море.
Я жажду новых стран, иных цветов,
Наречий странных, чуждых плоскогорий.»
В первом катрене также сказуемые в большей мере выражены существительными , а,выраженных глаголом , всего один. Подобное происходит и в последующих катренах – малое количество глаголов. Вовсе нету и глаголов движения, выходит в действиях нет динамики, всё происходит на словах, к тому же, строфы из стихотворения дают понять, что действие происходит здесь и сейчас, а точнее наш герой сообщает нам, что он живет сегодняшним днём !
А сказуемые в настоящем времени тому подтверждение:
«Да! Я гублю! Пью жизни, как вампир!
Но каждая душа – то новый мир»
Тогда обратимся к « Гумилёвскому» образу дон Жуана.
Его же настроение и состояние разума- это мечты! Он полностью в них погружён!
«Моя мечта надменна и проста:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста.»
А словосочетания « медлительное время» и « новые уста» показывают, что герою СКУЧНО жить! Ему хочется чего-то нового, ошеломительного , чтобы потом, как по его же словам
«И лишь когда средь оргии победной
Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный…»
Но тем не менее его мечты, не будущего и не прошлого времени, выходит он живёт ими. Живёт, но у себя в воображении и от этого создается такая, блуждающая в коридорах удовольствий, атмосфера, но это лишь воображение, а вернувшись к реальной жизни, он понимает, что он никогда этого не делал и вряд ли сделает.
«Я не имел от женщины детей
И никогда не звал мужчину братом»
Так получается они разные! Один, тот, что у Брюсова : независимый, счастливый – моряк! Второй, тот, что принадлежит творению рук Гумилёва: мечтательный и нерешительный – интеллигент.
Да, так и есть. Они совсем не похожи, но единственное их объединяет- они Дон Жуаны ! И какими бы себе не представляла их древняя и современная литература , они те, кто они есть.
Они Дон Жуаны!
№24
Образ Дон Жуана – один из тех образов в литературе, которые не перестают тревожить воображение поэтов и писателей разных веков. В. Брюсов и Н. Гумилев, крупнейшие поэты начала 20 века, обратились к этому «вечному» типу.
Образы Дон Жуанов в одноименных сонетах В. Брюсова и Н. Гумилева предстают по-разному.
Лирическому герою в произведении Брюсова свойственна уверенность в правильности своего жизненного пути. Об этом свидетельствует восклицание «Да!», с которого начинаются первая и последняя строфы. Эта закольцовка подчеркивает цельность натуры, монолитность образа. Лирический же герой в сонете Гумилева сложен, его сознание расколото, противоречиво. Он, «как лунатик бледный», опомнился и с ужасом взирает на плоды рук своих. И хотя живет в нем «мечта надменна и проста» «лобзать уста» и в «оргии победной» нестись по свету, но в то же время он осознает бессмысленность своего существования, что имеет подтверждение в словосочетании «ненужный атом».
Дон Жуан Брюсова – искренний жизнелюб, он жадно впитывает все, что дает ему жизнь, стремиться постичь ее. И несмотря на то, что тема вины («Я гублю!») звучит в его устах, но нет раскаяния; он оправдывает себя тем, что выпивая жизни, открывает тайны их внутреннего мира, спасает их от безвестности.
Дон Жуан Гумилева – обманщик. Его цель не постичь жизнь, а всего лишь «обмануть … время», уплыть, ускакать от старости. Тему обмана продолжает вторая строфа: «принять завет Христа», чтоб избежать расплаты за грехи. Но в заключительных строках он искренен в своем раскаянии и двойным отрицанием («не имел от женщины детей и никогда не звал мужчину братом») очерчивает безысходный круг своего одиночества. Герой Гумилева страдает от одиночества, полон сожаления.
Герой Брюсова самодостаточен, ни о чем не сожалеет, ни в ком не нуждается.
Разное у персонажей и понимание любви. Если у Дон Жуана Гумилева любовь плотская, бездуховная («Всегда лобзая новые уста», «оргии победной»), то у брюсовского героя любовь – гамма эмоций («восторг и горе»). По Брюсову, в любви душа освобождается от оков, в ней «вскрывается святая глубина» - индивидуальность и закономерность, та «неслучайность», что лежит в основе мирозданья. И постигая новую любовь и душу новой женщины, Дон Жуан постигает смысл существования мира и, возможно, Бога (хоть этого слова и нет в тексте).
№25
Сравнивая сонеты В. Брюсова и Н. Гумилева, нельзя не отметить, насколько различен образ Дон Жуана в них. У В. Брюсова Дон Жуан предстает дерзким искателем приключений, жаждущим новых, ярких эмоций и впечатлений, в то время как у Н. Гумилева Дон Жуан человек духовный, отягощенный мыслями о старости и одиночестве, стремящийся найти покой и прощение.
Объединяет лишь двух героев любовь к путешествиям. Однако брюсовский Дон Жуан не задумывается о нравственных ценностях и живет только настоящим:
«Да! Я гублю! Пью жизни, как вампир!
Но каждая душа – то новый мир!»
Герой не ценит людей, относится к ним как к источнику удовольствий. У Н. Гумилева Дон Жуан гуманнее, его образ пронзительнее, трагичнее.
« Я вспоминаю, что ненужный атом,
Я не имел от женщины детей
И никогда не звал мужчину братом.»
Таким образом, Дон Жуан Брюсова неглубокий, поверхностный персонаж, живущий единым мгновением, чуждый и далекий от осмысления переживаний других людей противопоставляется гумилевскому Дон Жуану, страдающему от своего одиночества и от осознания никчемности своего бытия.
№26
В литературе существует более ста трактовок образа легендарного Дон Жуана. Тем не менее, Валерий Брюсов в 1900-м, а Николай Гумилев в 1910 – м году тоже посвятили ему свои произведения. Что это? Дань моде? Известно, что в начале века модно было поэтическое обращение к различным «вечным» образам. Да и сонет в те времена в России был очень популярен. Но, думаю, не в моде дело. Валерий Брюсов считал: «В поэзии, в искусстве на первом месте сама личность художника! Она и есть сущность…» А Гумилев был его талантливым учеником.
Так что вполне объяснимо, почему поэты избрали жанр сонета: в этой малой и такой специфической форме невозможно всесторонне раскрыть легендарный образ, но поделиться своими чувствами, мироощущениями в один из моментов скоротечной жизни вполне можно. Так что же явили миру Учитель и Ученик, символист и акмеист?
Да, в этих стихотворениях много общего: название, жанр, форма монолога (причем, от первого лица мало кто писал о Дон Жуане), мотив путешествия. Но различий, мне думается, больше.
Символист Брюсов, конечно же, наполнил свой сонет образами-символами: «любовь – море», «любовник – путешественник», «любовь/женщина – неведомая страна». Отдал он дань и цветовой символике: «любовь/женщина – иной цвет». Через эти сравнения и раскрывает поэт образ своего героя. И, несмотря на некоторую эпатажность («Да, я – моряк..», «Да! Я гублю! Пью жизни, как вампир»), несмотря на то, что сонет напоминает реплику диалога-спора, диалога-борьбы, Дон Жуан у Брюсова узнаваем, таким он чаще всего и изображался. Как говорят, классический.
У Гумилева же Дон Жуан иной, непривычный – подводящий итоги своей яркой, блестящей жизни. Непривычно и то, что в лирическом произведении явно виден сюжет, который выстроен таким образом, чтобы просто и ясно, как и положено акмеистам, донести до читателя определенную, очень важную для автора мысль. Образ - идея?
Принято считать, что у Брюсова образно-сравнительный, а у Гумилева сюжетно-идейный подход к изображению Дон Жуана.
Нельзя не обратить внимания на композицию сонетов. «Путешествию» Дон Жуана, срывающего цветы удовольствия, по Стране Любви Брюсов посвятил три строфы. И это «жажду», и восторженное ударное О, и риторические восклицания очень красноречивы. У Гумилева то же самое по содержанию: надменность, стремительность, жажда нового, обман … Но всего в одной строфе. Не отрекаясь от такого образа жизни, автор противопоставляет ему то, что потом: «А в старости…» - и посвящает этому три строфы!
Мне кажется интересным переход Гумилева от безличных схватить, поставить, обмануть… к «Я…опомнюсь». «Вдруг»… И собственная реакция героя – испуг. И сравнение себя с «лунатиком бледным». Нет ли здесь аллюзии? Не тот ли это брюсовский вампир, губящий всех и вся? Нет, Дон Жуан Брюсова не в ужасе от того, что пьет чужие жизни: каждая новая душа – новый мир, который его манит и манит «своей безвестной тайной». Разгадке этих тайн он и следует безоглядно. Гумилевского же Дон Жуана испугает одиночество, «тишь своих путей». Показательным мне кажется, как Гумилев обыграл категорию вида глагола. «Опомнюсь» - снизошло озарение, а потом: «Вспоминаю…». И не конца этим воспоминаниям! И нет предела самоуничижению: «ненужный атом»! и все потому, что в течение всей своей бурной жизни Дон Жуан так и не познал ни настоящей любви, ни отцовства, ни дружбы…
И все-таки при всех различиях брюсовского и гумилевского Дон Жуанов я не могу возвысить одного и принизить другого. Герой Брюсова вступает в любовные поединки (не потому ли поэт заменил свойственную сонету опоясывающую рифму перекрестной?), так как любовь живительна для его души: «яснеет в ней святая глубина», в ней (и это для меня очень важно!) «все единственно и не случайно».
Так что воспринимаю я эти сонеты не как различные художественные интерпретации одного образа, а как дополнение друг другу. Только в совокупности они приоткрывают завесу в мир души много раз перепетого Дон Жуана. Каждый из читателей-интерпретаторов видит в герое то, что видит. Сейчас. Завтра взгляд-оценка могут быть другими. И это нормально!
Пленяющая сила этих двух таких похожих и разных сонетов в том, что они каждому из читателей (а донжуанство свойственно многим!) помогают, может быть, понять себя, свои чувства, может быть, предвидеть последствия тех или иных своих поступков… Ведь нетленная сила искусства, по мнению Николая Гумилева, «его мировое назначение» состоит в том, чтобы «облагородить людскую природу». И, думается, что Учитель в этом с ним солидарен.
№27
Дон Жуан В.Я.Брюсова моряк и «дерзкий скиталец», которого влечет желание жить полной жизнью. Герой эгоистичен и жесток, он возвышается на пьедестале покорителя сердец, властителя судеб. Мир женских сердец ему представляется покорным и покоренным.
И женщины идут на страстный зов,
Покорные, с одной мольбой во взоре!
Спадает с душ мучительный покров,
Все отдают они – восторг и горе.
Любовь Дон Жуана чужда своей божественной природе, это как бы своеобразный способ познания мира, раскрытия тайн души.
Да! Я гублю! Пью жизни, как вампир!
Но каждая душа – то новый мир
И манит вновь своей безвестной тайной…
Мечта Дон Жуана Гумилева противоречива, она «надменна и проста». В молодости главное для него:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста.
А в старости он мечтает искупить все свои грехи, потому что познавший все искушения в молодости, он подводит итоги жизни, размышляет, раскаивается.
А в старости принять завет Христа,
Потупить взор, посыпать пеплом темя
И взять на грудь спасающее бремя
Тяжелого железного креста!
В глубине души Дон Жуан Гумилева понимает, что он всего лишь «лунатик бледный, испуганный в тиши своих путей». Ему не суждено найти свое единственное счастье. Он не в силах что-то изменить, с ужасом смотрит на всю свою жизнь.
Я вспоминаю, что, ненужный атом,
Я не имел от женщины детей
И никогда не звал мужчину братом..
Но героев Гумилева и Брюсова роднит любовь к путешествиям.
Таким образом, сопоставив Дон Жуанов Гумилева и Брюсова мы увидели насколько разными представляют себе их разные авторы.
№28
.“Дон Жуан”(Гумилев):Сонет «Дон Жуан» — исповедь героя, его размышления о жизни, своеобразное признание самому себе.
Его мечта противоречива,она-“надменна и проста”.В молодости главное для Дон Жуана:“Схватить весло, поставить ногу в стремя,И обмануть медлительное время,Всегда лобзая новые уста…”А в старости он мечтает искупить грехи,общаться с Богом,размышлять,раскаиваться:“А в старости принять завет Христа,Потупить взор, посыпать пеплом темя,И взять на грудь спасающее бремя,Тяжелого железного креста!”Гумилевский “Дон Жуан”очень наивен,если верит,что в одно мгновенье раскаяньем можно искупить все свои грехи.Настрой у героя нерешительный,испуганный,задумчивый, в глубине души он понимает,что он всего лишь “лунатик бледный, Испуганный в тиши своих путей”.И с ужасом он размышляет о своей жизни,понимая,что никогда у него не будет детей,настоящих друзей и ему не будет суждено найти своё единственное счастье... Он признаёт слабость человеческой природы перед небесными силами, невозможность обретения земного идеала...
“Дон Жуан”(Брюсов):У героя позитивный,весёлый,жизнерадостный,смелый настрой.Он жаждит приключений и очень эгоистичен (“Да,я- моряк!Искатель островов,Скиталец дерзкий в неоглядном море.”)Он считает женщин покорными и покоренными(“И женщины идут на страстный зов,Покорные, с одной мольбой во взоре!”)В отличие от “Дон Жуана”Гумилева(которого тяготит одиночество и невозможность найти идеал),“Дон Жуан”Брюсова не утруждает себя поисками идеала,ему интересна жизнь сама по себе.Любовь для него- это, скорее, своеобразный инструмент познания мира, один из способов раскрытия тайн души.( “Но каждая душа — то новый мир,И манит вновь своей безвестной тайной”)В сонете Брюсова преобладает вампиризм, власть над другой душой,и это совершенно чуждо Гумилевскому “Дон Жуану”с его религиозностью.(“Да! я гублю! Пью жизни, как вампир!”)
№29
Для лирических интерпретаций средневековой легенды о Дон Жуане выбираются отработанные традицией формы – баллада у А. Блока («Шаги Командора», 1910), сонет у К. Бальмонта (цикл из четырех сонетов «Дон Жуан»), сонет у В. Брюсова «Дон Жуан» (1900), сонет у Н. Гумилева «Дон Жуан» (1910), сонет у И. Северянина «Дон Жуан» (1929). Только А. Блок воспроизводит полностью персонажный состав легенды. К. Бальмонт, В. Брюсов, Н. Гумилев, И. Северянин сворачивают сюжет легенды в имя одного персонажа, героя-архетипа – Дон Жуана. Как сюжетопорождающий персонаж Дон-Жуан несет память контекстов, в которых функционировал ранее, сохраняя при этом связь с прототекстом – легендой о севильском обольстителе.
Редукция отправителя наказания – Командора на фоне отказа от традиции романтической реабилитации Дон Жуана ведет к ассимиляции героем функции Командора: он и нарушитель запретов и отправитель наказания для самого себя. Герой наказан одиночеством и осознанием своей ненужности (Н. Гумилев), бесцелием бытия (К. Бальмонт), старостью и одиночеством (И. Северянин).
Новую форму реабилитации Дон Жуана в соответствии со своей концепцией многовариантности, глубины человеческого «я» предлагает В. Брюсов в сонете «Дон Жуан». Ключевая фраза сонета: «Пью жизни, как вампир!». Так герой расширяет пределы своего «я», а, следовательно, и проживает несколько жизней в течение одной. В стихотворении «Молодость мира» Дон Жуан и Фауст стоят у истоков бытия, будущее человечества – сумма их метаморфоз во времени. В сонете «Дон Жуан» герой движим желанием «обмануть медлительное время».
Непредсказуемость творчества и предсказуемость финала легенды и характера сонетной формы – исходные противоположности, амбивалентность которых становится несущей конструкцией в сонете о Дон Жуане периода «серебряного века». Лирические версии легенды о Дон Жуане, в силу смысловой концентрированности лирики и ограниченности в ней текстового пространства (в данном случае - 14 строк), идут по пути воспроизведения только финала легенды или же итога жизни героя. Но итог жизни уже у легендарного Дон Жуана амбивалентен: Дон Жуан – распутник и раскаявшийся грешник. Так открывается новый аспект амбивалентности: несовпадения героя с самим собой, его потенциальная непредсказуемость. Третий аспект амбивалентности связан с примериванием амплуа Дон Жуана на индивидуальность автора. Донжуанство Брюсова принимало формы вампиризма: Н. Львова застрелилась в 1913 году из пистолета, подаренного ей Брюсовым, ранее этот пистолет был разряжен Н. Петровской в А. Белого, соперника Брюсова. Гумилев, творивший образ бесстрашного конквистадора, находил Дон Жуана близкую себе ипостась победителя. Сонет о Дон Жуане возникает из взаимодействия трех типов амбивалентности: герой – я сам, традиционная форма стиха- ее инвариант, герой-грешник – герой-праведник. Преодоление этих амбивалентностей, их синтез порождают в сонете новое качество времени. Внутреннее время сонета не совпадает с внешним, горизонтальным временем. Отождествление двух ипостасей героя, героя и автора, осуществленное, как момент на оси бесконечной временной парадигмы, образует внутри сонета область мифологического, вертикального времени. Фактором, дестабилизирующим систему, выступают не отступления от твердой формы, а полемика с традиционным Дон Жуаном (просветительски осужденным или романтически оправданным), непредсказуемость определяется возможностью выбора того или другого варианта финала, заявленного в легенде о Дон Жуане.
Тот же способ бытия – путешествие – исходная ситуация в сонете В. Брюсова. Дон Жуан дает себе такую характеристику:
Да. я - моряк! искатель островов,
Скиталец дерзкий в неоглядном море.
Остров в море – метафора чужой судьбы, иного «я», которое может поглотить вампир Дон Жуан. Этот принцип бытия провозглашен в стихотворении «Александр Великий»: «Неустанное стремленье от судьбы к иной судьбе». Дон-Жуан сам выбирает свою судьбу, стремясь преодолеть изначальную замкнутость своего «я», охватить собою все судьбы мира. Тем самым герой преодолевает и естественную ограниченность времени своей жизни. Дон Жуану Бальмонта принадлежит материальное пространство, в котором он никак не локализован, а Дон Жуану Брюсова – пространство духовное, причем, в обоих случаях незакрепленность героя в пространстве принципиальна, являясь результатом его способа бытия. Бесконечность бытия Дон Жуана Брюсова определяется самой бесконечностью форм духовного бытия, которые Дон Жуан готов поглотить. Сонета В. Брюсова ставит Дон Жуана вне пределов горизонтального, перенося его из линейного времени во время вертикальное, в вечность.
Дон Жуан в сонете Гумилева подчинен не им выбранной роли. В катренах сонета за героя действует «надменная мечта», не сам Дон Жуан. Герою принадлежит все материальное пространство («Схватить весло, поставить ногу в стремя», все многообразие вариантов бытия от грешника («Всегда лобзая новые уста») до праведника («А в старости принять завет Христа»). Не принадлежит себе только сам Дон Жуан. Мечта героя рецитирует сюжет легенды, воспроизводя и двойную редакцию финала. В терцетной части сонета действует собственное «я» героя, не заданное легендой. Дон Жуан будто бы пробуждается от сна или гипноза («Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный,// Испуганный в тиши своих путей»).
Дон Жуану подчинены внешние пространство и время, недоступны лишь внутреннее пространство его «я» и время его собственной жизни.
В. Брюсов строит образ героя в соответствии со своей концепцией человека как множественности разных «я», традиционный финал легенды о Дон Жуане, таким образом, становится невозможным, Н. Гумилев показывает этический результат следования концепции мести миру (Бальмонт) или поглощения мира (Брюсов). Дон-Жуан у Брюсова живет вне пределов земного бытия, ему подчинено пространство, над ним не властно время, Гумилев возвращает герою конечность земного бытия. Жизненное кредо, направленное на расширение духовных пределов человеческого «я», подчиняет Дон Жуана в сонете В. Брюсова. Заданная извне роль руководит земным путем Дон Жуана в сонете Н. Гумилева, человеческое «я» героя освобождается лишь в конце сонета. Сохраняя одно имя героя, но не воспроизводя сюжет легенды, сонеты «серебряного века» выдвигают иные причины поражения Дон Жуана. Герой перестает быть пленником традиции в сонете В. Брюсова, но подчиняется общечеловеческому закону течения времени сначала в сонете Н. Гумилева.
Сопоставление В.Я.Брюсова и Н.С.Гумилева как "учителя" и "ученика" в свое время было трюизмом.i Представляется любопытным сравнить два "неканонических" сонета, написанных с разницей в десять лет,-В.Я.Брюсова и Н.С. Гумилева,-взглянув на них не в формально-стиховедческом аспекте, но под следующим углом зрения: что они дают для понимания образа Дон Жуана по отдельности и вкупе, что ими в этот образ могло быть привнесено и какие черты традиционного его понимания в них прослеживаются. Может быть, два скромных сонета (отнюдь не являющихся вершинными образцами творчества поэтов, но в данном случае тем и показательных) позволят реконструировать основные черты легенды о Дон Жуане аналогично тому, как по одному позвонку палеонтологи восстанавливают скелет древнего животного.
Прежде всего, следует обратить внимание на некоторые чисто внешние соответственные (и к тому же вписывающиеся в традицию, черты двух сонетов. Например, на написание имени героя: "Дон Жуан", одинаковое в современных брюсовских и гумилевских публикациях. За его внешней простотой и вроде бы бесспорностью скрыты "подводные камни" истории написания и употребления этого имени.
При первой публикации у Брюсова стояло; "Донъ Жуанъ"ii; однако у Гумилева-"Донъ-Жуанъ"iii Следовательно, стоит учитывать, что современные написания этого имени зависят, по-видимому, от редакторских предпочтений и издательских случайностей. Со временем же утвердились два равно обоснованных письменных варианта: "Дон Жуан" и "Дон-Жуан". 'Нельзя вывести здесь очевидной временной закономерности: и до XX века встречалось бездефисное написание, а в ХХ веке нередко написание через дефис, то есть оба они бытуют почти на равных. Но все же написание "Дон Жуан" более распространено именно в ХХ веке и свидетельствует, возможно, о большей свободе оперирования образом, несвязанности традицией; кроме того оно может-на орфографическом уровне-сигнализировать о принадлежности произведения "новому времени".
Далее, оба сонета написаны в форме монолога героя (Дон Жуана)-от первого лица (ср. их "местоименные" начала: "Да, я-моряк…" и "Моя мечта..."). В литературной же "иконографии" Дон Жуана форма "от первого лица" малочастотна и в основном характерна для стихотворных, а не прозаических обработок. Может быть, превалирование художественной формы "от третьего лица" есть свидетельство легендарности задействованного таким образом персонала. Тогда как, например, "История моей жизни", основной источник сведений о Джакомо Казанове (одном из литературных спутников и ложных двойников Дон Жуана), напротив, написана (им же самим) от первого лица, что говорит о 6иографически-исторической, а не "мифологической" укорененности этого образа в культуре (хотя оба героя являются реально существовавшими историческими лицами).
Переходя на образный уровень, отметим прежде всего, что образ Дон Жуана вследствие давности происхождения и обилия трактовок превратился в своего рода "пустую оболочку", предоставляющую возможность для широкого интерпретирования. Одним из его самых легких путей является простое сравнение.
Сонет Брюсова как раз и построен на таких "разворачивающихся", но непересекающихся сравнениях (тогда как сонет Гумилева максимально "сюжетен": перед нами два принципиально разных способа сонетостроения). Сначала Дон Жуан сравнивается с моряком: "Да, я-моряк! искатель островов, /Скиталец дерзкий в неоглядном море. /Я жажду новых стран, иных цветов, /Наречий странных, чуждых плоскогорий" (1, 158). Это весьма, казалось бы, случайное образное сравнение отражает все же реальную трактовочную тенденцию. Ведь мотив мореплавания, путешествия, искания в применении к образному описанию любви традиционен в мировой поэзии (скажем, выразительно представлен в лирике Джона Донна и многих других). Более того, он традиционен настолько, что давно превратился в штамп. Брюсовский текст, таким образом, предстает перед современным читателем как клишированный, построенный на сравнениях типа "любовь-море", "любовник-путешественник", "любовь /женщина-новая страна", "любовь /женщина-иной цвет" (цветовая семантическая поэтика занимает в брюсовском и вообще символистском творчестве значительное место) и т.д., без их обыгрыванияiv, что тем не менее естественно для первого сонета о Дон Жуане в России. Затем, "донжуанская традиция" помимо того, что оказывается подключенной к сети общей мировой литературной "любовной" традиции, сама способна изнутри "нарадоваться" сходным способом, а именно путем родственных сравнений. Примерами подобных синхронных расширений сравнений (Дон Жуана-с моряком и Дон Жуана-с путешественником) могут служить словосочетания "схватить весло" и "поставить ногу в стремя" из гумилевского сонета. Последователь Брюсова уже более тонко и осторожно обращается с литературными формулами: они не развернуты, на них лишь дан намек. Брюсовское сравнение коррелирует и с бальмонтовским, в котором "моряк" фигурирует как "пират": "С бесстрашием пирата /Он будет плыть среди бесплодных вод…"v
Типовая разновидность "Дон Жуан-вампир" представляется нам "укорененной" в традиции в основном теоретически, исследовательски. И вот уже (а началось-то все с Брюсова, впервые поставившего рядом, в один контекст, слова "Дон Жуан" и "вампир") в рядовой газетной статье констатируется: "Образ вампира… по влиятельности и представленности в массовом сознании сравним разве что с Доном Жуаном, доктором Фаустом и Микки Маусом, вместе взятыми".vi
Кстати, и "лунатик бледный" Гумилева (единственное в его сонете сравнение)-не аллюзия ли на вампира, который выходит на свое черное дело тоже по ночам? Вряд ли, однако, целесообразно отдельное выделение типовой разновидности "Дон Жуан-лунатик", скорее это можно счесть вариацией разновидности "Дон Жуан-вампир" ("Дон Жуан-компьютерный "хакер"vii).
Нельзя не отметить, что оба ключевых для построения сонета брюсовских образа (моряка и вампира) не сополагаются, а вступают друг с другом а противоречие, кажутся искусственно совмещенными. Из первого (моряк) не получается второй (вампир). Эти случайные сравнения, тем не менее, при функциональном разборе способны послужить типологическими "отметками", то есть поводом для выделения той или иной типовой разновидности образа Дон Жуана.
В гумилевском же сонете, как уже говорилось, не образно-сравнительном, но сюжетно-идейном, "сворачивается" история образа и, невольно. формулируются следующие наиболее показательные его черты.