Б. Обама - Дерзость надежды

драматизм политики — когда кандидаты определялись представителями партийных фракций, подсчетом голосов, давлением, когда страсти или ошибка могли вызвать второй, третий или четвертый тур голосования. Но то время давно прошло. С приходом предварительных выборов, когда наступил давно назревший конец доминированию партийных боссов и прекратились закулисные сделки, на сегодняшних предвыборных съездах не происходит ничего неожиданного. Они скорее являются рекламным роликом партии и ее кандидата длиной в неделю, а также средством вознаградить верных партии и главных спонсоров четырьмя днями еды, питья, развлечений и профессиональных разговоров.

На предвыборном съезде почти все первые три дня я провел, играя свою роль в этом пышном представлении. Я выступал перед полными залами крупных жертвователей Демократической партии и завтракал с делегатами из всех пятидесяти штатов. Я отработал свою речь перед видеомонитором, отрепетировал то, как она будет преподнесена, получил инструктаж о том, где стоять, где махать рукой и как лучше всего использовать микрофоны. Мой информационный директор Роберт Гиббс и я бегали вверх и вниз по лестницам Флит-Центра и давали интервью, иногда с промежутком всего в две минуты, Эй-би-си, Эн-би-си, Си-би-эс, Си-эн-эн, «Фокс ньюс» и Эн-пи-ар, при каждом случае подчеркивая тезисы, выданные нам командой Керри — Эдвардса, каждое слово в которых наверняка проверялось в бесчисленных голосованиях и на массе фокус-групп.

Учитывая бешеный темп происходящего, мне некогда было волноваться о том, как будет воспринята моя речь. Только во вторник вечером, после того как штат

моих помощников и Мишель полчаса проспорили о том, какой галстук мне надеть (в конце концов сошлись на галстуке, который был на Роберте Гиббсе), после того как поехали во Флит-центр и услышали, как на дороге незнакомые люди кричат «Удачи!» и «Задай им, Обама!», после того как мы навестили в номере отеля очень обходительную и очень веселую Терезу Хайнц-Керри, когда, наконец, я только с Мишель один сидел за сценой и смотрел трансляцию, я начал немного волноваться. Я сказал Мишель, что мне как-то немного не по себе. Она крепко меня обняла, посмотрела в глаза и сказала: «Только не завали все!»

Мы оба засмеялись. В этот момент вошел один из заведующих постановочной частью и сказал, что мне пора занять свое место за кулисами. Стоя за черным занавесом, слушая, как Дик Дурбин меня представляет, я думал о своей матери, отце и дедушке и о том, что бы они чувствовали, если бы находились в аудитории. Я подумал о том, как моя бабушка на Гавайях смотрит предвыборный съезд по телевизору, поскольку спина у нее совсем разболелась и она не может путешествовать. Я подумал обо всех добровольцах и сторонниках в Иллинойсе, которые так много ради меня работали.

«Господи, помоги мне правдиво рассказать их историю», — сказал я про себя. И вышел на сцену.

Было бы неправдой, скажи я, что положительная реакция на мою речь на предвыборном съезде в Бостоне — полученные мной письма, толпы на митингах, как только мы вернулись в Иллинойс, — не была мне лестна. Ведь в конечном счете

я пришел в политику, чтобы иметь какое-то влияние на публичную дискуссию, думая: мне есть что сказать о том, в каком направлении нам как стране следует идти.

Но обрушившаяся после речи публичность укрепляет мое ощущение того, насколько мимолетна слава, насколько она зависима от тысячи разных случайностей, от того, что что-то происходит так, а не иначе. Я понимаю, что не стал умнее, чем был шесть лет назад, когда временно застрял в международном аэропорту Лос-Анджелеса. Мои взгляды на здравоохранение, образование или внешнюю политику не стали сложнее, чем были тогда, когда я в безвестности трудился социальным работником. Если я и сделался умнее, то это в основном благодаря тому, что прошел немного дальше по избранному для себя пути, по пути политики, и увидел, что он может вести и к добру, и к злу.

Я помню разговор почти двадцатилетней давности с одним другом, человеком старше меня, который занимался гражданскими правами в Чикаго в шестидесятые и преподавал исследование городских проблем в Северо-Западном университете. Я только что решил, проработав три года, поступить на юридический факультет; поскольку этот человек был одним из немногих знакомых мне преподавателей, я спросил у него, не даст ли он мне рекомендацию.

Он сказал, что будет рад написать мне рекомендацию, но вначале хотел узнать, зачем мне диплом юриста. Я упомянул, что меня интересует занятие гражданскими правами и что мне хочется однажды попытаться выставить свою кандидатуру на

государственную должность. Он кивнул и поинтересовался, подумал ли я о том, что может означать выбор такого пути, на что я готов пойти, чтобы делать правовое обозрение, или стать партнером, или быть избранным на ту первую должность и затем продвигаться наверх. Как правило, и юриспруденция, и политика требуют компромисса, сказал он, не только по отдельным вопросам, но и в фундаментальных вещах — твоих ценностях и идеалах. Объяснял он это не затем,

чтобы отговорить меня, как он сказал. Просто это факт. Как раз из-за его нежелания идти на компромисс он, хотя в молодости ему много раз это предлагали, всегда отказывался идти в политику.

— Это не значит, что компромисс сам по себе плох, — сказал он мне. — Просто мне он не приносил удовлетворения. А с годами я обнаружил, что делать надо то, что приносит удовлетворение. Вообще-то, полагаю, одно из преимуществ преклонного возраста — это то, что начинаешь понимать наконец, что для тебя важно. В двадцать шесть понять это трудно. И проблема в том, что на этот вопрос за тебя никто не ответит. Только сам можешь узнать.

Двадцать лет спустя я вспоминаю тот разговор и могу лучше оценить слова своего друга, чем мог тогда. Ведь я приближаюсь к возрасту, когда начинаешь чувствовать, что тебе приносит удовлетворение, и хотя я, вероятно, более терпим к компромиссу в частных вопросах, чем мой друг, я убежден, что удовлетворение найду не в свете телевизионных юпитеров и не в овациях толпы. Удовлетворение, похоже, чаще приходит от сознания, что я конкретным образом способен помочь

людям жить достойно. Я думаю о том, что Бенджамин Франклин писал своей матери, объясняя, почему он столько своего времени посвятил государственной службе: «Я бы предпочел, чтобы обо мне сказали: „Он прожил с пользой", чем „Он умер богатым"».

Вот это сейчас, думаю, приносит мне удовлетворение — быть полезным своей семье и избравшим меня людям, оставить после себя наследство, которое сделает жизнь наших детей более полной надежд, чем наша. Иногда, работая в Вашингтоне, я чувствую, что приближаюсь к этой цели. В другое время мне кажется, что цель от меня отдаляется и все мои занятия — слушания, речи, пресс-конференции и меморандумы — это одно самолюбование, бесполезное для всех.

Когда я оказываюсь в таком настроении, то люблю пробежаться по Эспланаде. Обычно я бегаю ранним вечером, особенно летом и осенью, когда воздух в Вашингтоне теплый и спокойный и листва едва колышется. С наступлением темноты там не много людей — несколько прогуливающихся пар, бездомные на скамейках, разбирающие свои пожитки. Почти всегда я останавливаюсь перед Мемориалом Вашингтона, но иногда пробегаю дальше через улицу к Национальному мемориалу Второй мировой войны, затем вдоль Зеркального пруда к Мемориалу ветеранов Вьетнама и вверх по ступеням Мемориала Линкольна.

Ночью огромный храм освещен, но часто пуст. Стоя среди мраморных колонн, я читаю Геттисбергское послание и Вторую инаугурационную речь. Я смотрю на Зеркальный пруд, представляю, как толпа затихла от мощного голоса доктора Кинга,

затем перевожу взгляд на освещенный прожекторами обелиск и сверкающий купол Капитолия.

И именно в этот момент я думаю об Америке и о тех, кто ее построил. Об основателях государства, которые каким-то образом поднялись над мелочными амбициями и узкими расчетами, чтобы представить себе, как страна простирается от моря до моря. И о людях вроде Линкольна и Кинга, которые в конечном счете положили свои жизни ради совершенствования несовершенного союза. Обо всех безымянных мужчинах и женщинах, рабах, солдатах, портных и мясниках, которые строили жизнь для себя, своих детей п внуков, кирпичик за кирпичиком, балка за балкой, одна мозолистая ладонь к другой мозолистой ладони, претворяя в реальность нашу общую мечту.

Именно в этом процессе я хочу участвовать.

Сердце мое исполнено любовью к этой стране.

.